Ожидание - 3

С кораблями исчез и Алексей. Вера не знала, что с линкора он ушел на эсминец, ибо не мог вынести железа, неподвижно застывшего на месте. Он уже давно заметил, что в стоящем корабле возникает какое-то жуткое чувство тяжести, вроде сперва и не заметное, но потом раздавливающее душу пудовой гирей. Чем дольше, тем хуже, и вот люди из моряков обращаются в каких-то озлобленных чертей, которым если не подать общего врага – начнут бить друг друга. Отпустили его без лишних разговоров и пересудов, адмирал сразу подписал рапорт и даже пожал ему руку. Он не сомневался, что Алексей бросил тихую жизнь в Японии исключительно из любви к Родине и ее флоту. Сам Алексей, конечно, объяснял свое возвращение тем же самым. Чем он еще мог его объяснить? И адмирал вполне резонно считал, что такой человек должен иметь свободу в выборе места, на котором он будет находиться.

Эсминец Алексею понравился. Быстрый, юркий, он, казалось, разогревал остывающую кровь в жилах моряка и возвращал ему вторую молодость. С этим кораблем он сроднился так, как ни роднился ни с коптящим броненосцем, ни с тяжеленным линкором. К тому же он впервые за свою службу стал командовать кораблем, а это – совсем не то, что командовать лишь его частью. Он ощущал, как малейший трепет, слабейшее дуновение его воли тут же отзывается в реве машин, в дрожании корпуса, и, как будто, даже в плеске волн, крике чаек, свисте просоленного ветра.

Вера, как и прежде, оставалась одна. Сидя у окошка, она прикрывала видящий глаз, и опять смотрела на Алексея, стоящего на мостике своего эсминца. Волны, чайки, иногда – буруны пущенных торпед и факелы взрывов. Морские бои в дальних водах, где сейчас билось сердце ее возлюбленного, передавая свои удары быстрому металлу. Как вышло, что, примагнитив его жизнь к себе, Верина любовь так и не смогла сделать так, чтоб их жизни схлестнулись? Неужели ее сердечко такое крохотное, что никогда не сможет притянуть к себе сердце возлюбленного, вобрать его в себя и самому раствориться в нем? Почему даже когда Алексей и появился в ее городе, то все равно остался без нее, а она – без него? Должно быть, что-то не так в ней и в ее любви…

Раздумья прервал Борька. Он явился в новенькой офицерской форме с погонами мичмана. Завтра он отправляется в море, точнее – в Гельсингфорс, где его ждет неподвижно застывшая глыба линкора «Севастополь». Ему выпало служить на нем, на боге войны, заснувшим в самый разгар величайших битв.

- Может, поженимся? – предложил он с порога.

Вера ответила длинным отрицательным молчанием.

- Значит, потом, - неожиданно ответил он, - Все одно мне завтра на корабль. Но ты не бойся, я вернусь! Обязательно! У нашего училища много цыганок разгуливало, все гадали, зная, как наш брат-юнкер до этого дела падок. И мне одна нагадала, что я в водах не потону, и вражье железо меня не тронет. Хорошая такая цыганка. Хоть часы свистнула, но я на нее не в обиде!

Эти слова он сказал, едва не смеясь, хотя по глазам новоиспеченного моряка летало почти незаметное облако грусти.

- Удачи. Храни тебя Господь, - тихо ответила Вера и перекрестила мичмана. «Как он похож на Алексея, когда я видела его в первый раз! Он теперь уже – капитан первого ранга, а я все та же девчонка, издали смотрящая на него, но так и не встретившая!», подумала она.

- Счастливо дождаться! – рявкнул Боря, и отправился по своим делам, то есть пить вино в последний день своего стояния на родной земле.

По улице бежали мальчишки-газетчики, и громко кричали о боях и победах. Одна из побед была морской – наш эсминец сильно повредил какой-то немецкий крейсер. Человеком, совершившим ее, был Алексей.

«Будь я его законной женой, я бы сейчас так же радовалась его победе, прорвавшейся ко мне сквозь серую подушку ожидания. Все было бы точно так же. Но я была бы уверена, что после всех побед он вернется ко мне. А сейчас… Что если его жизнь опять проскользнет мимо моей. Пролетит где-то рядом, и разойдется, как пути двух рыб в бездонных водах?!»

Эти раздумья отравили радость небольшой победы в большой войне. Конечно, чистая, огненная радость придет лишь тогда, когда она сольется в объятиях со своим Победителем. Скорей бы все закончилось, и он вернулся в городок. Тогда…

Тогда Вера его, конечно найдет, любой ценой. Теперь она не побоится броситься в ледяную воду вслед за катером, держась за грудь бежать по булыжнику мостовой вслед за автомобилем. Если туда, где он окажется, ее не пустят, она перелезет через любой забор, перепрыгнет любой ров, уже не тратя времени на бесплодные разговоры с похожими на снеговиков сторожами.

Она его, конечно, настигнет, догонит, явится ему такая, какая есть – с испорченным лицом, но с вечно ожидающим сердцем. Что она ему тогда скажет? Вера не могла подобрать слов для того момента, всякий раз, когда она их придумывала, безмолвные звуки путались в ее голове. Да и сможет ли она, трясущаяся от счастья, задыхающаяся от бега, выдавить что-нибудь сквозь свои пересохшие губы? Вряд ли! И Вера верила, что моряк почует в ней то самое ожидание, которым она завернула его жизнь, и привела-таки к себе! Не может быть, чтобы он не ощутил в ней источника того притяжения, который привел его из дальних краев в край родного моря!

Как у всякого ожидающего человека, у Веры было много свободного времени. Слишком много. Она привыкла к нему, и лишь изредка старалась его побить каким-то специально придуманным делом. Когда-то она стала вышивать простые узоры на шелке, теперь эти узоры стали походить на сложное сочетание синих волн и красных взрывов. В день она могла вышить целый десяток таких платков. Она их никому не дарила и, тем более, не продавала, а просто складывала в уголке комнатки. Зачем дарить кому-то знаки своего ожидания и потопленных в нем юных и молодых лет?!

Дни и месяцы сливались в бездонную черную бочку, куда девушка больше не заглядывала. Она не жалела прожитого и не чувствовала, что ушедшее каким-то образом делает ее старше. Вера убедила себя, что настоящая жизнь начнется лишь после встречи с Алексеем, тогда и пойдут годы да десятилетия, из девушки она станет взрослой теткой, а потом, увы, бабкой. Но пока тот миг не наступил, времени для нее нет. Сама себе она казалась кем-то вроде не рожденного на свет ребенка, который напряженно ожидает свое рождение…

В Гельсингфорсе тем временем линкоры стояли, как и прежде, грозно и неподвижно. Покой, мешаясь с морским ветром, расходился от них по маленьким улочкам городка. Но в нутре люди изнывали от тяжести стоячего железа. Особенно невмоготу было механикам, каждый день созерцавшим свои машины в неестественно застывшем состоянии. Это все равно как каждый день видеть неподвижно застывшим родного человека. Все силы души уходили в желание подвинуть железо, дать ему ту жизнь, для которой оно отливалось. Тем более что для вдыхания этой жизни корабельный человек и предназначен. Но все знали, что какая-то далекая власть запрещает кораблям жить, дышать и сражаться. Как будто, этот указ был дан для сохранения жизни самих линкоров, их спасения от опасностей морских боев. Но, как нельзя спасти человека от смерти вмораживанием в лед, так нельзя спасти и корабль при помощи искусственного паралича.

Неподвижность, войдя в людскую плоть и кровь, отозвалась в них яростным движением. В сердце каждого матроса, как будто, взорвалась сотня маленьких бомб, и вырвавшийся из них гнев искал цели. Глаза матросов злобно смотрели в спины офицеров, ведь это они не давали кораблям двинуться с места. Понятно, что те выполняли чьи-то приказы, но тех, кто их отдавал, все равно не было видно ни на кораблях ни на берегу. Значит, их не было и вовсе.

Матросские сходки проходили одна за другой, и на каждой из них они пытались придумать какое-нибудь требование к своим начальникам. Но… Ничего не получалось. У всех, конечно, было одно желание – быстрее сняться с якоря и куда-то идти. Движение обратилось в беспощадную мысль, всегда царившую в сотнях стриженых голов. Кто-то уже договорился до того, что «Стоит нам немного пройти и пострелять, как война тут же закончится, на Русь придет мир и счастье. Наши корабли так сильны, что их пушки прогонят не только немца, но и вечный русский холод, всегда делающей Россию несчастной!» Почему же этого нельзя сделать? Да потому что «Злая власть, которая против народа, желает, чтоб война тянулась всегда, и счастья на Русь никогда не пришло…» Офицеров же считали проявлением этой злой власти, ее веревками. Стоит их перерезать – и придет свобода. Корабли, как живые, помчатся по волнам и моментально наведут не только мир, но и жаркое счастье…

Обстановка накалялась, и на одну из сходок командир отправил мичмана Бориса. Когда матросы были в сборе, он запросто спросил у них, чего же они хотят.

- Идти! – хором сказали все.

- Куда? – тут же спросил Борис, не задумываясь, что он наделал, сказав всего лишь одно слово.

Конечно, ответа на этот вопрос никто из матросов не знал. Многие даже не знали, где находится Германия, отправляя ее кто за океан, кто – на дальний юг, кто – на крайний север. Кто-то даже всерьез считал, что она – на дне морском, и оттуда шлет свои войска, а кто-то – что на Луне. Вопрос «Куда?» отлился в их головах неодолимой преградой, грозной каменной стеной, которую все равно надо было преодолеть. В Боре они тотчас разглядели кусок веревки, связавшей их движение.

Наступило тягостное молчание. Надо было что-то говорить. Но что?! На вопрос «куда?» все равно никто не знал ответа…

- И зима ведь, кругом лед, - смутившись, добавил Борис. Опять повисла тишина.

- Ботинки новые выдать, во требование! – нашелся молодой матросик по имени Степан.

- Да! Ботинки! – хором ответили все.

- Давно обещали!

- Будут вам ботинки, - с радостью ответил Борис, думая, что этой невинной мелочью можно исчерпать все море глухой злобы, - Завтра же!

- Добре! – закричал Степан, и его поддержали все остальные.

- А еще какие требования? – продолжил Боря.

- Еще?

- М-м… - мычали матросы, поглядывая друг на друга, и пытаясь отчаянным усилием мысли породить какие-нибудь требования.

- Нет, - робко сказал кто-то, явно сомневаясь в собственном слове.

- Нет… Нет… - подхватило множество голосов.

- Никак нет! – подвел итог Степа.

- Все, тогда разойдись! – гаркнул Боря.

Он повернулся и шагнул к трапу. Внезапно к нему со спины метнулось худощавое тело Степана. В его руке оказался увесистый нож (он был коком). Взмах руки – и нож будто сам собой оказался в мягкой спине мичмана, выплеснув из нее ручеек крови. Боря рухнул на палубу вверх лицом.

- За что? – прохрипел он, и на этот его вопрос никто из матросов не мог дать ответа. В том числе – и сам Степка.

Молодая жизнь выдохнула из не загрубевшего тела Бори. Все вылетело вместе с ней – и несбывшаяся мечта о морских боях и походах, и неразделенная любовь к Вере. Душа, окруженная всем несбывшимся, легко прошла сквозь слои железа, и взметнулась к небу, где всегда все сбывается.

- Бедняга, - промолвил кто-то.

- За что ты его? – спросили у Степана.

- Сам не знаю… - честно ответил он.

- Жалко парня. Он ведь и не злой был, и нашего брата не обижал, - вздохнул кто-то.

- Самому жалко, - глухо отозвался Степка и уронил настоящую слезу.

- Шо же таперь робить? – резонно спросил матрос Витя.

- А ничего, - ответил прежде молчавший бородатый матрос Роман, который был здесь самый старый и самый авторитетный, - Назад пути нет. Нам не сдобровать. Разбирать, кто прав, а кто виноват, теперь никто не будет. Всем хана…

Роман затих, и матросы тут же приуныли. Если уж такой умный человек говорит, что хана… Но Роман тут же снова открыл рот:

- Потому – бей их!!! Все одно, семь бед – один ответ!

- Ура! – обрадовались матросу неожиданному выходу из безвыходного мешка, - Бей!!!

Полосатая толпа матросов, блестя железяками, ножами и кувалдами тотчас рванула вверх по трапу. Через пару часов снег вокруг него стал красным. Теплая кровь дымилась, но не могла прожечь ледяной толщи, чтобы смешаться с родными водами…

Весть о жуткой гибели Бори Вера приняла спокойно. Родители даже подивились ее холоду и подумали, что она так и не простила его за ожог, нечаянно нанесенный им в детстве. Но на самом деле Верочка просто не поверила в слова о его смерти, она приняла их за чью-то глупую шутку, прошедшую через сотню ртов, и ставшую, как будто, правдой. Не могло такого быть, чтобы матросы ни с того ни с сего убили молодого офицера, который если и сделал им какое зло, то только лишь нечаянно или по чужому приказу! В его смерть она так и не поверила до самой своей смерти…

Но с каждым днем в городке становилось все больше неприкаянных матросов, праздно шатавшихся по улицам и ничем не занятых. Сперва, встречая их, Вера лишь удивлялась. Дивилась она и площадям, набитым матросами, где раздавались крики о прекращении войны и о лучшей жизни. До поры до времени такие перемены казались интересными, даже забавными.

Но однажды ей стало страшно. Это случилось, когда одним из вечеров она брела по темной улице, и перед нею выросла огромная волосатая рука. Не откуда-то высунулась, а именно выросла, словно была сгустком окружавшей темноты. Рука вдавила ее в узкий переулок навстречу двум полосатым телам. Только через секунду Вера сообразила, что это были матросы.

- Одноглазая!!! Смотрел бы, кого хватаешь!!! – криво ухмыльнулся один из них.

- Сойдет, - пробасил кто-то за ее спиной.

- Расслабься, и больно не будет, - прошептал кто-то над ее ухом.

Один матрос двинулся на нее, другой принялся недвусмысленно расстегивать штаны.

- Революция… - сказал он задумчиво и как-то мечтательно. Вера впервые услышала это слово, и потом оно всегда связывалось у нее с этим жутким моментом.

Вера завизжала, рванулась. С треском лопнула ее юбка, но сама Верочка умудрилась-таки выскочить обратно на большую улицу и броситься к дому. Догонять ее никто не стал, скорее всего – из-за лени.

Дома Верочка, конечно, расплакалась. Ее видящий глаз опух и заплыл, и она помимо своей воли видела Алексея на мостике его эсминца.

- Что ты там делаешь?! С кем воюешь?! Дались тебе эти немцы?! Враг ведь здесь, вот он! Возвращайся и бей его! – всхлипывала она.

Она представляла себе, как сейчас у берега появится проворный эсминец. Его орудия откроют огонь, и снаряды, конечно, перебьют здесь всех плохих, всех злых, кто есть в этом городке. Парочка снарядов накроет и ее обидчиков, разнесет их на мелкие кусочки, смешает с льдинками и со снегом…

Но, как не призывала Верочка Алексея и его корабль, никто так и не появился у привычного с детства берега. Город все также сотрясался от пьяных песен, ругани, и выкриков о мире и свободе. Вера теперь сидела дома, опасаясь даже высунуться на улицу. Дома сидел и ее отец – контору закрыли за ненадобностью. Благо, что капусты в том году много насолили, ею и питались, прямо как зайцы. Иногда двери содрогались от ударов могучих рук, и отец шел открывать. «Все одно дверь выломают», говорил он. Появившиеся в проеме матросы обыкновенно успокаивались, получив контрибуцию в виде нескольких стаканов спирта и десятка соленых огурцов.

Слово «Революция» не сходило с уст. Повторял его даже отец. Оказываются, революции бывают разные, и когда свершается одна, это еще не значит, что на подходе не будет другой, уже иного сорта. Но для Веры любая революция представлялась одинаково – темным переулком с несколькими страшными тенями и чувством злобной силы за спиной.

Так прожили весну, лето, потом – осень, в которую проклюнулась еще одна революция. Кто-то кричал, где-то стреляли, но все это уже так прочно вплелось в ткань жизни, что было незаметно, будто так и надо. А кто его знает, может – действительно надо?

Поэтому удивительным был тот день, когда все кончилось. У причала дымил мертвецки-сизый, неказистый на вид пароходик. Отец шептал на ухо, что это прибыла новая власть.

По сходням сошел новый начальник. Вера увидела его только издалека, его голова успела лишь мелькнуть между плечами многочисленных здоровенных людей, сопровождавших его. Но этого хватило, чтобы ощутить величайшее отвращение из всех, какие она чувствовала за всю жизнь. Будто разом она увидела всех дохлых крыс мира с выпущенными наружу внутренностями.

Несуразное, "украшенное" выпирающими вперед челюстями и огромным носом лицо снизу было подчеркнуто маленькой бородкой. Такой, какую она видела у чертей на фреске, изображающей Страшный Суд. Глаза "демона" скрывались за блестящими кругляшками пенсне, что было надето на его нос.

Верочка отшатнулась. Она бросилась домой, боясь той жизни, которая настанет при этом существе, которое будто поднялось из донного ила. Существо уже отряхнулось и ступило на берег, где нет силы, способной столкнуть его обратно в воду. Еще вчера бузливые матросы сегодня притихли, их взгляды сделались тревожны. Тревога мешалась с тем чувством, которое в былые времена именовалось раскаянием. Наверное, из всех человеческих чувств оно - самое мучительное, ибо побуждает человека к тому, чтобы совершить невозможное - повернуть вспять свое время, обратить неумолимо прущую вперед стрелу жизни. Но, конечно, у кающегося ничего не выходит, ему остается лишь ронять слезы в своей душе и отдаваться упрямо идущему вперед времени.

Один огромный матрос, небритое лицо которого Верочка увидела первый раз, неожиданно сказал ей "Прости". Голос показался ей до того знакомым, что Вера невольно вздрогнула, будто уколотая длинной иголкой. Она тут же вспомнила, что ей надо прощать. А матрос шел дальше, погруженный в свои невеселые мысли. Вскоре он исчез, растворившись в каком-то переулке.

Бывших унтер-офицер засел дома, не расставаясь со своей знаменитой трубкой. Скоро жилище потонуло в клубах дыма. Вере оставалось только вдыхать этот дым, уже не раздумывая о своем будущем. Так, среди дешевого табака, она и узнала, что новым командующим флотом назначен... ее Алексей. Причем, назначение пришло от того самого, от "демона", больше командовать теперь не мог никто. Верочка представила себе светлого Алексея и черного "беса", который, как будто - сам мрак, завернутый в уродливую человекоподобную плоть. Тьма теперь управляет светом, и не может быть сомнений, что распорядится она им только так, чтобы его изничтожить!

"Алексей, придумай... Придумай что-нибудь! Освободи нас! Спаси!", призывала она в своих мыслях.

- Ничего, все еще наладится, - успокаивал себя и домочадцев отец, выпуская из ноздрей струйки дыма, - Флот еще остался, а он - сила. Вот вернется, сразу порядок будет!

Не находя себе дела, Верочка заперлась в своей комнате и прикрыла свой видящий глаз. Опять, как и прежде, появился Алексей. Он стоял на палубе большого корабля, а вокруг стояли серые горы тех самых грозных кораблей, что когда-то были здесь. Линкоры.