Люди в небесах

Мальчик с ужасом обнаружил, что деньги, заработанные им с таким трудом, в буквальном смысле превратились в палочки; они стали похожими на игрушечную головоломку, сделанную неумелым ремесленником. Но через секунду ужас растаял, и Джек весело рассмеялся. Конечно же, палочки и был и деньгами! Когда он перелетел из одного мира в другой, изменилось все, включая и это. Серебряный доллар снова стал значком с изображением грифона, рубашка — курткой, английский язык — диалектом Территорий, а старые добрые американские деньги — грудой палочек. У него было всего около двадцати двух долларов, и он решил, что примерно такую же сумму составляют те четырнадцать монет-палочек одного вида и около двадцати палочек другого, которые он обнаружил в кармане.

Проблема была скорее не в количестве денег, а в местных ценах — он очень смутно представлял себе, что здесь стоит дорого, а что — дёшево; идя через лавку, он растерялся. Если он, выбрав товар, не сможет расплатиться, то… Он не знал, что они сделают с ним. Например, выгонят… побьют… посадят в тюрьму… убьют? Вряд ли, но даже в этом нельзя быть до конца уверенным — они ведь простые люди. Они не политиканы, а он…

Он — чужой… Странник.

Джек медленно пересёк из конца в конец лавку, больше напоминающую шумную ярмарку; он обдумывал вставшую перед ним проблему. Проблема сосредоточилась в основном в его желудке — он был смертельно голоден. Мальчик заметил фермера Генри, торгующегося с продавцом коз. Рядом с мужем стояла миссис Генри, не участвующая в разговоре. Она повернулась к Джеку спиной; на руках у неё сидел младенец.

«Джейсон, один из маленьких Генри», — подумал Джек, — и он вдруг заметил Джека.

Ребёнок стал указывать на него ручкой, и Джек бросился наутёк, стараясь, чтобы как можно больше людей разделяло его и семейство Генри.

Кругом царил аромат жареного мяса. Джек видел продавцов, медленно обжаривающих над углями куски свинины; покупателей, выбирающих мясо и сало. Все они оборачивались на бегущего мальчика. Большинство покупателей были такие же фермеры, как Генри. Джек заметил, что при расчёте за покупку они протягивали руку с зажатыми в ней палочками, но скольких штук будет достаточно? — думал он.

Ладно, неважно. Он должен поесть, даже если этим выдаст себя как чужака.

Он прошёл мимо женщин с детьми и приблизился к большому мужчине, стоявшему у зажжённой жаровни; там дымились пять кусков отличной свинины. Стоящие с обеих сторон жаровни мальчики время от времени переворачивали мясо.

— Отличное мясо! — зазывал мужчина. — Замечательное мясо! Превосхо дное мясо! Покупайте моё чудесное мясо! Чудесное мясо только здесь! Самое лучшее мясо здесь! — И вполголоса ближайшему к нему мальчику: — Пошевеливайтесь, болваны, черт вас побери!

К торговцу подошёл фермер с девочкой-подростком и указал на второй слева кусок мяса. Мальчики прекратили переворачивать куски; хозяин снял с жаровни один из них и уложил его на ломоть хлеба. Один из мальчиков поднёс хлеб с мясом фермеру. Джек, внимательно наблюдая, заметил, что тот протянул мальчику две небольшие палочки. Когда мальчик отошёл, покупатель засунул остаток денег-палочек в карман, разломил пополам огромный сэндвич и протянул одну половину дочери, которая с нетерпением ожидала своей доли.

У Джека засосало под ложечкой. Кажется, он увидел все, что ему было нужно.

— Отличное мясо! Превосходное мясо! Самое… — продавец сверху вниз взглянул на Джека, сводя брови в одну линию; глазки под ней были маленькими, но вовсе не глупыми. — Я слышу, твой желудок распевает песенки, дружок Если у тебя есть денежки, я угощу тебя так, как не едят и в раю. Если же твой карман пуст — убирайся отсюда к дьяволу, чтобы я больше тебя здесь не видел.

Мальчики-прислужники хихикнули, хотя оба явно устали; просто смех непроизвольно вырвался у них из груди.

Запах свежеподжаренного мяса не позволял Джеку уйти. Он достал из кармана палочку покороче и показал на кусок мяса, который лежал вторым слева. Он не говорил ни слова: так, ему казалось, безопаснее. Мясник взял огромный нож и отрезал кусок; этот кусок, как заметил Джек, был меньше, чем купленный фермером, но сейчас это не имело значения. Желудок требовал пищи, причём немедленно.

Мясник уложил мясо на хлеб и сам подал его Джеку. Потом взял у мальчика деньги — не две, а три маленьких палочки.

В ушах вдруг зазвучал насмешливый голос матери: «Поздравляю, Джекки! Ты, оказывается, скряга!»

Продавец улыбнулся ему, обнажив гнилые зубы, ожидая проявления недовольства.

— Ты должен быть благодарен, что я взял всего три, а не десять или четырнадцать. А я бы мог, ты знаешь… У тебя ведь на лбу написано, парень: «Я — ЧУЖАК». Так как, будем ссориться?

Хотел ли мальчик ссориться? Он просто не мог себе этого позволить, и им овладела бессильная ярость — чувство, входящее в привычку.

— Уходи, — коротко приказал мясник. Он ткнул рукой в сторону Джека; под ногтями запеклась свиная кровь… — Ты получил свою еду. А теперь проваливай.

Джек подумал: «Я могу показать тебе фонарик, и ты убежишь отсюда ко всем чертям. Показать тебе самолёт — и ты наверняка сойдёшь с ума. Ты вовсе не так умен, как тебе кажется».

Он улыбнулся, и что-то такое было в его улыбке, что не понравилось мяснику, потому что он отпрянул от Джека, лицо его окаменело, а брови опять сошлись на переносице.

— Убирайся, я сказал! — заорал он. — Проваливай!

Джек ушёл, по-прежнему улыбаясь.

Мясо было очень вкусным. Джек торопливо откусывал от своеобразного сэндвича, и сок тёк по пальцам. Мясо оказалось свининой… и в то же время

— не совсем свининой. Вкус его богаче, ярче, чем вкус обыкновенной свинины. В Джеке пульсировали разнообразные оттенки насыщения. Вот бы школьные завтраки были такими же! — подумалось Джеку.

Теперь, немного подкрепившись, он мог с большим интересом осмотреться вокруг себя… и начал протискиваться через толпу. Больше всего он напоминал сейчас деревенского мальчишку-ротозея, пришедшего сюда поглазеть по сторонам. Мужчины, женщины и дети — все словно были рады ему, и он отвечал им тем же. Все казалось ему интересным и прекрасным. Здесь никто не скучал.

Торговый городок напомнил мальчику Королевский Павильон; здесь, как и там, тоже смешивались разные запахи (доминировали запахи поджаренного мяса и пота животных); везде разгуливали празднично одетые люди, пышущие здоровьем.

Джек остановился возле торговца коврами с вышитыми на них портретами Королевы. Глядя на них, он вспомнил о матери Хэнка Скофлера и улыбнулся. Хэнк был одним из одноклассников Джека и Ричарда Слоута в Лос-Анджелесе. У миссис Скофлер была единственная страсть в жизни — вышивание. Она бы сумела оценить коврики с изображением Лауры де Луизиан по достоинству — она, вышивавшая пейзажи Аляски и огромную репродукцию знаменитой «Тайной вечери», украшавшую их гостиную.

Внезапно лицо, вышитое на ковриках, начало меняться. Теперь это была уже не Королева — Джек видел лицо своей матери, её глубокие тёмные глаза, её тонкую бледную кожу…

Ужасно захотелось домой. В голове пульсировало: «Мама! Эй, мамочка! Боже, зачем я здесь? Мама!».

Он подумал о том, чем она могла бы сейчас заниматься. Сидеть у окна? Курить? Смотреть на океан? Читать книгу? Включать телевизор? Гулять? Спать? Умирать?

«Умерла?» — ехидно подсказал ему внутренний голос. — «Умерла, Джек? Уже умерла? Как ты полагаешь?..»

Хватит!

Из глаз полились слезы.

— Что-то случилось, дружок?

Мальчик поднял заплаканное лицо и увидел старого торговца, доброжелательно глядящего на него. Руки моряка были большими и грубыми, но улыбка — открытой и сердечной, неподдельно искренней.

— Ничего, — вспыхнул Джек.

— Если из-за ничего ты выглядишь так плохо, то как бы ты выглядел, если бы что—ниб удь действительно стряслось, сынок?

— А я что, плохо выгляжу? — спросил Джек, пытаясь улыбнуться.

Удивительно, но, речь его не показалась собеседнику странной.

— Голубчик, ты выглядишь так, как будто только что потерял единственного друга или внезапно увидел оборотня!

Джек все-таки улыбнулся. Продавец ковров достал что-то из-под большого ковра; что-то овальное с короткой ручкой. Когда он показал предмет, мальчик увидел зеркало. Зеркало было маленьким и невзрачным. Такие обычно дают за победу в карнавальных играх.

— Смотри, паренёк, — сказал продавец. — Разве я не прав?

Джек глянул в зеркало и обмер. Это, несомненно, был он, но выглядел он так, будто сошёл с экрана диснеевской версии «Пиноккио», в которой волшебные сигары превращали детей в ослов. Его глаза — обычно голубые и круглые, как у всех, имеющих англосаксонских предков — стали сейчас карими и раскосыми. Волосы напоминали конскую гриву. Он попытался одной рукой отбросить их со лба, и пальцы запутались в прядях. И, что хуже всего, длинные уши свисали по бокам головы. Когда Джек дотронулся до одного из них, ухо дёрнулось.

Он внезапно подумал: «Однажды все это уже было… В обычном мире; в Видениях это было…»

Джеку четыре года. В нормальном мире (сейчас он даже в уме перестал именовать его «реальны м») у них в доме был огромный кусок мрамора с розовой сердцевиной. Однажды, когда Джек играл с ним, камень упал на цементную площадку и раскололся на множество мелких осколков. Мальчик долго потом плакал, размазывая грязными руками слезы по щекам. Вот и сейчас его лицо было таким же, как тогда, много лет назад.

И вдруг с лицом начали происходить чудесные перемены. Глаза из карих, как у ослика, стали зелёными, как у кота. Уши резко уменьшились и торчали теперь на макушке.

— Ну вот, уже лучше, — сказал продавец. — Гораздо лучше, сынок. Я люблю видеть счастливых мальчиков, потому что счастливые мальчики — это здоровые мальчики, а здоровые мальчики в жизни не пропадут. Так сказано в «Книге Правильного Хозяйствования», а она всегда права. Хочешь получить зеркальце?

— Да, — воскликнул Джек. — Да, очень! — Он полез в карман за палочками. Бережливость была забыта. — Сколько?

Продавец быстро оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает.

— Возьми даром, сынок. Спрячь поглубже и никому не показывай.

— Что?

— Бери, бери… Его нельзя купить, и нельзя продать.

— Ну, если вы настаиваете… — смущённо протянул Джек.

Продавец удивлённо взглянул на него — и они оба весело рассмеялись.

— Счастливый мальчик с хорошими мозгами, — сказал продавец. — Хочется увидеть тебя, когда ты повзрослеешь и помудреешь.

Джек хихикнул. С продавцом было очень приятно общаться.

— Спасибо, — поблагодарил он (из зеркала на мальчика смотрели зеленые кошачьи глаза). — Большое спасибо!

— Благодарение Господу! — ответил продавец… и тихо добавил: — Береги себя, малыш!

Джек пошёл дальше, спрятав зеркальце в карман куртки, рядом с бутылкой Смотрителя.

Каждую минуту он проверял, на месте ли его палочки — деньги.

Неподалёку стояли двое; от них разило, как из пивной бочки. Один пытался продать другому петуха, чтобы куры лучше неслись, другой же молча внимал пылкой речи.

Джека не интересовал ни петух, ни доводы продавца. Неподалёку толпа детей смотрела, как одноглазый мужчина устраивает аттракцион. Центром внимания был попугай в большой клетке; перья были темно-зелёными, как пивная бутылка. Глаза блестели, словно золото… в четыре глаза. Как и у пони в конюшне возле Королевского Павильона, у попугая было две головы. Они смотрели в противоположных направлениях, касаясь клювами прутьев клетки.

Попугай разговаривал сам с собой, к полному восхищению детей, но Джек заметил, что вид двухголовой птицы никого особенно не удивлял. Дети словно смотрели привычный субботний мультфильм; попугай был для них зрелищем интересным, но отнюдь не новым.

А кто способен удивляться больше и откровеннее, чем дети?!

— Фью-у-у-ть! Насколько выше? — спрашивала левая голова.

— Только ниже, только ниже, — отвечала правая, и дети весело хохотали.

— Кра-а-а-к! В чем главная сила дворян? — вопрошала левая.

— В том, что король будет королём всю свою жизнь, а многие с радостью променяли бы жизнь на такой титул! — отвечала правая.

Джек засмеялся, то же самое сделали и несколько детей постарше, а остальные же только вопросительно уставились на попугая.

— А что в буфете, миссис Спрэт? — поинтересовалась левая.

— То, чего никто не может увидеть! — был ответ, и хотя Джек ничего не понял, дети зашлись от хохота.

— А что до смерти напугало ночью Алана Дестри?

— Он увидел свою жену — фью-у-у-у-ть!

К детям подошёл одноглазый продавец петуха и сердито зашипел:

— Прочь отсюда! Прочь, пока я не спустил с вас штаны!

Дети бросились наутёк; Джек — за ними, поминутно оглядываясь на удивительного попугая.

У павильона, торгующего фруктами, он купил яблоко (про запас) и кружку молока — это было самое вкусное и жирное молоко, какое ему доводилось пить. Джек подумал, что если бы кто-нибудь из молочников его родного мира торговал бы таким молоком, то остальные разорились бы за несколько дней.

Он уже допивал молоко, когда заметил приближающееся к павильону семейство Генри. Мальчик поставил кружку на прилавок, надеясь, что те, кто пил из этой кружки до него, не страдали проказой, чесоткой или чем-нибудь в этом роде. Но, скорей всего, в Территориях о таких болезнях просто не слыхивали.

Он шёл через торговый городок: мимо очередей, мимо двух толстух, покупающих горшки и сковородки, мимо чудесного двухголового попугая (его одноглазый владелец сейчас прихлёбывал из пыльной бутылки, держа за шею непроданного петуха); потом мальчик пересёк открытое пространство, где собирались фермеры. Там он на мгновение задержался. Многие фермеры курили глиняные трубки; возле них Джек увидел несколько пустых и полных бутылок. Одна из них — похожая на ту, из которой пил одноглазый владелец петуха и попугая — переходила из рук в руки. Неподалёку несколько человек грузили камни на телеги, запряжённые измученными лошадьми.

Джек миновал знакомого продавца ковров, который помахал ему рукой. Джеку показалось, что старый моряк — или кем там он был — хочет сказать: — «Пользуйся подарком, малыш, но не перегибай палку!»

Мальчик пообещал себе, что последует совету. Внезапно у него испортилось настроение. Он опять почувствовал себя чужаком.

Джек дошёл до дороги, которая походила на тропинку. Западная Дорога была значительно шире.

«Великий Странник Джек», — подумал он, попытавшись улыбнуться; затем расправил плечи и услышал, как бутылка Смотрителя звякает о зеркальце. «Вот шагает через Территории Великий Странник Джек». Прочь с дороги!

Он двинулся дальше, а мысли его вновь умчались в мир воспоминаний.

Спустя четыре часа, в полдень, Джек присел в высокой траве у обочины дороги и принялся наблюдать, как несколько человек — с такого расстояния они казались не больше муравьёв — взбираются на высокую, неустойчивую с виду башню. Мальчик выбрал это место, чтобы отдохнуть и съесть своё яблоко. До башни было около трех миль (хотя, возможно, и больше — почти сверхъестественная чистота воздуха значительно сокращала расстояние), что заняло бы по мнению Джека около часа пути.

Яблоко оказалось на удивление сочным, усталые ноги сладко ныли, и мальчик задумался, что это за башня, стоящая в чистом поле посреди нескошенной травы. И, конечно, его удивляли люди, упрямо карабкающиеся на неё.

Дул довольно сильный ветер; башня находилась с подветренной стороны, и до Джека доносились голоса людей… и их смех. Не дошёл ли он, сам того не подозревая, до Границы? Он помнил слова Капитана Фаррена: «Никто не знает, куда ведёт Восточная Дорога, и когда она пересекает Границу. Я слышал, что даже Господь Бог никогда не заглядывает за Границы…»

Джек вздрогнул.

Ему не верилось, что он зашёл так далеко. Он не чувствовал ничего похожего на те чувства, которые он испытывал, спасаясь от экипажа Моргана, от хищных деревьев… прошлое казалось теперь ужасным прологом к событиям в Оутли. Но, садясь в повозку фермера Генри, Джек не испытывал ни страха, ни злости; в Территориях он ощущал себя частью целого…

Нет, здесь он не был чужаком. Здесь — нет.

Ему пришло в голову, что он уже давно является частью Территорий. Странная мысль запульсировала в висках, звуча частично по-английски, частично на диалекте Территорий: «Когда ко мне приходит видение, то я понимаю, что это — видение; но только в момент пробуждения. Если же видение приходит одновременно с пробуждением — например, когда звонит будильник, — то происходят удивительные вещи: действительность и видение сливаются в одно… И я не чувствую себя чужим в этом сплаве реальности и запредела. Все это тесно связано. Я знаю, что мой отец видел много видений и глубоко погружался в них, но я уверен, что дядя Морган почти никогда не делал этого».

Он решил, что сделает глоток из бутылки Смотрителя сразу, как только почувствует опасность или увидит что-нибудь пугающее. Если же нет — он будет идти все время вплоть до возвращения в Нью-Йорк. Он может даже переночевать в Территориях, если сумеет раздобыть что-нибудь более существенное, чем яблоко. Но пока шоссе было пустынным, и поесть было негде, да и нечего.

С обеих сторон дороги росла трава. Джек почему-то начал чувствовать, что его путь ведёт к безграничному океану. Небо над Западной Дорогой было ясным и солнечным, но холодным («Хотя в конце сентября оно всегда холодное», — подумалось ему, и вместо слова Сентябрь ему пришло в голову местное название — девятый месяц). Джеку не встречались ни пешеходы, ни телеги. Ветер усиливался. По травяному ковру пробегали волны, рождающие низкий звук, осенний и одинокий.

Если бы кто-нибудь сейчас спросил: «Как ты себя чувствуешь, Джек?», мальчик мог бы ответить: «Все хорошо, спасибо. Бодро». Бодро было словом, которое поселилось в его сознании, когда он шёл через эту пустынную страну трав; его внутреннее состояние можно было даже назвать словом восторг. Он шёл и шёл, растворяясь в пейзаже, знакомом очень немногим американским детям его времени — пустая, бесконечная дорога под голубым небом; всепоглощающая свежесть и чистота. На небе не было ни облачка.

Все это было внове для мальчика, и он боялся пропустить что-либо. Он был подростком, склонным к софистике — вполне естественное явление, поскольку он родился в семье кинематографического агента и актрисы в Лос-Анджелесе, и никак не мог быть наивным, — но он был ещё ребёнком, особенно в данной ситуации. Путешествие в одиночестве через страну трав в любом взрослом человеке несомненно вызвало бы чувство заброшенности и, возможно, породило бы галлюцинации. Взрослый, скорее всего, обязательно воспользовался бы бутылкой Смотрителя, удалившись от торгового городка всего лишь на пару миль; или какой-нибудь другой бутылкой, так часто прибавляющей взрослым мужества.

Джек же шёл вперёд без слез и страха, и думал только: «О, Боже! Я чувствую себя хорошо… это странно, если учесть, что никого нет рядом, но это так».

И лишь его тень, постепенно удлиняясь, следовала за ним.

Он уже почти забыл, что меньше двенадцати часов назад был пленником Апдайка в «Оутлийской пробке» (хотя на руках мальчика все ещё были свежие мозоли); впервые в жизни он шёл по широкой, открытой дороге, совершённой пустынной; здесь не было рекламы «Кока-колы» или пива «Будвайзер», рядом не проносились машины, не было слышно гула самолётов, — только звук шагов по дороге и его собственное дыхание.

«Боже, мне хорошо», — подумал Джек, протирая глаза, и ещё раз определил своё состояние словом «бодрое».

Он подходил к башне.

«Парень, ты никогда не заберёшься на неё».

Джек догрыз яблоко и не думая, почему так поступает, принялся руками закапывать огрызок в землю. Казалось, башня сделана из досок, и Джек прикинул, что её высота около пятисот футов. Она выглядела полой изнутри. На верхушке была площадка, и там толпились люди.

Джек присел на обочине, обхватив руками колени. Ветер дул в спину. По траве бежали волны.

«НИКОГДА мне туда не взобраться», — подумал он, — «даже за миллион долларов».

И вдруг случилось то, чего он боялся ещё тогда, когда в первый раз увидел на башне людей: один из них стал падать.

Джек вскочил на ноги; лицо его побледнело. Мальчику уже представлялось неподвижное, распростёртое на земле тело… Внезапно глаза его расширились и из груди вырвался сдавленный крик. Человек отнюдь не падал с башни и не бросился с неё для самоубийства, он просто спрыгнул вниз. На полпути к земле что-то хлопнуло за его спиной (Джек решил, что это парашют, и ужаснулся, что тот не успеет раскрыться)…

Но это был не парашют.

Это были крылья.

Падение замедлилось и, наконец, прекратилось совсем, когда мужчина оказался в пятидесяти футах над землёй. Затем он стал взлетать, все выше и выше; крылья почти соприкасались во время взмаха; их движения были похожи на движения рук пловца, финиширующего на дистанции.

«Ой-ой-ой», — подумал Джек, изумлённо глядя вверх. — «Ой-ой-ой, что ж это происходит, ой-ой-ой!»

Второй мужчина проделал то же самое, за ним третий, четвёртый… Через пять минут в воздухе оказалось около пятидесяти человек. Они спрыгивали с башни, выписывали «восьмёрки» и оказывались с другой стороны башни; вновь «восьмёрка» — и возвращение на исходную площадку. И все повторялось сначала.

Они парили и танцевали в воздухе. Джек восхищённо смеялся. Зрелище напоминало балет на воде, где все кажется очень простым, если смотреть со стороны, и очень сложным, если попытаться самому.

Но здесь было другое. Полет людей не выглядел лёгким делом, не требующим усилий; они явно затрачивали много энергии для пребывания в воздухе; и Джек почувствовал страх за них.

Ему вспомнились времена, когда мать брала его с собой к своей подруге Мирне, которая была настоящ ей балериной, работающей в профессиональной труппе. Джеку приходилось видеть Мирну и других танцоров в спектаклях — мать часто ходила с ним на премьеры. Но он никогда не видел Мирну на репетициях… И вот однажды это случилось. Джека тогда потряс контраст между впечатлением от балета на сцене, где, казалось, все делается легко и просто, и репетицией у станка, когда лицо балерины обливается потом, а хореограф не хвалит, а только ругает. Комнату, где занимались балерины, заполнял тяжёлый запах пота.

На шеях вздувались вены. Кроме замечаний хореографа единственными звуками были шарканье ног по полу и тяжёлое, прерывистое дыхание. Джек внезапно понял, что танцоры постепенно убивают себя. Больше всего ему запомнилось выражение их лиц — полное сосредоточение, преодоление боли и удовольствие от выполняемой работы. Джек не мог понять, в чем тут можно находить удовольствие. Неужели боль может доставлять удовольствие?

Людям, которые летали перед ним, тоже, наверное, больно. Интересно, это действительно крылатые люди, как люди-птицы из сериала «Флэш Гордон», или крылья их подобны крыльям Икара? Впрочем, это не имело значения… во всяком случае, для Джека.

«Радость.

Они живут среди волшебства, эти люди.

Радость помогает им взлететь».

Вот что имело значение. Их поддерживала радость, и неважно, были ли крылья прикреплены к плечам или росли из них. Потому что даже отсюда он видел на их лицах такое же выражение, что у балерин из труппы Мирны. То, что делали парни в небе, было одновременно ужасно и прекрасно.

«Все это похоже на игру», — подумал Джек, и внезапно почувствовал истинность этого утверждения. Игра, или нет, — скорее подготовка к игре. Подготовка к зрелищу, участвовать в котором могут только избранные.

«Радость», — вновь пришло в голову мальчика. Он встал, рассматривая людей, рассекающих воздух. Его волосы развевал ветер. Он стоял, как юный рыбак в поэме Элизабет Бишоп; время его невинности прошло, и кругом была радуга, радуга, радуга…

«Радость — это исключительно бодрящее слово».

Чувствуя себя ещё лучше, чем раньше, когда все это только началось — только Господу известно, как давно это началось — Джек вновь двинулся вперёд по Западной Дороге. Его шаги были легки, на лице блуждала улыбка. Он оглядывался назад, и ещё долго мог видеть летающих. Воздух Территорий был настолько чист, что казался прозрачным. И даже после того, как башня и люди, парящие над ней, скрылись из виду, у мальчика осталось ощущение радости, подобное радуге над головой.

Когда солнце начало садиться, Джек понял, что не станет возвращаться в другой мир — в Америка нские Территории. И не потому, что волшебный напиток так ужасен на вкус. Просто мальчику не хотелось покидать этот чудесный мир.

Травы источали душистый аромат. Изредка встречались деревца, похожие на маленькие эвкалипты. Вдалеке виднелась ровная гладь воды, показавшаяся вначале Джеку частью неба, более интенсивно окрашенной. Это было озеро. «Великое озеро», подумал он, улыбаясь. Можно было предположить, что в другом мире это озеро называлось Онтарио.

Ему было хорошо. Он свернул направо, немного в сторону от Западной Дороги. Им владела радость, вскормленная чистым воздухом Территорий. Только одно тревожило мальчика, и это было воспоминание («шесть, шесть, Джеку шесть») о Джерри Блэдсо. Почему он не идёт у него из головы?

«Нет — не воспоминание… два воспоминания. Сперва я и Ричард Слоут слушали, как миссис Фини рассказывала своей сестре, что его убило током, и что очки вплавились в нос, и что она слышала разговор мистера Слоута по телефону, и что он сказал… А потом — слова отца: — Все является последовательным, только некоторые последствия могут быть неприятными. Что привело к неприятностям Джерри Блэдсо? Это ведь неприятно, когда очки вплавляются в переносицу…»

Джек остановился.

«Что ты хочешь этим сказать?»

«Ты знаешь, что я хочу этим сказать, Джек. Твой отец и Морган — они оба были здесь в тот день. И они что-то сделали, или один из них сделал. Что-то большое или малое — возможно, подбросили камень или раздавили яблочный огрызок. И вот… в твоём мире прозвучал отголосок, убивший Джерри Блэдсо».

Джек знал, почему это воспоминание так долго не уходит из его памяти

— потому что любой его поступок здесь может обернуться трагедией там. Начнётся вторая мировая война? Наверное, нет. Он никогда не убьёт ни одного короля: ни молодого, ни старого. Но что могло произойти такого, что погубило Джерри Блэдсо? Может быть дядя Морган застрелил его Двойника (если у Джерри был двойник)? Или попытался познакомить Территории с особенностями электричества? Или произошло нечто более простое — например покупка мяса в торговом городке?

Внезапно во рту у Джека пересохло.

Он подошёл к ручейку, бегущему у обочины дороги, и опустил в него руки. Руки сразу же заледенели. Ручеёк был слабо освещён лучами заката… но внезапно стал быстро окрашиваться в красный цвет, и, казалось кровь потекла ручьём вдоль дороги. Потом вода почернела. Когда она опять приобрела свой обычный цвет, — Джек увидел…

До его слуха донёсся тихий мяукающий звук, и он увидел экипаж Моргана, несущийся по Западной Дороге. На месте кучера сидел Элрой, хлыстом погоняющий лошадей. Хлыст был зажат не в руке; его держало подобие копыта. Экипаж вёл Элрой, изо рта которого шёл запах смерти; Элрой, который не мог дождаться, когда вновь найдёт Джека Сойера; Элрой, охотящийся за ним.

Джек увидел нечто, и увиденное болезненно поразило мальчика: глаза лошадей горели; Они были полны света — полны жгучего невыносимого света.

«Экипаж ехал назад той же дорогой… и он был послан за ним».

Мальчик нащупал бутылку Смотрителя и зеркальце продавца ковров. Экипаж был довольно далеко… но он быстро приближался.

Элрой на облучке… и Морган внутри. Морган Слоут? Морган из Орриса? Неважно. Это одно и тоже.

Мальчик схватил бутылку. Он нервно оглянулся, как будто ожидая увидеть появление чёрного экипажа совсем рядом с собой. Конечно, он не увидел ничего, звуки стали удаляться…

Экипаж Моргана ехал в десяти милях отсюда, на востоке.

«Все, с меня хватит», — подумал Джек, поднося бутылку ко рту. Он помедлил, и в сознании внезапно вспыхнуло: «Эй, подожди! Подожди минуту, черт побери! Ты хочешь быть убитым?»

Нет, этого он не хотел. Джек отошёл на десять или двадцать шагов в сторону, и лишь там сделал глоток.

«Нужно вспомнить, какие при этом ощущения», — подумал он. — «Мне необходимо… тем более, что я могу теперь долго не попасть сюда».

Он оглянулся на заросли трав, чернеющие в темноте. Ветер усиливался: он яростно трепал траву.

«Ты готов, Джекки?!»

Джек закрыл глаза и приготовился, зная, какие ощущения последуют за этим.

— Банзай! — вздохнул он и отпил глоток.