Глава III. Хотя автомобиль работал не как часы, периодически барахлил один из цилиндров, Мори решил не менять его

Хотя автомобиль работал не как часы, периодически барахлил один из цилиндров, Мори решил не менять его, чтобы избежать ненужной задержки в агентстве, и в одиннадцать часов на следующее утро, расплатившись по счету в отеле, отправился в Эдинбург. Судя по дорожной карте, Маркинч располагался где‑то в пяти милях от Долхейвена на восточном побережье. Видимо, это была небольшая деревушка – по крайней мере, он никогда о такой не слышал, а ограниченное число ее обитателей, несомненно, облегчит поиск.

День обещал быть серым и ветреным, по небу носились тяжелые тучи, но ближе к вечеру, когда Мори добрался до Эдинбурга, сквозь облака прорвалось низкое солнце и осветило через зубчатый вал Эдинбургского замка сады на Принсес‑стрит. Хороший знак, подумал Мори, сворачивая на восточную дорогу, чтобы ехать на Портобелло. Здесь у перекрестка на несколько минут перекрыли движение, чтобы пропустить девичий оркестр волынщиц «Портобелло герлз», маршировавший, как он решил, на какое‑то местное собрание. Он с удовольствием поглазел на симпатичных шотландских девушек, шагавших под мелодию «Северного петуха» в клетчатых юбках, бьющих по ляжкам, и национальных шапочках‑пирожках с ленточками, что развевались, когда из волынок вырывался воздух. Природные богатства Шотландии, сказал он себе с улыбкой, выделив опытным глазом нескольких самых многообещающих маленьких музыкантш. Сзади загудели автомобили, заставив его очнуться от грез. Он поехал дальше, через Масселбург и Ньюбиггинг. Миновав Госфордовскую бухту, он остановился на пустынном пляже и съел сэндвичи, захваченные из отеля в дорогу. И сразу в путь. Море искрилось, резкий ветер блуждал по стриженым лужайкам для гольфа и желтым дюнам, окаймленным острой белесой травой и спутанными клубками ароматных водорослей. Слева, вдали от берега, показался Басс‑Рок,[42]а впереди, со стороны суши, – зеленая вершина Берик‑Ло. Над перемежающимися песками с криком носились чайки. Он ощутил вкус соли в воздухе, полном брызг и песчинок, скрипевших на зубах, и почувствовал себя дома.

Он заранее наметил Долхейвен как удобный перевалочный пункт, но, покружив по городу в поисках отеля, не нашел ничего подходящего. Над неприветливой рыбацкой гаванью теснились низкие, открытые всем ветрам домики из красного песчаника, а их обитатели при виде незнакомца мрачно замыкались в себе. В конце концов он все‑таки нашел дружелюбно настроенного аборигена, который направил его в гостиницу «Прибрежная», отрекомендовав ее самым лучшим образом. Она располагалась в двух милях от города, выше полей для игры в гольф. Мори обнаружил, что гостиница была во всех отношениях выше других, первоклассное заведение, где его радушно встретила хозяйка и провела в отличный номер в передней половине дома.

Приняв душ, он выяснил точный маршрут и после короткой поездки в сторону от моря по извилистым сельским дорогам, обсаженным боярышником, приехал в деревеньку Маркинч, которая, как подсказывал ему внутренний голос, и была его истинной и окончательной целью.

Эта уверенность успокоила ему нервы, пока он медленно катил по единственной пустынной улочке. По обе стороны выстроились беленные известью коттеджи, украшенные вдоль стен все еще цветущими побегами настурции. Вокруг – ни души, только на обочине дремала старая колли, приоткрыв один глаз. Он увидел сельский магазин, объединенный с почтой, затем кузницу, старомодную лавочку с окнами из бутылочного стекла и вывеской «Дамские шляпы», а напротив – небольшой домик, похожий на медпункт, с объявлением на двери: «Благотворительный центр». Где же навести справки? Наверное, все‑таки в магазине с почтой, хотя в этом случае его приезд станет достоянием общественности. В конце улицы он собрался свернуть, когда чуть впереди заметил деревенскую церквушку с примыкавшим к ней домом пастора. Тут его осенило благодаря словам Дональдсона и желанию сохранить в секрете свое прибытие. Он подъехал к церкви, выстроенной в стиле шотландских баронов, с квадратной башенкой вместо шпиля, припарковался напротив, приблизился к домику – небольшому, но вполне приличному строению из серого камня – и потянул латунную ручку звонка.

После долгой паузы дверь открыл сам священник, маленький, болезненный человечек на чрезвычайно коротеньких ножках и с непропорционально большой головой, увенчанной густой седой шевелюрой. Старый черный костюм и потрепанный край пасторского воротничка придавали ему унылый вид, который только усиливало выражение лица. Судя по карандашу в одной руке и исчерканной рукописи в другой, он готовил проповедь, а ему помешали, но держался он вполне вежливо.

– Чем могу помочь, сэр?

– Простите за беспокойство, но я разыскиваю даму по фамилии Эрхарт. – На этот раз новое имя далось ему легче: поначалу он испытывал боль, думая о ней иначе, чем о Мэри Дуглас. – Насколько я знаю, она живет в вашем приходе.

– А, вы, наверное, имеете в виду нашу превосходную медсестру. – Человечек оживился, проявляя готовность помочь. – Она живет над благотворительным центром, который вы только что проехали. Она очень занятая молодая дама, и если ее нет дома, значит, она будет в медпункте с пяти до шести.

– Очень вам признателен, – сказал Мори, удовлетворившись таким ответом. – Вы, очевидно, говорите о дочери моей подруги. Полагаю, ее мать проживает вместе с ней?

– Ее мать? – Священник умолк, внимательно разглядывая незнакомца. – Вы раньше не бывали в наших краях?

– Я был в отъезде много лет.

– Тогда вы не представляете, насколько тяжело она болела.

– Болела?

Священник утвердительно кивнул.

– К сожалению, я должен подготовить вас к печальной новости. Я похоронил мать Кэти на нашем церковном кладбище всего девять месяцев тому назад.

Слова, произнесенные с профессиональным сочувствием, подтвердил церковный колокол, который, словно на похоронах, ударил именно в эту секунду, отбивая время, и надтреснуто зазвенел. Ошибки быть не могло… Конец его поискам, конец всему. Не только разочарование, а настоящее потрясение, должно быть, отразилось на лице Мори, болезненный шок, заставивший кровь отхлынуть от сердца, а его самого привалиться к дверному косяку.

– Зайдите, почтеннейший… присядьте на минуту. Прямо здесь, в вестибюле. – Взяв Мори за руку, священник подвел его к стулу в передней. – Я вижу, новость на вас сильно подействовала.

– Я очень надеялся на встречу с ней, – вздохнул Мори. – Это мой самый дорогой друг.

– И поистине достойная женщина, почтеннейший, среди избранных моей паствы. Не предавайтесь горю, вы встретитесь с ней в будущем.

Обещание будущего не произвело должного эффекта на сраженного вестью незнакомца. Ее больше нет, она ушла, унеся с собой в могилу воспоминания о его неверности. До самого конца он оставался для нее незаживающей раной. И теперь он не сможет искупить вину, не сможет избавиться от ненавистного комплекса – постоянной угрозы его душевному покою, а должен и впредь нести бремя вины. Сломленный горем, разочарованием и нахлынувшей жалостью к самому себе, он услышал, как пастор тараторил, восхваляя покойную.

– И ее дочь, – продолжал он, – живет по тем же высоким принципам, весьма преданная своему делу девушка. Ну а теперь, если вы чуть успокоились, моя жена могла бы предложить вам чашку чаю.

Мори выпрямился и, хотя полностью своими чувствами пока не владел, отклонил предложение – на это здравомыслия у него хватило.

– Спасибо, не стоит беспокоиться.

– В таком случае я уверен, вы хотели бы навестить могилу. Я вас провожу.

Они прошли на кладбище позади церкви. Ему была показана могила с простым кельтским крестом, и священник после короткой паузы, выбирая между сочувствием и любопытством, сказал:

– Полагаю, вы исповедуете нашу веру. Если так, надеюсь, мы увидим вас на воскресной службе. Слово – великий целитель. Вы остановились где‑то поблизости?

– В «Прибрежной», – пробормотал Мори.

– Превосходная гостиница! Мисс Кармайкл, хозяйка, – наш хороший друг. – Убедившись таким образом в благонадежности незнакомца, священник представился с почти жалкой готовностью услужить: – Меня зовут Фодерингей – Мэтью Нокс Фодерингей, бакалавр искусств, к вашим услугам, сэр, если они понадобятся. – Поклонившись, он тактично удалился.

Оставшись в одиночестве, Мори продолжал смотреть на зеленый дерн, длинный прямоугольник которого на отожженном, но все еще слегка приподнятом торфе представлял собой печальные, полные смысла очертания. Там лежало то сладостное тело, которое он ласкал в юности. Именно сладостной и юной он теперь ее представлял – как в тот день на пустоши, когда жаворонок пел над вереском и ручеек журчал, перекатываясь по камушкам русла. Он увидел ее ясно, свежую и сияющую, с ладной фигуркой, рыже‑каштановыми волосами и темными глазами, и молодость, живая молодость билась в каждой ее жилке. Не в силах больше выдержать этого, он облокотился о гранитный памятник и прикрыл защипавшие веки.

Сколько он так простоял, неподвижно и согнувшись, Мори так и не узнал. Его вывел из задумчивости легкий звук шагов по гравийной тропе. Он обернулся, поднял голову и чуть не рухнул. Там, восстав из могилы, перед ним возникла Мэри Дуглас, Мэри, в точности такая, какой он ее знал, какой представлял в мечтах всего секунду назад, и это устрашающее, призрачное видение усугублял прижатый к груди девушки букетик белых цветов. Он попытался крикнуть – и не смог произнести ни звука. Голова его пошла кругом, но он все‑таки понял, что перед ним дочь Мэри, земная копия своей матери.

– Я, наверное, вас напугала. – Девушка подошла к нему, встревожившись. – С вами все в порядке?

– Да, – ответил он, смешавшись. – Мне так стыдно… Я очень глупо повел себя. – Пытаясь найти оправдание, он добавил: – Я был… совершенно не готов… Видите ли…

Она смотрела на него понимающе.

– По дороге сюда мне повстречался наш священник. Так вы были другом моей дорогой мамы?

Он склонил голову, выражая почтительную печаль.

– И всей вашей семьи. Они проявили ко мне большую доброту, когда я был бедным… и бездомным студентом.

Лицо ее выражало сердечность и сочувствие. Стало очевидным, что его горе у могилы не могло не вызвать у нее сильного предрасположения.

– Значит, вы знали Джеймса, моего дедушку?

– Чудесный человек… Я сразу это понял, хотя в то время не отличался особой внимательностью, как всякий юнец.

– А дядюшку Уилли знали? – сочувственно спросила она, еще больше потеплев.

– Мы с Уилли были лучшие друзья, – ответил он с легким вздохом. Внезапное вдохновение подсказало ему необходимость подтвердить подобное заявление. – Мы часто ночевали в одной комнате и, бывало, разговаривали за полночь. Он был прекрасный мальчик.

– Да, – сказала она, – в это я верю.

Оба замолчали, и он все никак не мог заставить себя взглянуть на девушку. Сознание его еще не прояснилось, полностью не приспособилось к этому невероятному повороту событий. Он по‑прежнему сожалел о матери и о всем том, что последовало за ее потерей, тем не менее начал полагать, что дочь, возможно, подарит ему тот шанс, который он искал. Что, если это все‑таки не конец путешествия? С внезапно нахлынувшим волнением он истово ухватился за надежду, но, сделав над собой усилие, изобразил спокойствие.

– Я должен представиться. Меня зовут Мори – Дэвид Мори.

Она не изменилась в лице. А когда девушка пожала протянутую руку, он едва сдержал вздох облегчения. Она не знала ни о нем, ни о его малопоучительной истории. Да и разве могло быть иначе? Мэри ни за что ей не рассказала бы, тайна по‑прежнему хранилась в ее бедном разбитом сердце, теперь остановившемся навсегда, там, внизу, в шести футах под его дорогими туфлями ручной работы.

– А мое имя вы знаете, – застенчиво сказала она, ведь он так и не отпустил ее руку. – Кэти Эрхарт.

Он улыбнулся ей своей самой подкупающей улыбкой, все еще окрашенной, однако, тихой печалью.

– В таком случае, если позволите, на правах старинного друга вашей дорогой мамы и всего вашего семейства я стану звать вас Кэти.

Он произнес это тихо, почти робко, стремясь показать, что с ним она может быть спокойной и не думать о церемониях. Затем, отступив в сторону, сознавая ответственность и терзаясь раскаянием, перебирая все свои пороки и недостатки, все дурные поступки в прошлом, он смотрел, как она ставила принесенные хризантемы в зеленую эмалевую вазу перед кельтским крестом, а затем убирала с дерна опавшую березовую листву.

Она была с непокрытой головой, в темно‑синем, изрядно потертом пальто поверх сестринской униформы более светлого голубого оттенка, и на одной ее туфле, как он заметил, болезненно поморщившись, была заплата, очень аккуратная, но все же настоящая заплата сапожника. Вся эта экономия по мелочам, столь явная опытному пытливому глазу, тронула его душу. Мы все это изменим, сказал он себе с внезапным порывом чувств. Да, его шанс никуда не уплыл, а был здесь, предопределенный самой судьбой, как чувствовал он своим нутром.

– Ну вот! – воскликнула она с доверчивой улыбкой и выпрямилась. – Мы прибрались к субботе. А теперь… – Она застенчиво умолкла, едва осмеливаясь произнести эти слова, но потом все‑таки решилась: – Вы не хотели бы выпить у меня дома чашку крепкого чая?

По кладбищенской тропе они пошли вместе.