Остаточная энергия

Откажемся от описания «призрака» как мертвеца, наделенного возможностью

сообщаться с живыми, дадим ему другое определение: проявление остаточной энергии.

Фред Майерс. Анналы Общества психических исследований, № 6, 1889

Осень 1888 года вошла в историю как «осень кошмара». Где-то в тумане затаился со своим ножом Джек Потрошитель. В любой момент в любом месте он мог нанести удар. Нынешняя осень отличалась тем, что все прекрасно знали, когда именно Потрошитель нанесет следующий удар, — если не отклонится от им же заданного расписания. Следующее преступление приходилось на 30 сентября. В эту ночь Джек Потрошитель убил двоих, поэтому она известна как «ночь двойного убийства». Именно из-за двойного убийства Джек Потрошитель и наводил на всех такой невероятный ужас — он совершил два этих жестоких и достаточно сложных преступления под самым носом у полиции, и никто ничего не заметил.

В этом смысле настоящее ничем не отличалось от прошлого.

У полиции не было ни единой зацепки. Чтобы помочь полицейским, тысячи человек вступили в ряды детективов-добровольцев. Они явились со всего мира. В новостях сообщали, что в сентябре туризм вырос на двадцать пять процентов. Количество бронирований в лондонских гостиницах просто зашкаливало. Причем все эти люди по большей части ошивались в окрестностях нашей школы, обшаривали по сантиметру весь Ист-Энд. Тут теперь было и шагу не ступить, чтобы не наткнуться на человека с фотоаппаратом или видеокамерой. Паб «Десять колоколов», где когда-то любили выпивать жертвы Потрошителя, находился всего в нескольких улицах от нас — очередь из желающих туда попасть растягивалась на целый квартал. Мимо наших корпусов то и дело шлялись экскурсанты — тут проходило по меньшей мере десять пешеходных маршрутов, посвященных Джеку Потрошителю (а потом Пик Эверест куда-то нажаловался, и маршруты перепроложили за углом).

Потрошитель изменил и нашу школьную жизнь. Всем нашим родителям были отправлены письма с заверениями, что нас постоянно будут держать под присмотром и под замком, так что нет для нас места безопаснее, чем Вексфорд, да и вообще самое лучшее — продолжать жить нормальной жизнью и не отвлекаться от учебы. Сразу после второго убийства был изменен распорядок нашей жизни. Каждый вечер, включая и выходные, нам полагалось ровно в восемь часов быть на месте — это проверяли. Находиться мы могли либо у себя в комнате, либо в библиотеке. И там, и там дежурили старосты, у них были поименные списки. Нам велели отмечаться у старосты в жилом корпусе, потом у старосты в библиотеке, а на обратном пути проделывать это еще раз.

Все это вызвало взрыв возмущения, поскольку в итоге мы на весь сентябрь остались без всяких тусовок. Мы привыкли, что по выходным можно сходить в паб или на вечеринку. Теперь этому пришел конец. В знак протеста все начали затариваться спиртным, в ответ на это ввели новые правила, давшие старостам право обыскивать комнаты. Конфисковано было неимоверное количество алкоголя — мы только гадали, что Эверест теперь будет делать с этим морем выпивки. Где-то на территории школы явно образовался алкогольный Остров Сокровищ — неуловимый тайник, под завязку набитый бутылками.

Драгоценный час между ужином и восемью часами все посвящали одному — неслись в ближайшие магазины, те, которые еще были открыты, чтобы затариться на ночь всем необходимым. Кто-то накупал кофе. Кто-то продуктов. Некоторые добегали до аптеки и хватали шампунь и зубную пасту. Некоторые успевали заскочить в бар и с неимоверной скоростью залиться спиртным. Кто-то начисто пропадал на этот час из виду и бежал на торопливое свидание. Потом начиналось светопреставление — все рысью неслись обратно в Вексфорд. В 19.55 у ворот скапливалась целая толпа.

Только два человека не жаловались на это нововведение: обитательницы двадцать седьмой комнаты Готорна. Для Джазы такая жизнь была в порядке вещей. Ей было хорошо и уютно дома, она сидела и работала. А я хотя иногда и царапала когтем оконное стекло и просилась наружу, тоже не без радости приняла новые правила, потому что они дали мне неожиданное преимущество: комендантский час подравнял всех под одну гребенку. Обычная иерархия рухнула. Теперь уже никто не похвалялся, на какую вечеринку, в какой паб или клуб пойдет. Все мы оказались пленниками Вексфорда. Именно за эти три недели он и стал моим домом.

У нас с Джазой даже возникли свои традиции. Перед ужином я ставила «Чиз-виз» на батарею. Этот приемчик я придумала совершенно случайно, но он оказался безотказным. Примерно к девяти соус достигал идеального состояния, делался теплым и текучим. Перед сном мы с Джазой чинно выпивали по чашке чая с сухариками и рисовыми хлебцами, намазанными «Чиз-визом».

С соседкой по комнате мне крупно повезло. Джаза, с ее широко распахнутыми глазами, милой оглядчивой повадкой, упорным стремлением делать только хорошее. Джаза скучала по своим собакам и своей ванне, где можно подолгу лежать в горячей воде, и обещала как-нибудь свозить меня к себе, в далекое корнуольское захолустье. Она любила завалиться в половине одиннадцатого в кровать и, попивая чай, почитать Джейн Остин. Она не возражала, если я засиживалась до трех часов утра, ползая по Интернету, лихорадочно загружая в голову английскую литературу и продираясь сквозь статьи на французском. Собственно, новые правила спасли меня от учебного фиаско. Кроме как учебой, заняться все равно было нечем. В пятницу и субботу мы слегка надирались дешевым красным вином, которое разливали по кружкам (вином нас снабжали Гаэнор и Анджела, которые так умудрились припрятать свои запасы, что их никто не смог реквизировать), а потом бегали кругами по зданию.

Так вот и проходил сентябрь. К концу месяца все мои соседи по этажу уже знали про кузину Диану, дядю Вика и Билли Мака. Они восхищались фотографиями бабушки в неглиже. Я же выяснила, что Гаэнор слышит только одним ухом, что на Элоизу однажды напали на парижской улице, у Анджелы кожное заболевание, от которого она постоянно чешется, а Хлоя, которая живет в конце коридора, совсем не задавака, просто у нее недавно умер отец. Подвыпив, Джаза танцевала сложные композиции с реквизитом.

По мере приближения двадцать девятого числа мои одноклассники все больше негодовали по поводу новых правил. Ответом на требование полиции сидеть по домам или ходить только группами стало то, что по всему городу словно бы устроили сплошной праздник. В пабах вторую порцию наливали бесплатно. Букмекеры принимали ставки — где обнаружат новые трупы. Обычные программы Би-би-си заменили долгими вечерними выпусками новостей, на других каналах показывали все фильмы и программы о Джеке Потрошителе, какие только есть на свете. В домах проводили «вечеринки за запертыми дверями». Ночь Двойного Убийства грозила превзойти Новый год, а мы были лишены возможности примять в ней участие.

Утром двадцать девятого числа небо размышляло, устроить дождь или нет. Я побрела в столовую, прихрамывая, — у моей ноги случился мимолетный роман с мячиком, причем в один из тех редких моментов, когда я не была с ног до головы облачена в защиту. Сколько помню, меня не особо занимал Потрошитель. В моем сознании Джек Потрошитель оставался мифологической фигурой, стандартным лондонским атрибутом. Однако в тот день я заметила в школе первые признаки тревоги. До меня донеслись чьи-то слова: как-то не хочется сегодня выходить на улицу. Двое учениц и вовсе уехали на несколько дней. Я видела, как одна из них тащит по булыжнику тяжелую сумку.

— Они это восприняли всерьез, — сказала я Джазе.

— По улицам рыщет серийный убийца, — ответила она. — Это трудно не воспринять всерьез.

— Но велик ли шанс, что ему попадешься именно ты?

— Полагаю, все жертвы именно так и рассуждали.

— И все же, велик ли шанс?

— Ну, наверное, один к нескольким миллионам.

— Все-таки меньше, — ответил Джером, подходя к нам сзади. — Речь идет о небольшой части Лондона. Допустим даже, здесь толчется миллион или около того, однако Потрошителю нужны только женщины, потому что жертвами первого убийцы были именно женщины. Так что делим на два...

— Завел бы ты себе другое хобби, — оборвала его Джаза, открывая дверь в столовую.

— А у меня много разных хобби. При этом ни детьми, ни подростками Потрошитель никогда не интересовался, так что нам особо не о чем волноваться. Ну как, тебе полегчало?

— Не особенно, — ответила Джаза.

— Жаль, я очень старался.

Джером отступил в сторону, давая мне пройти. Мы встали в очередь, наполнили тарелки. Только мы уселись, как в столовую вкатился Пик Эверест в сопровождении Клаудии и Дерека, старшего воспитателя из Олдшота.

— Вид у них невеселый, — прокомментировал Джером.

С этим было не поспорить. Над всеми ними будто нависла мрачная туча. Они шеренгой поднялись на кафедру, Эверест посередине, Клаудия и Дерек по бокам, сложив на груди руки, словно телохранители.

— Внимание! — возгласил Эверест. — Прошу тишины. Я должен сделать объявление.

Прошло несколько секунд, прежде чем все углы столовой облетела новость, что нас просят заткнуться.

— Как вам всем известно, — начал Эверест, — сегодня ночью в Лондоне пройдет масштабная полицейская операция в связи с делом Потрошителя. По этой причине будет изменено расписание занятий. После шестнадцати часов все уроки отменяются, чтобы учителя могли вернуться домой.

Зал радостно взревел.

— Тише! — громыхнул Эверест. — Ужин переносится на семнадцать часов, чтобы работники кухни тоже успели разойтись по домам до темноты. Все учащиеся после ужина должны вернуться к себе в комнаты и находиться там до утра. Перемещаться в другие корпуса не дозволяется, они будут заперты. Библиотека тоже.

По столовой прошелестел тихий стон.

— Я хочу, чтобы вы осознали серьезность ситуации, — продолжал Эверест. — Любая попытка выйти за территорию школы будет наказываться вплоть до исключения. Поняли?

Он дождался, пока в ответ пробормочут «да».

— Всех старост прошу сейчас зайти ко мне в кабинет.

Прежде чем встать, Джером закинул в рот еще немного еды. Я заметила, как в конце нашего стола стремительно вскочила Шарлотта.

— Выходит, днем у меня не будет дополнительной хоккейной тренировки, — сказала я Джазе. — День без хоккея. Без хоккея.

Для убедительности я постучала ложкой по столу, но Джазу это не проняло.

— Лучше бы я уехала домой, — сказала она, ковыряясь в тарелке.

— Да здорово же! — сказала я, тряся ей руку. — День без хоккея! И я почти уверена, что сегодня придет посылка с новой партией «Чиз-виза».

Тут я не соврала: я уже раструбила всем друзьям, что запасы у меня кончаются, и рассчитывала, что мой почтовый ящик будет забит сырным лакомством. Но даже обещание «Чиз-виза» не согнало мрачности с Джазиного лица.

— Как-то это жутко... — сказала она, потирая плечи. — Все это так... прямо не знаю. Все перепугались. Один человек перепугал целый Лондон.

Больше я ничего не могла сделать. Джаза отказывалась увидеть в ситуации положительные стороны. Поэтому я продолжала жевать сосиски и ждала, пока она немного отойдет. Думала я об одном: какое это счастье — не тащиться на стадион, не стоять в воротах и не служить мишенью для хоккейных мячей. Ей, пловчихе, было неведомо это блаженство.

— Полиция настоятельно рекомендует лондонцам соблюдать этим вечером особую осторожность. Перемещаться по городу предпочтительно парами или группами. Избегайте плохо освещенных участков. Самое главное — не создавайте паники. Живите нормальной жизнью. Как говорили во времена Второй мировой войны, «спокойствие и хладнокровие».

И вот мы опять сидим взаперти и, как и все в Лондоне — да и, наверное, по всему миру, — сгрудились у телевизора. Общая комната забита под завязку. Почти все явились с домашней работой или с компьютерами. Судя по всему, придется прождать несколько часов, прежде чем в новостях сообщат что-то интересное, вот телевизионщики и заполняют пустоту всякими такими заявлениями. «Спокойствие и хладнокровие». И при этом — осторожность и настороженность, ведь рядом — Джек Потрошитель.

По счастью, все мы знали график его действий. Он, как злой Дед Мороз, действовал по строгому расписанию. В ночь Двойного Убийства, тридцатого сентября, первое нападение произошло в темном переулке примерно без пятнадцати час. Жертвой стала проститутка по имени Элизабет Страйд, по прозвищу Долговязая Лиз. Ей перерезали горло, однако, в отличие от других жертв, живот не вспороли. По неведомой причине Потрошитель бросил тело и поспешил в другое место, на расстоянии полутора километров, под названием Митр-сквер. Там за пять или десять минут он убил и полностью изуродовал женщину по имени Кэтрин Эддоуз. Эти подробности известны потому, что в час тридцать по Митр-сквер проходил полицейский, и все там было спокойно. А когда он возвращался через пятнадцать минут, обнаружил жуткие останки.

Что касается маршрута: Лиз Страйд была убита на Бернер-стрит, которая теперь называется Хенрик-стрит. Оттуда Потрошитель двинулся к западу, на Митр-сквер, до которой от Вексфорда каких-нибудь десять минут хода.

До этого момента Потрошитель меня не особенно пугал. Но шли часы, и жуть пробирала все сильнее. Сегодня ночью произойдет два убийства, совсем неподалеку от того места, где я нахожусь. А весь мир будет сидеть и смотреть, как и мы.

Первые новости поступили в 0.57. Мы это предвидели и все же содрогнулись, когда ведущий дотронулся до уха и смолк, прислушиваясь:

— Последние новости... На Дэвенант-стрит, рядом с Уайтчэпел-роуд обнаружено тело женщины. Подробности пока не сообщаются, однако, судя по предварительным данным, нашли его на автомобильной парковке или, возможно, рядом с заправочной станцией. Точнее пока сказать невозможно. Полиция прочесывает участок радиусом два километра. В эту ночь на улицах Восточного Лондона дежурят две тысячи полицейских и сотрудников спецслужб. Перед вами интерактивная карта...

На экране тут же возникла карта — место преступления было обведено красным. Наша школа находилась прямо в центре круга. В комнате повисла тишина. Все оторвались от своих дел.

— Мы только что получили подтверждение, что на Дэвенант-стрит, на небольшой частной парковке, обнаружено тело мужчины. Свидетели, нашедшие труп, утверждают, что у жертвы имеется рана на шее. Хотя подробности пока не сообщаются, характер раны наводит на мысль о Потрошителе. У нас в студии доктор Гарольд Паркер, преподаватель психологии из Лондонского университета, консультант Лондонского управления полиции.

На экране возникла бородатая физиономия.

— Доктор Паркер, — обратился к бородачу ведущий, — какова ваша первая реакция на это сообщение?

— Пожалуй, — начал доктор Паркер, — самым значимым обстоятельством я бы назвал то, что убит мужчина. Всеми жертвами Потрошителя в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году были женщины, проститутки. При этом нельзя забывать, что третья жертва Потрошителя, Элизабет Страйд, была единственной, чье тело он не изуродовал. Только перерезал горло. Если мы имеем дело с новым Потрошителем, напрашивается мысль, что он страдает иной патологией. Пол и род занятий жертвы не имеют для него значения...

— Я больше не могу это смотреть, — сказала Джаза. — Пойду наверх.

Она встала и принялась перешагивать через сидевших на полу. Мне хотелось смотреть дальше, но Джаза явно была не в себе, нельзя было ее бросить.

— По-моему, они просто сволочи, — сказала она, пока мы шли к себе. — Это надо же, устроить из всего этого спектакль! Это ужас, это кошмар, а публика реагирует как на реалити-шоу.

— А мне кажется, они просто ведут репортаж, потому что все хотят знать, что происходит, — сказала я, следуя за ней в нескольких шагах.

— Все равно не хочу я это смотреть.

«Чиз-виз», к сожалению, так и не прибыл. Я предложила вместо этого заварить ей чая, но она отказалась. Уселась на кровать и принялась складывать чистое белье. Раз в неделю грязные шмотки у нас забирали в прачечную, в тот же день привозили обратно и оставляли под дверью, все чистое и сложенное. Но Джаза всегда расправляла вещи и складывала по-новому, на свой лад. Я уселась на свою кровать и взяла компьютер, но даже не успела его включить — зазвонил телефон. Это был Джером. На последнем занятии по истории искусств я дала ему свой номер, потому что нам нужно было встретиться и вместе сделать домашнее задание. Позвонил он впервые.

— Валяйте-ка вы обе сюда, — сказал он, как только я сняла трубку.

— Куда?

— В Олдшот. А куда еще? Вылезем на крышу.

— Чего?

— Приходите, — сказал он. — Явно пахнет жареным. С крыши отличный вид. И я знаю, как туда попасть.

— Ты чокнулся, — заметила я.

— Кто это? — осведомилась Джаза.

Я накрыла микрофон ладонью.

— Джером. Зовет нас в Олдшот. На крышу.

— Тогда ты права, — отозвалась Джаза. — Он действительно чокнулся.

— Джаза говорит, что ты...

— Я слышал. Только я не чокнулся. Выбирайтесь из Готорна тайным ходом и двигайте задворками в Олдшот. Никто вас не поймает. Проверки уже закончились.

Я повторила это Джазе. Она подняла глаза от белья. Судя по выражению лица, предложение все еще не вызывало у нее особого энтузиазма.

— Скажи вот что, — посоветовал Джером. — Прямо вот такими словами. Скажи: «Ей и в голову не взбредет, что у тебя хватит духу на такое, так что дело того стоит».

— А что это значит?

— Да скажи — и все.

Я повторила за ним слово в слово. Фраза произвела неожиданный, почти магический эффект. Джаза словно бы воспарила над кроватью, глаза ее вспыхнули.

— Мне нужно отлучиться, — сообщил Джером. — Как выберетесь, пришлите эсэмэску. Другого такого шанса не будет. Оттуда, с крыши, мы все увидим, и об этом не узнает ни одна живая душа, обещаю.

Он отключился. Джаза все еще парила, то ли сидя, то ли стоя на краешке кровати.

— Это что еще за заклинания? — спросила я. — Что он хотел этим сказать?

— Он хотел сказать, что Шарлотте никогда не взбредет в голову, что у меня хватило духу воспользоваться тайным выходом.

— Каким еще выходом?

— Из корпуса можно выбраться. Через туалет на первом этаже. На окнах решетки, но на одном... в общем, там ослабили болты. Всего-то и нужно открыть окно, протянуть руку и провернуть болты раз-другой — они сами вывалятся. После этого можно сдвинуть решетку и протиснуться наружу. Я про это знаю, потому что всю эту схему придумала Шарлотта. Она же отвинтила болты. Только нельзя. Нас исключат.

— Эверест сказал, что исключать будут тех, кто выйдет за территорию школы, — напомнила я. — А мы останемся на территории.

— Да, но нам все равно запрещено ходить в Олдшот, — сказала Джаза, причем голос ее делался все тише. — Это тоже нарушение. Ну, не такое серьезное, но все-таки нарушение...

Может, все дело было только в том, что, едва я добралась до Англии, меня сразу же заперли на целый месяц. Было еще желание, довольно неопределенное, повидать Джерома. Джерома с его трепаными кудряшками и нездоровым пристрастием к Потрошителю.

Джаза бродила туда-сюда между столом и шкафом, раздувая какое-то внутреннее пламя. Нужно было срочно подкинуть в него топлива.

— А кто нас может застукать-то? Только Шарлотта. И что, Шарлотта пойдет доносить на саму себя? Заложит тех, кто воспользовался ее же изобретением?

— С нее станется, — ответила Джаза.

— Давай предположим, что не станется, — ответила я. — Давай. Ты же знаешь, она взвоет, если узнает, что тебе было не слабо, а ей — слабо. Да и вообще, ты уже сто лет не нарушала никаких правил. Тебя никто даже и не заподозрит. Ну же!

Похоже, Джазу обуяли какие-то новые для нее чувства. Она выпрямилась, сжала кулаки, потом долго и прибыльно смотрела на свои книги.

— Хорошо! — сказала она. — Давай попробуем. Причем прямо сейчас, пока я не струсила. Скажи ему, чтобы ждал нас через четверть часа.

Началось все с лихорадочного переодевания. Мы вылезли из пижам, бросили их на пол. Я надела вексфордские спортивные штаны, а Джаза — черные брюки для йоги и темную кенгурушку. Мы подвязали волосы и напялили кроссовки. Словом, оделись на дело.

— Погоди, — сказала Джаза, стоя на пороге. — В кроссовках нельзя. Мы же только что сидели внизу в носках. Все сразу поймут, что мы что-то затеяли. Собственно, лучше вообще надеть пижамы обратно. А потом в туалете переоденемся.

Мы снова разделись и напялили пижамы, а остальную одежду запихали в сумки — народ часто ходил по зданию с сумками, таская с собой учебники и компьютеры. Крадучись спустились вниз, хотя в самом спуске и не было ничего противозаконного. Все, в том числе и Клаудия, прилипли к экрану, так что мы без труда проскользнули мимо дверей общей комнаты и добрались до ванной комнаты в конце коридора. Ванная на этом этаже была меньше нашей, поскольку тут не было душевых и она не предназначалась для того, чтобы тридцать девиц могли одновременно приводить себя в порядок. По сути, это был просто туалет, которым пользовались те, кому лень было подниматься из общей комнаты наверх. Там была единственная кабинка, которая сейчас пустовала. Мы с Джазой быстренько переоделись. Джаза зашла в кабинку, открыла окно и встала на унитаз, чтобы просунуть руку между прутьями решетки под правильным углом.

— Нащупала, — прошептала она. — Сейчас откручу.

Она морщилась, двигая рукой. Болтик чуть слышно звякнул, упав вниз на тротуар.

— Один есть, — сказала она. Осторожно переступила на унитазе и взялась за второй. Еще один звяк.

Решетка представляла собой одно цельное полотно. Джаза толкнула ее. Образовалась щель сантиметров в пятьдесят — можно протиснуться и спрыгнуть на землю.

— Готова? — спросила Джаза.

Я кивнула.

— Ты первая, — добавила она, — потому что ты все это затеяла.

Мы неловко поменялись местами. Я встала на стульчак и высунула голову наружу, глубоко втянула в легкие студеный лондонский воздух. Шагнув за окно, я стану нарушительницей. На кон поставлено все. Но в этом-то, собственно, и суть. Да и кому какое дело, чем мы тут занимаемся, — есть дела поважнее, по городу рыщет убийца. А мы всего-то пройдем несколько метров до соседнего здания. Мысленно я уже репетировала свои оправдания: «Но мы же не выходили за территорию школы».

Я села на подоконник, свесила ноги наружу. Прыгать пришлось невысоко, это и прыжком-то назвать трудно. На миг мне показалось, что Джаза за мной не последует, но она собралась с духом и прыгнула тоже.

Мы оказались на свободе.

Ночь выдалась ясная, замечательная осенняя ночь. Небо расчистилось, в воздухе пахло листьями и немного — горящими поленьями. Идти через площадь, понятное дело, нельзя — кто-нибудь наверняка заметил бы нас из окон. Так что придется перебежать через улицу и пробираться задворками, выйдя, собственно, за территорию школы. Зайдем к Олдшоту сзади. На все это потребуется минут десять, и вот тут-то уж мы точно нарушим запрет — но раз мы в это ввязались, отступать теперь поздно.

Миновав наш корпус и свернув за угол, мы сбросили темп до быстрого шага.

— Рори, — Джаза задыхалась, — слушай, ну не полную ли глупость мы затеяли? Дело даже не в школе, а, скорее, ну, сама понимаешь, в Потрошителе. Он же тут где-то поблизости, убивает людей.

— Да ничего с нами не будет, — ответила я, дуя на озябшие пальцы и ускоряя шаг. — Мы всего-то в соседнюю дверь, в буквальном смысле. Тем более вдвоем.

— Только все равно это глупость. Или нет?

— Ты помни другое: ты делаешь что-то интересное, а Шарлотта — нет. А если нас застукают, я скажу, что это я тебя заставила. Под дулом пистолета. Я же американка. Никто не удивится, что у меня есть оружие.

Мы еще ускорили шаг, почти бегом продвигаясь по жилому кварталу, примыкавшему к Вексфорду. Почти во всех квартирах горел свет, было видно, что там пьют и веселятся. Во многих окнах светились экраны телевизора — уже знакомый всем бело-красный логотип новостей Би-би-си мерцал в темноте. Мы резко свернули влево у лавки сапожника с закрытыми на ночь ставнями и последний квартал до задней двери Олдшота пробежали бегом.

Олдшот был точной копией нашего корпуса, вот только на барельефе над входной дверью было написано «МУЖЧИНЫ». Но даже и без этой подсказки было понятно, что тут живут представители сильного пола. Многие окна Готорна украшали затейливые, нарядные занавески, на подоконниках стояли растения или еще какие-нибудь украшения. Даже свет там выглядел другим, потому что девчонки привозили с собой абажуры, которые рассеивали и подкрашивали свет ламп. В Олдшоте никто не менял занавески — все они были стандартного серо-зеленого цвета. Если что и украшало подоконники, так только батареи банок и бутылок или — у некоторых выпендрежников — книги. Все лампочки были одинаковыми. Удивительно, насколько по-разному могут выглядеть два однотипных здания.

Я уже видела нашу точку проникновения — пожарный выход, дверь чуть приоткрыта, потому что в щель засунута книга. Мы перебежали через улицу и, прижавшись к стене здания, прокрались под окнами первого этажа. Я протянула руку и осторожно открыла дверь, мы проскользнули внутрь. Я аккуратно прикрыла дверь.

— Получилось! — прошептала Джаза.

— Вроде как.

— Что теперь? Просто ждем?

— Наверное.

— Мы тут как-то слишком на виду.

— Пожалуй.

Мы тихонько подобрались к внутренней двери, которая вела на первый этаж Олдшота. Из-за нее доносились мужские голоса и звук телевизора. Мы с Джазой прижались друг к другу, не зная, что делать дальше, но тут этажом выше открылась еще какая-то дверь. Через перила перевесилась кучерявая голова Джерома, он поманил нас к себе.

— Я отключил сигнализацию, — сообщил он. — Тайный навык старосты. Все остальные внизу, у телика.

Он, похоже, был страшно доволен собой. Все вместе мы поднялись еще на два пролета и оказались у следующей двери. Выглядела она гораздо внушительнее: засов во всю ширину и красная надпись: «НЕ ОТКРЫВАТЬ: ДВЕРЬ ПОД СИГНАЛИЗАЦИЕЙ». Джером распахнул ее резким движением. Я ждала, что взвоет сирена, но этого не случилось. И мы совершенно внезапно оказались на широкой крыше Олдшота, в ясном студеном воздухе, и больше над нами не было ничего, кроме неба.

— Ничего себе! — произнесла Джаза, с опаской выходя на крышу. — Я это сделала. Мы это сделали. Взяли и сделали.

Несколько мгновений мы просто упивались свободой. Джаза осталась на месте, а мы с Джеромом подошли к самому краю. Внизу отчетливо были видны наша площадь, другие корпуса, соседние улицы. Все было ярко освещено — горели все фонари, ни одного темного окна или витрины. Небоскребы Сити — делового района Лондона, расположенного рядом с нашим, — казались маяками, озарявшими ночь еще более ярким светом. Лондон не спал, Лондон следил за событиями.

—- Здорово, да? — сказал Джером.

Было действительно здорово. Я поняла, что ради этого и приехала. Ради этого вида. Этой ночи. Этих ребят. Этих ощущений, наполнявших воздух странным гулом.

— Полагаю, здесь не опасно, — проговорила Джаза, подходя поближе и обхватывая себя руками, чтобы согреться. — Здание заперто, а сюда так запросто не заберешься. Плюс вокруг полно полиции. И вертолетов.

Она указала на яркие прожекторы вертолетов, паривших в небе как огромные пчелы. С нашего места было видно целых три. Весь город был под наблюдением.

— Я думаю, что сейчас это самое безопасное место во всем Лондоне, — сказал Джером. — Главное — не свалиться.

Джаза попятилась. Я всматривалась вниз. Если упасть, рухнешь прямо на булыжник. Когда я снова подняла глаза, оказалось, что Джаза отошла к другому краю. Теперь мы с Джеромом вдвоем смотрели на небо и на площадь.

— Стоило того? — спросил он с улыбкой.

— Пока — да, — ответила я.

Он усмехнулся, отступил от края и сел.

— Время почти то самое, — сказал он. — А нам ни к чему, чтобы нас тут заметили.

Я села с ним рядом на холодную крышу. У Джерома все оказалось готово — в компьютере было открыто сразу несколько окон: сайты новостей и сайты про Потрошителя.

— Тебе ведь все это нравится, да? — спросила я.

— То, что людей убивают, мне не нравится, но... да, нас потом будут спрашивать, где мы были в тот самый момент. А момент-то исторический. Я хочу потом вспоминать, что я был в необычном месте, не там, где все. К примеру, здесь, на крыше.

Какой у него был вид... ветер раздувает волосы, профиль, прорисованный полусветом... Я теперь воспринимала Джерома по-иному. Он был уже не просто дружелюбным и странноватым пацаном, моим одноклассником. Я оценила его ум. Его авантюризм. Его ведь выбрали старостой, а это о чем-то да говорит. Я почувствовала, как во мне расцветает особая приязнь.

— И что теперь? — спросила, подходя, Джаза.

— Будем ждать, — ответил Джером. — Кэтрин Эддоуз убили между сорока и сорока пятью минутами второго. Так что уже скоро.

Часы показали 1.45. Потом 1.46, 1.47, 1.48, 1.49...

В новостях крутили одни и те же ролики, заполняли время повторяющимися кадрами: полицейские машины едут по улицам. Мне сделалось не по себе: вот мы сидим на крыше и ждем, когда кого-то убьют. Было ясно, что корреспонденты уже исчерпали запасы воображения на предмет, как бы еще сказать «пока ничего не случилось». Вернулись к описанию третьего трупа. Пришло подтверждение, что это действительно третье убийство, совершенное Потрошителем. Самое стремительное из всех — ножом по горлу.

Два часа. Пять минут третьего. Джаза встала, принялась подпрыгивать на пятках и растирать себе плечи, чтобы согреться. Я видела, что азарт ее тает с каждой минутой.

— Я хочу домой, — сказала она наконец. — Не могу больше здесь торчать.

Джером взглянул на нее, потом на меня.

— Ты хочешь остаться или...

В голосе слышалась легкая грусть. От этого у меня по всему телу побежали мурашки. Но отпускать Джазу одну было немыслимо, да, собственно, и самой потом возвращаться в одиночестве — тоже.

— Ладно, — сказала я. — Мы пойдем домой, вместе.

— Наверное, так оно и лучше, — сказал Джером.

Он спустился с нами по пожарной лестнице, довел до задней двери.

— Вы там поаккуратнее, — сказал он. — Пришлите эсэмэску, как доберетесь, ладно?

— Ладно, — ответила я. Слегка улыбнулась. Не удержалась.

Дверь захлопнулась, мы снова оказались на холоде. Возвращаться длинным окольным путем мне не хотелось — к частности, и потому, что по Восточному Лондону все-таки рыскал Потрошитель. Самый прямой и безопасный путь — перебежать через площадь, только именно здесь нас могут запросто застукать власти предержащие. Опасно заходить на Готорн в лоб. Но я все-таки хотела рискнуть.

Площадь освещена по периметру, но можно и не высовываться, например идти под деревьями, там тень и тьма.

Даже если Клаудия, допустим, пялится в окно, без инфракрасных очков ей ни за что не разглядеть, что это именно мы крадемся там между стволами. Я бы, признаться, не поручилась, что у Клаудии нет инфракрасных очков, однако она наверняка смотрит новости со всеми остальными. Ведь в последний раз мы видели ее именно за этим занятием. Общая комната находилась в задней части корпуса.

Джаза разглядывала площадь, видимо прикидывая в голове то же самое.

— Рискнем? — спросила она.

— Тут всего-то метров двадцать. Давай. От дерева к дереву, по-шпионски.

— По-моему, шпионы делают совсем не так, — возразила она, но все-таки нырнула вслед за мной в темноту.

Передвигались мы нелепейшими зигзагами, от дерева к кусту и снова к дереву, под ногами оглушительно хрустели листья. Оказавшись на другой стороне, мы вынуждены были перебежать мощенную булыжником улицу перед фасадом, а потом красться под окнами к задней стене здания. Свет в туалете был погашен. Мне помнилось, что мы его оставили включенным. Значит, кто-то сюда заходил. Выбравшись, мы притворили окно, однако оставили внизу щелку, чтобы открыть снова. Я подсадила Джазу, она ловко пролезла между прутьями и скрылась внутри. Я собиралась проделать то же самое и вдруг обнаружила, что рядом кто-то стоит. Мужчина, лысый, в сером костюме, который ему немного великоват.

— Вы ничего не нарушаете? — поинтересовался он вежливо.

— Ничего такого, — ответила я быстренько, едва успев подавить испуганный вскрик. — Мне сюда.

— Как мне кажется, вам не положено было выходить.

Что-то в нем было смутно знакомое, но я никак не могла сообразить что. Наверное, глаза, лысина, одежда. И еще в нем сквозило что-то жутковатое. Может, только потому, что вот посторонний мужик средних лет стоит на школьной территории и разговаривает с девчонками. Да, пожалуй. Это подходит под определение «жутковатого».

В окне возникла Джаза.

— Давай! — крикнула она шепотом, протягивая мне руку.

— Спокойной ночи, барышни, — проговорил мужчина и пошел прочь.

Забираясь внутрь, я расцарапала коленку о кирпич, однако долезла и буквально вывалилась в туалет. Мы быстренько поставили на место решетку и закрыли окно. Лихорадочно переоделись обратно в пижамы. В общей комнате по-прежнему стоял шум. Мы переглянулись, потом медленно зашагали по коридору. Идея состояла в том, чтобы с этакой небрежностью пройти мимо двери. Проходя, я заглянула внутрь. На ленте новостей бежала надпись: «ЧЕТВЕРТОЕ ТЕЛО ПОКА НЕ ОБНАРУЖЕНО». Джаза шла не останавливаясь, скользила по полу в пушистых носках.

А потом мы с ходу впилились в Клаудию, которая поправляла какое-то объявление на доске в вестибюле.

— Идете спать? — спросила она.

— Угу, — откликнулась я.

Джаза заторопилась вверх по лестнице, но я притормозила ее, ущипнув сзади за пижаму. Спокойно. Невинно. Вот как мы должны выглядеть. Только оказавшись в полной безопасности, у себя в комнате, мы снова заговорили. Обе сразу же направились к своим кроватям, не включая света, словно он мог усилить звучание наших голосов.

— Вроде... пронесло, — сказала я, отставляя ноги подальше, так что из одеяла образовался шалашик.

С Джазиной половины ответила тишина, а потом в ноги мне попала подушка и разрушила шалашик. Кидалась Джаза очень метко. Потом до меня долетел придушенный смешок, а потом кто-то затопотал по матрасу. Я швырнула подушку обратно и услышала негромкий взвизг, когда та попала в цель.

— Зачем меня понесло на эту крышу? — зашептала Джаза счастливым голосом. — Только бы Шарлотта про это узнала! Правда. Только бы узнала и только бы проглотила язык от зависти.

Даже в темноте было ясно, что она улыбается. Я вытащила телефон и отправила Джерому сообщение.

«Орлы в гнезде, — написала я, — операция завершена».

Через секунду пришел ответ:

«Вас понял».

И сразу же еще один:

«Тела пока нет».

А потом сразу вслед: «Хорошо он его запрятал».

А потом: «До завтра».

Последнее было вроде как лишнее, потому что завтра-то мы уж всяко увидимся. Мы же видимся каждый день. Такие вещи говорят, когда тебе хочется сказать что-то важное, но никак, и ты тянешь разговор, лишь бы он не прервался.

Я сделала то, что делают все героини сериалов, — не стала отвечать. Глупо ухмыльнулась своей находчивости.

— А с кем это ты говорила там, под окном? — поинтересовалась Джаза.

— Да с этим мужиком, — ответила я.

— С каким мужиком?

Джаза мгновенно насторожилась, села, выпрямила спину.

— Ну, с тем, который пожелал нам спокойной ночи.

— Я никого не видела, — сказала Джаза.

Чушь какая-то. Не могла Джаза его не заметить.

— А кто это был? — спросила она напряженным тоном. — Кто-то из школы?

— Нет, — ответила я. — Просто какой-то тип с улицы.

— Ты с дуба рухнула? Не смешно.

— Не рухнула, — заверила я ее. — Просто какой-то посторонний мужик.

Она медленно обмякла и снова откинулась на подушку.

— Ну, — сказала она, — так вы с Джеромом?..

— Чего это мы? — спросила я, поднимая глаза на длинные прямоугольники света, проникавшие в окно и тянувшиеся по стене. Ни Джаза, ни я не потрудились задернуть шторы.

— Ну так?

— Ну так что?

— Он тебе как? — спросила она.

— Да он пока ничего такого не сделал.

— Но он тебе нравится?

— Я пока еще об этом думаю, — ответила я.

— Ну так думай поживее.

Снова раздалось хихиканье, очередная подушка влетела в стену у меня над головой и шлепнулась мне на нос.

— Делать мне больше нечего, — ответила я.

Следующее утро началось слишком рано и с того, что кто-то заколотил в дверь.

— Открой, — буркнула я в подушку. — Скажи, что у меня ноги отвалились.

Джаза, кряхтя, поднялась и кое-как добрела до двери. За дверью стояла Шарлотта в голубом махровом халате, сна ни в одном глазу — кто бы мог подумать.

— В столовой в шесть общее собрание, — объявила она. — Через двадцать минут.

— Общее собрание? — повторила я.

— Форму можно не надевать. Главное — присутствовать.

Собрание через двадцать минут, в шесть, это значит... давай считай... трудновато с утра... трудновато... сейчас без двадцати шесть. Еще и солнце не встало. Мы легли-то всего три-четыре часа назад.

— Что бы это значило? — поинтересовалась я, пытаясь нашарить свои туфли.

— Понятия не имею, — ответила Джаза. Времени возиться с линзами у нее не было, она просто надела очки.

— Они что, правда решили устроить собрание в шесть часов утра? — спросила я. — А разве это не считается преступлением против человечности?

— Что-то тут не так. Кто-то в чем-то провинился. Мы провинились.

— Не станут они поднимать всю школу в шесть утра, чтобы наорать на нас, Джаза.

— Это ты их плохо знаешь.

В коридоре наблюдался апокалипсис в стране зомби: все брели к лестнице — заспанные, мутноглазые, расхристанные. Два-три человека надели форму, на остальных были спортивные штаны или пижамы. Мы с Джазой оказались в стане пижамников, только натянули поверх пижам спортивные куртки, для тепла и уюта. Снаружи стоял пасмурный английский день, из разряда «то ли дождик, то ли нет» — я к ним уже начинала привыкать. Холод и сырость меня немного взбодрили, но сильнее взбодрил вид полицейских... и еще белый шалашик, окруженный прожекторами, в центре нашей лужайки — вокруг него сновали люди в белых халатах.

— Ой, боже мой! — Джаза схватила мою руку. — Боже мой, Рори, это...

Да, шалашик был палаткой, какими пользуются патологоанатомы, — их вечно показывают в детективах и в новостях. До всех нас это дошло одновременно. Все дружно ахнули, потом послышались истерические рыдания; чтобы помешать их распространению, Клаудия начала широкими жестами регулировщика загонять нас в столовую.

— Давайте, — приговаривала она, — давайте, девочки, давайте, давайте.

Мы позволили загнать нас внутрь — зал уже был забит людьми, которые только что получили хороший впрыск адреналина. Все шумели, перебегали от стола к столу, таращились в телефоны. Все жившие неподалеку учителя тоже были здесь — сидели на кафедре, и вид у них был такой же недоумевающий, как и у нас. Когда всех нас загнали внутрь, дверь с грохотом захлопнулась и Пик Эверест попытался утихомирить нас всякими «Так, так, прошу потише» — но не преуспел.

— Перед вами старший инспектор полиции Саймон Коул! — проорал Эверест, перекрывая шум. — Ему нужно сказать вам несколько слов. Прошу слушать внимательно.

Этого мужика мы видели в новостях — серьезного вида, в костюме, сразу ясно, что старший инспектор, по бокам — два полицейских в штатском. До нас дошло — тут все всерьез. Шум утих.

— Сегодня в четверть третьего утра, — проговорил инспектор будничным голосом, — на лужайке перед вашей школой было обнаружено тело. Мы полагаем, что это связано с проводимым сейчас расследованием, о котором вы, скорее всего, слышали.

Он не произнес слова «Потрошитель». Это было лишним. По комнате будто прокатилась взрывная волна — все разом вдохнули, потом раздался гул, потом заскрипели скамейки — все оборачивались, чтобы посмотреть друг на друга.

— Убитый — из Вексфорда? — выкрикнул кто-то из мальчишек.

— Нет, — ответил инспектор. — Жертва не имеет отношения к вашей школе. Однако ваша территория официально объявлена местом преступления. Пока эксперты не закончат работу, вам запрещается выходить на лужайку. В течение нескольких дней здесь будут находиться наши сотрудники. Сегодня несколько полицейских будут дежурить в библиотеке — они готовы выслушать любого из вас, кто видел сегодня ночью что-либо необычное. Собственно, нас интересует все, что вы видели и слышали, даже если вам это кажется несущественным. Подозрительные люди. Подозрительные звуки. Все, что выходит за рамки привычного.

Снова вскочил Эверест:

— Если кто-то из вас боится давать показания, потому что в тот самый момент вы нарушали какие-то школьные правила... мы не станем вас наказывать. Я попрошу сообщить полиции все, что вам известно. Если вы окажете помощь следствию, никаких санкций с нашей стороны не последует. Сегодня все должны оставаться на территории школы. Завтрак вам принесут прямо в комнаты — общий завтрак отменяется с целью минимизировать хождение по лужайке. Обед будет подан как обычно. Если вам есть что сказать полиции, говорите. Повторяю: бояться нечего.

С этим нас отпустили. Мы провели в столовой всего несколько минут, но эти несколько минут изменили буквально все. Все успели проснуться и растеряться. Вокруг стоял тихий, невнятный гул. Только, в отличие от обычных школьных собраний, никто не хихикал и не орал в полный голос. У входа в столовую стояло еще несколько полицейских — они наблюдали, как мы выходим из здания.

Когда мы вернулись в Готорн, я вдруг осознала, что дрожу. Сперва я подумала, что промерзла, но дрожь не унялась даже после того, как я целых пять минут просидела у радиатора. С Джазой все было точно так же — она сидела на обогревателе на своей половине комнаты. На несколько минут мы застыли в неестественных позах, в полутьме.

— Так что этот тип? — спросила я наконец.

Джаза подняла на меня глаза, видимо пытаясь решить, не издеваюсь ли я над ней.

— Джаз, он был прямо у меня за спиной. Сказал «спокойной ночи». Ты его точно не видела и не слышала?

— Нет, — ответила она. — Клянусь.

Я прикусила губу и снова прокрутила все в голове. Я по-прежнему не могла понять, как Джаза могла его не увидеть и не услышать. Я прекрасно знала, что ничего не придумала.

— Наверное, я просто думала о другом, — сказала она наконец. — Смотрела только на тебя. Мне было страшно. Если ты считаешь, что должна...

Она осеклась — сообразила, каковы будут последствия.

— Если ты считаешь, что должна об этом сообщить, то давай, — ответила она уже тверже. — Даже если это значит, что...

— Они обещали нас не наказывать.

— Пусть даже и накажут, — сказала она.

На то, чтобы набраться смелости и спуститься вниз, у меня ушло минут десять. Прежде чем выйти из здания, нужно было доложиться Звать-меня-Клаудии. Она сидела у себя в кабинете и говорила по телефону — раскатистым басом рассказывала какой-то столь же зычной приятельнице о событиях этой ночи.

— Да, Аврора?

— Я... кое-что видела.

Клаудия всмотрелась в меня пристальнее.

— Прошлой ночью? — уточнила она.

— Прошлой ночью, — подтвердила я. Продолжать не стала — пусть сперва осмыслит эти слова.

— Ну что же, — сказала Клаудия. — Тогда тебе в библиотеку.

Суета снаружи только усилилась. Полицейские в светоотражающих зеленых жилетах мелькали повсюду — огораживали новый участок бело-синей лентой, перекрывали дорожки вокруг. Я прошла мимо — до библиотеки пришлось добираться в обход. У дверей стояли двое полицейских в форме. Меня впустили. Третий полицейский опросил меня при входе и подвел к одному из столов, где уже устроились всякие разные люди — полагаю, тоже полицейские. Они были в обычной одежде — по большей части в костюмах. Меня усадили за стол, высокая коротко стриженная негритянка в очках без оправы уселась напротив. Ей было немногим больше двадцати, однако на ней был строгий темно-серый костюм и белая блузка — в них она выглядела старше и внушительнее. Она достала несколько бланков, взяла ручку.

— Младший инспектор Янг, — представилась она вежливо. — А как тебя зовут?

Я сказала.

— Ты американка или канадка? — поинтересовалась она.

— Американка.

— И ты что-то видела или слышала вчера ночью?

— Я видела мужчину, — ответила я.

Она взяла бланк и прицепила к планшету, чтобы я не могла рассмотреть, что именно она записывает.

— Мужчину, — повторила она. — А когда именно и где?

— Примерно в два часа... сразу после двух. Как раз когда все ждали, что найдут четвертое тело. Ведь четвертое убийство должно было произойти без пятнадцати два, да? Но мы несколько минут переждали, прежде чем залезть обратно...

— Куда — обратно?

— Мы ходили в Олдшот. Больше никуда, туда и обратно. Ненадолго.

— Кто это — мы? Кто был с тобой?

— Моя соседка, — ответила я.

— Ее имя?

— Джулиана Бентон.

Инспектор Янг вписала в бланк что-то еще.

— Выходит, вы с соседкой выбрались из здания...

Я хотела было попросить ее не орать, но полицейских вроде как не принято просить не транслировать твои личные дела на всю округу.

— И сразу после двух вы видели мужчину. Так?

— Да.

Она сделала еще одну пометку.

— Ты уверена, что не путаешь время?

— Ну, — сказала я, — в новостях все время твердили, что в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году четвертая жертва была обнаружена без пятнадцати два. Мы сидели на крыше и смотрели новости в компьютере Джерома...

— Джерома? — переспросила она.

Ну вот, теперь я и Джерома втравила.

— Джерома, — повторила я. — Он живет в Олдшоте.

— Сколько вас там было всего?

— Трое, — ответила я. — Я, Джаза и Джером. Мы сходили к Джерому, в их корпус, а потом вдвоем вернулись сюда.

Она снова принялась писать.

— В час сорок пять вы смотрели новости.

— Да. И там... в смысле, вы... ну, тело не нашли. Мы еще немного подождали, минут десять, наверное, а потом мы с Джазой захотели домой, потому что нам стало страшно. Мы побежали через площадь...

— Вы пересекли площадь в два часа утра?

— Да, — ответила я, вжимаясь в стул.

Инспектор Янг пододвинула стул поближе, выражение ее лица сделалось серьезнее. Кивнула мне — мол, продолжай.

— Мы добрались до окна в Готорне и как раз лезли в него, и тут этот мужчина вышел из-за угла. Спросил, не нарушаем ли мы чего — в смысле, чего это мы лезем в окно. А я сказала, что нет, нам туда и надо. Он был какой-то жутковатый.

— В каком смысле — жутковатый?

Чем больше я об этом думала, тем труднее мне было объяснить, что такого жутковатого я нашла в этом типе — если не считать того, что он ночью ошивался вокруг школы. И все-таки было в нем нечто такое, от чего я тогда внутренне содрогнулась и очень отчетливо почувствовала, что ему здесь совсем не место... Что-то с ним было не так... но какое же это объяснение.

Родители много раз мне рассказывали, что со всеми свидетелями происходит одно и то же. Стоит свидетелю понять, что он видел что-то важное — что это может как-то быть связано с преступлением, — его мозги как бы достают цветные карандаши и начинают перекрашивать картинку, придавая всему мрачный, подозрительный, многозначительный колорит, которого на деле, скорее всего, не было. Вы услышали ночью звук и подумали, что в какой-то машине забарахлил глушитель — а теперь вы уверены, что это был выстрел. Вы встретили в магазине человека, который покупал кучу мешков для мусора. Тогда вы о нем тут же и забыли. Но вот теперь его судят за убийство, причем жертву свою он расчленил в ванне, и вы тут же припоминаете, что вел он себя беспокойно, потел, глаза бегали — а может, он и вовсе был весь в крови. При этом вы не лжете. Это уловки мозга. Он переписывает воспоминания, подгоняя их под новые факты. Именно поэтому полицейские и адвокаты мучают свидетелей, чтобы вытянуть из них факты и только факты.

Словом, на допросе я могла бы вести себя и получше. Меня же, по сути, учили, как себя надо вести. Что я виделla? Мимо окна прошел мужчина. Возможно, он ни в чем не виноват. И все же к нему прицепилось слово «жутковатый». Если бы на меня надавили, я бы еще добавила «потусторонний». Неуместный. Нездешний.

— Ну... просто жутковатый.

— А что было потом? — спросила инспектор.

— Он сказал что-то в том смысле, что нам не положено пыходить, а потом из окна высунулась Джаза и помогла мне забраться внутрь.

— А куда делся мужчина?

Ушел.

— Как он выглядел? — спросила инспектор.

— Ну, такой... не знаю.

Как люди выглядят? Я вдруг поняла, что не в состоянии его описать.

— В костюме. В сером. Таком... странном.

— В каком смысле?

— Просто... странном. Старом.

— И сам он был старый?

— Нет, — ответила я быстро. — Только костюм был старый. Точнее... устаревший.

— В каком смысле? Рваный?

— Нет, — ответила я. — Новый, но старый. В смысле... я... ну, я не особо разбираюсь в костюмах. Он был не очень старый. Не какой-нибудь там древний. Ну, такой... как во «Фрезере»? Или в «Сайнфелде»? Знаете такие сериалы? Костюм из сериала девяностых годов. Пиджак такой длинный и просторный.

Она, поколебавшись, записала и это.

— Хорошо, — сказала она терпеливо. — А сколько ему, по-твоему, было лет?

Я представила себе дядю Вика, без бороды, похудевшего килограммов на пятнадцать, в костюме. Похоже. Дяде Вику сейчас тридцать восемь или тридцать девять.

— За тридцать? К сорока?

— Понятно. Волосы какие?

— Никаких, — ответила я, не задумываясь. — Лысый.

Она принялась выпытывать дальше — высокий, низкий, толстый, худой, очки, растительность на лице. В результате я нарисовала портрет мужчины среднего роста, нормального телосложения, без растительности на лице, без каких-либо особых примет, лысого, в костюме, который мне показался несколько старомодным. А поскольку было темно, а глаз «ненормального» цвета не бывает, в этом смысле от меня тоже оказалось мало толку.

— Побудь здесь еще минутку, — сказала инспектор.

Она вышла. Я поежилась и огляделась. Несколько полицейских, работавших в библиотеке, посмотрели на меня, одиноко сидевшую за столом. Похоже, больше к ним никто добровольно не пришел. Одна я. Инспектор вернулась в непромокаемом коричневом плаще, и с ней пришел старший инспектор Коул. Там, на кафедре, он выглядел гораздо моложе. Вблизи я рассмотрела морщины вокруг глаз. Взгляд у него был пристальный, в упор.

— Нужно, чтобы ты показала, где именно видела этого человека, — сказал он.

Через две минуты мы уже стояли на тротуаре рядом с Готорном и смотрели на окна туалета. Болты так и валялись на земле. Только теперь до меня дошло, что мы, собственно, открыли вход в здание кому угодно. Внутри как-то муторно засосало.

— Ну, — сказала инспектор Янг, — покажи, где именно ты находилась.

Я встала прямо под окном.

— А где был тот мужчина?

— Примерно там, где сейчас вы, — ответила я.

— То есть довольно близко. Метрах в трех.

— Да.

— А твоя подруга?

Старший инспектор Коул заговорил со мной в первый раз. Он смотрел на меня не мигая, оценивая, глубоко запрятав руки в карманы.

— Вот здесь, — сказала я, указывая на окно.

— Значит, она его тоже видела.

— Нет, — сказала я. Муторное чувство усилилось.

— Как — не видела? Но она же была прямо здесь, в окне.

— Наверное, она просто смотрела на меня.

Старший инспектор Коул прикусил верхнюю губу, посмотрел на меня, на окно, опять на меня, отозвал инспектора Янг в сторонку и что-то сказал ей вполголоса. Потом ушел, не проронив больше ни слова.

— Вернемся в библиотеку и вспомним все еще раз, — сказала Янг.

Я вернулась с инспектором Янг в библиотеку. Когда мы сели, мне принесли чашку кофе и к нам присоединился еще один полицейский. Имя его я так и не узнала, но он постоянно что-то заносил в свой ноутбук. Вопросы стали более прицельными. Как мы выбрались из здания? Пили ли мы спиртное? Видел ли кто-нибудь, как мы выходим?

— Мы хотим составить фоторобот, — сказала наконец инспектор Янг. — Знаешь, что это такое?

Я устало качнула головой.

— Это цифровой портрет подозреваемого, нарисованный на основании свидетельских показаний. Видела такие картинки в новостях? Это и есть фотороботы. Мы сейчас еще раз разберем все случившееся. Ты сообщишь все подробности, какие помнишь. Мы введем их в программу, которая составляет цифровой портрет, а потом мы сможем его подкорректировать, пока он не станет похож на человека, которого ты, по твоим словам, видела. Хорошо?

Мне не очень понравилось это «по твоим словам», однако я кивнула. К этому моменту мне уже казалось, что если придется еще раз пересказывать все сначала, у меня просто лопнет голова. Окружающее утратило реальность. Но пока я не перескажу, они меня не отпустят. Так что мы разобрали все по частям в третий раз, сосредоточившись на мужчине, которого я видела. Его мы рассматривали даже подробнее — размер глаз (средние), глубина глазниц (вроде как глубокие), морщины (вообще-то, никаких), размер губ (обычные), форма бровей (слегка приподнятые), вес (нормальный, скорее с недобором). Только когда мы добрались до цвета кожи (белый), во мне что-то шевельнулось.

— Он показался мне таким... сероватым, — сказала я. — Ну, или бледным. Болезненным.

— Ты хочешь сказать, человек европейской расы, но очень бледный?

Да нет, не совсем так. Его глаза и кожа не соответствовали друг другу. Глаза были яркими, ясными, а вот остальное... остальное было вроде как и неважно. Будто бы он где-то забыл свое тело.

Фоторобот получился похожим на персонажа из мультика, точнее, на постаревшего и озлобившегося Чарли Брауна. На деле, голова незнакомца была не такой гладкой. Хотя и бугристой ее тоже не назовешь, но у каждого черепа есть определенный рельеф, это трудно описать.

Инспектор Янг посмотрела на картинку без особого восторга.

— Ладно, — сказала она. — Пока иди в свой корпус. Только не отлучайся сегодня надолго. И не уходи с территории школы.

Когда я наконец снова вышла на улицу, день уже был в разгаре, повсюду стояли телевизионные фургоны — они загромоздили тротуары и заняли все свободное пространство. Полицейские в ярких неоновых куртках ходили вокруг, приказывали водителям передвинуться, запрещал и фотографировать фасад школы. На меня тут же налетела какая-то журналистка.

— Тебя расспрашивали полицейские? — осведомилась она.

— Я просто видела одного мужика, — пробурчала я.

— Ты кого-то видела?

— Я...

— Что именно ты видела?

В лицо мне ни с того ни с сего уставились два фотоаппарата, слепя вспышками. Я хотела было ответить, но тут подоспели две женщины в полицейской форме, одна из них вытянула руку, заслоняя объективы.

—- Прекратить съемку! — рявкнула она. — Покажите, что там у вас...

— Мы имеем право...

— А ты, — женщина обернулась ко мне, — ступай в свою комнату.

Я быстро зашагала прочь, камеры катились за мной по пятам, а журналистка выкрикивала:

— Как тебя зовут? Твое имя?

Я не ответила. Звать-меня-Клаудия стояла в дверях Готорна, и в кои-то веки я ей страшно обрадовалась. Пока я взбегала по ступенькам, камеры, уверена, не выпускали меня из виду и наверняка получили великолепные кадры моей задницы в пижаме с крокодилами, удаляющейся прочь под струями дождя.

Когда я вернулась в комнату, Джаза мерила ее шагами. В руке у нее была розовая кружка в виде поросенка — она предназначалась только для моментов сильнейшего душевного напряжения.

— Все в порядке? — спросила она. — Ты пропала на целую вечность!

— Все нормально, — ответила я. — Просто мне задали кучу вопросов.

Джаза не стала спрашивать, сказала ли я что-нибудь про нее. Вместо этого жестом подозвала меня к окну.

— Все не могу поверить, что это наяву. Ты только посмотри!

Мы оперлись коленями о свободную кровать, которую придвинули к стене и использовали вместо дивана. Стояла она прямо под нашим центральным окном. За стеклом, залитым струями дождя, суетились вокруг белой палатки фигуры в белом. За это время подвезли еще прожекторов. И людей стало больше. Больше камер, больше полицейских и заградительных лент.

Собственно, следующие несколько часов мы по большей части так и глазели наружу, лишь иногда отходили выпить чая. Обзор из нашей комнаты открывался великолепный, так что к нам заходили многие девчонки, жившие по другую сторону коридора. Кстати, вид из окна был куда интереснее, чем сводки новостей, — собственно, новости как раз и разворачивались у нас под окном. Операторы снимали наш корпус и палатку, пока полиция не отогнала их подальше и не расставила вокруг школы оцепление; мы оказались Робинзонами на заполненном суетой островке.

В конце концов все мы набились в общую комнату и прилипли к телевизору. Новости регулярно сообщали нам о том, что происходило прямо под нашими окнами. Очередной жертвой оказалась еще одна женщина. Звали ее Кэтрин Лорд. Она работала в одном из пабов в Сити. Видели, как она ушла с работы в полночь, когда бар закрылся. Одна из коллег дошла с ней до машины. Камера видеонаблюдения зафиксировала, как она отъехала. Дальше машина ее попала на экраны еще нескольких камер. Однако она не поехала домой. Она поехала на то место, где произошло четвертое убийство. Пустую машину обнаружили за три улицы от Вексфорда, и хотя на одной из камер было видно, как Кэтрин вышла из машины и пошла прочь, никто не мог объяснить, куда и зачем она идет. В новостях показали ее фотографию, сделанную в тот самый вечер. Кэтрин Лорд была очень красива — блестящие светло-русые волосы, на вид едва ли старше нас. На ней было белое платье в викторианском стиле — узкий лиф и кружева. В тот вечер в пабе проводили вечеринку, посвященную Потрошителю, она, как и все сотрудники, была в костюме. По этому поводу журналисты прямо с цепи сорвались — красивая девушка в викторианском платье. Идеальная жертва.

Эта девушка погибла прямо возле моей двери. Возможно, она все еще лежит в белой палатке. Вот только платье утратило белизну.

— Джулиана, — проговорила Клаудия, возникая в дверях, — выйди, пожалуйста, сюда.

Джаза посмотрела на меня, встала и вышла из комнаты. Когда через некоторое время нас всех вместе повели обедать, она еще не вернулась. На улице теперь просто лило, но суета от этого не прекратилась. Газетчиков полицейские выгнали. Мы видели, что те сгрудились в дальнем конце улицы и несколько полицейских сдерживают их напор. Камеры были направлены на нас, нас подзывали поближе. Чтобы им было неповадно, школа приняла свои меры: несколько учителей стояли под проливным дождем и оттаскивали тех из нас, кто мечтал попасть на экраны. Полицейские фактически оккупировали соседние улицы и площадь. То, что нам теперь разрешат ходить только в столовую и в библиотеку, как-то уже казалось само собой разумеющимся. Любая попытка двинуться в другом направлении пресекалась взмахами рук и указаниями не выбиваться из потока.

Сотрудники кухни оказались на высоте и приготовили еду не только для нас, но и для полицейских. В столовой поставили дополнительные термосы с чаем и кофе, подносы с булочками и бутербродами — все это помимо обычного меню. Кормили нас в тот день какими-то вялыми макаронами под розовым соусом, чем-то вроде рагу из ягнятины с горошком, а еще выставили блюдо гамбургеров. Аппетита у меня не было, но я ухватила гамбургер, чтобы хоть что-то положить на тарелку. Эндрю и Джером уже были на месте, они махнули, чтобы я садилась с ними.

— А где Джаза? — поинтересовался Эндрю.

— У Клаудии или... где-то еще. Толком не знаю.

Джером посмотрел на меня. Полагаю, он уже успел сложить два и два на предмет, что «мы переходили через площадь как раз тогда, когда произошло убийство». Посмотрел на мой нетронутый гамбургер и, кажется, сообразил — не что там конкретно произошло, а что произошло нечто нехорошее.

Джаза подошла через несколько минут.

— Порядок? — спросил Джером.

— Все нормально, — сказала она с деланой небрежностью. — Все совершенно нормально.

Через полчаса нас повели под конвоем обратно, сначала девочек. Снаружи все еще продолжался полицейский парад. К двум передвижным лабораториям судебно-медицинской экспертизы, простоявшим тут почти все утро, добавилась третья, полицейские в длинных клеенчатых плащах — их было человек тридцать — прочесывали лужайку, рассыпавшись цепью, шагая как по команде, внимательно осматривая землю.

Когда мы подошли к Готорну, выяснилось, что снаружи, посреди дороги, стоит полицейский. Он был высоким, ужасно молодым с виду, в темных очках. Лицо у него было длинное и худое, с высокими скулами и глубокими впадинами под ними. Хотя на нем был люминесцентный зеленый жилет и высокий полицейский шлем и у него имелись все остальные причиндалы с надписью «Полиция», он был совсем не похож на полицейского. Черные волосы были длинноваты, лицо слишком нежное, поза какая-то застенчивая.

— Мисс Дево? — Имя мое он произнес элегантно, как человек, владеющий французским и знающий, куда нужно ставить ударение. Собственно, он произнес его куда лучше, чем я, уж это-то точно. Голос у него оказался удивительно глубоким.

— Угу, — ответила я. С момента утреннего пробуждения я некоторым образом растеряла речевые навыки.

Он, похоже, вовсе не обратил внимания на мой ответ. Он прекрасно знал, кто я такая, и тут же перешел к делу:

— А вы — Джулиана Бентон? Ее подруга?

— Да, — ответила Джаза тишайшим из своих тихих голосов.

— Вы обе были здесь вчера в два часа ночи?

— Да, — ответили мы хором.

— Вы видели мужчину? — он обращался ко мне.

— Да, я уже рассказала...

— А вы — нет. — Он повернулся к Джазе. Это не было вопросом. — Вы уверены в этом?

— Нет, я... нет.

— Хотя он находился прямо перед вами?

— Я... Нет. Я... Нет...

Джаза совсем смешалась. Этот юноша разговаривал с ней так, будто хотел завалить на экзамене.

— Я попрошу вас обеих, — продолжал он, — не говорить ни с кем из журналистов. Будут приставать — поворачивайтесь спиной. Не сообщайте им своих имен. Не повторяйте ничего из того, что сегодня утром рассказали инспектору. Если понадобится помощь, звоните по этому номеру.

Он протянул мне листок бумаги, на котором был записан телефон.

— Понадобится помощь — звоните в любое время, хоть днем, хоть ночью, — добавил он. — Кроме того, если еще раз увидите этого мужчину, даже если вам только покажется, что вы его видите, звоните немедленно.

Он повернулся и ушел. Мы с Джазой тут же рванули внутрь, промчались по лестнице и влетели в комнату. Я захлопнула дверь.

— Что произошло? — спросила я.

— Они меня забрали и... стали спрашивать, что мы делали... я им сказала, как мы выбрались из корпуса и залезли на крышу... это им было совершенно все равно... Они хотели знать про этого мужчину... но я не видела никакого мужчину... Не понимаю, как я могла его не видеть, но я его не видела, а им нужно было знать только про это, а мне было нечего им сказать, так что... Боже мой.

Она хлопнулась на кровать. Я села рядом.

— Все нормально, — сказала я. — Ты все сделала хорошо. Нас обещали не наказывать.

— Да плевать мне на это! Я все не могу понять, почему я его не видела. И кто был этот тип? Полицейский? Не похож он на полицейского. Ему лет не больше нашего. Разве бывают полицейские нашего возраста? Наверное, бывают, но... он не похож на полицейского, правда? Хотя, наверное... Не знаю, бывают ли типичные полицейские, но все-таки. Он ведь не похож на полицейского, правда?

Нет, он не был похож на полицейского. Полицейские обычно бывают... не такие. И да, он казался очень молодым. А кроме того, каким-то слишком ухоженным — дорогие дизайнерские очки, гладкая бледная кожа.

Джаза взяла у меня листок бумаги и принялась рассматривать.

— Номер мобильника, — сказала она. — А разве на карточках у полицейских не пишут номера всяких там коммутаторов, а? И вообще, ес

Date: 2015-07-11; view: 485; Нарушение авторских прав