Глава 4 2 page

Вздрогнув, Файф откашлялся, со страхом подумав, сумеет ли он говорить после такого долгого перерыва. Он первый раз пытался произнести слово с тех пор, как рота покинула хребет. Также впервые он слышал, как действует этот проклятый телефон. Он нажал кнопку и, прикрыв ладонью трубку, нерешительно произнес:

— Да?

— Что значит «да»? — ответил спокойный холодный голос и умолк.

Файф словно повис в огромном, пустом, черном пространстве, пытаясь сообразить, что от него хотят.

— Это «Чарли, Кот-семь», — сказал он, вспомнив свой позывной. — Прием.

— Так-то лучше, — прозвучал спокойный голос. — Говорит «Семь, Кот-один». (Это означало штаб первого батальона.) Говорит подполковник Толл. Мне нужен капитан Стейн. Прием.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Файф. — Он здесь. — Файф протянул руку и дернул край зеленой полевой куртки Стейна. Стейн поглядел вниз и уставился на Файфа, будто прежде никогда не видел ни его, ни кого-либо еще. — Вас вызывает подполковник Толл.

Стейн лег («С удовольствием растянулся», — злорадно отметил Файф) и взял трубку. Несмотря на грохот над головой, оба, и он, и Файф, ясно слышали подполковника.

Взяв телефон и нажав кнопку, Стейн уже обдумывал свои объяснения. Он не ожидал, что у него так скоро потребуют доклада, и не приготовился к этому. То, что он может сказать, конечно, будет зависеть, от желания Толла выслушивать какие-либо объяснения вообще. Он чувствовал себя как провинившийся школьник, которого вот-вот высекут розгами.

— «Чарли, Кот-семь», — сказал он. — Прием. — Он отпустил кнопку.

То, что он услышал, поразило его так, что он лишился дара речи.

— Превосходно, Стейн, превосходно, — донесся до него ясный, холодный, спокойный голос Толла, проникнутый мальчишеским восторгом. — Лучшее, что видели эти старые глаза за долгое время. За очень долгое время. — Стейн ясно представил себе коротко остриженную, мальчишескую, англосаксонскую голову Толла и гладкое, без морщин англосаксонское лицо. Толл был меньше чем на два года младше Стейна. Стейн никогда не видел таких молодых, ясных, невинных, мальчишеских глаз, как у него. — Прекрасно задумано и прекрасно выполнено. Отметим вас в приказе по батальону. Ваши люди прекрасно справились с задачей. Прием.

Стейн нажал кнопку и с трудом выдавил:

— Рад стараться, сэр. Прием. — И отпустил кнопку. Он не мог придумать, что еще сказать.

— Такой готовности пожертвовать собой, чтобы обнаружить скрытую позицию, я никогда не видел, разве что на маневрах. Уайт руководил прекрасно. Я упомяну его тоже. Я видел, как он упал во время первой схватки. Он очень тяжело ранен? А ввод в бой вашего второго взвода проведен блестяще. Ребята вполне могли успешно преодолеть оба боковых хребта. Надеюсь, они не очень пострадали? Блейн тоже хорошо руководил. Отход он провел вполне профессионально. Сколько огневых точек обнаружили? Уничтожили сколько-нибудь? Эти хребты надо очистить к полудню. Прием.

Стейн слушал как зачарованный, глядя в глаза Файфу, который тоже слушал и глядел на командира. Спокойный, любезный, непринужденный тон подполковника Толла раздражал и пугал Файфа. Для Стейна это было все равно что слушать по радио сообщение о боях в Африке, о которых он ничего не знал. Ни один из слушавших не выдал другому, о чем он думает, и молчание затянулось.

— Алло? Алло? Алло, Стейн? Прием.

Стейн нажал кнопку:

— Слушаю, сэр. Я здесь, сэр. Прием.

— Я уж подумал, что вас ранили, — донесся сухой голос Толла. — Я спрашиваю: сколько обнаружено огневых точек и уничтожено ли сколько-нибудь? Прием.

Стейн нажал кнопку, глядя в широко раскрытые глаза Файфа, словно мог видеть в них Толла:

— Я не знаю. Прием.

— Как это не знаете? Как вы можете не знать? — раздался спокойный, холодный голос Толла.

Стейн не знал, как поступить. Он мог бы признаться, что ничего не знает об атаке Уайта, что не давал ему никаких распоряжений и что до сих пор считал, что она провалилась. Или продолжать принимать похвалы и постараться объяснить, почему не знает результатов атаки. Он, конечно, не мог знать, что Толл потом изменит свое мнение. С деликатностью, которой Стейн никак не ожидал увидеть в армии вообще, а тем более в боевой обстановке, Файф вдруг опустил глаза и отвернулся. Он продолжал слушать, но делал вид, что не слушает.

Стейн нажал кнопку.

— Я нахожусь позади, — резко сказал он, — за первой складкой местности. Может быть, мне встать и помахать рукой, чтобы вы меня увидели? — язвительно добавил он с плохо скрываемым гневом. — Прием.

— Нет, — спокойно ответил Толл, не уловив иронии. — Я вижу, где вы находитесь. Я хочу, чтобы вы встали и уяснили обстановку, Стейн. Сегодня вечером высота 210 должна быть в моих руках. А для этого надо к полудню захватить эти два хребта. Вы забыли, что сегодня за боем наблюдает командир корпуса? Он привел с собой адмирала Барра, который специально прилетел сюда. Адмирал для этого встал на рассвете. Я хочу, чтобы вы там поэнергичнее шевелились, Стейн, — сухо сказал он. — Все.

Стейн продолжал слушать, сжимая телефонную трубку и свирепо глядя в сторону, хотя знал, что ничего больше не услышит. Наконец он протянул руку, похлопал Файфа и передал ему телефон. Файф молча принял его. Стейн встал на ноги и пригнувшись побежал вниз, где минометы вели методический огонь с причудливым, будто исходившим из потустороннего мира, затяжным, похожим на гонг звуком.

— Как идут дела? — закричал он на ухо Калпу.

— Ведем огонь по обоим хребтам! — весело прокричал в ответ Калп. — Я решил перенести огонь одного миномета на правый хребет, — добавил он и пожал плечами. — Но не знаю, наносим ли какой-нибудь ущерб. Если они окопались… — Он не закончил фразу и снова пожал плечами.

— Я решил продвинуться вперед на вторую складку! — крикнул Стейн. — Это не будет слишком близко для вас?

Калп сделал три шага вперед по отлогому склону и, прищурившись, выгнул шею, чтобы заглянуть через гребень. Он вернулся и сказал:

— Нет. Это довольно близко, но думаю, что все же сможем поражать цели. Но у нас кончаются боеприпасы. Если будем вести огонь такими темпами… — Он снова пожал плечами.

— Пошлите всех, кроме сержантов, за боеприпасами. Пусть принесут сколько могут. Потом следуйте за нами.

— Никто не хочет нести эти ящики! — крикнул Калп. — Говорят, что если в них попадут с такой штукой на спине…

— Черт возьми, Боб! Нечего мне морочить голову чепухой в такое время! Все знали, что придется подносить боеприпасы!

— Знаю. — Калп пожал плечами. — Где мне прикажете быть?

Стейн подумал и ответил:

— Пожалуй, справа. Если вас обнаружат, то постараются подавить. Держитесь подальше от резервного взвода. Я дам вам несколько стрелков на случай, если японцы попытаются выслать дозор на ваш правый фланг. Если это будет выглядеть больше, чем дозор, дайте мне знать.

— Не беспокойтесь, — сказал Калп и пошел к своим минометчикам.

Стейн затрусил направо, где видел лейтенанта Эла Гора, командира третьего взвода, и подозвал сержанта Уэлша. Уэлш подошел в сопровождении Сторма для получения распоряжений. Стейн заметил мимоходом, что даже у Уэлша было напряженное, сосредоточенное, замкнутое лицо.

Пока третий взвод и управление роты двигались двумя параллельными колоннами по одному ко второй складке, первый взвод продолжал лежать в воронках. После треска и грохота первых минометных залпов все ожидали, что через пять минут будут мертвыми. Теперь казалось невероятным, что японцы не могут их хорошо видеть. Время от времени низко над головой пролетала пуля или мина, а через секунду доносился звук выстрела. Со вздохом падали и с треском разрывались мины, вздымая фонтаны земли. Но в общем, японцы, видимо, чего-то ожидали. Первый взвод был готов ждать вместе с ними. Лишившиеся командира, пригвожденные к земле, солдаты первого взвода были готовы ждать вечно и больше никогда не двигаться. Многие молились и обещали богу, что будут каждое воскресенье ходить в церковь. Но постепенно до них начало доходить, что они могут двигаться, могут отстреливаться, что смерть вовсе не неизбежна для всех.

Помогли понять это санитары. Два ротных санитара, получившие приказание Стейна, двигались в расположении второго взвода вдоль третьей складки и стали выходить на отлогий склон в поисках раненых. Всего было пятнадцать раненых и шесть убитых. Санитары не стали возиться с убитыми, но медленно вынесли всех раненых к носильщикам. Безразличные, хладнокровные, оба санитара двигались вверх и вниз по склону, перевязывали, посыпали бактерицидным порошком, тащили и полунесли раненых. Мины заставляли их падать, пули вздымали вокруг них пыль, но они оставались невредимыми. Не пройдет и недели, как оба будут убиты (и заменены другими, гораздо менее любимыми в третьей роте), но теперь они тяжело ступали невредимыми — два степенных человека, занятых своей прямой обязанностью — оказанием помощи рыдающим, беспомощным людям. Постепенно солдаты первого взвода стали поднимать головы достаточно высоко, чтобы их увидеть, и поняли, что можно двигаться, даже не вставая во весь рост, и стали махать руками и кричать: «Мы здесь!» Никто до сих пор не видел ни одного японца.

Первым увидел японцев Долл. Почувствовав вокруг движение, когда люди зашевелились и стали тихо переговариваться, Долл, утративший было свою уверенность, взял себя в руки и поднял голову так высоко, что она оказалась над неглубокой ямкой, в которой он распластался. Он невзначай взглянул на левый хребет, на то место, где тот примыкал к каменистому склону, ведущему к высоте 210, и увидел, как три человека с пулеметом, закрепленным на треноге, бросились бежать по склону назад, к высоте 210. согнувшись по пояс — точно так же, как он сам бежал сюда. Долл был поражен и не верил своим глазам. До них было метров двести; два солдата, бегущих сзади, несли вместе пулемет. Долл поднял винтовку, поставил прицел на четыре деления и, лежа так, что из ямки высовывались только левая рука и плечо, прицелился в переднего, провел его немного и нажал на спусковой крючок. Винтовка отдала в плечо, и человек упал. Два задних солдата отпрыгнули в сторону, как пара норовистых, хорошо объезженных лошадей, и побежали дальше, не замедляя шаг и даже не сбившись с ноги. Долл выстрелил еще и промахнулся. Теперь он понял свою ошибку: если бы он попал в одного из солдат с пулеметом, им пришлось бы бросить его совсем или остановиться, чтобы его поднять. Прежде чем он успел выстрелить в третий раз, они были среди камней на краю, за которым спускался к реке крутой обрыв. Долл время от времени мог видеть их головы и спины, но недостаточно долго, чтобы успеть выстрелить.

Так Долл убил своего первого японца, да и первого человека вообще. Долл много охотился и помнил своего первого оленя. Но в данном случае он испытывал совсем другое ощущение, вроде первого обладания женщиной; оно было слишком сложным, чтобы можно было испытывать только гордость за совершенное. Хорошо стрелять во что бы то ни стало всегда было удовольствием. А Долл ненавидел японцев — грязных, маленьких, желтых, поганых япошек — и с удовольствием лично убил бы каждого, если бы армии и флот США предоставили ему безопасную возможность и снабдили боеприпасами. Но помимо удовольствия было еще одно чувство — чувство вины. Долл чувствовал себя сиповатым и ничего не мог поделать. Он убил человека. Он совершил самое ужасное, что может сделать человек. И никто во всем мире не может упрекнуть его за это. Вот в чем удовольствие. Никто не может его наказать. Убийство сошло ему с рук. Долл смотрел на человека, лежащего на склоне. Ему хотелось знать, куда он попал (он целился в грудь) и умер ли тот сразу или лежит там еще живой, медленно умирающий. Он усмехнулся глупой усмешкой и хихикнул. Он чувствовал себя глупым, жестоким, низким, но в высшей степени гордым. Как бы то ни было, это вселило в него уверенность.

Как раз в это время невдалеке просвистела мина и разорвалась, взметнув фонтан земли в каких-нибудь десяти метрах, и Долл обнаружил, что его уверенность в конце концов не так уж сильна. Не успел он об этом подумать, как юркнул вместе с винтовкой на дно своей ямки и свернулся калачиком; страх, подобно тяжелым струйкам ртути, пробежал по артериям и венам, как по стеклянным термометрам. Через минуту ему захотелось опять приподняться и выглянуть, но он почувствовал, что не может. Что, если, как только он поднимет голову, разорвется еще одна мина и осколок попадет ему прямо между глаз, или врежется в лицо, или пробьет каску и размозжит череп? Это было бы ужасно. Через некоторое время, когда его дыхание успокоилось, Долл опять высунул голову на уровень глаз. На этот раз он увидел четырех бегущих японцев, готовившихся уйти с хребта по дороге, идущей в гору к высоте 210. Двое несли пулемет, третий — ящики, четвертый не нес ничего. Долл поднял винтовку и прицелился в тех, что несли пулемет. Когда группа пересекала открытое место, он выстрелил четыре раза, но промахнулся. Они исчезли в скалах.

Долл был так разъярен, что готов был откусить собственную руку. Ругая себя, он вспомнил, что выпустил уже шесть пуль, вынул обойму и заменил ее новой, а два неиспользованных патрона сунул в карман брюк, потом устроился ждать появления новых японцев. Только тогда он понял, что увиденное им может иметь больше смысла и значения, чем убийство еще одного япошки.

Но что же делать? Он вспомнил, что перед тем, как они бросились на землю, рядом с ним бежал Большой Куин.

— Эй, Куин!

Через секунду послышался приглушенный ответ:

— Да?

— Видел, как япошки бегут с левого хребта?

— Ничего я не видел, — честно признался Куин.

— Что же ты не поднимешь свою дурацкую башку и не посмотришь, что делается? — Долл не мог удержаться от насмешки. Он вдруг почувствовал себя очень сильным и владеющим собой, почти веселым.

— Поди ты, Долл, к чертовой матери, — последовал приглушенный ответ.

— Нет, сержант. (Долл намеренно назвал его по званию.) Я говорю серьезно. Я насчитал семь япошек, уходящих с левого хребта. Одного я ухлопал, — скромно добавил он, не упомянул, однако, сколько раз промахнулся.

— Ну и что?

— Думаю, они сматываются отсюда. Может быть, кому-нибудь следует доложить это Стейну?

— Не ты ли хочешь? — с насмешкой отозвался Куин.

Такая мысль не приходила Доллу в голову, но теперь он подумал: почему бы и нет? Он видел, как два санитара ходили по склону, и ничего с ними не случилось. Он и теперь мог их видеть, чуть повернув голову.

— А почему бы и нет? — весело ответил Долл. — Конечно. Я доставлю Раскоряке сообщение вместо тебя. — Его сердце вдруг бешено забилось.

— Не валяй дурака! — крикнул Куин. — Сиди, где сидишь, и заткнись. Это приказ.

Долл с минуту не отвечал. Сердце медленно успокоилось. Он предложил, а ему отказали. Он взял на себя обязательство, а его освободили. Но его влекло еще что-то, чему он не знал названия.

— Хорошо! — крикнул он.

— Скоро нас выручат. Кто-нибудь выручит. А ты оставайся на месте. Я приказываю.

— Я ведь сказал «хорошо», — отозвался Долл. Но то, что его влекло, терзало, не проходило. Он испытывал какой-то странный зуд по всему телу. Справа вдруг раздалась пулеметная очередь — он различил, что японская, и тотчас услышал крик. «Санитар! Санитар!» — кричал кто-то, похоже, что Стерне. Нет, это не так легко, хотя два санитара спокойно ходят вокруг. Зуд усилился, и сердце Долла снова заколотилось. Но никогда в жизни не был так возбужден, как сейчас. Кто-то должен сообщить эту новость Раскоряке. Кто-то должен стать… героем. Он уже убил одного человека, и никто, ни одна душа в мире не может тронуть его пальцем за это, ни одна душа. Долл поднял левую бровь и выпятил губу в своей обычной ухмылке.

Долл не стал ждать разрешения Большого Куина. Он перевернулся и с минуту лежал, настраивая себя на подвиг; его сердце отчаянно колотилось. Он никак не мог заставить себя бежать, но знал, что побежит. Было в этом стремлении что-то, что толкало его на подвиг. Это было — как смотреть в лицо Богу. Или играть с Удачей. Или принять вызов от Вселенной. Это волновало его больше, чем охота, азартные игры и любовные утехи, взятые вместе. Он мгновенно вскочил и побежал не с полной скоростью, а с половинной — так легче управлять собой, согнувшись, держа винтовку обеими руками, как японец, которого он убил. Пуля ударила в землю в двух метрах слева, и он бросился вправо. Через десять метров сделал зигзаг влево. Потом перемахнул через третью складку в расположение второго взвода; люди смотрели на него, ничего не понимая. Долл хихикнул. Он нашел капитана Стейна за второй складкой, куда тот только что прибыл, налетел прямо на него — не пришлось даже искать. Он даже не очень запыхался.

Уэлш сидел пригнувшись рядом со Стейном и Бэндом, когда прибежал Долл, согнувшись, хихикая и смеясь, так что не мог даже говорить. Уэлш, который всегда недолюбливал Долла, считая его трепачом, подумал, что он выглядит как молодой новобранец, который первый раз в жизни, хихикая, выходит из борделя, и пристально смотрел на него, пытаясь понять, в чем дело.

— Какого черта ты смеешься? — выпалил Стейн.

— Как я одурачил этих желтомордых подонков, которые в меня стреляли! — Долл задыхался от смеха, но вскоре затих под строгим взглядом Стейна. Уэлш вместе с другими слушал его рассказ о семи японцах с двумя пулеметами, которых он видел уходящими с левого хребта. — Я думаю, они совсем драпают оттуда, сэр.

— Кто тебя послал сюда?

— Никто, сэр. Я сам пришел. Я подумал, что вы хотели бы узнать об этом.

— Ты прав. Хотел бы. — Стейн сурово кивнул головой. Уэлшу, наблюдавшему за ним со своего места, захотелось плюнуть. Раскоряка сегодня действует совсем как командир роты. — И я не забуду этого, Долл.

Долл ничего не ответил, но усмехнулся. Стейн, стоя на одном колене, потирал небритый подбородок и моргал глазами за толстыми стеклами. Долл все еще стоял во весь рост.

— Ложись, черт возьми! — с раздражением крикнул Стейн.

Долл не спеша огляделся кругом, потом присел на корточки, потому что это явно был приказ.

— Джордж, — сказал Стейн. — Посадите кого-нибудь с биноклем наблюдать за этим хребтом. Когда кто-нибудь будет оттуда уходить, я хочу знать об этом в ту же секунду. Вот, — добавил он, снимая бинокль. — Возьмите мой.

— Я сам буду наблюдать, — сказал Бэнд, обнажив зубы в ослепительной улыбке, и отошел.

Стейн долго смотрел ему вслед, и Уэлшу захотелось рассмеяться. Стейн опять обратился к Доллу и стал его расспрашивать об атаке, потерях, о расположении и состоянии взвода. Долл знал не очень много. Он видел, как погиб лейтенант Уайт, знал, что упал сержант Гроув, но не мог сказать, убит ли он. Он, да и все, добавил Долл, были довольно-таки заняты, когда начался первый сильный минометный налет. Кажется, он видел, как группа численностью до отделения вошла в высокую траву у подножия правого хребта, но не был в этом уверен. Еще он видел, как пулеметное отделение выбежало далеко вперед и всех накрыло одним разрывом мины. Стейн выругался и потребовал, чтобы Долл прежде всего доложил, что они там делают. Долл, конечно, этого не знал.

Уэлш едва слушал разговор. Он смотрел через гребень на второй взвод, распростершийся длинной линией за гребнем третьей складки, и был поглощен своими мыслями. Солдаты второго взвода лежали, плотно прижавшись щеками и животами к земле; испуганные лица с побелевшими глазами и оскаленными зубами смотрели назад, сюда, следя за своим командиром, который, возможно, опять прикажет перевалить через гребень, Получилась бы отличная фотография для отправки домой, думал Уэлш. Конечно, если она попадет в руки газет, правительства, командования армии и журнала «Лайф», ее умело изменят в соответствии с требованиями момента и, вероятно, снабдят заголовком: «Усталые пехотинцы отдыхают в безопасности после захвата позиции противника. Покупайте облигации Военного займа».

Однако все его мысли, так или иначе связанные с тем, что он наблюдал, не имели отношения к другим, более глубоким размышлениям. Уэлш думал главным образом о себе. Он с удовлетворением размышлял о том, что, если его убьют, правительству не придется никому посылать «похоронку». Впервые поступая на военную службу, он сообщил вымышленное имя и средний инициал. С тех пор он не имел никакой связи со своей семьей. С другой стороны, если он будет только ранен и искалечен, правительству придется о нем заботиться, поскольку у него нет ближайших родственников. Так что в любом случае он одурачит этих бюрократов. Глядя на второй взвод, он представил себя в одном из этих ужасных госпиталей для ветеранов, разбросанных по всей стране: старик в кресле-каталке с пинтой джина, запрятанной в дешевой, поношенной одежде, болтающий о всякой чепухе со здоровенными лесбиянками-няньками и с безмозглыми, ничтожными врачами, мнящими себя Александрами Великими, с их скучными нравоучениями. Уж он задаст им хлопот…

— Значит, нельзя сказать, что вы не можете поднять головы, — услышал он голос Стейна. — Мне говорили…

— Конечно, отчасти это так. Но, как видите, я благополучно вернулся. Мы не можем вернуться все сразу.

Стейн кивнул.

— Но по два-три человека, я думаю, можно добежать. Под прикрытием огня второго взвода, — высказал свое мнение Долл.

— Мы даже не знаем, где расположены огневые точки японцев, — мрачно заметил Стейн.

— Ведь наши могут вести огонь в глубину, не правда ли? — профессиональным языком предложил Долл.

Стейн с удивлением поглядел на него. Уэлш тоже. Ему хотелось дать пинка в задницу новоявленному герою: уже смеет давать советы командиру роты, как вести огонь.

Уэлш прервал их.

— Эй, капитан! — прорычал он. — Хотите, я пойду приведу людей сюда? — Он бросил убийственный взгляд на Долла, который невинно поднял брови.

— Нет. — Стейн почесал подбородок. — Я не могу обойтись без вас. Можете мне понадобиться. Во всяком случае, я думаю оставить их на месте еще некоторое время. Похоже, что они не несут больших потерь, а если нам удастся атаковать правый отрог возвышенности с фронта, они смогут поддержать атаку с фланга. — Он помолчал. — Меня интересует то отделение на правом фланге, которое вошло в густую траву на хребте. Оно…

Его прервал Джордж Банд, который согнувшись сбегал по склону:

— Эй, Джим! Капитан Стейн! Я только что видел еще пятерых с двумя пулеметами, уходящих с левого хребта. Думаю, они действительно драпают.

— Правда? — воскликнул Стейн. — Правда? — В его голосе послышалось облегчение, будто ему сказали, что бой откладывается на неопределенное время. Во всяком случае, теперь можно было действовать. — Гор! Гор! — закричал он. — Лейтенант Гор!

Потребовалось пятнадцать минут, чтобы вызвать лейтенанта Гора, поставить ему задачу, собрать третий взвод и отправить для выполнения задачи.

— Мы уверены, что японцы полностью отходят, Гор. Но не надо слишком горячиться, как Уайт. Они могли оставить заслон. А может быть, это ловушка. Так что не торопитесь. Пустите вперед разведчиков. Я думаю, лучший путь подхода — по лощине перед высотой 209. Идите налево вдоль этой средней складки местности, пока она не дойдет до лощины, а потом по лощине. Если попадете под минометный огонь, как было там вчера, все равно идите вперед. Если в зарослях у подножия хребта окажется какой-нибудь источник воды, дайте мне знать. Вода у нас на исходе. Но главное, Гор, главное — потерять как можно меньше людей. — Эта мысль становилась все более важной, почти жизненно важной для Стейна. Он все время размышлял об этом, когда не был особенно занят. — Ну, а теперь отправляйся, дружище, и желаю удачи. — Люди, люди; он теряет всех своих людей — людей, с которыми жил, людей, за которых отвечает.

Резервному третьему взводу Гора потребовалось еще полчаса, чтобы достичь исходного пункта у подножия поросшей травой возвышенности. Он буквально следует приказанию и двигается медленно, с нетерпением думал Стейн. Шел уже десятый час. Тем временем с гребня вернулся Бэнд и доложил, что насчитал еще три небольшие группы солдат с пулеметами, отходящие с левого хребта, но за последние пятнадцать минут не видел ни одной. В это же время вернулся Чарли Дейл; его близко посаженные глаза сверкали мрачным и грозным огнем. Он указал Стейну на низину между первой и средней складками, куда привел носильщиков — четыре группы по четыре человека, всего шестнадцать человек, которые уже начали подбирать первых раненых. Он спросил, нет ли для него других поручений.

Файф, лежа недалеко от командира роты с телефоном (что стало его более или менее постоянной обязанностью), подумал, что никогда не видел такого жуткого выражения на человеческом лице.

Возможно, Файф немного завидовал ему, потому что сам был страшно напуган, а Чарли Дейл, как видно, ничего не боялся. Он слегка улыбался, опущенные, но сверкающие глаза рыскали по сторонам с выражением явного удовлетворения тем вниманием, которое ему вдруг стали уделять. Файф недовольно отвернулся, закрыл глаза и приложил ухо к телефону. Это его работа; ему ее поручили, и он будет ее выполнять, но будь он проклят, если станет делать что-нибудь еще, кроме того, что ему приказывают. Он не может ничего делать. Он слишком боится.

— Да, — сказал Стейн Дейлу. — Ты… — Его прервал разрыв мины в расположении второго взвода на обратном скате третьей складки. Почти одновременно с оглушительным грохотом разрыва раздался громкий вопль ужаса, который звучал после того, как замер звук разрыва, пока у кричащего не перехватило дыхание. Человек бросился вон из цепи и покатился вниз по склону, брыкаясь, дергая ногами и прижимая руки к пояснице. Переведя дух, он продолжал вопить. Все остальные прижались к спасительной земле, которая, впрочем, оказалась не такой уж спасительной, и ждали, когда начнется огневой налет. Однако ничего не случилось, и через минуту они стали поднимать головы и глядеть на дергающегося солдата, который продолжал брыкаться и вопить.

— Не думаю, что они видят нас лучше, чем мы видим их, — пробормотал Уэлш, не разжимая губ.

— По-моему, это рядовой Джекс, — внимательно глядя на солдата, проговорил лейтенант Бэнд.

Вопль солдата уже звучал по-другому, в нем слышалось осознание случившегося, а не испуг, удивление и ужас, как прежде. Один из санитаров подошел к нему, разорвал рубашку и впрыснул морфий. Через несколько секунд солдат утих. Тогда санитар отодвинул его руки и перевернул на живот. Сняв ремень и подняв рубашку, санитар осмотрел его, с отчаянием пожал плечами, полез в сумку и стал посыпать рану.

Капитан Стейн стоял бледный, крепко сжав губы, хлопая глазами за стеклами очков. Это был первый раненый из его солдат, которого он увидел своими глазами. Бэнд, стоящий рядом, наблюдал ту же сцену с дружелюбным сочувственным интересом. Файф, находившийся позади Бэнда, приподнялся поглядеть, когда солдат еще брыкался и дрыгал ногами, потом опять лег, совсем вне себя. Он думал только об одном: что, если бы это случилось с ним? Это вполне могло случиться с ним, и еще может…

— Носильщики! Носильщики! — Стейн вдруг повернулся назад к лощине, где две из четырех групп еще не отправились за своим грузом. — Носильщики! — закричал он во весь голос. Одна группа бросилась бегом с носилками.

— Но Джим, — сказал лейтенант Бэнд. — В самом деле, Джим, я не…

— Черт вас возьми, Джордж, заткнитесь! Оставьте меня в покое! — Прибежали запыхавшиеся носильщики. — Принесите этого солдата, — приказал Стейн, указав через гребень туда, где санитар стоял на коленях перед раненым.

Старший носильщик, очевидно, думал, что ранило кого-то на командном пункте. Теперь он увидел, что ошибся.

— Но послушайте, — запротестовал он, — мы уже вынесли оттуда восемь или девять человек, как было приказано… Мы не…

— Молчать, сукины дети, не пререкаться со мной! Я капитан Стейн! Принесите этого солдата, я сказал! — заорал Стейн ему в лицо.

Солдат отпрянул расстроенный, Стейн, как и все остальные, не носил знаки различия.

— Но, Джим, послушайте, — вмешался Бэнд, — ведь он не…

— Подите вы все к чертовой матери! Я здесь командую или не я? — Стейн был страшно разъярен. — Я командир этой роты или не я? Я капитан Стейн или несчастный рядовой? Я здесь приказываю или не я? Я сказал: идите и принесите этого солдата!

— Слушаюсь, сэр, — сказал старший носильщик. — Хорошо, сэр. Сейчас.

— Этот человек может умереть, — более спокойно сказал Стейн. — Он тяжело ранен. Доставьте его в батальонный медицинский пункт и узнайте, можно ли что-то сделать! чтобы его спасти.

— Слушаюсь, сэр, — повторил старший носильщик. Он протянул руки ладонями вверх, словно оправдываясь: — Мы доставили и других тяжело раненных, сэр. Вот все, что я хотел сказать. Мы вынесли троих, которые могут умереть каждую минуту.

Стейн уставился на него непонимающим взглядом.

— В том-то и дело, Джим, — успокаивающе сказал позади него Бэнд. — Разве вы не видите? Вы не считаете, что он должен подождать своей очереди? Ведь это справедливо.

— Ждать своей очереди? Ждать своей очереди? Справедливо? Боже мой! — Стейн упорно смотрел на обоих; его лицо побледнело.

— Разумеется, — сказал Бэнд. — Почему его должны взять раньше какого-нибудь другого парня?

Стейн ничего не ответил. Потом обратился к старшему носильщику.

— Подите и доставьте его, — жестко сказал он, — как я приказал. Доставьте в батальонный медицинский пункт. Я приказываю вам.

— Слушаюсь, сэр, — отвечал старший носильщик твердым голосом. Он повернулся к своим солдатам: — Пошли, ребята. Идем за этим парнем.

— Чего же мы ждем? — сердито проворчал один из них. — Пошли, Хоук. Или боишься подойти близко туда, где стреляют? — Это было несправедливое замечание. Старший носильщик вовсе не боялся.