Возвращение 4 page

Я приметила, что Джером — любитель конспектировать. Он глубоко уселся на стул, вытянул руку и быстро писал крупным, вольным почерком; глаза то и дело перебегали со слайда на страницу. Я попробовала ему подражать. Он делал примерно по двадцать заметок по каждой картине, записывал по несколько слов. Время от времени локоть его касался моей руки и Джером бросал на меня взгляд. Когда занятие закончилось, мы вместе пошли в столовую. Джером возобновил разговор с прежней точки.

— «Цветы и стрелы» здесь недалеко, — сказал он. — Нам нужно туда сходить.

— Нам?..

Да, я уже знала, что многие ученики Вексфорда могут легально употреблять алкоголь, поскольку им исполнилось восемнадцать. Я знала, что без походов в пабы здесь не обойдется. Но я никак не ждала получить туда приглашение, тем более от старосты. И еще, он что — зовет меня на свидание? Разве место преступления подходит для свидания? Сердце стукнуло и тут же вернулось в норму от следующих его слов.

— Мне, тебе и Джазе, — сказал он. — Ты должна уговорить Джазу пойти, а то она распсихуется. Считай, что ты теперь за нее отвечаешь.

— А, — сказала я, старательно скрывая разочарование. — Понятно.

— До ужина я дежурю в библиотеке, а потом сразу и двинем. Согласна?

— Конечно, — ответила я. — Ну... в смысле, у меня нет других планов.

Он сунул руки в карманы, переступил с ноги на ногу.

— Ну, мне пора, — сказал он. — Только не говори Джазе, куда мы идем. Просто скажи — в паб, ладно?

— Ладно, — ответила я.

Джером церемонно поклонился всей верхней половиной тела и зашагал в библиотеку.

Не требовалось ума, чтобы сообразить, что Джаза не воспылает желанием тащиться вечером на место преступления. Она, говоря на местном языке, была нормальным человеком. Когда я вернулась, она сидела за своим столом и жевала бутерброд.

— Прости, — сказала она, поворачиваясь мне навстречу. — Задержалась на уроке виолончели и поленилась идти в столовую. По субботам я иногда лакомлюсь бутербродиком или пирожным.

«Лакомиться» — это такой джазаизм, они мне очень нравятся. Для нее любое дело — маленький праздник. Печенье или чашка горячего шоколада — уже лакомство. Она умеет радоваться пустякам. Даже мой «Чиз-виз» превратился в лакомство. И стал от этого только вкуснее.

На кровати у меня что-то попискивало. Я так пока и не привыкла к звукам, которые издавал мой английский телефон. Собственно, я частенько забывала взять его с собой, потому что мне почти никто не звонил, разве что родители. По плану они сегодня утром должны были прибыть в Бристоль. Эсэмэска оказалась от них. Перезвонив, я расслышала тревожные нотки в мамином голосе.

— Мы считаем, что на выходные ты должна уезжать в Бристоль, — сказала она, едва покончив с приветствиями. — По крайней мере, пока они не разберутся с этим Потрошителем.

Хотя Вексфорд и оказался дурдомом, уезжать отсюда мне совсем не хотелось. Собственно, мне стало ясно, что если я уеду хоть ненадолго, то пропущу какие-то важные вещи — те самые, которые нужны, чтобы приспособиться и продержаться до конца года.

— По субботам с утра у меня занятия, — ответила я, — потом обед. А до Бристоля ведь добираться несколько часов? Так что я буду приезжать в субботу вечером, а в середине дня в воскресенье мне уже ехать обратно... а мне ведь нужно делать уроки. Кроме того, я должна каждый день играть в хоккей, а поскольку я этого не умею, мне понадобятся дополнительные тренировки.

Джаза не поднимала головы, но я сознавала, что она слушает. Через десять минут мне удалось убедить родителей, что они плохо придумали, однако мне пришлось поклясться всем, что есть на свете, и всем, чего нет, что я буду осторожна и никогда ни за что ни под каким видом ничего не стану делать одна. Потом они рассказали про бристольский домик. Предполагалось, что я увижу его в середине ноября, на длинных выходных.

— Предки переживают? — осведомилась Джаза, когда я повесила трубку.

Я кивнула и села на пол.

— Мои тоже, — сказала она. — Тоже хотят, чтобы я приезжала домой, только вслух этого не говорят. Да в Корнуолл и не наездишься. Впрочем, в Бристоль тоже. Так что ты права.

От ее слов мне немного полегчало. Сама того не зная, я сказала правду.

— У тебя какие планы на вечер? — спросила я.

— Собиралась посидеть дома над сочинением по немецкому. А еще мне надо бы позаниматься музыкой, хоть несколько часов. А то я сегодня на уроке совсем опозорилась.

— Если хочешь, — сказала я, — сходим куда-нибудь. Например, в паб. С Джеромом.

Некоторое время Джаза жевала прядку волос.

— В паб? С Джеромом?

— Он попросил меня попросить тебя пойти с нами.

— Джером попросил тебя попросить меня сходить с нами в паб?

— Сказал, чтобы я тебя обязательно уговорила, — объяснила я.

Джаза развернулась на стуле и улыбнулась от уха до уха.

Я так и знала, — сказала она.

— Джаза и Джером, как я поняла, давно флиртовали друг с другом и вот выбрали меня в этакие наперсницы. Если уж мне выделили такую роль, придется ее играть. Или, по крайней мере, изображать притворный энтузиазм.

— Итак, — сказала я. — Что там у вас с Джеромом? Выкладывай.

Джаза склонила голову к плечу и стала похожей на птичку.

— Нет, — сказала она со смехом. — Не надо на меня наезжать. У нас с Джеромом? Ну...я к нему хорошо отношусь, но мы просто друзья. Нет. Он хочет пойти с тобой.

— Чтобы попросить меня пойти с ним, он просит меня попросить тебя пойти с нами?

— Вот именно.

— А не проще ли было просто попросить меня?

— Ты плохо знаешь Джерома, — ответила Джаза. — У него просто ничего не бывает.

Настроение у меня снова поднялось.

— И что? — спросила я. — Мне с ним пойти или...

— Ладно, я тоже пойду, — сказала Джаза. — Потому что в противном случае он распсихуется и сбежит. Ему нужна моя поддержка.

— Как все сложно, — заметила я. — Вы тут в Англии все такие?

— Нет, — ответила Джаза. — Ну вот, я так и думала! Просто красота!

Как здорово она произнесла слово «красота». «Ка-са-та». Просто ка-са-та.

Чтобы освободить вечер, Джаза проработала всю вторую половину дня. Я сидела за столом и делала вид, что тоже тружусь, но мне было никак не собраться с мыслями. Целых два часа я исподтишка лазала по Интернету, пытаясь выяснить, как принято одеваться в паб, но в таких вещах от Интернета никакого проку. Я начиталась самых разномастных советов от американских туристических сайтов (там рекомендовали простую немнущуюся одежду и непромокаемый плащ) до английских сайтов, из которых следовало, что все девушки ходят в пабы в слишком коротких юбках и на слишком высоких каблуках, напиваются и падают прямо на улице, — это меня довело до белого каления, и я потратила еще полчаса на разыскания о феминизме и женоненавистничестве, потому что такие вот наезды меня просто бесят.

Увы, заданные на дом задачи за это время сами собой не решились. И книги из списка не прочитались сами собой. Я пыталась утешиться тем, что постигаю чужую культуру, но мне не удалось надуть даже саму себя. Не успела я и глазом моргнуть, как уже пробило пять, Джаза пошевелилась и пробормотала, что пора бы одеваться. По субботам к ужину разрешалось выходить в чем хочешь. Получалось, что я впервые предстану перед всем Вексфордом в Обычной Одежде.

Я так и не придумала, что бы такое надеть, и специально поотстала от Джазы: включила музыку и стала за ней наблюдать. Она надела джинсы — и я надела джинсы. Она надела легкую блузку, я надела футболку. Она собрала волосы в хвост, я тоже собрала волосы в хвост. Краситься она не стала, но тут я не последовала ее примеру. А еще я надела черный бархатный жакет. Его мне подарила бабушка — один из немногих ее подарков, в которых я не стеснялась показаться на люди. Кожа у меня довольно бледная — я всю жизнь добросовестно мазалась кремом от загара, а еще меня добросовестно обескровливали наши болотные комары, — так что черная тушь на мне смотрится эффектно. Губы я накрасила красной помадой, что было, пожалуй, даже чересчур, но Джаза сказала, что я отлично выгляжу, — и, кажется, сказала это от души. Еще я надела ожерелье из звездочек, подарок кузины Дианы.

Столовая была заполнена на три четверти, а то и меньше. Джаза объяснила, что по субботам многие вообще не являются к ужину, чтобы пораньше начать вечернюю программу. Я рассмотрела, во что одеты оставшиеся, и поняла, что правильно сделала, взяв пример с Джазы. Оделись все, по большей части, незамысловато — джинсы, юбки, свитера, футболки. На Джероме были джинсы и коричневая флисовая штуковина с капюшоном. Мы быстренько поели и направились к выходу. Я дрожала в своем жакете. Они вообще не надели ни жакетов, ни курток. На улице было довольно светло, хотя уже восьмой час. Некоторое время Джаза с Джеромом болтали о каких-то незнакомых и непонятных мне вещах, а потом Джаза вдруг начала растерянно озираться.

— Я думала, мы идем в паб, — сказала она.

— Мы и идем, — подтвердил Джером.

— Так в паб же туда, — заметила она, указывая в противоположном направлении. — Или мы в какой идем?

— В «Цветы и стрелы».

— В «Цветы и...» Ой. Мамочки.

— Да ладно тебе, Джаза, — сказал Джером. — Нужно же показать твоей соседке здешние места.

— Но это же место преступления. Зачем нам на место преступления?

Только она произнесла эти слова, как мы его сразу и увидели. Первыми показались телевизионные фургоны, над ними возвышались спутниковые антенны. Их было штук тридцать. Один участок тротуара был забит журналистами, вещавшими что-то перед камерами. Еще тут были полицейские машины, полицейские грузовики, передвижные лаборатории. А еще — люди, очень много людей. По периметру, похоже, было выставлено ограждение, все жались к нему. Тут было человек сто, они просто глазели и фотографировали. Мы подошли к этой толпе.

— Я сейчас быстренько сфотографирую, и пойдем в настоящий паб, — сказал Джером, отрываясь от нас и протискиваясь сквозь толпу.

Я привстала на цыпочки, чтобы разглядеть эти «Цветы и стрелы». С виду обычный паб — черные стены, большие окна, деревянный герб над входом выкрашен яркой краской, перед входом доска, на которой мелом написано сегодняшнее дежурное меню. Только по тому, что вокруг так и кишели полицейские, можно было догадаться, что тут произошло нечто ужасное. Мне вдруг сделалось не по себе. Вдоль спины пробежал неприятный холодок.

— Иди сюда, — позвала я. — Давай отойдем в сторонку.

При этом я чуть не впилилась в мужика, который стоял прямо за нами. Одет он был в костюм, пиджак вроде как немного великоват. Голова абсолютно лысая, ни волоска. Из-за отсутствия волос ярче выделялись глаза, они блестели каким-то лихорадочным блеском. Я извинилась, глаза его при этом расширились, будто бы от испуга.

— Ничего страшного, — сказал он. — Ничего страшного.

Шагнул в сторону и с широкой улыбкой дал мне пройти.

— Поглядеть на них — тут просто праздник какой-то, — сказала Джаза, рассматривая зевак: у некоторых в руках были пивные бутылки, они фотографировали на телефоны и поднимали повыше видеокамеры. — Посмотри, какие у них довольные лица.

— Ты меня прости, — сказала я. — Джером не велел тебе говорить. А когда ты стала объяснять про эти ваши здешние версали-под-майонезом, я обо всем забыла.

— Да ничего, — сказала она. — Могла бы и сама сообразить.

Подлетел Джером — улыбка от уха до уха.

— Я подобрался к самому ограждению, — объявил он. — Ладно, пошли. Самое время выпить.

Мы отправились в паб на другой улице, ближе к Вексфорду. Паб меня не разочаровал. Там имелось все, что обещали в Интернете, — большая деревянная стойка, толпа народу, высокие стаканы. Из нас троих восемнадцать исполнилось только Джерому, плюс Джаза сказала, что он обязан проставиться за то, что затащил нас на место преступления, — словом, покупать спиртное поручили ему. Джаза попросила вина, а я — пива, потому что слышала, что в пабе положено пить именно пиво. Джером, не прекословя, отправился к стойке. В зале все места были заняты, поэтому мы вышли наружу и встали у маленького столика рядом с обогревателем. Наши лица почти соприкасались над узкой столешницей, кожа отсвечивала красным. Джаза довольно быстро расправилась со своим бокалом. Я же выяснила, что пинта пива — это очень много пива. Но решила не сдаваться.

Джером продолжал рассказывать про сегодняшние события:

— У убитой не только та же фамилия, что и у жертвы тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, они еще и ровесницы, обеим было по сорок семь лет. Она работала в одном из банков в Сити, жила в Хэмпстеде. Этот убийца, кем бы он ни был, старательно продумывает все детали. Ему как-то удалось заманить женщину с нужной фамилией и нужного возраста в паб очень далеко от ее дома и километрах в двух от ее работы. В пять утра. Говорят, непохоже, чтобы она была связана или приведена под принуждением.

— Джером у нас собирается стать журналистом, — поведала Джаза.

— А ты не перебивай, — сказал Джером, указывая на край крыши над дверью. — Лучше посмотри вверх. Это камера видеонаблюдения. Такие есть во многих пабах. Например, здесь, между этим и «Цветами и стрелами», лично я насчитал пять штук. На Дурвард-стрит? На пути жертвы их было не меньше шести. Если Потрошитель не попал ни на одну из них, плоховато работает их техника.

— Джером собирается стать журналистом, — повторила Джаза. Она явно слегка захмелела и покачивалась в такт музыке.

— Не один я это заметил!

Я посмотрела на камеру. Довольно большая, длинная, тонкая, электронный глаз смотрит прямо на нас. Рядом еще одна, объектив направлен в другую сторону, перекрывая вторую половину скверика перед пабом.

— И все же я не староста, — сказала Джаза ни с того ни с сего.

— Да ладно, Джази, — сказал Джером, беря ее под руку.

— А вот она — да.

Судя по всему, Джаза имела в виду Шарлотту.

— А кто она еще, кроме старосты? — осведомился Джером.

Джаза молчала, поэтому я решила подсказать:

— Ласка или там хорек?

— Ласка! — Джазиио лицо озарилось радостью. — Вот именно, ласка! Моя новая соседка — чудо.

— Надирается с полпинка, — пояснил Джером. — Ни за что не давай ей пить джин.

— Джин — бяка, — объявила Джаза. — От джина Джазу тошнит.

По дороге домой Джаза быстро протрезвела, я же почувствовала, что голова плывет. Я пыталась пересказать Джерому некоторые из тех историй, которыми накануне развлекала Джазу, — про дядю Вика и мисс Джину, про Билли Мака и дядю Вилли. Он довел нас до ступеней под огромной надписью «ЖЕНЩИНЫ», и я подметила у него на лице странное, непостижимое выражение.

За столом в вестибюле сидела Шарлотта, перед ней лежал список учениц и учебник латыни.

— Хорошо провели вечер? — осведомилась она.

— Преотлично, — откликнулась Джаза чуть слишком громко. — А ты?

Поднимаясь в этот раз по винтовой лестнице, я впервые ощутила, что возвращаюсь домой. Я оглянулась на наш длинный коридор, на серый ковролин, причудливые разветвления и многочисленные противопожарные выходы, и почувствовала: все знакомое, все такое как надо.

Остаток вечера прошел очень уютно. Джаза засела за немецкий. Я ответила на электронные письма друзей, еще немного полазала по Интернету, подумала, не сделать ли домашнее задание по французскому. Ничто меня не тревожило, пока я не подошла к окну, чтобы задернуть на ночь занавески. Что-то меня насторожило. Собственно, я уже сомкнула оба полотнища, когда мозг подал какой-то тревожный сигнал, так что я раздернула их обратно, но снаружи уже ничего не было, только мокрые деревья и булыжник. Пошел дождь. Я немного постояла, пытаясь сообразить, что же я там видела. Прямо внизу, вроде как человека. Кто-то стоял перед нашим корпусом. Впрочем, в этом не было ничего такого. Перед корпусом постоянно кто-то стоял.

— Ты чего? — спросила Джаза.

— Ничего, — ответила я, снова закрывая шторы. Так, показалось.

— Это все из-за этой газетной шумихи по поводу Потрошителя. Теперь все всего боятся.

Она, разумеется, была права. И все же я заметила, что и она задернула занавески со своей стороны как можно плотнее.

Date: 2015-07-11; view: 302; Нарушение авторских прав