Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава 9. За окнами совсем стемнело
За окнами совсем стемнело. Морозная ночь опустилась на город. Луна ледяным блюдцем застыла на черной карте неба. В ее свете снег казался синим. – Ну что, еще по одной? – Давай… Илья и Саня понимали друг друга с полуслова. Им не нужно было много говорить. На маленькой кухне горел соломенный светильник, пахло жареным мясом и солеными огурцами. – Огурцы вкусные, – похвалил Вересов. – Теща делала? – Не… Валька моя. Она насчет всяких солений и варений – мастерица на все руки. И не только. Светильник видишь? Вересов поднял голову, посмотрел. – Ну. – Это она сплела. Из соломы. У нас таких штук полно – из бересты, из трав засушенных, из лозы. Типа икебана. – Хобби, что ли, такое? – поинтересовался Илья. Аксельрод засмеялся. – Профессия у нее такая: фитодизайнер. – Ух ты! Я и не выговорю. Кстати, а где она сама? – В Одинцово уехала, к матери. – Надолго? Саня смешно наморщил лоб и сразу стал похож на себя юного. Точно так же он морщил лоб, когда его вызывали к доске, а он не знал урока. – Не знаю. Заболела теща, одну ее оставлять нельзя. – Чего ж к себе не заберете? – Не хочет, – вздохнул Аксельрод. – Она к своему дому привыкла. Курочки у нее, собачка, кошечка. А у нас тут, сам видишь, четырнадцатый этаж. Вот Валентина и мотается. Ей каждый день приходится ездить из Одинцова в Москву, на работу. – Ты извини, Саня, я никогда не спрашивал… вы с женой ссоритесь? Аксельрод медленно налил в стаканы еще водки. – Бывает. Но редко. – Она не возмущается, что ты постоянно в разъездах, что горы для тебя важнее семьи? – Кто, Валька? – Саня так заразительно хохотал, что Вересов тоже невольно улыбнулся. – Да ты что, брат? Она только рада, когда меня дома нет. Валька же, кроме своего сена, никого и ничего не видит. Усядется какое‑нибудь панно плести, и к ней не подходи. Знаешь, какие слова я слышу от нее чаще всего? – Какие? – «Не мешай!» Теперь настала очередь хохотать Вересову. – А я‑то голову ломаю, какой ты секрет знаешь, что Валентина тебя до сих пор не выгнала? – отсмеявшись, сказал он. – Выгнала! Скажешь тоже… Да она едва замечает, есть я рядом или нет! – Значит, вы друг другу подходите. За это и выпьем? Они выпили и снова налили. – Я у тебя поживу недельку? – вскользь спросил Илья. – Живи, сколько хочешь, братуха. Комнат у нас много, и все пустые. Поместимся. Валентина и Саша Аксельрод жили в огромной четырехкомнатной квартире с высоченными потолками. Раньше это были владения дедушки Аксельрода, доставшиеся в наследство внуку. – А жена не будет против? – Во‑первых, она всю весну и лето проведет в Одинцове, – объяснил Саня. – Во‑вторых, даже если ты ляжешь в постель вместо меня, она это обнаружит только утром. Если вообще обнаружит. – Ты серьезно? – Более чем, – улыбнулся друг. – А твоя семейная лодка, видать, пошла ко дну? – Ага, – кивнул Илья. Он уже изрядно опьянел. – Дала течь и… ко дну! Аминь… Аксельрод больше ни о чем расспрашивать не стал. Он не любил «лезть в душу». – Какие у тебя планы? – перевел он разговор на другую тему. – Не передумал Памир штурмовать? – Не‑а. Дней десять отдохну и начну собираться. – Куда именно? Вересов закрыл глаза и потер лоб. Ни с того ни с сего разболелась голова. – Не решил пока… – неопределенно ответил он. – Кого возьмешь с собой? – Тебя и еще нескольких ребят. – Я их знаю? – Должен знать. Надежные парни… Пойдешь с нами? – Эх, Илюха! Задел ты меня за живое, – вздохнул Аксельрод. – Я ведь на Памире только раз был. С тех пор он мне снится. Закрою глаза и вижу… по всему горизонту, от края до края в солнечном безмолвии громоздятся покрытые снегом хребты… А посередине, как граненый рубин, пылает пик Коммунизма… Я такой красоты в жизни больше не видел. – Так ты пойдешь или нет? – Хочу отказаться, но не могу, – усмехнулся Аксельрод. – Опыта у меня для Памира маловато. Да и снаряжение туда абы какое не подойдет. – Снаряжение есть, – сказал Илья. – И отличные кошки, и закладные титановые крючья, и страховочные веревки, все есть. А опыт, сам знаешь, дело наживное. К тому же мы не покорять вершины едем. Будем тренироваться, отрабатывать навыки. Я двух новичков беру, на «обкатку». – Тогда я точно еду! – решился Аксельрод. – Ты Женьку Голдина помнишь? Его тоже взять надо. Я ему год назад обещал. Саня откинулся на спинку стула и поднял глаза к потолку. – Опоздал, братец. Жека раньше тебя на Памир сиганул. – Как это? – опешил Илья. – Он ведь «сырой» совсем. – «Сырой»! – передразнил друга Аксельрод. – Скажешь тоже… Жека теперь святым заделался. Штурмует вершины духа. – Чего? Вересову показалось, что он ослышался. Женька Голдин, хулиган и забияка, которого то и дело приходилось выкупать и вызволять из ментовки, – святой? – Он того! – покрутил пальцем у виска Аксельрод. – Сбрендил парень. Короче, хана Жеке. Я его маму недавно на Петровско‑Разумовском рынке встретил. Плачет, опухла вся. Совсем, говорит, мой сыночек Женя ума лишился. И так мозгов было не много, а теперь, значит, последние отшибло. Попал Женя в страшную секту… – Что еще за секта? – Она не знает. Приехал, говорит, какой‑то Женин кореш, с которым они вместе в армии служили, и… все. Задурил парню голову всякой белибердой. Просветление, нирвана, высшие силы, летающие тарелки… В общем, клюнул наш Женя. Поехал с этим корешем. – Куда? Зачем? – На Памир. Контактировать с представителями Высшего Разума. – Не хило… – Вот и я говорю. – А что, эти… представители, встречу ему назначили или как? – Черт их разберет! – пожал плечами Аксельрод. – Мамаша Жекина говорит, будто бы кореш рассказал, что на Памире объявился некий гуру. Он‑де разные фокусы показывает и вступает в контакт с инопланетянами. Но одному ему, видать, скучно в горах. Поэтому он решил сколотить компанию. Там у них целая община просветленных. Тусовка, значит. Живут в доме, а в горы ходят молиться. То есть… подожди‑ка, у них это по‑другому называется… Саша задумался, пытаясь вспомнить нужное слово. – Медитировать, что ли? – пришел ему на помощь Вересов. – Во‑во! Медитировать! Правильно. Там у них пещера в горах… как бы особенная. «Точка пересечения миров»… что‑то такое. Там они медитируют и общаются. – С кем? Аксельрод замялся. – Точно не могу сказать. Короче, с кем‑то общаются: то ли с инопланетянами, то ли со святыми, то ли с Высшим Разумом… Запутаешься, ей‑богу! Мамаша Жекина мне столько наговорила… не хотела меня отпускать. Я потом домой прибежал, ног не чувствовал, так замерзли. Мороз был страшенный. – И Голдин клюнул на эти басни? – удивился Вересов. – Так и я не поверил. Пришел домой и давай ему названивать. Думаю, может, его мамаша сбрендила, а не он? Знаешь, с пожилыми людьми такое случается. Маразм и прочее… – Ну? – Никто трубку не брал. – А Лилька его где? – В этом все и дело. Я потом друзьям его стал звонить… разузнавать, что к чему. Оказывается, Лилька его бросила, сбежала с каким‑то иностранцем в Марокко. У парня, вестимо, глубочайшая депрессия. Тут, как назло, этот кореш и подвернулся. Все одно к одному. – Да‑а… Вересов даже забыл про свою Варвару, так его поразил Санин рассказ. Что с людьми творится? – Надо Женьку выручать, – решительно сказал он. – Я друзей в беде бросать не привык. – Что мы можем сделать‑то? Саня налил в стаканы еще водки. Выпили, но это совершенно не помогло. Хмель у обоих как рукой сняло. – Где, ты говоришь, их община? – спросил Илья, заедая водку огурцом. – На Памире… – А точнее? Они позвонили матери Голдина и выяснили, что гуру со своими подопечными обитает где‑то в районе Язгулемского хребта. – Надо ехать. На месте разберемся, – решил Вересов. – В горах народу мало, там каждый новый человек вызывает пристальное внимание. Тем более целая община. Найдем! – То есть, как «найдем»? – Мы же едем тренироваться. Чем Язгулемский хребет хуже других? – А‑а… Ну ты, Илюха, голова! Молодец! Они улеглись спать далеко за полночь. Обоим снились горы – скальные гребни, ледовые склоны, бездонные трещины и клубящиеся над вершинами пепельные облака…
* * *
Ангелина Львовна любила одиночество. Ее не мучили комплексы по этому поводу. Напротив, она сознательно избегала не только мужского общества, но и общества своих подруг. Пустая болтовня была ей скучна, а мужское ухаживание раздражало. Она с удовольствием зарывалась в книги, погружалась в свои размышления. Ее занимали особенности человеческой психики. «Психо», по‑гречески, означает душа. А традиционная медицина упорно эту душу игнорирует. – Нельзя понять дерево, отрицая, что у него есть корни, – любила повторять доктор Закревская. – Нельзя понять человека, отрицая душу. С годами она убедилась, что самые главные тайны на земле начинаются с человека. Именно в его сознании и подсознании можно найти ответы на все вопросы. Естественные науки, не учитывающие этого фактора, постепенно превращаются в набор фиксированных идей. Истина скрыта за таким толстым слоем ходячих заблуждений, что многие отчаялись… Этими мыслями Ангелина иногда делилась с доктором Самойленко. Но тот слишком уклонялся в эзотерические изыски, далеко уводящие его в мир фантазий ума. «Олег, – теряла терпение Закревская. – Ты слишком перегружен информацией. Ты похож на синтезатор, который вместо живой музыки выдает ее суррогат». На что Самойленко обижался и полдня не разговаривал. На большее его не хватало. Он считал Закревскую закостенелой материалисткой, а она его – безнадежным фантазером. Самое смешное, что они оба ошибались. Общаясь с Самойленко, Ангелина смирилась с его витиеватой манерой мыслить. Горячие споры сменились взаимным подтруниванием. А в общем, они прекрасно ладили. – Ангелина! – время от времени взывал Самойленко. – На что ты тратишь свою жизнь? Посмотри вокруг. На тебя еще обращают внимание мужчины. Но это скоро пройдет. И тогда… – Ой, как страшно! – отмахивалась Закревская. – Теперь я ночь спать не буду. Молодость ее прошла за книгами и научными трудами, о чем она нисколько не жалела. Она занималась любимым делом, и ее работа совпадала с ее интересом. – У тебя были романы? – однажды полюбопытствовал Самойленко. – Если их можно так назвать… – скривилась Ангелина Львовна. – Были, да. За мной пытался ухаживать мой научный руководитель, профессор Тишко. Это ужасно! Представь себе семидесятилетнего старика, трясущегося и пускающего слюни при виде молодого тела. Ничего более отвратительного я в жизни не видела. – Мужчина в семьдесят еще далеко не старик, – возражал Олег, потирая бородку. – Смотря какой. Профессор был лысый, тщедушный и весь в морщинах. К тому же он потерял ногу на войне. – Да‑а… с таким женихом не покайфуешь. – Собственно, дело даже не в возрасте, – вздыхала она. – Был и молодой. Но такой зануда… избави Боже! – Неужели зануднее тебя? – Я сейчас вылью чай прямо тебе на голову, – пригрозила Закревская. Самойленко сразу замолчал. Он знал: она вполне способна сделать то, что говорит. Марат Калитин появился в ее жизни как пациент, и ничто не предвещало иного развития событий. Он сравнительно быстро справился со своим комплексом вины по отношению к погибшему товарищу. Обычная служебная история. Марат с товарищем выполняли задание: из машины наблюдали за неким домом. Слежка длилась уже неделю без всяких изменений, и это расхолаживало. Товарищ захотел в туалет, вышел и не вернулся. Через два часа Марат нашел его мертвым в одном из заброшенных полуподвальных помещений. Он не мог простить себе, что не отправился на поиски сразу же, как только почувствовал неладное. С другой стороны, Калитин не имел права покидать пост наблюдения, что бы ни случилось. Долг по отношению к государству столкнулся с долгом по отношению к товарищу, с которым многое связывало: совместная служба, приятельские отношения и простая человеческая симпатия. «Если бы я спохватился раньше… – казнился Марат. – Если бы я подстраховал…» Бесполезные, запоздалые сожаления ужасно его измучили. И только сеансы доктора Закревской помогли выплеснуть, пережить и исчерпать эту боль. Калитин не сразу осознал, что Ангелина Львовна занимает его как женщина. Он был ей благодарен, признателен, только и всего. Но, перестав посещать ее кабинет, он затосковал. С тех пор их отношения постепенно перешли в некую неопределенную стадию взаимной тяги и продолжали развиваться. Никто из них не отдавал себе отчета, что их влечет друг к другу. О любви ни Марат, ни Ангелина Львовна не помышляли. Эта интимная, высшая сфера взаимности ассоциировалась у обоих с совершенно иными вещами. Итак, они вступили на зыбкий, туманный путь… и шли по нему наугад. После беседы с Закревской о «золотом городе» и «плавучих садах» Марат почувствовал себя странно. Он решил позвонить ей, несмотря на позднее время. – Алло, Лина, – сказал он, ощущая внутреннее тепло от одних только звуков ее голоса. – Я тебя не разбудил? – Ты же знаешь, я раньше двенадцати не ложусь… – Можешь ответить на один вопрос? – Попробую. – Почему тебя вдруг заинтересовали американские индейцы? – Я, кажется, объясняла… ну ладно. Захотелось иметь больше реальности о том, что рассказывают мои пациенты. – Помнишь наш разговор о «золотом городе»? – Конечно, помню. Ты мне очень помог. Теперь я по крайней мере знаю, в каком направлении думать. – Зато я потерял ориентиры… Ангелина Львовна промолчала. Она ждала продолжения. – Чего молчишь? – напряженно спросил Калитин. – Жду, чтобы ты выразился яснее. На тебя произвела впечатление тема? – В общем, да. И это сбивает меня с толку. Похоже, я впадаю в детство. Есть у вас в психотерапии такой диагноз? – Не важно. Опиши симптомы, – усмехнулась она. – Понимаешь, на меня нахлынули воспоминания. Я перечитал массу литературы об инках, но это было давно. Много лет я вообще не думал о них. А теперь… мое воображение переполняют видения… то есть я не знаю… разворачиваются целые картины незнакомой мне жизни. Наверное, так писатели создают свои книги. – Тебя беспокоят картины из жизни инков? – Я бы даже не назвал это картинами. Просто передо мной открылось что‑то невероятное… – Ты чрезмерно впечатлителен, Марат. – Не говори ерунду. Я настолько зациклился на этом, что пару раз чудом не проехал на красный… хоть за руль не садись. – Хорошо. Есть один верный способ освободить свое внимание. – Какой? – Просто записывай все мысли, которые тебя одолевают. Переноси свои видения на бумагу. Потом дашь записи мне. Вместе мы разберемся, что на тебя так повлияло. – Просто садиться и писать? Думаешь, поможет? – Видишь ли, когда ты описываешь воображаемые картины, они переходят в иную плоскость. Грубо говоря, из твоего внутреннего мира перемещаются в мир внешний, тот, что существует наяву. Таким образом… – Я понял, – перебил ее Марат. – Спасибо. Пойду писать. Она засмеялась. – Ты еще Хаггарда переплюнешь. Генри Райдер Хаггард был английским писателем, автором романа «Дочь Монтесумы». – Издеваешься? – рассердился Марат. – Учти, тебе придется быть первым читателем и критиком моих сочинений. Вернее, видений. Или нет… Тьфу, запутался! Ладно, благодарю за совет. Пока… – Пока. Ангелина Львовна положила трубку и совершенно некстати вспомнила происшествие на работе. Утром какие‑то хулиганы разбили окно в ее кабинете. Стекло рассыпалось полностью, и с улицы ворвался ледяной ветер со снегом. Через минуту вбежал Самойленко с паническим выражением лица. «Что за шум?» Увидев разбитое окно, он подпрыгнул от возмущения и завопил: «Немедленно вызывай полицию! Эти подонки совсем распоясались! Посреди бела дня кидают камни в окна. Безобразие!» «Успокойся, – вставая из‑за стола и стряхивая мелкие осколки, сказала Закревская. – По‑моему, стекольщик будет более полезен». «Ты что, собираешься оставить это безнаказанным?» «Послушай, в городе чуть ли не каждый день случаются убийства. Неужели полиция будет искать хулиганов, кидающихся камнями в окна?» «Смотря в чьи окна», – запальчиво возразил Самойленко. «Ах, ну конечно! Окна великих психотерапевтов всех времен и народов обладают особым статусом! – засмеялась Ангелина Львовна. – Давай‑ка, звони стекольщику. Нечего зря время терять». Стекольщик оказался чрезвычайно занятым человеком и обещал прийти только к вечеру. «Олег, – не терпящим возражения тоном заявила Закревская. – Тебе придется уступить мне свой кабинет на пару часов. Сейчас придет Ревин, его сеанс я отменить не могу…» «Слушаю и повинуюсь, – поклонился Самойленко. – Отказать даме? Ни за что! Ладно, пользуйся. У меня как раз два свободных часа в запасе». Он проводил Ангелину Львовну в свой кабинет, и вовремя. Буквально через минуту у офиса затормозил черный «джип» Ревина. «Почему мы здесь?» – нервно поинтересовался бизнесмен, оглядывая новое помещение. «По техническим причинам. Кто‑то разбил окно», – объяснила Закревская. Сеанс с Даниилом Петровичем получился сумбурным. «Магический» шар, который Самойленко водрузил на самое видное место, постоянно отвлекал Ревина. Ангелина Львовна и сама невольно стала бросать на него взгляды. Она готова была поклясться, что с появлением Ревина шар медленно наполнился изнутри золотым светом. «Это игра солнечных лучей», – сказала она себе. С уходом Ревина шар потух. Но и небо за окном подернулось тучами. Закревская взяла шар в руки и долго его рассматривала. Ничего особенного. Обыкновенный круглый прозрачный предмет…
|