Утро вторника, пятнадцатое декабря

Ранним утром тень от ратуши лежала на фасаде полицейского управления. Солнечный свет падал только на высокую центральную башенку. Через пару часов после рассвета тень сходила, и здание сияло желтым. Блестела медная крыша, кованые украшения желоба и медные заслоны, сквозь которые дождь и растаявший снег стекают в водосточные трубы, покрывались сверкающими каплями конденсата. Днем свет лежал на здании; тени деревьев поворачивались, словно стрелки на циферблате, и за несколько часов до сумерек фасад снова серел.

Карлос Элиассон стоял возле своего аквариума и смотрел в окно, когда Йона постучал в дверь, одновременно открыв ее.

Карлос вздрогнул и обернулся. Как всегда при виде комиссара, душа Карлоса переполнилась противоречивыми чувствами. На лице отразилась смесь стыда, радости и легкого раздражения; он поздоровался, подтолкнул комиссару стул и обнаружил, что все еще держит в руках баночку с кормом для рыб.

– А я вот смотрел на снег, – сказал он и поставил банку рядом с аквариумом.

Йона сел и глянул в окно. Тонкий слой сухого снега покрывал Кронобергспаркен.

– Кажется, Рождество будет белое, как знать, – осторожно улыбнулся Карлос и занял место по другую сторону стола. – В Сконе, где я вырос, на Рождество погода вообще была никакая. Все время одинаковая. Серые дни над полями…

Карлос резко замолчал.

– Но ты пришел не погоду обсуждать, – хрипло сказал он.

– Не совсем.

Йона какое-то время смотрел на него, потом откинулся на спинку:

– Я хочу забрать дело пропавшего сына Эрика Барка.

– Нет, – категорически отрезал Карлос.

– Именно я начал…

– Нет, Йона, тебе разрешили проследить это дело до тех пор, пока оно связано с Юсефом Эком.

– Оно все еще с ним связано, – упрямо ответил комиссар.

Карлос встал, нетерпеливо прошелся по кабинету и повернулся к нему:

– Нам дано указание, ясное как день: не тратить ресурсы на…

– Я считаю, что похищение во многом связано с тем, что Юсефа гипнотизировали.

– Что ты имеешь в виду? – раздраженно спросил Карлос.

– То, что сын Эрика Барка пропал через неделю после сеанса гипноза, не может быть случайностью.

Карлос снова сел. Он пытался настаивать на своем, но его голос вдруг зазвучал менее уверенно:

– Мальчишка в бегах – это не для государственной уголовки. Нет – и все.

– Он не в бегах, – коротко возразил Йона.

Карлос бросил торопливый взгляд на рыбок, подался к комиссару и тихо произнес:

– Йона, я не могу разрешить тебе только из-за того, что ты чувствуешь себя виноватым…

– Тогда требую перевести меня, – сказал Йона и выпрямился.

– Куда?

– В отдел, который расследует это дело.

– Опять ты уперся. – Карлос сердито поскреб темя.

– И окажусь прав, – улыбнулся Йона.

– О боже мой, – вздохнул Карлос и посмотрел на своих рыбок, озабоченно качая головой.

Йона направился к двери.

– Подожди, – окликнул его Карлос.

Йона обернулся и посмотрел на Карлоса, вопросительно подняв брови.

– Скажем так: ты этого дела не получишь, оно не твое. Но у тебя есть неделя, чтобы расследовать исчезновение мальчика.

– Хорошо.

– И не обязательно рассказывать всем о нашем разговоре.

– Договорились.

Комиссар спустился на лифте на свой этаж, поздоровался с Аньей, помахавшей ему, не отрываясь от монитора, прошел мимо кабинета Петтера Неслунда, где работало радио. Спортивный комментатор с деланным энтузиазмом рассказывал о соревновании биатлонисток. Йона дал задний ход и вернулся к Анье.

– Нет времени, – сказала она, не глядя на него.

– Время есть, – спокойно возразил комиссар.

– Я занята. Ужасно важное дело.

Йона попробовал заглянуть в компьютер поверх ее плеча.

– С чем работаешь? – спросил он.

– Ни с чем.

– А это что?

Анья вздохнула:

– Аукцион. У меня сейчас самая высокая ставка, а какой-то дурак все время задирает цену.

– Аукцион?

– Собираю фигурки Лисы Ларсон, – коротко ответила Анья.

– Такие толстые улыбающиеся детишки?

– Это искусство. Но тебе не понять.

Анья посмотрела на экран.

– Скоро закончится. Если только никто не поднимет ставку…

– Мне нужна твоя помощь, – настойчиво сказал комиссар. – Кое-что по твоей части. Вообще-то дело довольно важное.

– Подожди, подожди.

Она протестующе подняла руку.

– Я выиграла! Выиграла! Я их выиграла, Амалию и Эмму.

Анья быстро закрыла страницу.

– Ладно, Йона, старый финн. Что тебе нужно?

– Надави на операторов связи и позаботься, чтобы я узнал, откуда Беньямин Барк звонил в воскресенье. Мне нужен ясный ответ – откуда он звонил. Через пять минут.

– Э, да у тебя плохое настроение, – вздохнула Анья.

– Через три минуты, – передумал Йона. – Твое сидение в сети стоило тебе двух минут.

– Сгинь, – беззлобно сказала Анья ему вслед.

Комиссар ушел к себе в кабинет, запер дверь и принялся за почту. Прочитал открытку от Дисы. Она уехала в Лондон и писала, что скучает по нему. Диса знала, что он ненавидит открытки с обезьянками, играющими в гольф или обматывающимися туалетной бумагой, и всегда умело находила именно такие открытки. Йона поколебался – перевернуть открытку картинкой или выбросить, но любопытство победило. Он повернул открытку и передернулся. Бульдог со спасательным кругом, в матросской шапочке и с трубкой-носогрейкой в зубах. Посмеялся над старательностью Дисы и повесил открытку на доску для объявлений. Зазвонил телефон.

– Да?

– У меня есть ответ, – доложила Анья.

– Быстро ты.

– Они сказали, что у них были технические проблемы, но час назад они уже позвонили комиссару Кеннету Стренгу и сообщили, что базовая станция находится в Евле.

– В Евле, – повторил Йона.

– Сказали, что на самом деле еще не все выяснили. Через день-два, во всяком случае, на этой неделе, они точно определят, откуда звонил Беньямин.

– Могла бы прийти ко мне в кабинет и рассказать. Сидишь всего в четырех метрах…

– Я твоя домработница, что ли?

– Нет.

Йона нацарапал «Евле» на чистом листе лежавшего перед ним блокнота и снова взялся за телефонную трубку.

– Эрик Барк, – сразу ответил Эрик.

– Это Йона.

– Ну как? Что-нибудь есть?

– У меня есть примерное место, откуда он звонил.

– Где он?

– Единственное, что мы пока знаем, – базовая станция находится в Евле.

– Евле?

– Немного к северу от Даль-Эльвен и…

– Я знаю, где находится Евле. Не понимаю только, я хочу сказать…

Йона услышал, как Эрик заходил по кабинету.

– Уточнят на этой неделе, – сказал Йона.

– Когда?

– Обещали завтра.

Комиссар услышал, что Эрик сел.

– И тогда вы возьмете это дело, да? – напряженно спросил Эрик.

– Я возьму это дело, Эрик, – с трудом выговорил Йона. – Я найду Беньямина.

Эрик закашлялся. Успокоившись, он твердым голосом объяснил:

– Я все думал, кто мог это сделать. И было бы хорошо, если бы вы отследили одно имя. Мою пациентку, Эву Блау.

– Блау? Как «синий» по-немецки?

– Да.

– Она вам угрожала?

– Это трудно объяснить.

– Сейчас поищу данные о ней.

На том конце стало тихо. Потом Йона сказал:

– Я бы хотел как можно скорее встретиться с вами и Симоне.

– Вот как?

– Реконструкцию преступления ведь так и не проводили. Или проводили?

– Реконструкцию?

– Надо выяснить, кто мог увидеть, как похищают Беньямина. Вы будете дома через полчаса?

– Позвоню Симоне, – сказал Эрик. – Будем ждать вас дома.

– Прекрасно.

– Йона?

– Да?

– Я знаю, что при поимке преступника счет идет на часы. Что считаются только первые сутки, – медленно сказал Эрик. – А сегодня уже…

– Вы не верите, что мы его найдем?

– Это… Я не знаю, – прошептал Эрик.

– Обычно я не ошибаюсь, – сказал Йона тихо, но резко. – Мы найдем вашего мальчика, я уверен.

Комиссар положил трубку. Потом взял листок, записал имя Эвы Блау и снова пошел к Анье. В ее кабинете крепко пахло апельсинами. Блюдо с разными цитрусовыми стояло перед компьютером с розовой клавиатурой, а на стене висел большой блестящий плакат с изображением мускулистой Аньи, плывущей баттерфляем. Олимпийские игры.

Йона улыбнулся:

– В армии я был спасателем, мог проплыть милю с сигнальным флажком. Но плавать баттерфляем так и не научился.

– Пустой расход энергии – вот что такое баттерфляй.

– По-моему, красиво – ты похожа на морскую деву.

Анья начала объяснять, не без некоторой гордости в голосе:

– Координационная техника довольно жесткая, нужен четкий ритм и… неинтересно?

Анья с наслаждением потянулась, причем ее большая грудь чуть не задела Йону, стоявшего возле стола.

– Почему? Интересно, – ответил он и вынул бумажку. – А теперь найди мне, пожалуйста, одного человека.

Улыбка на лице Аньи угасла.

– Я так и знала, что тебе от меня что-нибудь надо. Чересчур все было хорошо, чересчур приятно. Я помогла тебе с этой телемачтой, и ты явился с такой милой улыбочкой. Я уж почти поверила, что ты пригласишь меня на ужин…

– Обязательно приглашу. В свое время.

Она покачала головой и взяла у Йоны бумажку:

– Персональный поиск. Это срочно?

– Очень срочно, Анья.

– Тогда чего ты тут зубы скалишь?

– Я думал, ты не против…

– Эва Блау, – задумчиво протянула Анья.

– Это может быть ненастоящее имя.

Анья озабоченно покусала губы.

– Придуманное имя, – сказала она. – Негусто. У тебя ничего больше нет? Адреса или чего-нибудь такого?

– Нет, адреса нет. Я знаю только, что десять лет назад она была пациенткой Эрика Барка в больнице Каролинского института. Вероятно, всего несколько месяцев. Но ты проверь списки, не только обычный список, но и все остальные. Существуют ли в Каролинской больнице записи о какой-нибудь Эве Блау? Если эта Блау покупала машину, она есть в регистре транспорта. Или когда-нибудь получала визу, или у нее абонемент в какой-нибудь библиотеке… Всякие объединения, международное общество трезвости. Еще проверь лиц, находящихся под защитой, жертв преступления…

– Да, да, иди отсюда, – сказала Анья, – когда-нибудь мне и работать надо.

Йона выключил аудиокнигу – Пер Мюрберг со своей неповторимой смесью спокойствия и воодушевления читал «Преступление и наказание» Достоевского. Комиссар припарковал машину возле «Лao Вай», азиатского вегетарианского ресторана, куда его настойчиво звала Диса. Заглянул в окно и поразился простой аскетичной красоте деревянной мебели – ничего лишнего, никакой роскоши.

Когда он позвонил в дверь квартиры, Эрик уже был на месте. Они поздоровались, и Йона коротко объяснил, что собирается делать.

– Мы реконструируем похищение по возможности подробно. Симоне, вы единственная из нас, кто все видел своими глазами.

Симоне сосредоточенно кивнула.

– Так что вы будете изображать саму себя. Я – преступник, а вам, Эрик, придется побыть Беньямином.

– Ладно, – сказал Эрик.

Йона посмотрел на часы.

– Симоне, как по-вашему, сколько было времени, когда в квартиру проникли?

Симоне откашлялась:

– Не знаю точно… но газеты еще не приносили… значит, до пяти часов. Я вставала попить воды около двух… потом немного полежала, но не спала… значит, где-то между половиной третьего и пятью.

– Хорошо. Тогда я ставлю часы на половину четвертого, и получим приблизительное время, – сказал Йона. – Я отопру дверь, прокрадусь к Симоне, лежащей на кровати, сделаю вид, что делаю ей укол, а потом пойду к Беньямину – это вы, Эрик, – сделаю вам укол и вытащу из комнаты. Протащу по полу прихожей и вытащу из квартиры. Вы тяжелее Беньямина, так что накинем еще несколько минут. Симоне, попытайтесь двигаться точно так же, как тогда. В каждый момент времени лежите в той же позе, как в ту ночь. Я хочу понять, что вы видели, точнее, что вы могли видеть или чувствовать.

Бледная Симоне кивнула.

– Спасибо, – прошептала она. – Спасибо, что вы это делаете.

Йона посмотрел на нее прозрачно-серыми глазами:

– Мы найдем Беньямина.

Симоне провела по лбу рукой.

– Я иду в спальню, – хрипло сказала она и увидела, как Йона выходит из квартиры с ключами в руках.

Когда комиссар вошел, она лежала под одеялом. Он торопливо двинулся к ней, не бегом, но уверенно. Стало щекотно, когда он поднял ее руку и сделал вид, что вкалывает иглу. Когда комиссар склонился над ней, Симоне встретилась с ним глазами и вспомнила, как проснулась от ощутимого укола в предплечье и увидела, что кто-то торопливо крадется из спальни в прихожую. От отчетливого воспоминания неприятно защекотало место укола. Когда спина Йоны скрылась, Симоне села, потерла сгиб локтя, медленно встала и пошла. Вышла в прихожую, прищурившись, заглянула в комнату Беньямина и увидела, как Йона наклоняется над кроватью. И неожиданно произнесла слова, эхом отозвавшиеся в ее памяти:

– Что вы там делаете? Можно войти?

Колеблясь, она подошла к буфету. Тело помнило, как оно обессилело и упало. Ноги подогнулись, и одновременно Симоне вспомнила, как проваливалась все глубже и глубже в черную немоту, прорезаемую короткими вспышками света. Симоне сидела, опершись спиной о стену, и смотрела, как Йона тащит Эрика за ноги. Воспоминания раскручивались непонятным образом: Беньямин пытается уцепиться за дверной косяк, его голова бьется о порог, он хватается за нее, Симоне, слабеющими руками.

Взгляды Эрика и Симоне встретились, в прихожей на миг образовался какой-то туман или пар. Симоне увидела лицо Йоны снизу. В ее сознании оно на мгновение сменилось лицом преступника. Лицо в тени и желтые руки, обхватившие щиколотки Беньямина. Сердце Симоне тяжело застучало, когда она услышала, как Йона выволакивает Эрика на лестничную клетку и закрывает за собой дверь.

Беспокойство разливалось по квартире. Симоне не могла избавиться от ощущения, что в дом снова вломились преступники. Вяло двигаясь, она поднялась на онемевшие ноги и стала ждать, когда Эрик и Йона вернутся.

Йона вытащил Эрика на поцарапанный мраморный пол этажа. Комиссар оглядывался, наклонялся и приподнимался, пытаясь понять, где могли находиться свидетели. Он вычислял, насколько просматривается лестница: возможно, кто-нибудь стоит сейчас пятью ступеньками ниже, возле самых перил, и наблюдает за ним. Комиссар перешел к лифту. Приготовился и приоткрыл дверь. Немного нагнувшись вперед, увидел на блестящей поверхности собственное лицо и перекошенную стену у себя за спиной. Йона втащил лежащего Эрика в лифт. В проем лифта была видна дверь справа, щель для почты и латунная табличка с именем, с другой стороны – только стена. Лампу на потолке частично загораживал проем. В кабине Йона рассмотрел отражение в большом зеркале; наклонился, вытянулся – ничего. Окно на лестнице постоянно закрыто. Оглянувшись через плечо, комиссар не заметил ничего нового. Но вдруг что-то привлекло его внимание. Взглянув в маленькое зеркало под острым углом, он увидел блеснувший синим глазок в двери, которая до этого была не видна. Закрыв лифтовую дверь с длинным узким окошком, комиссар заметил, что зеркало в лифте все еще позволяет ему видеть дверь с глазком. Если кто-нибудь стоит и смотрит в глазок, подумал комиссар, то сейчас он видит мое лицо совершенно отчетливо. Но, отведя голову всего на пять сантиметров в любую сторону, он тут же переставал видеть дверь с глазком.

Когда они спустились, Эрик встал, и комиссар посмотрел на часы:

– Восемь минут.

Они вернулись в квартиру. Симоне стояла в прихожей; кажется, она только что плакала.

– У него на руках были резиновые перчатки, – сказала она. – Желтые резиновые перчатки.

– Ты уверена? – спросил Эрик.

– Да.

– Тогда нет смысла искать отпечатки пальцев, – заметил Йона.

– Что нам делать? – спросила Симоне.

– Полиция уже опрашивала соседей, – мрачно напомнил Эрик, пока Симоне щеткой счищала грязь и пыль у него со спины.

Йона достал какую-то бумагу.

– Да, у меня есть список опрошенных. Полицейские, скорее всего, сосредоточились на жильцах этого и нижнего этажей. С пятерыми еще не говорили. И еще одна квартира…

Он всмотрелся в список и увидел, что квартира наискосок за лифтом зачеркнута. Именно эту дверь он видел в обоих зеркалах.

– Одна квартира вычеркнута, – сказал комиссар. – Та, что расположена с другой стороны лифта.

– Хозяев тогда не было, они уехали, – сказала Симоне. – И еще не вернулись. Шесть недель в Таиланде.

Йона серьезно посмотрел на них.

– Пора навестить жильцов, – коротко сказал он.

На двери, полностью видной в зеркало лифта, значилось «Росенлунд». Квартира, на которую не обратили внимания полицейские, проводившие опрос жильцов, потому что ее не было видно и она стояла пустая.

Йона нагнулся и заглянул в щель для почты. Не увидел на коврике у двери ни газет, ни рекламы. В недрах квартиры вдруг послышался слабый звук. Это кошка вышла из комнаты в прихожую. Кошка остановилась и выжидательно посмотрела на комиссара, приподнявшего крышку почтовой щели.

«Никто не оставит кошку одну на шесть недель», – подумал Йона.

Кошка настороженно прислушивалась.

– Ты как будто не умираешь от голода, – сказал ей Йона.

Кошка широко зевнула, вскочила на стул в прихожей и свернулась клубочком.

Первым делом комиссар решил поговорить с мужем Алисе Франсен. Когда полицейские опрашивали жильцов в первый раз, дверь открывала она. Супруги Франсен жили на том же этаже, что и Симоне с Эриком. Их квартира была прямо напротив лифта.

Йона позвонил и стал ждать. Промелькнуло воспоминание, как он ребенком ходил по домам с картонными майскими цветами,^[16] а иногда с картонной копилкой «Лютерйельпен».^[17] Ощущение того, что ты чужой, возникающее перед тем, как заглянешь в другой дом, нежеланный гость для тех, кто открывает дверь.

Комиссар позвонил еще раз. Открыла женщина лет тридцати. Она выжидательно-сдержанно посмотрела на него, отчего комиссар вспомнил кошку в пустой квартире.

– Да?

– Меня зовут Йона Линна, – представился он и показал удостоверение. – Я хотел бы поговорить с вашим мужем.

Женщина торопливо глянула через плечо и спросила:

– Сначала я хотела бы знать, в чем дело. Вообще-то муж сейчас занят.

– Речь идет о ночи на субботу, двенадцатого декабря.

– Вы же уже спрашивали об этом, – раздраженно сказала женщина.

Йона бросил взгляд на свой список.

– Здесь записано, что полиция разговаривала с вами, а не с вашим мужем.

Женщина недовольно вздохнула:

– Не знаю, есть ли у него время.

Йона улыбнулся:

– Это займет всего несколько минут, обещаю.

Женщина пожала плечами и крикнула в глубину квартиры:

– Тобиас! Здесь полиция!

В коридор вышел мужчина в полотенце, обернутом вокруг бедер. Его кожа казалась сильно нагретой и была очень загорелой.

– Здравствуйте, – поздоровался он и объяснил: – Я загорал…

– Неплохо.

– Да нет. У меня от этого образуются энзимы в печени. Я осужден загорать по два часа в день.

– Это другое дело, – сухо ответил комиссар.

– Вы хотели о чем-то спросить.

– Может быть, вы видели или слышали что-нибудь необычное в ночь на субботу, двенадцатого декабря?

Тобиас почесал грудь. От его ногтей на загорелой коже остались белые следы.

– Кажется, что-то было. К сожалению, не могу вспомнить точно. Не помню.

– Ладно, большое спасибо, – сказал Йона и наклонил голову.

Тобиас потянулся к ручке, чтобы закрыть дверь.

– Еще кое-что. – Йона кивнул на пустую квартиру. – Это семейство, Росенлунд… – начал он.

– Очень приятные люди, – улыбнулся Тобиас и вздрогнул от холода. – Я их что-то не вижу.

– Они уехали. Вы не знаете, у них есть домработница или еще какая-нибудь прислуга?

Тобиас покачал головой. Он побледнел под своим загаром, замерз.

– Понятия не имею. К сожалению.

– Спасибо, – сказал Йона, глядя, как Тобиас Франсен закрывает дверь.

Комиссар перешел к следующему имени в списке: Ярл Хаммар, живет под Эриком и Симоне. Пенсионер, которого не оказалось дома, когда приходила полиция.

Ярл Хаммар оказался тощим стариком, явно страдавшим болезнью Паркинсона. На нем была натянута кофта, вокруг шеи обмотан платок.

– Полиция, – произнес Хаммар хриплым, еле слышным голосом и глянул на Йону мутными от катаракты глазами. – Что полиции надо от меня?

– Я только задам один вопрос. Может быть, вы видели что-нибудь необычное в доме или на улице в ночь на двенадцатое декабря?

Ярл Хаммар склонил голову набок и прикрыл глаза. Вскоре открыл их снова и покачал головой:

– Я принял лекарство. И поэтому очень крепко спал.

Йона заметил женщину у него за спиной.

– А ваша жена? – спросил он. – Можно с ней поговорить?

Ярл Хаммар криво улыбнулся.

– Моя жена Сольвейг была чудесной женщиной. Тем хуже, что она ушла под землю – умерла почти тридцать лет назад.

Старик повернулся и поднял трясущуюся руку, указывая на темную фигуру в глубине квартиры:

– Это Анабелла. Она помогает мне с уборкой и тому подобным. К сожалению, она не говорит по-шведски. А в остальном она просто безупречна.

Услышав свое имя, женщина вышла на свет. Анабелла была похожа на уроженку Перу – лет двадцати, с глубокими оспинами на щеках, волосы завязаны в небрежный хвост, низкорослая.

– Анабелла, – мягко сказал Йона, – soy comisario de policía, Йона Линна.

– Buenos días, – шепеляво ответила Анабелла и посмотрела на него черными глазами.

– Tu limpias más apartamientos aqui? En este edificio?

Она кивнула – правильно, она убирает и в других квартирах в этом доме.

– Qué otros? – спросил Йона. – В каких еще?

– Espera un momento, – сказала Анабелла и, немного подумав, начала считать по пальцам: – El piso de Lagerberg, Franzén, Gerdman, Rosenlund, el piso de Johansson también.

– Росенлунды, – сказал Йона. – Rosenlund es la familia con un gato, no es verdad?

Анабелла с улыбкой кивнула. Она убирает в квартире с кошкой.

– Y muchas flores, – добавила она.

– Много цветов, – уточнил Йона, и она кивнула.

Йона серьезным голосом спросил, не заметила ли она чего-нибудь особенного четыре ночи назад, когда пропал Беньямин:

– Notabas alguna cosa especial hace cuatros días? De noche…

Лицо Анабеллы застыло.

– No, – поспешно сказала она и хотела было отступить в квартиру Хаммара.

– De verdad, – быстро сказал Йона. – Espero que digas la verdad, Anabella. Я жду правды.

Он повторил, что это очень важно, что речь идет о пропавшем ребенке.

Ярл Хаммар, все это время стоявший рядом и слушавший, сказал дрожащим хриплым голосом, воздевая к потолку трясущиеся руки:

– Вам следует быть поласковее с Анабеллой, она очень прилежная девушка.

– Она должна рассказать мне, что видела, – сосредоточенно объяснил Йона и снова повернулся к Анабелле:

– La verdad, por favor.

Ярл Хаммар беспомощно смотрел, как из темных блестящих глаз Анабеллы покатились крупные слезы.

– Perdón, – прошептала она. – Perdón, señor.

– Не расстраивайся, Анабелла, – сказал Хаммар и махнул Йоне: – Входите, я не могу позволить, чтобы она плакала на лестнице.

Они вошли и втроем сели за сверкающий обеденный стол. Хозяин достал банку печенья. Анабелла тихим голосом рассказывала, что ей негде жить, что она три месяца была бездомной, но ей удавалось скрываться в чуланах и кладовках у тех, у кого она убирала. Когда она получила ключи от квартиры Росенлундов, чтобы поливать цветы и присматривать за кошкой, у нее наконец появилась возможность спокойно вымыться и выспаться. Она снова и снова повторяла, что ничего не брала, что она не воровка, она не берет еду, ничего не трогает и спит не в кровати Росенлундов, а в кухне на матрасе.

Потом Анабелла серьезно посмотрела на Йону и сказала, что спит очень чутко – в детстве она заботилась о младших братьях и сестрах. В ночь на четверг она услышала какой-то звук, шедший из чулана. Испугавшись, девушка собрала свои вещи, подкралась к двери и посмотрела в глазок. Дверь лифта была открыта, но Анабелла ничего не увидела. Вдруг послышались звуки, вздохи и медленные шаги, как будто шел старый тяжелый человек.

– А голоса?

Анабелла покачала головой:

– Sombras.

Анабелла попыталась описать, как тени двигались по полу. Йона кивнул и спросил:

– Что ты видела в зеркале? Qué viste en el espejo?

– В зеркале?

– В зеркале лифта, Анабелла.

Анабелла подумала, а потом медленно сказала, что видела желтую руку.

– А почти сразу после этого, – добавила она, – я увидела ее лицо.

– Это была женщина?

– Sí, una mujer.

Да, женщина.

Анабелла объяснила, что у женщины была вязаная шапка, от которой на лице лежала тень, но на мгновение показались щеки и рот.

– Sin duda era una mujer, – повторила Анабелла.

Без сомнения, это была женщина.

– Какого возраста?

Она покачала головой. Не знает.

– Такая же молодая, как ты?

– Tal vez.

Может быть.

– Немного постарше? – спросил Йона.

Анабелла кивнула, потом сказала, что не знает – она видела женщину всего несколько секунд, и ее лицо было скрыто.

– Y la boca de la señora? – показал Йона. – Какой у нее был рот?

– Довольный.

– Она выглядела довольной?

– Si. Contenta.

Особых примет комиссару добыть не удалось. Он требовал подробностей, спрашивал так и эдак, но было ясно, что Анабелла описала все, что видела. Комиссар поблагодарил ее и Хаммара за помощь.

Поднимаясь вверх по лестнице, он позвонил Анье. Она ответила сразу.

– Анья Ларссон, Государственная уголовная полиция.

– Нашла что-нибудь про Эву Блау?

– Как раз ищу. А ты все время звонишь и отвлекаешь.

– Извини, но это срочно.

– Знаю, знаю. Но прямо сейчас мне нечего тебе сказать.

– Ладно, позвоню, как только…

– Кончай трепаться. – И Анья положила трубку.