Встреча

Алексей был растерян. Он рассматривал бумагу, которую держал в своих руках. Вокруг него толпились матросы, те самые, что совсем недавно красили лед офицерской кровью. Но теперь их лица были тихи и смиренны, их кожу будто стягивало что-то сильное, что пробудилось в их нутре.

- Затопить флот, невыполнение - расстрел, - говорил он, окидывая взглядом обреченный корабль, словно прощаясь с ним.

Матросы переглядывались и о чем-то говорили. Было видно, что все они готовы отправиться на дно вместе со своим кораблем, впитавшим в себя самые буйные, самые лихие годы их жизни. Корабельное железо впитало в себя многие их мечты, и многие грехи, совершенные здесь. Как бы то ни было, каждый матрос частью самого себя будто прирос к линкору, и не мог и помыслить, чтобы наблюдать с берега угрюмую воронку, разверзшуюся на том месте, где когда-то стоял его корабль.

- Братцы! - неожиданно просто обратился Алексей к матросам, - Наши корабли выросли плотью и кровью нашего же, русского народа. Мы - часть народа, ставшая живительной силой этих кораблей, их душой. И судьбу кораблей решать не ИМ, но НАМ!

Со стороны матросов раздались одобрительные возгласы.

Алексей спустился в каюту, и его лицо перекосилось неожиданной злобой. Таким злым Вера никогда прежде его не видела.

- Командующий - это отец! Так меня учили, нас всех так учили! Я - отец, а флот сын, корабли и их люди мне - дети. И надо же додуматься, чтобы приказать отцу убить собственных детей, принести их в жертву божеству, известному только ИМ! Столь злая мысль не вошла бы в голову даже самого яростного из русских разбойников! Чтобы породить ее, надо содержать в своем нутре столько зла, сколько в человеке быть не может! Для нее надо быть НЕ ЧЕЛОВЕКОМ!

В каюту вошел какой-то капитан второго ранга.

- Что будем делать?

- Идем в Кронштадт. Здесь оставаться нельзя, немцы уже под боком.

- А как же приказ?!

- Не согласны, можете покинуть эскадру! - резко ответил Алексей, и его ответ скорее выплеснулся не словами, но взглядом.

- Есть! - ответил подчиненный, - Готовить эскадру к выходу!

Целые реки дыма потекли к небесам, словно взывая к их помощи. Застонали турбины. Алексей поднялся на мостик, и окинул пространство, расстилающееся за бортом. Кое-где плескалась веселая вешняя вода, блики которой одаривали взгляд, словно улыбки освобождения из холодного плена. Но со всех сторон радостную воду стискивали куски седого, заматеревшего от долгой зимы, льда. "Пойдем сквозь лед. Если и понесем потери, то уж лучше от родного моря, чем от своих рук", сквозь зубы выдавил командующий.

К вечеру корабли выстроились в колонну и двинулись в путь. Привычная дрожь железа, смешанная с шипением пара, наполняло сердце уверенностью. Командующий был спокоен, он занимался привычным делом - выслушивал доклады командиров кораблей и отдавал указания. Флот опять стал грозной силой, подобной большой руке большого народа, сжатой в кулак.

В каюту постучали. Появился матрос Степан, тот самый, который когда-то воткнул нож в спину Бориса.

- Может, не станем идти в Кронштадт? Кто нас там ждет? ОНИ?

Алексей задумался, и тут же почувствовал, будто сам проваливается в бездонную воронку вроде той, которая остается на месте затонувшего корабля. Кто его и где ждет? Жена, должно быть, о нем уже забыла, нашла себе нового мужа, соплеменника. Лишь иногда, во снах, она, быть может, вспоминает русского моряка, который когда-то вошел в ее жизнь и тут же из нее вышел. В России - две могилки на далеком кладбище, до которого он тогда так и не добрался, и теперь вряд ли когда-нибудь доберется. Друзья давно потеряны, разметали их войны и революции, развеяли, как солому над степью. Лишь в морском городке его ждут, но ждут - недруги. Явно они его ожидают совсем не с добрыми помыслами.

- Вы учились, академию заканчивали, - продолжал говорить матрос, - Неужто в мире какого-нибудь островка нет вовсе без людей или с дикими людьми? Лучше, конечно, с таким народом, где девок побольше. Мы на них женимся, и народ наш расплодится. Туда и пойдем, там пришвартуемся, и построим свою страну, пусть даже и маленькую. Будем жить, как братья, и к нам никто не сунется. Вас правителем сделаем, ведь Вы хоть и благородный, но с нами - заодно. Потому - все равно нам - брат. Церковку обязательно там построим, и молиться станем, грехи замаливать. У меня тоже есть грех, я офицера ни за что ни про что зарезал. Каюсь в нем! А в России теперь и помолиться негде, церкви, говорят, все позакрывали да разграбили, ироды!

Алексей ничего не ответил. Он задумался. Алексей хорошо помнил свой поход на другую сторону света, и знал там великое множество островов с разными народами. Топлива, конечно, не хватит, но можно будет найти, где заправиться. Хотя бы в Англии. Англичане, поди, обрадуются, что флот из России уходит, даже неважно куда, лишь бы его не было. Они и помогут. А можно и в Англии остаться, а оттуда добраться до Японии. Быть может, там еще проливают слезы о нем, и ждут?

Но вместе с этими мыслями Алексей чуял, словно какая-то сила тянет его туда, где простираются просторы Родины. Сила эта - сильнее смерти, она - созвучна любви. В эту секунду моряк ощутил свою любовь, увидел ее, как трепетный лучик, прорывающий темноту спустившейся на море ночи. Да, есть кто-то, кого он в России любит, эта любовь лишена всех оболочек, ее нельзя обнять и прижать к груди, она способна лишь на одно - вести к себе. На пути к ней могут появляться разные преграды, и даже смерть, через которую тоже придется пройти...

- Пройти... - пробормотал командующий созвучно со своими мыслями.

- Что? - не понял Степан.

- Нет в мире таких островов, - печально сказал Алексей, - Все они уже давно заняты разными странами. Не то сейчас время, как двести или даже сто лет назад. Нигде мы не найдем себе места, нигде не нужны, кроме как дома... Два пути есть отсюда, либо - за кордон, к чужим народам и чужому солнцу, либо - к своим берегам, где ждут опять-таки чужие люди. Кто хочет идти первой дорогой - могу высадить в шлюпки. Немного пройти - и будет край прибрежного льда, а там по льду - и к немчикам. Пожалуйста! Но в наших краях время чужаков когда-нибудь кончится, не удержатся они на большом русском народе. И тогда станут нужны и наши корабли, и мы, кто останется в живых. Потому идем мы туда!

Матрос посмотрел на командующего пронзительными глазами, раскрывающими плоть до самой души. После этого он повернулся и вышел, не сказав больше ни одного слова.

Разрезая весенний лед, эскадра шла туда, где властвовали чужие, где оставалась лишь надежда вместе с зыбкой, лишенной тела, любовью. Ледяное поле прорезала глубокая дымящаяся рана чистой воды. Все длиннее делалась эта рана, приближаясь к родным берегам, на которых вскоре появится единственный в России дом Алексея - могильный холм.

Серые точки кораблей показались на пропитанном весенним туманом горизонте. Они росли, становясь все ближе и ближе. Вера смотрела на них своими заплаканными глазами, не веря в собственное счастье. Пройдет еще чуть-чуть времени, и корабли застынут у берега серыми громадами, и она увидит ЕГО. Своей легкой походкой он сойдет на берег, и объятия заменят все слова. Такая долгая любовь-разлука, несомненно, уже давно стерла все внимание к наружному виду, и моряк, конечно, даже не заметит отсутствующего у нее глаза. Когда две вечно разлученные души наконец находят друг друга и сплавляются в одно большое сердце, ничто уже не в силах помешать им...

Резкий морской ветер больно резал лицо, спутывал пряди волос. Но Верочка не чувствовала боли, она уже ничего не чувствовала, будто без остатка перетекла в любовь. Порывы ветра доносили далекие гудки и шум машин, приближающих свидание, которого она ожидала почти всю жизнь. В это мгновение было уже не до раздумий ни о грозной эпохе, в которую, помимо желания, оказались втиснуты их жизни, ни о черном демоне, захватившем власть над светом.

В середине дня корабли снова, как в былые времена, заслонили своими громадами полоску другого берега мелкого залива. К причалу опять пошли катера, и трепещущее сердце теперь уже взрослой Верочки не сомневалось, что на первом из них - оно, второе сердце.

Несмотря на прожитые годы, Алексей так же легко спрыгнул с катера, и тут же утонул в Верочкиных объятиях. Это были те объятия, не нуждающиеся в каких-то словах или в движениях глаз. Любовь сама все расставила на свои места, мигом заставив вспомнить забытое и додумать неявное. Эти три минуты разрослись до целой жизни и поглотили ее, как солнечный свет поглощает и великую и малую тень.

Казалось, будто весь мир разом сделался таким, каким надо, каким он должен быть навсегда. Совершенство достигнуто, и нет больше нужды трясти мир все новыми и новыми войнами, пытаясь выбить из него хоть малые улучшения. А раз так – не надо никуда двигать военный флот, пусть он навсегда останется рядом с городом-островом как символ вечного возвращения Алексея! На корабли можно пустить новое поколение ребятишек, пусть они там играют, балуются, только пушки следует наглухо заварить, чтобы, не дай Бог, не пальнули. Их дети тоже станут играть на линкорах, а детей у них будет много…

Из как будто успокоенного мира высунулась рука, завернутая в кожаный рукав, и тронула Алексея за плечо:

- Пройдемте!

Вера вздрогнула. Потом завыла пронзительно-тонким голосом, и что, было сил, вцепилась в Алексея.

- Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет!

Она вжалась в него, желая смешаться с его кровью, раствориться в ней, а там – будь что будет. Все одно судьбу от крови уже не отцедишь, а ведь она, Вера, и была всю жизнь его судьбой!

За ее спиной опять появились две сильные руки. На этот раз они были в скрипящей коже, пахшей новой властью. Руки отодвинули ее в сторону, оторвали от Алексея. Неужели человечьи ручищи могут оказаться сильнее морей и боев, через которые пришлось идти к этой встрече?..

Уже через минуту Верочка, падая и сдирая с ног кожу, неслась по булыжной мостовой вслед за автомобилем, увозившем его Алексея. Их свидание было оборвано скрежетом ржавых тюремных ворот, об которые Вера обломала все ногти. Кровавые полосы на них не отмывались еще лет двадцать, до тех пор, пока ворота не сдали в переплавку. Где-то теперь частицы Верочкиной кровушки?

А за неприступной стеной начался скорый суд. Судья, бывший рабочий, сам трясся при виде грозного свидетеля, которым был никто иной, как новый начальник, черный демон. Каждый отблеск его пенсне вызывал в нутре судьи трепет, и он лишь послушно кивал головой. Суд был недолгим, его решение сразу же было продиктовано «свидетелем» - приказ не выполнен – виновный должен быть расстрелян…

- У меня дела. Заканчивайте, - прикрикнул он на судью, и отправился восвояси, вытирая рукой несуразную черепушку, для которой в далекой заморской стране уже изготовлялся ледоруб.

Бывший командующий был спокоен. Он чувствовал свой путь законченным, и впервые за всю жизнь испытывал глубочайшее успокоение. Он встретился с Той, Которая его вела, обозрел и облобызал ее плоть, и сейчас чуял Ее близость. Что еще надо для конца жизни?! Ведь в ней уже не останется той недосказанности и недоделанности, что осталась после Бориса, убитого непутевым матросом Степаном!

Расстрельная команда, как всегда, была пьяной, и как при каждой казни невиновного, стреляла мимо. С трех раз не смогли попасть в цель, стоявшую в десяти шагах от них. Положение исправило неожиданное появление недавнего «свидетеля», у которого вовсе не оказалось никаких срочных дел. Когда один из расстрельщиков сам был расстрелян из нагана, двое других быстро завершили исполнение приговора.

Вера тем временем металась по дому, словно искала какой-то путь в другой мир, где все – как у нас, но, в то же время, иначе. На второй день она успокоилась и обмякла. Три дня она лежала неподвижной, не роняя слез и не издавая стонов. Ее стеклянный глаз вывалился, и она страшно смотрела перед собой черной, пустой глазницей. В те же самые дни от тяжелой болезни умирал ее отец, и мать с ужасом носилась между двумя обреченными телами. Иногда она выбегала в город, стараясь отыскать хоть кого-нибудь, кто мог бы чем-то помочь. Но в городке не осталось ни докторов, ни священников. Страх одиночества сквозил из всех щелей, темной рябью заползал в пустеющие комнаты.

Все они умерли, и первой умерла Вера. На девятый день после гибели Алексея. На ее лице, лишенном глаз, застыла удивительно красивая улыбка. Ожидание закончилось.