Глава 4. – Эй, Мельникова, помогай, чего рот раскрыла?

– Эй, Мельникова, помогай, чего рот раскрыла?

Зычный голос принадлежал Глафире – старшей по костюмам и прочему киношному инвентарю. Когда Лариса, на школьный манер, назвала ее завхозом, Глафира страшно обиделась.

– Ты кто? – возмутилась она. – Новенькая, что ли?

– Ага.

– Сразу видно! Я, милая, никакой не завхоз. Я – администратор.

– Извините, – растерялась Мельникова.

– Ладно, – смягчилась администраторша. – Будешь при мне. На подхвате.

Вещей и вещиц, которыми ведала Глафира, было столько, что новая сотрудница запуталась в них. Многие предметы и технику Лариса вообще видела впервые. Они с Глафирой занимались тем, что упаковывали разнокалиберную утварь в большие деревянные ящики, помеченные жирным черным клеймом – «Дебют».

Работа была не тяжелая, только очень суматошная. Все бегали, кричали, ругались, искали то одно, то другое, беспрерывно что‑то выясняли и уточняли. К концу дня Мельниковой казалось, что она немного оглохла, а перед ее глазами мелькали разноцветные круги. Киностудия уже не представлялась Ларисе сонным царством, как при первом посещении. Наоборот, жизнь здесь кипела и бурлила.

Через неделю Глафира подошла к ней с ведомостью.

– Получи аванс и распишись вот здесь.

– Ой! – обрадовалась Лариса. – А мне положено?

Деньги оказались как нельзя кстати. Об уплате долга конечно же речь не шла, но хоть на питании не придется экономить.

– Чудеса! – удивился Мельников, когда Лариса, усталая и счастливая, пришла домой с полной сумкой продуктов. – Неужели заплатили?

– Как видишь.

Прошли еще две недели, и Глафира предложила Ларисе командировку.

– Ты не пугайся. Это недалеко, – сказала она. – В Геленджик. Там какой‑то эпизод снимать будут. Поедешь?

– Не знаю. С мужем хочу посоветоваться.

Мельников не пришел в восторг от перспективы на десять дней остаться одному, но… подумал и согласился, что ехать надо. Тем более за поездку обещали заплатить по двойному тарифу.

В Геленджике выпавший снег сразу таял, с моря дули влажные ветры, а сахарные вершины гор напоминали Ларисе сказочные картинки. Она бродила по мокрой прибрежной гальке и слушала прибой. Работы было немного – приносить на съемочную площадку горячие обеды, выдавать и приводить в порядок костюмы, убирать инвентарь.

Мельникова никогда не видела моря зимой. Впрочем, она его и летом‑то видела всего один раз, когда они с Володей ездили дикарями в Крым.

Время съемок пролетело быстро. Москва встретила путешественников густой метелью и холодом, от которого все успели отвыкнуть. Ларисе бросилось в глаза, что муж осунулся и похудел, пока ее не было.

– Соскучился? – спросила она, входя в знакомый теплый уют комнаты.

– А ты нет? Понравилось гулять?

Володя ревниво оглядывал ее фигурку в синем трикотажном костюме, купленном на новую зарплату.

– Я не гуляла, а работала, – мягко возразила жена. – Вот деньги.

Она постепенно привыкала к работе на киностудии, и даже командировки уже не пугали ее. Ничего страшного в них не было – обычная рутина: принеси – унеси, подай – возьми, найди, убери, сбегай, позови, сложи. Вот и весь нехитрый перечень обязанностей. Наблюдать за съемками оказалось не так интересно, как она думала. Дубли повторялись по нескольку раз, один эпизод совершенно не вязался с другим, актеры нервничали, режиссер срывал голос, операторы требовали что‑то свое. Каждый качал права, и никто никого не слушал. Утешала в этой ситуации зарплата, которую платили исправно.

Мельниковы успокоились. Они отдали часть долга за квартиру, послали немного денег бабушке в деревню, где гостила их дочка, купили новый телевизор и подержанный ноутбук. Жизнь налаживалась.

– Слушай, Лорка, ты хоть расскажи, как кино снимается! – просил Владимир.

Ему было скучно сидеть одному в четырех стенах, пока жена пропадала на работе.

– Да так и снимается, – вздыхала Лариса. – Обыкновенно. Все ругаются, кричат, суетятся, а потом… все получается.

– Что за фильм? О чем? Мельникова пожимала плечами.

– Вроде про любовь… и про спортсменов каких‑то. Про горы. Я толком не знаю.

– Как это? Тебе разве не интересно?

– Не‑а, – лениво отвечала Лариса. – Не интересно. Наверное, Глафира права: я не создана для кинематографа. Это особый мир, который подходит далеко не каждому.

– Неужели тебе не хотелось быть актрисой, играть разные роли?

– В детстве, может, и хотелось, а с возрастом прошло. Думаешь, приятно, когда на тебя все пялятся?

– Что здесь такого?

– Вот представь, тебе надо плакать или в любви объясняться при всех. Или целоваться? Ты бы смог?

Мельников долго думал, но так и не нашел, что ответить.

– Я бы не смогла, – сказала за него Лариса. – Мне стыдно. Как это люди могут самое сокровенное выставлять напоказ?

– Привыкли, наверное…

– Разве к такому можно привыкнуть?

– Люди ко всему привыкают, – философски рассудил Владимир.

– Ну да… – согласилась Лариса.

После этих разговоров у нее почему‑то портилось настроение. Работа на киностудии «Дебют» вызывала непонятное беспокойство. Гораздо комфортнее Мельникова чувствовала себя в школе, где ей все было мило и знакомо.

– Вот рассчитаемся с долгами, и снова буду преподавать свою биологию.

Владимир кивал головой. Ему тоже не по душе пришлась новая работа Ларисы. Но… человек предполагает, а Бог располагает.

– Я скоро снова в командировку уеду, – однажды сказала Лариса.

– Надолго?

– Кажется, да. И надолго, и далеко.

– Куда, если не секрет?

– Точно не знаю пока. Ходят слухи, что снова в горы. Только на этот раз в другое место. На Памир, кажется.

– На Памир? – удивился Мельников. – В такую даль? Что ваша киностудия забыла на Памире?

Ларису саму интересовал этот вопрос. Единственный человек, с которым она тесно сошлась на новой работе, была Глафира. Но суровая администраторша хранила молчание. Мельникова все ходила вокруг да около, намекала так и сяк на предстоящую поездку, но тщетно. Глафира как воды в рот набрала.

Тем временем съемочная группа усиленно готовилась к работе в горных условиях. Лариса понимала это по характеру инвентаря, который они с Глафирой упаковывали все в те же деревянные ящики с клеймом «Дебют».

Сборы скорее напоминали подготовку группы альпинистов к штурму горного хребта, чем к съемкам фильма: подвозились и укладывались палатки, бухты капроновых веревок, скальные крючья, карабины, примусы, сахар и сухари в тюках, банки со сгущенным молоком и тушенкой, медикаменты и многое другое.

– А что за эпизоды будут сниматься? – в очередной раз спросила Лариса, уже не ожидая ответа.

Но администраторша вдруг сменила гнев на милость: ее лицо смягчилось, губы тронула легкая улыбка, а монументальная грудь взволнованно колыхнулась. Она доверительно наклонилась к помощнице и прошептала:

– «Взрыв в туннеле»…

– Что? – не расслышала Мельникова. – Где взрыв? Какой?

– Да не «какой», а фильм так будет называться – «Взрыв в туннеле»! Про катастрофу!

– Как интересно! – преувеличенно восхитилась Лариса.

– Я сама только вчера узнала. У нас насчет болтовни строго. Начальство не любит, чтобы работники обсуждали творческий процесс.

– Почему? Ведь…

– Это дело художественного совета, – перебила администраторша. – У нас на киностудии все они решают.

Лариса согласно кивнула, хотя подобная секретность удивила и сильнее раззадорила ее любопытство.

– Глафира, миленькая, – взмолилась она. – Расскажите еще что‑нибудь!

– Ну… меня особо тоже никто в тонкости не посвящает. Так… что случайно услышу, о чем сама догадаюсь… Вот, давеча актеры обсуждали, что Чаров нанял группу каскадеров: среди них есть и пиротехники, и альпинисты бывшие, и даже один циркач.

– Циркач‑то зачем? Пышная дама пожала плечами.

– Разве я знаю, что режиссер замыслил? Ему такое может в голову взбрести, что нарочно не придумаешь. Наверное, супертрюки какие‑нибудь будет снимать.

– Мы тоже поедем? – поинтересовалась Лариса.

– Обязательно. На этот раз без нас никак не обойдутся. Во‑первых, добираться далеко, а во‑вторых, уж больно барахла всякого много. А в нем только я одна быстро разобраться могу. С твоей помощью…

– Мы на поезде поедем? – не унималась Мельникова. – Я самолетов ужасно боюсь.

– Туда на поезде неделю пилить придется, так что предстоит тебе, дорогуша, опасный перелет, – захохотала Глафира, увидев, как вытянулось и побледнело лицо помощницы. – Не дрейфь, я уже не первый раз летаю и до сих пор жива.

– Утешили… Куда лететь – то?

– На Памир. Кажется, в Таджикистан. С географией у меня в школе не сложилось, – вздохнула администраторша. – Ну, ничего, посмотрим на карте. Может, и на вертолете лететь придется.

Лариса решила держаться поближе к группе каскадеров и слушать все, о чем они между собой говорят. Авось удастся разузнать побольше.

Грубые, шумные мужики с обветренными лицами не вызвали у нее особого восторга. Они болтали о каких‑то ледниковых речках, перевале Акташ, о долине Западного Пшарта и загадочном «снежном человеке», который якобы обитал там. Этого «снежного человека» они называли голуб‑яван…

* * *

Утром Ангелину Львовну разбудил телефонный звонок Самойленко.

– У меня для тебя сюрприз! – возбужденно‑радостным тоном сообщил он.

– Олег, ты хоть иногда, для разнообразия, смотришь на часы?

– А что такое? – ничуть не смутившись, спросил психотерапевт.

Его трудно было сбить с толку, особенно когда им овладевала очередная «мания», – так доктор Закревская называла его увлечения.

– Позволь напомнить тебе, что за окнами – тьма‑тьмущая, а на часах – всего лишь семь утра.

– Ой, я тебя прошу, не будь такой закоренелой материалисткой, – напирал Самойленко. – Что значит время для свободы духа, который парит…

– Олег! – потеряла терпение Ангелина Львовна. – Поздравляю. Тебе еще до рассвета удалось вывести меня из спокойного состояния. Так что берегись! Я приду на работу страшно злая, и ты не получишь кофе.

– Ерунда. Когда ты увидишь, что я принес, ахнешь! Жду тебя в офисе…

Закревская обреченно вздохнула, встала с постели и поплелась в ванную. Все равно заснуть уже не удастся. Она приняла душ, и через десять минут остатки сна улетучились.

Сегодня у нее трудный день: придут три пациента, среди которых бизнесмен Ревин. Почему‑то сеансы с ним давались Ангелине тяжелее всего. Ревин блуждал вокруг да около, не раскрывая истинных причин своего душевного недомогания. А то, что недомогание присутствует, Закревская поняла еще во время первой беседы. Скорее всего, болезненные переживания, наложившие отпечаток на психику, связаны с альпинистским прошлым бизнесмена.

Размышляя, как правильно построить диалог с Даниилом Петровичем, она поставила чайник и принялась готовить себе завтрак. Еда по утрам составляла часть ее повседневного ритуала, который нарушался крайне редко и исключительно по серьезному поводу. Выбирая между овсянкой и бутербродом, Ангелина остановилась на последнем. Большой кусок хлеба она густо намазала майонезом, положила сверху два листа зеленого салата, толстый ломоть ветчины и пластинку сыра.

– Ну, теперь можно наливать кофе, – пробормотала Закревская, откусывая от бутерброда и на ходу жуя. – Олег бы завопил от возмущения, увидев, какое варварское у меня питание.

Самойленко время от времени проповедовал здоровый образ жизни, ел только проросшую пшеницу и ужасался, что ему никак не удается приобщить к этому Ангелину Львовну.

«Ты не понимаешь! – с пафосом вещал он, поднимая вверх указательный палец и закатывая глаза. – Тело нуждается в очищении от скверны не меньше, чем душа!»

Ангелина кивала, соглашалась и… продолжала поедать колбасу, сливочное масло, копченья, соленья и сладости. Причем это ничуть не вредило ее завидному здоровью, тогда как Олег Иванович то и дело маялся желудком, печенью и общим расстройством пищеварения.

Уже сидя в набитом пассажирами вагоне метро, Закревская вспомнила об обещанном сюрпризе.

«Что у него за очередной бзик? – думала она, перебирая в уме варианты. – Не дай бог, опять монаха какого‑нибудь блаженного притащил! Или бабку‑ворожею…»

Однажды во время приступа «религиозного экстаза» Самойленко пригласил в офис братьев‑отшельников из сомнительной староверческой общины. Они исчеркали стены подозрительными иероглифами и двое суток «изгоняли сатану», наводя на пациентов ужас своими черными хламидами, гнусавым пением и неистово горящими глазами. После вышеописанной процедуры в помещении долго пахло ладаном, свечами, паленой шерстью, а весь пол был укапан воском. Приходящая уборщица ругалась на чем свет стоит, соскабливая с линолеума липкие пятна.

– Станция «Белорусская», – произнес мелодичный голос, возвращая Ангелину Львовну из неприятных воспоминаний в будничное настоящее.

Поток людей устремился к выходу в город. У цветочного киоска сонный милиционер заигрывал с дородной продавщицей, которая выставляла товар. Из черноты туннелей тянуло сырыми затхлыми сквозняками.

Госпожа Закревская вышла из подземки и сразу попала в густую снежную круговерть. Огромные снежинки летели в лицо и на воротник, превращая прохожих в призрачных Сайта‑Клаусов. Издалека, сквозь снежную пелену был виден свет в окнах кабинета Самойленко.

К счастью, на сей раз обошлось: никаких посторонних личностей в офисе не оказалось.

– Пришла все‑таки пораньше! – восторженно закричал Олег, встречая ее и помогая раздеться. – Ухты, сколько снега. Подожди, я вытряхну…

Он вышел на порог и встряхнул Ангелинину дубленку.

– Вешай сюда, к печке.

В холле уютно гудела газовая печь, пахло свежезаваренным чаем. На стеклянном столике стояла открытая коробка конфет.

– По какому поводу угощение? – удивилась Закревская, бросая жадный взгляд на конфеты. Она обожала шоколад.

– Сейчас узнаешь, – торжественно заявил коллега, потирая свою бородку, что являлось у него признаком величайшего удовлетворения. – Закрой глаза.

– Ой, Олег, только без этого! – взмолилась Ангелина. – Давай, не томи, показывай.

– Ну, ладно, – смилостивился он. – Идем. Он взял ее под локоть, увлекая в свой кабинет.

Там, на середине письменного стола, красовался прозрачный шар размером с небольшой мяч.

– Что это?

Закревская протянула руку, но доктор Самойленко дернулся и закричал:

– Не трогай! Не прикасайся!

– Ты что, Олег? – возмутилась она. – Белены объелся? Пусти, рукав порвешь.

Тот смутился, поспешно отпуская рукав ее костюма.

– Извини…

– Взбесился совсем?

Вежливая и безукоризненно корректная с пациентами – в общении с хорошо знакомыми людьми Закревская не стеснялась в выражениях и вполне могла отпустить крепкое словцо. Самойленко знал эту ее черту и не обижался.

– Понимаешь… – начал оправдываться он. – Магическую вещь нельзя просто так трогать руками. Мне один клиент привез эту штуковину из Японии. Я его просил.

– Ты объяснишь наконец, что это?

Психотерапевт принял эффектную позу и заявил:

– Думаю, мы видим перед собой настоящий… совершенно подлинный гадальный шар. Их делали в Японии пять тысяч лет назад из естественных, то есть натуральных, природных кристаллов кварца. Представляешь?

– С трудом, – вздохнула Ангелина Львовна. Похоже, у Самойленко очередной бзик. – И зачем тебе этот шар? Ты же врач, а не бабка‑вещунья! Насмотрелся по телику про экстрасенсов, и крыша поехала? Да?

– Какая ты, Ангелина, прозаическая женщина. Просто жуть берет. Ты… калькулятор, а не человек.

– Спаси‑и‑ибо, – засмеялась Закревская. – Уважил. Ты, Олежек, признанный мастер изысканных комплиментов. Вот чего у тебя не отнимешь, так это умения доставить даме удовольствие. Любой поэт умер бы от зависти, услышь он твои речи.

– Ты лучше посмотри на это чудо! – воздевая руки к потолку, нараспев затянул Самойленко. – Какая прозрачность, какое дивное преломление света! Какая необъятная глубина! Шар живой. Он дышит, существует. Разве ты не чувствуешь? В его кристаллической бездне можно прочесть не только прошлое, но и будущее…

– Серьезно? – подняла брови Ангелина. – Ты не шутишь?

– Не веришь? – обиделся коллега. – Напрасно. Все вы, скептики, рано или поздно убедитесь, что в мире существуют не только стетоскопы, градусники и таблетки. Есть нечто неизмеримо большее, непостижимое разумом, сверхъестественное! А вы, вы…

– Давай выпьем, Олег, – перебила его взволнованную тираду Закревская.

Она знала: если вовремя не остановить этот бурный словесный поток, то он унесет Самойленко в такие запредельные дали, что ни у кого не хватит терпения слушать подобную белиберду.

– У тебя есть? – мгновенно переключился он. – Что? Коньяк, водка?

– Я имела в виду чай.

– Пф‑ф‑ф… – разочарованно фыркнул доктор.

– По‑моему, ты и так… навеселе.

Самойленко не стал спорить. Он действительно чувствовал некую эйфорическую приподнятость, и сомнения, высказанные Закревской, не могли остудить его. Она просто не понимает. Женщина! Что с нее взять? Житейский приземленный ум, трезвый расчет. Ангелина – хороший специалист, но интеллект у нее слабенький. Никакого полета фантазии, никаких прозрений. Она ученый сухарь, скучна и правильна, как таблица умножения. Слишком логична, слишком благоразумна. Истинный же гений всегда немного безумен!..

– Эх, Закревская! – преувеличенно сокрушался он. – Не быть тебе ни Платоном, ни Ньютоном. А тем более Аристотелем. И до знаменитой Ванги тебе далеко.

– Я и не претендую. Меня вполне устраивает то, что есть. Мы будем чай пить или нет?

За чаем Ангелина Львовна поглощала конфету за конфетой, вызвав настоящий ужас на лице своего коллеги.

– Как можно есть столько сладкого? Ты же доктор! Зачем ты столько лет изучала физиологию организма? – не выдержал Самойленко.

– Чтобы безжалостно губить его, – парировала она, запивая чаем следующую конфету. – Зачем же еще?

– Вот так всегда. Не могу понять, шутишь ты или говоришь серьезно.

– Ах, Олег, посмотри лучше на себя. Зачем ты приволок в офис какой‑то шар? Это же кабинет врача, а не приемная шарлатана. Хочешь строить из себя Калиостро, бросай медицину.

– Почему шарлатана? – возмутился Самойленко. – Если у человека нестандартный взгляд на вещи, так он сразу и шарлатан? У меня просто особый подход к вопросу…

Ангелина Львовна всплеснула руками.

– Надеюсь, ты хоть воду не собираешься заряжать космической энергией? Чтобы потом продавать пациентам в качестве лекарства от всех болезней?

Коллега отрицательно помотал головой, потом призадумался.

– А что? Неплохая мысль…

– Господи! – Закревская отодвинула чашку и встала. – Я, пожалуй, пойду. Почитаю что‑нибудь. Сегодня ко мне придет Ревин.

– Иди‑иди, зануда. Раз тебе не понравился чудный, таинственный шар… у тебя точно проблемы.

– Угу, – согласилась она. – Безусловно. Ты действительно собираешься использовать шар во время сеансов?

– Ничего подобного я делать не буду, ваше королевское величество! – дурашливо кланяясь, заявил Самойленко. – Зачем? Достаточно, чтобы шар просто находился в моем кабинете. Народ нынче дуреет от всякой там магии и… прочего. Вот увидишь, клиенты ко мне валом повалят. Думаешь, им хочется глотать таблетки? Да они готовы поверить во что угодно, хоть в черта, лишь бы им полегчало!

– Теперь ясно, почему от тебя уже вторая жена убежала.

Доктор Закревская, держась прямо и громко стуча каблуками, удалилась. А Олег Иванович, затаив дыхание, обошел стол, не отрывая взгляда от шара. В его прозрачной глубине происходило какое – то неуловимое, текучее движение…