Глава 22 О гибели Дориата

Как завершилась история Турина Турамбара; но Моргот не дремал и не уставал творить лихо, и его счета с родом Хадора еще не были сведены. Злоба его против этого рода была неутолима, хотя Хурин находился в его власти, а Морвен, обезумев от горя, бродила в дебрях. Горька была доля Хурина, ибо все, что узнавал Моргот о своих лиходейских свершениях, становилось известным и Хурину; только ложь мешалась с правдой, а все доброе скрывалось либо искажалось. Любыми путями Моргот старался очернить то, что свершили Тингол и Мелиан, ибо ненавидел их и боялся. Потому когда он решил, что время пришло, то освободил Хурина из оков, дозволив ему идти куда пожелает; Моргот утверждал, что им движет жалость к поверженному врагу, но лгал, ибо целью его было заставить Хурина ненавидеть людей и эльфов еще сильнее. Хотя Хурин не доверял словам Моргота, зная доподлинно, что тот не ведает жалости, он принял свободу и ушел в горе, усугубленном речами Черного Властелина: как раз исполнился год со дня смерти его сына Турина. Двадцать восемь лет был Хурин пленником в Ангбанде, и вид его стал суров и мрачен. У него были длинные седые волосы и борода, но держался он прямо, лишь опирался на черный посох — и был опоясан мечом. Так пришел он в Хитлум, и услыхали вожаки смуглолицых предателей, что через пески Анфауглита прошел конный отряд черных солдат из Ангбанда и что с ними шел старик, окруженный большим почетом. Посему смуглолицые не схватили Хурина, но позволили ему беспрепятственно бродить в тех краях, и поступили мудро, ибо уцелевшие соплеменники Хурина избегали его, сочтя, что он пришел из Ангбанда другом и союзником Моргота.

Так освобождение наполнило сердце Хурина еще большей горечью. Он покинул Хитлум и поднялся в горы. Там узрел он вдалеке, меж туч, вершины Криссаэгрима и вспомнил Тургона, и возжелал вернуться в потаенное королевство Гондолин. И вот спустился он с Эред–Ветрин, не ведая, что за каждым его шагом следят Морготовы твари; переправясь бродом Бритиах, что на Сирионе, пришел он в Димбар и очутился у мрачного подножья Эккориата. Весь этот край был холоден и пуст; и безнадежно озирался Хурин, стоя у огромного каменного водопада, под отвесной скальной стеной; не знал он, что только это и осталось от древней Дороги Спасения: Иссохшая Река была перекрыта, а сводчатые врата обрушены. Тогда Хурин взглянул в серое небо, надеясь, что снова, как некогда в юности, узрит там орлов, но увидал лишь тени, гонимые ветром с востока, и тучи, клубящиеся вокруг недоступных пиков; и услыхал лишь свист и шипение ветра среди камней.

Однако великие орлы были сейчас настороже и отлично разглядели далеко внизу Хурина, затерявшегося в сумеречной дымке; и сам Торондор немедля отнес эту весть Тургону, ибо счел ее важной. Тургон же молвил:

— Неужто Моргот спит? Вы обознались.

— О нет, — возразил Торондор. — Если б Орлы Манвэ могли так ошибаться, давно бы уже, о король, тайна твоя была бы раскрыта.

— Значит, речи твои сулят лихо, — отвечал Тургон, — ибо это может означать лишь одно. Даже Хурин Талион склонился пред волей Моргота. Сердце мое закрыто.

Торондор удалился, а Тургон долго сидел задумавшись, и смутился он, припомнив деяния Хурина из Дор–Ломина; сердце его открылось, и он послал к орлам с просьбой сыскать Хурина и, буде возможно, принести его в Гондолин. Но было поздно, и никогда больше не увидели они его, при свете ли дня, во тьме ли.

Ибо Хурин стоял в отчаянье пред безмолвными скалами Эккориата, и заходящее солнце, пробившись сквозь тучи, окрасило алым его седые волосы. Тогда он громко закричал, не боясь, что его услышат, и проклял безжалостный край; и вот, встав на краю пропасти, воззвал он громко, глядя туда, где был Гондолин: «Тургон, о Тургон, припомни Топи Серех! О Тургон, неужто не слышишь ты меня в потаенных своих чертогах?» Но ни звука не раздалось в ответ, лишь ветер свистел в иссохших травах. «Вот так же свистел он тогда на рассвете в топях!» — молвил Хурин, и в этот миг солнце село за Теневым Хребтом, тьма объяла его, ветер стих, и безмолвны стали пустынные земли.

Были, однако, уши, что слышали слова Хурина, и вскоре весть о том дошла на север, к Черному Трону; и усмехнулся Моргот, ибо знал теперь достоверно, где находятся владения Тургона, хотя ни один его соглядатай не смог до сих пор, благодаря орлам, пробраться в край за Окружные Горы. Таково было первое лихо, причиненное освобождением Хурина.

Когда опустилась тьма, Хурин сошел со скалы и забылся тяжелым, горьким сном. Но во сне услыхал он рыдания Морвен и голос ее, звавший его по имени; и показалось Хурину, что голос исходит из Бретила. С наступлением дня пробудился он, встал и двинулся назад, к Бритиаху; и, пройдя по краю Бретила, к ночи пришел к Перекрестью Тейглина. Ночные стражи видели его, но ужас овладел ими, ибо решили они, что видят призрак из древнего кургана, что бродит, окутанный тьмой; посему Хурина не задержали, и он пришел наконец туда, где сожгли Глаурунга, и увидел высокий камень, стоявший на краю Кабед Наэрамарта.

Хурин, однако, не смотрел на камень, ибо хорошо знал, что там выбито; и увидел он, что не один здесь. В тени камня, склоня голову на колени, сидела женщина; и в то время, как Хурин молча стоял над нею, она отбросила капюшон и открыла лицо. Была она седой и старой, но внезапно взгляд ее встретился со взглядом Хурина, и он узнал ее; ибо хоть глаза ее были безумны и полны страха, в них все еще сиял свет, за который в былые годы ее называли Эледвен — самой прекрасной и гордой среди смертных женщин старых времен.

— Наконец ты пришел, — молвила она. — Я слишком долго ждала.

— Путь был темен, — отвечал он. — Я пришел, когда смог.

— Слишком поздно, — сказала Морвен. — Они погибли.

— Знаю, — сказал он. — Но ты жива.

— Жизнь моя на исходе, — молвила Морвен. — Уйдет солнце, уйду и я. Времени осталось мало, поведай же мне — как отыскала она его?

Хурин, однако, ничего не ответил ей, и так они сидели у камня и более не произнесли ни слова; когда же зашло солнце, Морвен вздохнула, сжала его руку и замерла, и Хурин понял, что она мертва. Он взглянул на нее в сумерках, и ему почудилось, что следы горя и тяжких лишений исчезли с ее лица. «Она ушла непобежденной», — молвил Хурин, закрыл ей глаза и сидел при ней, неподвижный, пока опускалась ночь. Ревели воды в теснине Кабед Наэрамарта, но он ничего не слышал и не ощущал, ибо сердце в нем окаменело. Но налетел ледяной ветер и швырнул в лицо обжигающим дождем; пробудился Хурин, и гнев черной тучей поднялся в нем, затмевая разум, так что лишь одного желал он ныне — отомстить за беды свои и своих родных; обвинял же он в горе своем всех, кто когда–либо имел с ним дело. Встал он и сделал для Морвен могилу над Кабед Наэрамартом, с западной стороны камня; на камне же он высек следующие слова: «Здесь лежит также Морвен Эледвен».

Говорят, что Глирхуин, арфист и провидец из Бретила, сложил песню, в которой поется, что Камень Горести никогда не будет осквернен Морготом и не будет опрокинут, даже если море покроет всю землю; так и случилось позднее, и Тол–Морвен все еще стоит вдали от новых берегов, что были сотворены в дни гнева валаров. Но Хурина там нет, ибо судьба вела его дальше, а Тень следовала за ним по пятам.

Хурин переправился через Тейглин и пошел на юг по древнему тракту, что вел в Нарготронд; далеко на востоке зрел он вершину Эмон–Руд и знал, что произошло там. Вскоре достиг он берега Нарога и перебрался через бурную реку по камням обрушенного моста, как незадолго до него Маблунг из Дориата; и вот он, опираясь на посох, стоял перед разбитыми Вратами Фелагунда.

Надо сказать, что после ухода Глаурунга карлик Мим пришел в Нарготронд и пробрался в разоренные чертоги; он завладел ими и сидел там, перебирая золото и драгоценности, просеивая их сквозь пальцы, ибо никто не пришел бы сюда ограбить его — из страха перед духом Глаурунга и самой его памятью. Но вот некто явился и встал у порога. Вышел Мим и спросил, что ему надобно. Хурин же молвил:

— Кто ты, что не дозволяешь мне войти в дом Финрода Фелагунда?

И отвечал карлик:

— Я — Мим. Прежде чем горделивцы заявились сюда из–за Моря, гномы обитали в чертогах Нулуккиздина. Я лишь вернул себе то, что и так мое; ибо я последний из моего племени.

— Недолго же будешь ты наслаждаться своим наследством, ибо я — Хурин, сын Галдора, вернувшийся из Ангбанда, а сыном моим был Турин Турамбар, которого ты, быть может, еще не забыл; именно он убил дракона Глаурунга, разорившего чертоги, где ты ныне сидишь; и не думай, что неведомо мне, кто предал Драконий Шлем Дор–Ломина.

Тогда Мим в великом страхе начал молить Хурина, дабы тот взял все, что ни пожелает, только бы сохранил ему жизнь; но Хурин не внял его мольбам и убил его пред вратами Нарготронда. Затем он вошел в мрачное место, где, рассыпанные по полу, в разоре и мраке лежали сокровища Валинора; и говорят, что, когда Хурин покинул развалины Нарготронда и вновь оказался под открытым небом, из всех несметных сокровищ он нес с собой лишь одно.

Потом Хурин отправился на восток и пришел к Полусветным Водам, что у водопадов Сириона; там перехватили его эльфы, охранявшие западные рубежи Дориата, и доставили в Менегрот, к королю Тинголу. С изумлением и горечью взирал Тингол на сурового старика, узнавая в нем Хурина Талиона, пленника Моргота; но приветствовал он Хурина учтиво и оказал ему почет. Хурин же ничего не отвечал королю, но достал из–под плаща то, что принес с собою из Нарготронда. Было это не что иное, как Наугламир, Ожерелье Гномов, созданное некогда для Финрода Фелагунда мастерами Ногрода и Белегоста, самое знаменитое их творение в Давние Дни: Финрод ценил его выше всех сокровищ Нарготронда. И это ожерелье бросил Хурин к ногам Тингола с безумной и горестной речью.

— Прими же плату за то, что так хорошо позаботился о моей жене и детях! — вскричал он. — Вот Наугламир, чье имя известно многим эльфам и людям; я принес его тебе из тьмы Нарготронда, где оставил его родич твой Финрод, уходя в путь с Береном, сыном Барахира, дабы исполнить веление Тингола из Дориата!

Тингол взглянул на сокровище и признал в нем Наугламир, и слишком хорошо понял, что замыслил Хурин; однако, исполненный скорби, он сдержал свой гнев и стерпел презрение Хурина. И тогда молвила Мелиан:

— О Хурин Талион, Моргот оплел тебя чарами, ибо тот, кто взирает на мир глазами Врага, желая или не желая того, видит все искаженным. Долгое время сын твой Турин жил в чертогах Менегрота, любимый и почитаемый, как сын короля; отнюдь не по воле короля, либо моей, не вернулся он в Дориат. А после того жена твоя и дочь были приняты здесь с почетом и добросердием; и мы сделали все, что могли, дабы отговорить Морвен от путешествия в Нарготронд. С голоса Моргота обвиняешь ты ныне своих друзей.

Услышав эти слова Мелиан, замер Хурин и долго смотрел в глаза владычицы; и здесь, в Менегроте, защищенный от вражеской тьмы Завесой Мелиан, он узнал наконец правду обо всем, что было свершено, и испил до дна чашу горечи, что отмерил ему Моргот Бауглир. Ни слова более не молвил он о прошлом, но, склонясь, поднял Наугламир, что лежал у подножия трона Тингола, и протянул его королю с такими словами:

— Прими же, о господин, Ожерелье Гномов как дар от ничего не имеющего и как память о Хурине из Дор–Ломина. Ибо рок мой свершился, и Моргот достиг своей цели; но я более не раб ему.

Затем он покинул Тысячу Пещер, и все, кто видел его, отступали перед ним, и никто не пытался воспрепятствовать ему и тем паче вызнать, куда он идет. Говорят, однако, что Хурин, лишенный цели и желаний, не хотел больше жить и бросился в море; так встретил свой конец самый могучий из смертных людей витязь.

Когда Хурин покинул Менегрот, Тингол долго сидел в молчании, глядя на бесценное сокровище, что лежало на его коленях, и пришла ему мысль, что ожерелье надо переделать и вправить в него Сильмарил. Ибо все минувшие годы думы Тингола непрестанно обращались к творению Феанора и прилепились к нему; и не желал он, чтобы Сильмарил лежал взаперти, даже в самой потаенной его сокровищнице, а желал, чтобы тот был с ним всегда, в бодрствовании и во сне.

В те дни гномы еще приходили в Белерианд из подземных крепостей в Эред–Линдоне; переправляясь через Гелион у Сарн–Артада, Каменного Брода, они по древнему тракту приходили в Дориат, ибо их маcтерство в работе с металлом и камнем было велико, и чертоги Менегрота нуждались в их искусстве. Однако теперь они явились не малыми отрядами, как прежде, но большими, хорошо вооруженными дружинами — для защиты в опасных землях меж Аросом и Гелионом; а в Менегроте жили они в палатах, особо для них устроенных. Незадолго до того пришли в Дориат искусные мастера из Ногрода; Король призвал их и изъявил желание, дабы они, если им достанет искусности, перековали Наугламир и вплели в него Сильмарил. Тогда увидали гномы творение своих предков и в изумленье воззрились на сияющий алмаз Феанора, и исполнились великой жаждой овладеть сокровищами и унести их в подгорные свои жилища. Однако они скрыли свои помыслы и принялись за работу.

Долог был их труд; и часто Тингол спускался один в их глубинные кузницы и сидел меж ними, пока они трудились. Пришло время — и желание его исполнилось. Два величайших творения эльфов и гномов соединились в одно: велика была его красота, ибо бесчисленные самоцветы Наугламира отражали переливчатыми искрами свет срединного Сильмарила. Тингол, бывший один среди гномов, взял Наугламир и хотел застегнуть его у себя на шее; но гномы мгновенно выхватили у него ожерелье и потребовали, чтобы Тингол отдал его им, говоря: «По какому праву эльфийский владыка хочет взять себе Наугламир, сотворенный нашими предками для ныне мертвого Финрода Фелагунда? Оно не досталось бы царю, если б не Хурин, человек из Дор–Ломина, что, как вор, завладел им во тьме Нарготронда». Тингол, однако, прозрел их души и понял, что, вожделея Сильмарила, они лишь ищут праведного покрова для истинных своих намерений; и, исполненный гордыни и гнева, он не придал значения опасности, но с презрением бросил им: «Как смеете вы, отродье нечистого племени, требовать что–то от меня, Элу Тингола, Владыки Белерианда, чья жизнь зародилась у вод Куйвиэнена за бессчетные годы до того, как пробудились ничтожные предки сплюснутого народца?» И, горделиво возвышаясь меж ними, он позорящими словами велел им убираться из Дориата без всякой платы.

От речей короля вожделение гномов обратилось в гнев; они тесно обступили Тингола, и подняли на него оружье, и убили на месте. Так погиб в подземелье Менегрота Эльвэ Синголло, Владыка Дориата, единственный из Детей Илуватара, вступивший в брак с айной; и последний взгляд того, кто, один среди Забытых Эльфов, лицезрел свет Дерев Валинора, был устремлен на Сильмарил.

Затем гномы, взяв с собой Наугламир, выбрались из Менгрота и через Регион бежали на восток. Однако весть быстро пробежала по лесу, и немногие из этой дружины переправились через Арос, ибо в то время, как они пробирались к восточному тракту, их догнали и предали смерти; Наугламир же был отобран и с великой скорбью принесен владычице Мелиан. Но двое из убийц Тингола избегли кары и вернулись в конце концов в свой подгорный город в далеких Синих Горах; и там, в Ногроде, рассказали они не то, что было на самом деле, утверждая, что гномы были перебиты в Дориате по велению эльфийского царя, который таким образом хотел лишить их заслуженного вознаграждения. Велики были гнев и горе гномов Ногрода из–за смерти своих сородичей и искусных мастеров: они рвали на себе бороды, и причитали, и долго сидели, мысля о мести. Говорят, что они просили помощи в Белегосте, но им было отказано, и гномы Белегоста пытались вразумить их, но тщетно; и вскоре большое войско вышло из Ногрода и, переправясь через Гелион, двинулось на запад, к Дориату.

***

Тяжко изменился Дориат. Мелиан долго сидела, безмолвная, у тела владыки Тингола, и мысль ее возвращалась в осененные звездами годы, к первой встрече их в былые дни, среди пения соловьев Нан–Эльмота; и знала она, что ее разлука с Тингол ом предвещает еще более тяжкую разлуку и что рок Дориата близок к свершению. Ибо Мелиан была из божественного племени валаров — майа, мудрая и могущественная; лишь из любви к Эльвэ Синголло приняла она облик Старших Детей Илуватара и союзом тем наложила на себя плотские оковы Арды. В этом облике она родила Тинголу Лютиэн Тинувиэль и в этом же облике обрела власть над веществом Арды; и долгое время Завеса Мелиан хранила Дориат от лиха. Теперь же Тингол был мертв, и дух его ушел в чертоги Мандоса; а с его смертью изменилась и Мелиан. В то время власть ее ушла из лесов Нелдорета и Региона, иным голосом говорила зачарованная река Эсгалдуин, и Дориат стал беззащитен перед врагом.

Мелиан не сказала ни слова никому, кроме Маблунга, ему же велела беречь Сильмарил и послать спешно весть в Оссирианд, Берену и Лютиэн; а затем она исчезла из Средиземья и ушла на запад, за море, в край валаров, дабы усыпить свою скорбь в садах Лориэна, откуда явилась когда–то; предания молчат о ней.

Так и вышло, что войско наугримов, переправясь через Арос, незамеченным вошло в леса Дориата; никто не мог остановить их, ибо были они многочисленны и жестоки, а военачальники Сумеречных Эльфов, охваченные отчаяньем и сомненьем, бродили бесцельно. Гномы же перешли через огромный мост и ворвались в Менегрот; и там произошло самое горькое из печальных деяний Древности. Ибо была битва в Тысяче Пещер, и многие эльфы и гномы погибли в ней; и посейчас она не забыта. Но гномы победили, и чертоги Тингола были разорены и разграблены. Маблунг Сильнорукий пал пред дверьми сокровищницы, где хранился Наугламир, и Сильмарил был взят.

В то время Берен и Лютиэн жили еще на Тол–Галене, Зеленом Острове, что на реке Адурант, самой южной из тех, что сбегают с Эред–Линдона, чтобы слиться с Гелионом; сын их, Диор Элухил, взял в жены Нимлот, родственницу Келеборна, принца из Дориата, супруга Галадриэли. Сыновьями Диора и Нимлот были Элуред и Элурин; родилась у них также дочь, которую звали Эльвинг, что означает Звездные Брызги, ибо пришла она в мир в ночи, под звездами, чей свет мерцал в брызгах водопада Лантир–Ламат, у дома ее отца.

Прошел слух меж эльфов Оссирианда, что большое и хорошо вооруженное войско гномов спустилось с гор и переправилось через Гелион у Каменного Брода. Вести эти достигли также Берена и Лютиэн; и тогда же пришел к ним посланец из Дориата и поведал обо всем, что случилось. Тогда Берен покинул Тол–Гален и призвал к себе сына своего Диора, и они отправились на север, к реке Аскар, а с ними шли многие Зеленые Эльфы Оссирианда.

И когда гномы Ногрода с истаявшим войском возвращались из Дориата и вновь пришли к Сарн–Атраду, на них напал незримый враг; они взбирались по берегу Гелиона, отягощенные богатством Дориата, когда внезапно весь лес наполнился пеньем эльфийских рогов и со всех сторон полетели стрелы и дротики. Много гномов было убито в первой стычке, но некоторые, уйдя от засады и объединясь, бежали на восток, к горам. Однако, когда шли они по пологим склонам горы Долмед, появились Пастыри Дерев и загнали гномов в сумрачные чащи на склонах Эред–Линдона, и, говорят, ни один гном не вышел оттуда к высокогорным перевалам, что ведут к их жилищам.

В той битве у Сарн–Артада Берен сражался в последний раз и своей рукой убил царя Ногрода и сорвал с него Ожерелье Гномов; но тот, умирая, наложил проклятье на все добытые сокровища. С изумлением взирал Берен на алмаз Феанора, который сам некогда высек из железной короны Моргота и который ныне, благодаря искусству гномов, лучился меж золота и самоцветов; и омыл Берен ожерелье в водах реки. Когда же все кончилось, сокровища Дориата были опущены в реку Аскар, и с тех пор носила она новое имя — Ратлориэл, или Златоструйная. Наугламир же Берен сохранил и вернулся с ним на Тол–Гален. Не облегчило скорбь Лютиэн то, что были убиты царь Ногрода и множество прочих гномов; но говорят и поют в песнях о том, что Лютиэн, носившая ожерелье со священным алмазом, была прекрасней и величественней всех, кто когда–либо обитал вне пределов Валинора: и на недолгое время Земля Живущих Мертвых стала подобна владеньям валаров, и с тех пор не было края более прекрасного, обильного и исполненного света.

Диор же, наследник Тингола, простился с Береном и Лютиэн и, покинув Лантир–Ламат, с женой своей Нимлот пришел в Менегрот и поселился там: с ними были их юные сыны Элуред и Элурин и дочь Эльвинг. С радостью приняли их синдары и восстали из мрака скорби о гибели владыки и своих сородичей и об уходе Мелиан; и Диор Элухил взошел на престол, дабы возродить величие и славу королевства Дориат.

Однажды, темным осенним вечером, некто постучал во врата Менегрота, требуя, чтобы его провели к королю. Был то предводитель Зеленых Эльфов, прибывший из Оссирианда, и привратники провели его в палату, где сидел в одиночестве Диор; там он молча вручил королю шкатулку и удалился. В шкатулке лежало Ожерелье Гномов с вплетенным Сильмарилом; и, узрев его, понял Диор, что это значило — Берен Эрхамион и Лютиэн Тинувиэль умерли и, как все смертные люди, ушли за пределы мира.

Долго смотрел Диор на Сильмарил, который его отец и мать в безнадежном походе добыли из–под жуткой власти Моргота; и тяжко скорбел он о том, что слишком рано пришла к ним смерть. Мудрые, однако, говорят, что Сильмарил ускорил их конец, ибо пламень красоты Лютиэн, носившей его, был слишком ярок для смертных земель.

Затем Диор встал и застегнул на своей шее Наугламир; и теперь уже он казался прекраснейшим из детей мира, сын трех племен — аданов, эльдаров и майаров Благословенного Края.

Среди рассеянных эльфов Белерианда прошел слух, что Диор, наследник Тингола, носит Наугламир, и все говорили: «Феаноров Сильмарил вновь пылает в лесах Дориата», и тут клятва сынов Феанора вновь пробудилась. Ибо, пока Лютиэн носила Ожерелье Гномов, ни один эльф не осмелился бы выступить против нее; но сейчас семеро, услыхав о возрождении Дориата и о величии Диора, оставили скитания, собрались вместе и послали к Диору, требуя свое.

Диор, однако, ничего не ответил сыновьям Феанора, и Келегорм подстрекал братьев напасть на Дориат. И вот они явились внезапно в середине зимы и бились с Диором в Тысяче Пещер; и так случилась вторая братоубийственная резня среди эльфов. От руки Диора погиб Келегорм; там же пали Куруфин и мрачный Карантин; но и Диор был убит, и погибла жена его Нимлот; а жестокие слуги Келегорма схватили юных сынов Диора и бросили их умирать от голода в лесу. Маэдрос воистину сожалел об этом деянии и долго искал их в лесах Дориата, но поиски его были напрасны, и о судьбе Элуреда и Элурина не говорило ни одно предание.

Так был разорен Дориат и не возродился более. Однако сыновья Феанора не завладели тем, что искали, ибо уцелевшие бежали от них, и была с ними дочь Диора, Эльвинг; они спаслись и, неся с собой Сильмарил, пришли со временем на берег моря, к устью Сириона.