Джек в пивной бочке. Через шестьдесят часов Джек Сойер прятал в прохладной кладовке «оутлийской пробки» за бочкой пива свой багаж

Через шестьдесят часов Джек Сойер прятал в прохладной кладовке «Оутлийской пробки» за бочкой пива свой багаж. Его нынешние взгляды на жизнь резко отличались от взглядов Джека Сойера, прошедшего в среду Оутлийский туннель. Через два часа, когда заведение должно было закрыться, он собирался удрать. Не уйти, не ускольз нуть, а именно удрать.

«Мне было шесть. Шесть. Джеку Б.Сойеру было шесть. Джекки было шесть. Шесть».

Эта мысль весь вечер не выходила у него из головы. Значения её он не понимал, а она все вертелась и вертелась в мозгу, как деревянная лошадка на карусели.

«Шесть. Мне было шесть. Джеку Сойеру было шесть».

Кладовую отгораживала от зала всего лишь тонкая стена, и сегодня эту стенку сотрясал шум. Была пятница, а на всех предприятиях Оутли по пятницам выдавали зарплату. Поэтому кабачок был забит до отказа желающими облегчить свои карманы. Джек прикинул, что сегодня здесь побывало не менее трех сотен мужчин. Слух посетителей услаждала группа под названием «Джекки Уэльс Бойз», играющая в стиле «кантри». Ужасная группа, но зато имеющая в своём составе электрогитару.

— У этих парней есть даже электрогитара, — сказал мальчику Смоки.

— Джек! — позвала через стену Лори.

Лори была женщиной Смоки — потрёпанная блондинка в детской пластиковой кепчонке.

— Джек, если ты сейчас же не прикатишь сюда ещё один бочонок, ты получишь изрядную трёпку!

— Сейчас, сейчас, — крикнул мальчик.

Руки Джека ныли; бочки были непомерно тяжелы. Смоки Апдайк в лихо сдвинутом поварском колпаке, огромный кареглазый Смоки, которого Джек до сих пор не понимал и очень боялся, — этот Смоки стал его тюремщиком.

Внезапно воцарилась тишина.

Какой-то ковбой с озера Онтарио, повысив голос, воскликнул: «Йееее-ХООО!». Вскрикнула женщина. Разбился стакан. И вновь в зале ожило шумное веселье.

«Местечко, где едят что попало».

Сыро, как в канализации.

Джек откатил бочку на три фута. Рот его скривился в болезненной гримасе; у него закружилась голова, пот струйками стекал по спине. Бочка гремела, перекатываясь по цементному полу. Джек остановился, тяжело вздохнув; в ушах звенело. Бочка весила почти столько же, сколько и он сам, поэтому быстро двигаться мальчик не мог. Из глаз его катились слезы.

В бочке, очевидно, была щель, потому что запах пива бил в нос. Если Смоки обнаружит, нет, лучше не думать об этом.

Прошлой ночью одна из бочек открылась и залила весь пол кладовой. Джек, испуганный и притихший, выслушал все, что кричал Смоки. Это было не просто пиво, а эль — «Королевская собственность». Тогда-то Смоки и ударил его в первый раз — и мальчик, отлетев к стене, больно треснулся затылком.

— Это твоя плата за сегодня, — заявил Смоки. — И тебе же будет лучше, если впредь ничего подобного не повторится!

Больше всего Джека напугала последняя фраза. Ведь подобное может случиться ещё сколько угодно раз!

— Джек, поторопись!..

— Иду! — выдохнул мальчик. Он как раз выкатывал бочку в открытую дверь, когда наткнулся на что-то большое и мягкое.

— О Боже! Смотри, куда катишь, парень!

— Прошу прощения, я нечаянно, — поспешно сказал мальчик.

— Дать бы тебе пару подзатыльников!..

Джек подождал, пока тяжёлые шаги удалились, и продолжил свой путь.

Стены зала были покрашены ядовито-зеленой краской. Над стойкой висел плакат: ВСЕ НЕГРЫ И ЕВРЕИ, ПРОВАЛИВАЙТЕ В ИРАН!

Кругом царил шум, казалось, здесь никогда не было тихо.

Он должен уйти. Должен. Оутли — самое ужасное место в мире… в этом нет никаких сомнений.

Оутли, расположенный в глубине штата Нью-Йорк, казался мальчику тяжелейшим испытанием, выпавшим на его долю. Капкан. Ловушка. Легко попасть. И почти невозможно выбраться.

Высокий мужчина ожидал своей очереди в туалет. Он держал в зубах пластиковую зубочистку и разглядывал Джека. Джек подумал, что именно этого человека, наверное, он зацепил бочкой.

— Нечаянно, — повторил мужчина и зашёл в освободившуюся кабинку, в то время как другой мужчина из неё вышел. Глаза вышедшего и Джека на мгновенье встретились. Этот человек напоминал кинозвезду Рэндольфа Скотта, хотя был всего лишь завсегдатаем кабачка, пропивавшим в дешёвой пивной свой недельный заработок. Домой он, скорей всего, поедет либо на купленном в рассрочку «мустанге», либо на стареньком мотоцикле…

Глаза человека внезапно стали жёлтыми.

«Нет-нет, Джек, это не игра твоего воображения! Он…»

…Он, наверное, посещал городскую муниципальную школу, играл в футбол, совратил девочку-католичку и по-глупости женился на ней, а она растолстела от любви к шоколаду, и…

Но его глаза стали жёлтыми.

«Хватит!»

Что-то было в этом человеке, и неожиданная встреча навела Джека на мысль о некоем туннеле, по которому Джек пробирался в Оутли… о туннеле и о том, что случилось в темноте.

Рэндольф Скотт стоял перед Джеком. Его большие, натруженные руки расслабленно свисали по бокам.

В его глазах сверкали льдинки… и потом глаза стали менять свой цвет, постепенно желтея.

— Эй, парень… — начал было он, но Джек стремглав бросился в зал, катя перед собой бочку и забыв о её тяжести.

Шум поглотил его. Гремела музыка. Слева от него подвыпившая женщина визгливо орала в телефон (к этому телефону Джек не прикоснулся бы и за тысячу долларов). Пока она говорила, её собутыльник упорно пытался стащить с дамы полурасстегнутую блузку. На большой танцевальной площадке топтались осоловевшие пары.

— Ну, наконец-то! — Лори поманила его пальцем. В глубине стойки Смоки смешивал джин с тоником. Потом в напиток полагалось добавить водки и пива; коктейль носил глубокомысленное название «Русский черт».

Джек заметил входящего в зал Рэндольфа Скотта. Его блеклые глаза шарили по залу в поисках мальчика. Он как будто хотел сказать: «Мы ещё поговорим. Да-да! Возможно, мы поговорим о там, что могло бы произойти в Оутлийском туннеле… Или об одном известном нам обоим кнуте. Или о больных мамашах… А может, о том, что ты задержишься здесь надолго… пока не состаришься и не свихнёшься окончательно. А, Джекки?»

Джек вздрогнул.

Рэндольф Скотт улыбнулся, как будто заметил это… или почувствовал. Потом он словно растворился в воздухе.

Через секунду цепкие пальцы Смоки вцепились в плечо Джека — в поисках наиболее уязвимого места. Как всегда, это место тут же нашлось. У Смоки были очень чувствительные пальцы.

— Джек, ты должен пошевеливаться, — голос Смоки звучал почти доброжелательно, но пальцы причиняли нестерпимую боль. Его вставные зубы обнажились в улыбке, и он обдал мальчика клубами перегара.

— Ты должен пошевеливаться, или заработаешь фингал под глазом. Ты понимаешь, о чем я толкую?

— Д-да, — прошептал Джек, стараясь не дрожать.

— Отлично. Тогда все в порядке. — На мгновение пальцы Смоки сжались ещё крепче и Джек застона л. Этого оказалось достаточно. Смоки был доволен.

— Помоги поднять этот бочонок, Джек. И побыстрее! Сегодня пятница, люди хотят выпить.

— Уже суббота, — глупо заметил Джек.

— Неважно. Давай же!

Джек кое-как помог Смоки затащить бочку в подсобку за стойкой. Мускулы Смоки напряглись и буграми проступили сквозь закатанные рукава рубашки. Колпак сдвинулся набок, почти закрыв левый глаз. Затаив дыхание, Джек смотрел, как Смоки откупоривает пробку. Бочка затрещала… но не раскололась.

Мальчик с трудом перевёл дыхание.

Смоки подтолкнул к нему пустую бочку.

— Отнеси это в кладовую и прибери в туалете. Помни, что я сказал тебе сегодня днём!..

Джек помнил. Днём, в три часа раздался гудок, да такой громкий, что мальчик подскочил от неожиданности, и Лори, смеясь, сказала:

— Гляди, Смоки, он сейчас намочит свои штанишки.

Смоки отвесил ей подзатыльник и без тени улыбки посмотрел на Джека. Сегодня, сказал он, в Оутли день зарплаты. Поэтому скоро в кабачке негде будет яблоку упасть.

— И ты, и я, и Лори с Глорией должны сейчас мотаться, как заводные, — говорил Смоки, — потому что сегодня нам необходимо суметь сделать то, чего не сделаем ни в воскресенье, ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду, или четверг. Когда я прикажу тебе прикатить бочку, ты должен будешь выполнить это ещё до того, как я закончу приказ. Каждые четверть часа ты станешь убирать в мужском туалете. В пятницу парням требуется опорожняться каждые пятнадцать минут.

— А я займусь женским, — влезла Лори. Её золотистые волосы были длинными и волнистыми, а цветом лица она напоминала вампиров из комиксов. Причём она всегда ёжилась, будто от холода. — Хотя женщины в этом отношении гораздо лучше мужчин.

— Заткнись, Лори!

— Как угодно, — сказала она насмешливо. Пальцы Смоки сжались в кулак, затем разжались… Раздался треск, и на щеке у Лори отпечаталась его пятерня. Она принялась всхлипывать… но Джек с удивлением увидел выражение полного счастья в её глазах. Как будто оплеуха явилась для неё высшим проявлением внимания.

— Тебе потребуется вся твоя энергия, парень, — продолжал Смоки. — Помни, что по одному моему слову ты должен будешь немедленно вкатывать очередную бочку. И не забудь, что каждые пятнадцать минут тебе предстоит выгребать дерьмо из уборной. Старайся, и у нас с тобой не будет проблем.

А потом Джек опять сказал Смоки, что хочет покинуть кабачок, и Смоки опять обманул его обещанием насчёт воскресенья… но какой смысл сейчас думать об этом?

Выкрики и смех становились все громче. В третий раз за вечер вспыхнула драка. Смоки махнул рукой Джеку:

— Откати этот бочонок!

Джек покатил пустой бочонок к двери, оглядываясь в поисках Рэндольфа Скотта. Он увидел его наблюдавшим за дракой, и немного расслабился.

В кладовой он поставил пустой бочонок рядом с другими — это был уже шестой за сегодня. «Дело сделано», — подумал мальчик. На секунду его сердце сильнее застучало в груди: в рюкзаке был волшебный напиток, в кармане лежал значок Территорий, ставший в этом мире серебряным долларом. Он пошарил рукой и нащупал бутылку Смотрителя через зелёный нейлон рюкзака. Сердце успокоилось, но волнение оставалось; такое чувство всегда возникает перед дальней дорогой.

В мужском туалете царил полный бардак. Если в начале вечера Джек без особых усилий убирал его, то сейчас… Он набрал горячей воды и стал с мылом оттирать загрязнённый нечистотами пол. При этом Джек с волнением вспоминал предыдущие несколько дней с того момента, как он впервые попал в «Оутлийскую пробку»…

…В кабачке было темно и пусто, как в могиле, когда Джек впервые открыл его дверь. Горела только лампа над стойкой, в темноте она больше всего походила на НЛО.

Слегка улыбаясь, мальчик направился к стойке. Он почти достиг цели, как вдруг хриплый голос позади него произнёс:

— Это бар. Здесь не место несовершеннолетним. Понял, болван? Пошёл вон!

Джек чуть не подскочил от неожиданности. Он нащупал деньги в кармане и почувствовал, что ноги его подкашиваются. Мальчику двенадцати лет было рискованно просить принять его на работу без письменного разрешения родителей, поэтому, скорее всего, ему назначат минимальную плату.

Неважно. Он оглянулся и увидел сидящего у стены мужчину. Мужчина был худым, но под лёгкой белой рубашкой угадывалась крепкая мускулатура. На нем красовался белый поварский колпак — бумажная шапочка, одетая набекрень. Большая тяжёлая голова, коротко стриженные седеющие волосы. В огромных руках — калькулятор.

— Я увидел объявление о том, что вам требуется помощник, — начал Джек без особой надежды. Мужчина явно не собирался нанимать его, и Джек почти не верил, что здесь может найтись работа.

— Ты — работник? — ухмыльнулся мужчина. — Ты же должен учиться читать в перерывах между игрой в хоккей.

— Ну… я не знал, что это бар, — сказал Джек, постепенно отступая к двери. В давно немытые окна заглядывало солнце и длинными полосами ложилось на пол. — То есть я думал, что… ну, вы понимаете… что это гриль. Что-нибудь в этом роде. Я уже ухожу.

— Подойди сюда, — карие глаза внимательно разглядывали его.

— Нет-нет, все в порядке, — Джек нервничал. — Я…

— Иди сюда. Стой, — мужчина достал из ящичка сигару и прикурил её. С листа бумаги слетела муха и с жужжанием скрылась в темноте. Глаза мужчины в упор сверлили Джека. — Я не собираюсь бить тебя.

Джек медленно приблизился к нему и присел на краешек стула. Через шестьдесят часов, убирая мужской туалет, Джек подумал, нет, он знал, — что было огромной глупостью принять это приглашение присесть. Он сам приговорил себя к тому, чтобы водоворот закружил его и втащил в канализацию. Только в Оутли канализационные люки были полны не дождевой водой, а пивом.

«Если бы он тогда убежал…»

Но он не убежал.

«Возможно, — подумал Джек, — здесь все же найдётся для меня какая-нибудь работёнка».

Джек знал, что минимальная плата чернорабочему в Нью-Йорке — три доллара и сорок центов в час. Столько платили пуэрториканцам, нелегально живущим в стране и едва владевшим английским.

Подрабатывая в кофейне у миссис Бенберн, он зарабатывал в час полтора доллара, и она всякий раз говорила, что если он недоволен, то может убираться.

Сейчас, с неожиданным для себя цинизмом, он подумал, что перед ним сидит миссис Бенберн в мужском облике.

— Ищешь работу, а? — мужчина положил сигару в пепельницу, и Джек прочитал на ней надпись «КЭМЭЛ». Муха присела на лист бумаги и принялась чистить крылышки.

— Да, сэр, но, как вы совершенно справедливо заметили, это бар, — и…

Глаза мужчины, коричневые с желтоватым ободком, беспокоили мальчика. Они напоминали глаза старого кота, охотящегося за мышью.

— Да, я здесь хозяин, — сказал мужчина. — Смоки Апдайк.

Он протянул Джеку руку. Мальчик с удивлением пожал её. Через мгновение ему стало больно от ответного рукопожатия. Потом хватка ослабла… но руку Джека Смоки не отпустил.

— Ну? — спросил он.

— Что ну? — Джек боялся, что выглядит смешным и глупым; он чувствов ал себя смешным и глупым. И он хотел, чтобы Апдайк отпустил его руку.

— Тебя не научили представляться, парень?

Это было настолько неожиданно, что Джек чуть было не сказал своё настоящее имя вместо того имени, под которым он представлялся всем, кто подвозил его — Левис Фаррен.

— Джек Сой-ой!.. Сойтель, — сказал он.

Апдайк задержал его руку ещё на мгновение; он не моргая смотрел на мальчика. Потом отпустил.

— Джек Сой-ой-Сойтель, — передразнил он. — Как ты думаешь, найдётся такое имя в телефонном справочнике?

Джек пожал плечами и проморгал.

— Слушай, цыплёнок, — поинтересовался Апдайк. — Ты полагаешь, что способен откатить девяностофунтовую бочку пива из кладовой в зал?

— Думаю, что да, — ответил Джек, не зная на самом деле, сможет ли. Ему казалось, что в подобном городишке не должно возникнуть слишком много проблем. Да и бар совсем пуст…

Как будто читая его мысли, Апдайк сказал:

— Да, сейчас здесь нет никого, но мы работаем с четырех-пяти часов. А в выходные кабачок всегда забит до отказа. Тогда приходится потрудиться, Джек…

— А сколько вы платите?

— Доллар в час. Я мог бы платить и больше, но… — он умолк, и его улыбка говорила: «Ты сам видишь, здесь в Оутли часы как-будто остановились в 1971 году, и с тех пор ничего не меняется».

Но глаза его не улыбались. Они жестоко, по-кошачьи изучали мальчика.

— Не густо, — протянул Джек. Он говорил медленно, а мысли метались в его голове с огромной скоростью.

«Оутлийская пробка» казалась заведением, куда не захаживали даже старые бездомные алкоголики. В Оутли, очевидно, пили непосредственно в автомобилях, которые при этом именовались клубами. Доллар и пятьдесят центов в час — это слишком мало при серьёзной работе; в местечке же, подобном этому, заработать доллар в час, казалось, делом весьма несложным.

— Да, — согласился Апдайк, вновь включая свой калькулятор, — не густо.

Его тон давал мальчику понять, что следует либо уходить, либо соглашаться; других вариантов не было.

— Думаю, что этого будет достаточно, — решился Джек.

— Ну, тогда хорошо, — улыбнулся Апдайк. — Хотя нам следовало бы познакомиться получше. От кого ты удираешь, и кто тебя ищет? — Глаза вновь приобрели карий цвет; они тяжело смотрели из-под нахмуренных бровей. — Если кто-то висит у тебя на хвосте, я бы не советовал ему совать нос в мои дела.

Джек был готов к подобному вопросу. Его сценарный дар оставлял желать лучшего, но все же он сумел придумать запасную историю для любопытствующих попутчиков. Сейчас пришёл черёд Истории N2 — «Злой отчим».

— Я из маленького городка в Вермонте, — начал он. — Из Фендервилля. Два года назад мои мама и папа развелись. Папа хотел отсудить меня, но судья оставил меня с мамой. Большую часть времени они судились.

— Ерундой они занимались, — Смоки не отрывался от столбца цифр, что-то подсчитывая с помощью калькулятора. Губы его беззвучно шевелились. Но Джек был уверен, что Апдайк не пропускает ни слова из сказанного.

— Ну, а потом мой папа переехал в Чикаго, и нанялся там на завод, — продолжал мальчик. — Почти каждую неделю он писал мне, а когда вернулся в прошлом году, то Обри побил его. Обри — это…

— Твой отчим, — закончил за него Апдайк, и у Джека округлились глаза от удивления. Голос Апдайка не выражал ни малейшей симпатии. Наоборот, он звучал насмешливо, как если бы Смоки наперёд знал все, что ещё расскажет Джек.

— Да, — сказал мальчик. — Моя мама вышла за него замуж полтора года назад. Он часто бьёт меня.

Жаль, Джек. Очень жаль. — Глаза Апдайка излучали сарказм и недоверие.

— И теперь ты направляешься в Город-солнце, где намереваешься счастливо зажить со своим отцом.

— Ну, во всяком случае, я надеюсь на это, — на Джека внезапно снизошло вдохновение. — В одном я уверен твёрдо: мой настоящ ий папа никогда не повесит меня за шею в туалете.

Он расстегнул воротник рубашки, чтобы показать Апдайку шрам. Сейчас шрам побледнел; ещё недавно он был пурпурно-красным. Это был след, оставленный ему веткой, чуть не лишившей его жизни в том, другом мире.

Видя удивление в глазах Смоки Апдайка, он почувствовал глубокое удовлетворение.

— Боже правый, мальчик! Это сделал твой отчим?! — Смоки чуть не подскочил на месте.

— Да. Мне показалось тогда, что голова совсем оторвалась от шеи. После чего я убежал.

— Не собирается ли он объявиться здесь?

Джек отрицательно покачал головой.

Смоки задержал на мальчике взгляд, потом выключил калькулятор.

— Проводи меня в кладовую, парень.

— Зачем?

— Я хочу посмотреть, действительно ли ты сможешь сдвинуть бочку с пивом с места. Если сумеешь это сделать, то получишь у меня работу.

К великой радости Смоки Апдайка, Джек доказал, что способен сдвинуть бочку и выкатить её в зал. Он сделал это даже с некоторой лихостью: катя бочку, он умудрился вдобавок почесать себе нос.

— Неплохо, неплохо, — заявил Апдайк. — Ты не очень подходишь для этой работёнки по возрасту, но это не имеет значения.

Он объяснил мальчику, что работать придётся с полудня до часу ночи («Конечно, если ты не устанешь раньше!»). После закрытия ежедневно с Джеком будет производиться расчёт.

Они вышли в кладовую и встретили Лори. Темно-синие шорты обтягивали её мощные бедра, и голубая блузка едва прикрывала грудь. Длинные белокурые волосы были стянуты в пучок; она курила «ПЭЛ-МЭЛ», фильтр сигареты был вымазан губной помадой. На груди её покоился большой серебряный крест.

— Это Джек, — сказал Смоки. — Ты можешь снять с окна табличку о том, что мы ищем помощника.

— Беги отсюда, мальчик, — обратилась к Джеку Лори. — Спасайся, пока не поздно.

— Закрой пасть!

— Только с твоей помощью.

Смоки влепил ей пощёчину, которая вовсе не напоминала знак проявления любви, и блондинка отлетела к стене. Джек вздрогнул и вспомнил звук хлыста Осмонда.

— Настоящий мужчина, — пробормотала Лори… В глазах её стояли слезы, но в них также читалось удовлетворение: все обстояло так, как и должно было быть.

Беспокойство Джека усиливалось. Оно почти переросло в страх.

— Не переживай, малыш, — Лори отвернулась к окну. — С тобой все будет в порядке.

— Не малыш, а Джек, — поправил её Смоки. Он вернулся на то место, где ещё недавно допрашивал мальчика, и продолжил свои подсчёты. — Малыш — это ублюдок вонючей козы. Тебя что, не учили в школе? Сделай лучше парню пару бутербродов. В четыре он приступит к работе.

Она сняла с окна табличку о найме на работу и спрятала её за шкаф, потом подмигнула Джеку.

Зазвонил телефон.

Все трое разом взглянули на него. Джеку показалось, что время остановилось. Он хорошо успел рассмотреть, что Лори бледна — поэтому следы от пощёчины были особенно заметны. Он видел выражение жестокости на лице Смоки Апдайка; вены на его руках вздулись. Он прочёл табличку возле телефона: ПОЖАЛУЙСТА, ОГРАНИЧЬТЕ ВАШИ РАЗГОВОРЫ ТРЕМЯ МИНУТАМИ!

Телефон все звонил и звонил в тишине.

Внезапно Джек с испугом подумал: «Это ко мне. Большое расстояние… большое. БОЛЬШОЕ расстояние.»

— Ответь же, Лори, — велел Апдайк. — Ты что, окаменела?

Лори подошла к телефону.

— «Оутлийская пробка», — дрожащим голосом произнесла она, потом вслушалась. — Алло? Алло?.. Ой, сорвалось.

Она повесила трубку.

— Ерунда. Это дети. Иногда они так развлекаются. Какие бутерброды ты предпочитаешь, малыш?

— Джек! — рявкнул Апдайк.

— Хорошо, хорошо, Джек. Так какие же бутерброды ты предпочитаешь, Джек?

Джек ответил. Блюдо с бутербродами немедленно появилось перед ним. Мальчик принялся за еду, запивая её стаканом молока. Насторожённость была побеждена чувством голода. «Дети, — сказала она. Дети».

Он ещё долго с удивлением поглядывал на телефон.

В четыре часа дверь заведения распахнулась. Вошло несколько мужчин в рабочей одежде. Лори заняла своё место за стойкой. Кое-кто из вошедших поздоровался со Смоки. Большинство из них хотело выпить пива. Двое или трое заказали коктейль «Русский черт». Один из них — Джек был уверен, что это член «Клуба плохой погоды», — подошёл к музыкальному автомату и стал выбирать пластинку. Смоки велел мальчику включить автомат, потом взять швабру и вымыть пол на танцевальной площадке. Мыть нужно было до блеска.

— Работу можно будет считать сделанной, когда с пола на тебя будет смотреть твоё отражение, — добавил Смоки.

Так началась его служба в «Оутлийской пробке».

«Мы заняты в основном по четыре-пять часов».

Мальчик не мог с уверенностью сказать, обманул ли его Смоки. Когда Джек отодвинул от себя пустую тарелку, в кабачке было пусто. Но к шести часам число посетителей перевалило за пятьдесят, и официантка — её звали Глория — сбивалась с ног, помогая Лори разносить галлоны вина, цистерны пива, чёртову пропасть коктейлей.

Джек подавал ящик за ящиком бутылочное пиво. Руки его тряслись, голова раскалывалась.

Между походами в кладовую и выполнением приказа «выкати бочонок, Джек» (эту фразу он уже мог предугадать заранее) он мыл танцевальную площадку и эстраду, а также выносил пустую тару. Один раз в дюйме от его головы пролетела брошенная кем-то пустая бутылка. Он отпрыгнул, сердце бешено застучало, лицо позеленело от страха. Смоки, подскочив к перебравшему посетителю, вышвырнул того на улицу.

— Иди сюда, Джек, — сказал он. — Иди и убери осколки.

Через четверть часа Смоки послал мальчика убирать туалет. Мужчина средних лет с причёской в стиле Джо Пайна стоял возле одного из писсуаров, держась левой рукой за стену и покачиваясь. Ему под ноги текла обильная струя мочи, образовав лужу.

— Вытри это, парень, — прохрипел мужчина, направляясь нетвёрдой походкой к выходу и хлопая Джека по плечу. — Я старался изо всех сил, верно?

Джек дождался, пока дверь закроется, и его тут же стошнило.

Внезапно перед глазами мальчика возникло лицо матери, более красивое, чем в любом из фильмов, где она играла. Её глаза были большими, тёмными и виноватыми. Джек увидел, что она находится одна в их номере в Альгамбре; в пепельнице дымилась забытая сигарета. Она плакала. Плакала о нем. Сердце Джека учащённо забилось; ему показалось, что он умрёт сейчас от любви и острого желания оказаться рядом с ней — в прошлой жизни, где нет туннелей, нет женщин, которым нравятся пощёчины, нет мужчин, пускающих лужу мочи себе под ноги. Он хотел быть с матерью, и ненавидел Смотрителя Территорий, виновника всех его злоключений.

Сознание Джека было заполнено простым детским желанием:

«Боже, пожалуйста, я хочу к маме, я хочу к своей МАМЕ…»

Джек задрожал; ноги стали ватными. Он подумал: «Каждый способен понять, что ребёнок хочет домой — кроме тебя, Смотритель!» В эту минуту его не беспокоило то, что мать может умереть. Он был сейчас просто мальчиком Джеком, в котором кричал инстинкт самосохранения; как в зайце, белке, олене. Он не думал в эту минуту о том, что она может умереть от рака лёгких; он был готов на все, лишь бы только мама обняла и поцеловала его на ночь, запретив брать «чёртов транзистор» в постель и читать до полуночи при свете фонарика.

Он с усилием выпрямился, стараясь прийти в себя. Он совершил ошибку, большую ошибку, да, но он не собирается отступать. Территории были реальностью, так что, по-видимому, Талисман тоже был реальностью. Он не имеет права ускорять кончину матери собственной нерешительностью.

Джек смочил тряпку в горячей воде и принялся мыть пол в туалете.

Когда он вышел оттуда, была половина одиннадцатого, и зал в «Пробке» начал пустеть: Оутли был рабочим городком, и в будние дни завсегдатаи кабачка отправлялись спать пораньше.

— Ты бледный, как смерть, Джек, — сказала Лори. — С тобой все в порядке?

— Можно мне выпить имбиря? — спросил он.

Она протянула ему стакан и, домывая пол в зале, Джек опустошил его. В четверть двенадцатого Смоки в очередной раз послал мальчика в кладовую «выкатить бочку».

Джек с большим усилием выполнил это распоряжение. В четверть первого Смоки стал торопить засидевшихся посетителей. Лори выключила музыкальный автомат, не обращая внимания на слабые протесты. Официантка Глория вымыла руки, одёрнула свитер, розовый, как жевательная резинка, — и ушла. Смоки принялся гасить свет и выставил последних четырех или пятерых гуляк за дверь.

— Молодец, Джек, — сказал он, когда все разошлись. — Ты хорошо поработал. Кое-что можно было бы делать лучше, но ты ведь новичок… Можешь лечь спать в кладовой.

Вместо просьбы рассчитаться с ним (вид Апдайка не располагал к этому), Джек побрёл в кладовую; его усталая походка напоминала походку пьяных завсегдатаев кабачка.

В кладовой он обнаружил Лори, сидящую в углу на корточках.

Её шорты задрались до места, которое вызвало у Джека сердцебиение. Джек с глупой тревогой подумал: «Что это она делает с моим рюкзаком?» Потом увидел, что Лори раскладывает на полу цветастый матрац и кладёт сверху маленькую сатиновую подушку с надписью «НЬЮ-ЙОРК — СТОЛИЦА МИРА» на одной стороне.

— Думаю, тебе будет здесь удобно, малыш.

— Спасибо, — сказал он. Это был простой жест доброты, но он взволновал Джека до слез. Мальчик попытался улыбнуться. — Огромное спасибо, Лори!

— Нет проблем. Тебе будет хорошо, Джек. Смоки не такой уж плохой. Когда ты узнаешь его получше, то поймёшь, что он вовсе н е такой пло хой. — В её голосе звучало бессознательное желание, чтобы так оно и оказалось на самом деле.

— Вероятно, нет, — сказал Джек, и тут же импульсивно добавил, — но утром я ухожу. Оутли не для меня, как мне кажется.

— Может быть, ты уйдёшь, Джек… а может быть, решишь задержаться на некоторое время. Почему ты не ложишься?

В её речи сквозило что-то неестественное; это не имело ничего общего со словами: тебе будет здесь удобно, малыш. Джек почувствовал фальшь, но был слишком уставшим, чтобы попытаться понять её причину.

— Посмотрим, — зевнул он.

— Конечно, посмотрим, — согласилась Лори, направляясь к двери. Она послала ему воздушный поцелуй. — Спокойной ночи, Джек.

— Спокойной ночи.

Он попытался снять рубашку… но потом решил, что снимет только носки. В кладовой было холодно и сыро. Джек сел на край матраца и снял один за другим носки. Он уже собирался лечь на подушку, приготовленную Лори, и, наверное, уснул бы, но в баре зазвонил телефон, прореза я тишину, и звонок почему-то заставил его вспомнить об ударах хлыста, о цепляющихся за ноги корнях и ветках, о двухголовых пони…

Дзинь-дзинь-дзинь, в тишине, в мёртвой тишине.

Дзинь-дзинь-дзинь, слишком долго для развлекающихся мальчишек. Дзинь-дзинь-дзинь.

Алло, Джекки, это дядя Морган. Я почуял тебя в моем лесу, глупая маленькая обезьяна. Я ПОЧУЯЛ тебя в моем лесу! Как могла тебе прийти в голову мысль, что в этом мире ты будешь в безопасности? Мой лес и там, и здесь. Последний шанс, Джекки. Иди домой, или мы отошлём туда твой труп; тогда у тебя не будет никакого шанса. Не будет, не будет, не…

Джек вскочил и как был, босой, опрометью бросился из кладовой. Ужасный холод сковал все его тело.

Он со скрипом открыл дверь.

ДЗИНЬ-ДЗИНЬ-ДЗИНЬ-ДЗИНЬ.

Потом, после паузы:

— Алло, «Оутлийская пробка» слушает. Что за дурацкая идея звонить в такое время?

Голос Смоки.

— Алло?

Опять пауза.

— Алло? Сорвало сь! — Смоки со стуком положил трубку, и Джек услышал скрип половиц под его ногами. Потом шаги зазвучали на лестнице, ведущей в каморку, которую занимали Апдайк и Лори.

Джек недоверчиво уставился на зелёный клочок бумаги в левой руке и маленькую кучку монет в правой. Это было на следующее утро, в одиннадцать часов.

Наступило утро четверга, и он попросил расплатиться с ним.

— Что это? — спросил он, до сих пор не в силах поверить.

— Ты умеешь читать, — процедил Смоки, — и ты умеешь считать. Ты был недостаточно расторопным, Джек, но сообразительности тебе не занимать.

Мальчик присел, рассматривая счёт в одной руке и деньги в другой. Неудержимая злость постепенно овладевала им. «ГОСТЕВОЙ ЧЕК» — так назывался этот клочок бумаги. Он гласил:

1 бутерброд — 1 дол. 35 центов 1 бутерброд — 1 дол. 35 центов 1 стакан молока — 55 центов 1 стакан имбиря — 55 центов Обслуживание — З0 центов

Внизу стояла цифра 4 доллара 10 центов; она была обведена жирной линией. За вечер Джек заработал девять долларов; Смоки удержал из них почти половину; у мальчика осталось всего четыре доллара и девяносто центов.

Джек с возмущением взглянул на них — на стоявшую с отсутствующим видом Лори, на отвернувшегося Смоки.

— Это грабёж, — выдавил из себя он.

— Джек, ты не прав. Взгляни на ценники в меню…

— Мы так не договаривались, и Вам это отлично известно!

Лори слегка вздрогнула, будто ожидая, что Смоки сейчас ударит его… Но Смоки смотрел на Джека с ужасающим равнодушием.

— Я не внёс в счёт твою постель, не так ли?

— Постель! — Заорал Джек, и горячая волна прихлынула к его щекам. — Постель! Постель! Матрац на цементном полу! Хотел бы я видеть, как вы включите её в счёт, мерзаве ц!

Лори сдавленно вскрикнула и бросила взгляд на Смоки… но Смоки только сел напротив Джека и выдохнул струю сигаретного дыма в сторону мальчика. На голове его красовалась бумажная шляпа.

— Мы оговаривали с тобой условия, — сказал он. — Ты спросил, нет ли у меня подходящей работы. Я сказал, что есть. О еде не было сказано ни слова. Если бы мы сразу поговорили об этом, то, вероятно, что-нибудь можно было бы изменить. Возможно — да, возможно — нет… заметь, ты ничего не спрашивал на этот счёт, так что теперь ты должен согласиться со мной.

Джек резко сел; слезы ярости стояли в его глазах, Он попытался что-то возразить, но не смог произнести ни звука. Он буквально лишился дара речи.

— Конечно, если ты хочешь обсудить предъявленный тебе счёт…

— Идите к черту! — взорвался Джек. — Приберегите все это для следующего дурачка, который попадёт к вам в лапы! Я ухожу!

Он направился к двери, но даже сквозь слепое бешенство вдруг почувств овал, что не сможет выйти на улицу.

— Джек…

Мальчик уже взялся за дверную ручку и открыл дверь, но звук голоса остановил его. Он опустил ручку, злость куда-то улетучилась. Внезапно он почувствовал себя старым и беспомощным. Лори ушла за стойку бара и принялась протирать и мыть её. Она уже поняла, что Смоки не собирается бить Джека и, значит, все было нормально с её точки зрения.

— Ты хочешь меня бросить накануне выходных?

— Именно это я и собираюсь сделать. Вы ограбили меня.

— Нет, сэр, — сказал Смоки. — Я объяснил тебе. Если кто и виноват, Джекки, то только ты сам. Мы можем обсудить твою еду — я согласен сбросить пятьдесят процентов. Я никогда не делал этого раньше с мальчишками, которых нанимал на работу, но ближайшие выходные должны быть особенно сложными, потому что на сезонных работах по уборке яблок трудится чёртова пропасть народу. А ты мне нравишь ся, Джек! Вот почему я не проучил тебя, когда ты повысил на меня голос, хотя, поверь, я мог бы… Ты нужен мне на выходные.

Джек почувствовал, что гнев внезапно вернулся… и вновь улетучился.

— А что, если я все же уйду? — спросил он. — У меня есть почти пять долларов, и моё пребывание в этом паршивом городишке слишком затягивается.

Глядя на мальчика и все ещё улыбаясь, Смоки спросил:

— Помнишь мужчину, прошлой ночью напустившего на пол лужу в туалете?

Джек кивнул.

— Ты помнишь, как он выглядел?

— Гадко, омерзительно. А что?

— Это Могильщик Атвелл. На самом деле его зовут Карлтон, но вот уже десять лет он добровольно ухаживает за городским кладбищем, поэтому все зовут его Могильщик. Это было… ммм… двадцать или тридцать лет тому назад. Он пришёл служить в городскую полицию во время президента Никсона. Сейчас он шеф здешней полиции.

Смоки отхлебнул немного пива из бутылки и посмотрел на Джека.

— Могильщик скоро вернётся в бар. И если ты сейчас уйдёшь отсюда, Джек, то я не смогу гарантировать, что у тебя с ним не возникнет проблем. Возможно, это окончится отправкой домой. Возможно, сбором яблок на муниципальных землях… думаю, там не менее сорока акров, засаженных деревьями. Возможно, побоями. Или… Я как-то слышал, что наш друг Могильщик очень любит детей на дорогах. Особенно мальчиков.

Джек вспомнил расстёгнутые брюки и свисающий из них чудовищный агрегат. Ему стало плохо, ноги и руки похолодели.

— Здесь ты находишься под моим крылышком, — продолжал Смоки. — Никто не знает, когда ты выйдешь на улицу. Не знает этого и Могильщик. Конечно, ты можешь без страха ходить по городу. Попытайся, Джекки… Но где гарантия, что он вдруг не перегородит тебе дорогу своим большим «плимутом»? Он не слишком умен, но иногда у него прорезывается поразительный нюх… Или… кто-нибудь может позвонить ему.

За стойкой Лори вымыла посуду и вытерла руки; потом включила радио и начала подпевать в такт звучащей песенке.

— Вот что я скажу тебе, — подытожил Смоки. — Задержись у меня, Джекки. Отработай выходные. Потом я посажу тебя в машину и сам вывезу из города. Ты уедешь отсюда в воскресенье с тридцатью баксами в кармане и больше никогда не вернёшься. Ты уедешь, думая, что Оутли — не самое худшее в мире место. Что ты на это ответишь?

Джек посмотрел в его карие глаза и увидел в них жёлтые и красные огоньки; он видел, что Смоки обнажил в улыбке вставные зубы; он даже заметил с непередаваемым ощущением «дежа вю», что по бумажному колпаку ползёт жирная муха.

Смоки знал, что Джек не верит ни одному его слову. После отработанной субботы он проснётся в воскресенье не раньше обеда, а Смоки к этому времени будет слишком занят, чтобы отвезти его. Джек не боялся уйти; он боялся, что Смоки позвонит своему дружку Могильщику и скажет:

— Он идёт сейчас по Мельничной дороге, старина, так почему бы тебе не поймать его? Забегай потом ко мне! Сколько угодно дармового пива, но не смей входить в мой клозет, пока я не получу мальчишку обратно.

Это был один сценарий. Возможно, есть и другие, но суть оставалась неизменной.

Смоки улыбнулся ещё шире.

ЭЛРОЙ

«Когда мне было шесть лет…»

«Пробка» гудела подобно гигантскому улью. Джек увидел, что два стола исчезли. На освободившемся месте танцевали парочки.

— Нечего прохлаждаться, — сказал Смоки, когда Джек на секунду прислонился к стойке бара, чтобы перевести дыхание. — Убери здесь и проваливай за следующей бочкой.

— Лори не говорила…

Боль пронзила ногу: Смоки тяжёлым башмаком наступил на неё. Слезы брызнули из глаз мальчика.

— Заткнись, — прорычал Смоки. — Лори глупа, как пробка, да и ты не умнее. Живо тащи сюда бочку!

Мальчик вернулся в кладовую, прихрамывая на отдавленную ногу и удивляясь, что пальцы на ней не сломаны. Это вполне могло произойти. Голова гудела от дыма и шума. Он не мог больше терпеть все это. Если Оутли — его тюрьма, а «Оутлийская пробка» — его камера, то Смоки Апдайк — его тюремщик.

Он думал о Территориях — каковы они в этом месте — и напиток Смотрителя казался единственной возможностью спастись.

Отпить немного и…

А если он сумеет пройти на запад одну-две мили, то сможет отхлебнуть ещё чуть-чуть и приземлиться в США за пределами этого ужасного городка — где-нибудь в Бушвилле или Пемброке.

«Когда мне было шесть лет, когда Джеку было шесть лет, когда…»

Он вкатил новую бочку с пивом… Перед ним стоял высокий ковбой с большими руками, похожий на Рэндольфа Скотта, и смотрел на него.

— Привет, Джек, — сказал ковбой, и Джек с ужасом увидел, что глаза мужчины жёлтые, как цыплячий пух. — Разве тебе не говорили, чтобы ты ушёл? Ты плохо слушаешь, а?

Джек оцепенело смотрел в эти жёлтые глаза, и внезапно в голову ему пришла безумная мысль: это и был тот, кто затаился в туннеле — человек-вещь с мёртвыми жёлтыми глазами.

— Оставь меня в покое, — тихо прошептал мальчик.

Незнакомец усмехнулся:

— Ты собирался уходить!

Джек хотел вернуться… но сзади была стена. А впереди стоял ковбой, похожий на Рэндольфа Скотта, и дыхание его источало запах мертвечины.

Время остановилось, а потом медленно пошло назад.

…Между полуднем четверга — временем, когда Джек приступил к работе, и четырьмя часами, когда в кабачок после работы стали заходить посетители, телефон с табличкой «ПРОСЬБА СОКРАТИТЬ ВАШИ ТЕЛЕФОННЫЕ ЗВОНКИ ДО ТРЕХ МИНУТ» звонил дважды.

Когда он позвонил в первый раз, Джек совсем не испугался.

Двумя часами позже, когда мальчик выносил последние пустые бутылки, телефон зазвонил снова.

На этот раз Джек почувствовал себя, как животное, оказавшееся в сухом лесу во время пожара… хотя он ощущал не жар, а холод. Телефон был всего в четырех футах от мальчика. Он подумал, что сейчас увидит, как лёд выплёскивается из трубки, покрывая все кругом.

Но это был всего лишь телефон, а мороз был внутри Джека.

Он замер в оцепенении.

— Джек, — крикнул Смоки. — Сними эту чёртову трубку! За что я тебе, спрашивается, плачу?

Джек взглянул на Смоки безнадёжно, как загнанный в угол зверь, но на лице у Апдайка расплылась удовлетворённая улыбка, которая обычно появлялась после пощёчины, отвешенной Лори.

Мальчик стоял у телефона, все глубже погружаясь в холод; на руках выступила гусиная кожа, на кончике носа зависла капелька.

Он взял трубку — руки сразу оледенели. Поднёс трубку к уху. Ухо мгновенно замёрзло.

— «Оутлийская пробка», — бросил он в мёртвую пустоту, и рот его также заледенел.

Голос из трубки был скрипучим, безликим, неживым.

— Джек! — окрикнул его голос, и мальчик застыл, как после укола новокаина. — Джек, осел, убирайс я домой!

Издалека он услышал себя:

— «Оутлийская пробка» слушает. Есть здесь кто-нибудь? Алло?.. Алло?..

Холодно, Господи, как холодно!..

Горло онемело. Лёгкие, казалось были отморожены. Сердце замерло; мальчик был почти мёртв.

Безжизненный голос продолжал:

«С одинокими мальчиками по дороге могут случиться большие неприятности. Спроси любого».

Он быстрым, резким движением повесил трубку, отдёрнул руку и долго стоял, глядя на телефон.

— Кто это был, Джек? — спросила Лори, и её голос звучал как бы издалека… но все же ближе, чем его собственный несколько секунд назад. Все становилось на свои места. На телефонной трубке Джек заметил отпечаток своей руки, который постепенно бледнел и исчезал с чёрной пластмассы.

В четверг вечером Джек впервые увидел человека, похожего на Рэндольфа Скотта. Толпа в кабачке в этот день была несколько меньше, чем накануне, но за столиками и стойками сидело ещё много посетителей.

Это были жители города, чьи плуги давно ржавели в пыльных сараях; люди, которые и хотели бы быть фермерами, да забыли, что для этого нужно делать. По мнению Джека, лишь немногих из них можно было представить себе за штурвалом трактора. Это были люди в темно-серых, коричневых или темно-зелёных куртках. На ремнях у них висели ключи. Лица избороздили морщины, но это были морщины угрюмости. Все они носили ковбойские шляпы, многие напоминали Чарли Дэниэлса с этикетки жевательного табака. Но Оутлийцы не жевали табак; они курили сигареты.

Джек как раз убирал в зале, когда вошёл Могильщик Атвелл. Янки насторожились; мужчины за стойкой пристально смотрели на него. Накануне Атвелл заглядывал сюда в местном варианте спортивной одежды (рубашка цвета хаки с большими накладными карманами, джинсы и ботинки с металлической пластинкой впереди). Сегодня на Могильщике была голубая полицейская форма. За плечом висело большое ружьё с деревянным прикладом. Он бегло взглянул на Джека, который тут же вспомнил слова Смоки: «Я слыхал, что старина Могильщик любит детей ни дорогах. В особенности мальчиков», и испуганно отпрянул. Атвелл широко улыбнулся.

— Решил задержаться у нас, паренёк?

— Да, сэр, — выдавил из себя Джек, и яростно принялся тереть тряпкой половицу, хотя она и так давно уже сверкала. Он ждал, когда Атвелл уйдёт. Ждать пришлось недолго. Джек увидел, что полицейский направился к стойке… и тогда мужчина, стоящий слева, обернулся и посмотрел на него.

«Рэндольф Скотт», — внезапно подумал Джек, — «вот на кого он похож».

Но если настоящий Рэндольф Скотт был героем с улыбкой человека, совершающего добрые дела, то этот выглядел скучным и не совсем нормальным.

С испугом Джек понял, что мужчина смотрит именно на него, Джека. Не на всех, кто вообще присутствует в баре, не на кого-то другого, а именно на Джека. Джек знал, что это так.

Телефон. Звонящий телефон.

Поддавшись внезапному порыву, Джек отшвырнул швабру. Он заглянул в висевшее рядом зеркало и увидел собственное перепуганное лицо.

На стене надрывался телефон.

Мужчина, стоящий слева, покосился на аппарат… и вновь перевёл глаза на Джека, замершего с тряпкой в руке. Тело мальчика покрылось «гусиной кожей», волосы на голове зашевелились.

— Если это опять какой-нибудь псих, я разобью телефон. Мне осточертели эти звонки, Смоки, — бросила Лори, подходя к аппарату. — Видит Бог, я это сделаю.

Она могла бы играть на сцене и зарабатывать, как и остальные звезды; тридцать пять долларов в день.

Джеку показалось, что все исчезли, а на земле остались только двое: он сам и этот ковбой, с большими руками и глазами, которые Джек не мог… больше… видеть.

Внезапно ковбой выговорил три слова: «Убирайся, домой, осел!»

И умолк.

Как только Лори протянула руку к трубке, телефон тоже замолчал.

Рэндольф Скотт отвернулся, допил свой коктейль и попросил:

— Налей мне ещё один, хорошо?

— Я сойду с ума, — возмущённо проговорила Лори. — Этот телефон сведёт меня с ума.

Позже, в кладовой, Джек спросил у Лори: кто был тот парень, похожий на Рэндольфа Скотта.

— Похожий на кого? — переспросила она.

— На старого актёра, играющего ковбоев. Он сидел слева у стойки.

Она вздохнула.

— Они мне все на одно лицо, Джек…

— После первого коктейля он сразу же попросил второй.

Её глаза сверкнули.

— Ах, да! Он… Он выглядел скупердяем. — Она сказала это обычным голосом… как если бы обсуждала форму его носа или выражение лица.

— Кто он?

— Я не знаю, как его зовут, малыш. Он здесь всего неделю или две. Я думаю, что он работает на мельнице. Это…

«Черт побери, Джек, я просил тебя выкатить бочонок!»

Джек как раз выкатывал его. Вес мальчика и вес бочонка были примерно равны, и поэтому периодически бочонок перевешивал. Когда Смоки из-за двери стал ругать его, Лори вскрикнула, и Джек подпрыгнул. Он потерял контроль над бочонком, пробка вылетела и пиво начало растекаться по полу. Смоки все ещё кричал; Джек, стоящий в луже пива, застыл, ожидая неминуемой расплаты.

Когда через двадцать минут он вернулся в зал, с опаской дотрагиваясь до разбитого носа, Рэндольф Скотт уже ушёл.

«…Мне шесть.

Джеку Бенджамину Сойеру шесть».

Шесть … и время снова идёт своим чередом. Мне шесть …

…Джек встряхнул головой, пытаясь отогнать эту навязчивую мысль, а мускулистый работяга, который на самом деле был вовсе не работягой, подходил все ближе и ближе. Его глаза… жёлтые и обжигающие. Он — оно? — моргнул, и Джек понял, что вместо век у него чешуйчатые мембраны.

— Ты ведь собирался уходить, — повторило оно, и протянуло к Джеку руки, которые стали деформироваться, сплющиваться, тяжелеть…

Дверь распахнулась, тишину взорвал истошный выкрик солиста группы.

— Джек, если ты не станешь порасторопнее, я буду вынужден наказать тебя, — раздался из-за спины Рэндольфа Скотта голос Смоки. Скотт отступил. Теперь его руки опять стали просто руками — сильными и уверенными; на тыльной стороне ладони вздулись синие вены. Глаза уже не были жёлтыми; обычные блекло-голубые глаза… Он последний раз посмотрел на Джека и скрылся в туалете.

Смоки приблизился к мальчику; он склонил голову на бок, отчего колпак сполз на самое ухо; губы приоткрылись и обнажили крокодильи зубы.

— Не заставляй меня больше повторять дважды, — сказал Смоки. — Это последнее предупреждение, и не думай, что я шучу.

Как и по отношению к Осмонду, в Джеке внезапно вспыхнула ярость — тот её вид, который тесно связан с инстинктом самосохранения.

Момент был подходящим.

— Я не ваша собака, и не смейте так обращаться со мной! — Джек сделал шаг по направлению к Смоки Апдайку, хотя ноги его до сих пор были ватными от страха.

Удивлённый — и даже слегка обескураженный — этим взрывом злости, Смоки отступил назад.

— Джек, предупреждаю тебя…

— Нет, приятель. Это я предупреждаю тебя, — услышал Джек собственные слова. — Я не Лори. Я не люблю, когда меня бьют. И если ты ударишь меня, я дам сдачи.

Смоки Апдайк растерялся лишь на мгновение. Он был слишком уверен в себе и — как сам считал — повидал слишком много, чтобы спустить мальчишке подобный тон.

Он сгрёб Джека за воротник.

— Не хами мне, Джек, — процедил Смоки, подтаскивая Джека ближе к себе. — Пока ты находишься в Оутли, ты — моя собачонка. Захочу — приголублю, захочу — прибью.

Он резко встряхнул мальчика. Джек больно, прикусил язык и вскрикнул. На щеках Смоки заиграли краски гнева.

— Тебе это может не нравиться, но это так, Джек. Помни, щенок — ты находишься в Оутли, и ты будешь находиться в Оутли, пока я не решу отпустить тебя. И сейчас я вобью это в твою глупую голову.

Он замахнулся и ударил Джека кулаком в лицо, отбросив мальчика к стене.

Джек почувствовал во рту привкус крови.

Смоки сосредоточенно, будто обдумывая серьёзную покупку, взглянул на него, и замахнулся вторично.

В этот момент из кабачка раздался истерический женский визг:

— Нет, Глен!Нет!

Затем послышались мужские голоса, чем-то встревоженные. Вновь закричала женщина — на высокой режущей ноте. Потом прозвучал выстрел.

— Это что ещё за шутки?! — вскричал Смоки, тщательно выделяя каждое слово, как актёр на бродвейской сцене. Он отшвырнул Джека и влетел в кабачок. Раздался ещё один выстрел, и кто-то вскрикнул от боли.

Джек был уверен в одном — пришло время удирать. Не через час, не завтра, не в воскресенье, а прямо сейчас.

Шум, похоже, стихал. Выстрелов больше не было слышно… но Джек помнил, что работяга, похожий на Рэндольфа Скотта, был ещё в туалете.

Джек быстро вошёл в кладовую, пошарил рукой за бочками и стал на ощупь искать рюкзак. Пальцы не нащупывали ничего, кроме грязного пола и воздуха; наверное кто-то из них — Смоки или Лори — заметили рюкзак и забрали его. И все это, конечно, чтобы задержать его в Оутли! Потом пальцы коснулись нейлона, и Джек не поверил своему счастью.

Он схватил рюкзак и осторожно выглянул из дверного проёма кладовой. Нужно было решить, каким путём лучше скрыться, чтобы никто ничего не заметил.

Итак…

Он вышел в коридор. В конце его была дверь. Она легко открылась, и мальчик увидел, что коридор пуст. Наверное Рэндольф Скотт давно уже поднялся в зал, пока Джек искал рюкзак. Прекрасно.

«А может он все ещё здесь? Ты хочешь с ним встретиться, Джекки? Хочешь опять увидеть, как глаза его желтеют и сужаются? Не торопись, убедись сперва, что его нет».

Но Джек не имел на это времени. Смоки мог заметить, что мальчик не помогает Лори и Глории убирать со столов и не моет пол в туалете. Смоки мог решить вернуться и получше «объяснить» Джеку реальное положение вещей. Так что…

«Так что? Иди же!

Может, он где-то подстерегает тебя, Джекки… может, он собирается выскочить, как большой Чёртик-из-Табакерки…»

Женщина или тигр? Смоки или этот работяга? Джек ещё секунду постоял в нерешительности. Возможно, человек с жёлтыми глазами все ещё в туалете; возможно, сейчас вернётся Смоки.

Джек открыл и ступил на порог тёмного холла. Рюкзак, казалось, резко прибавил в весе. Стараясь ступать бесшумно, мальчик двинулся к двери; в груди отчаянно колотилось сердце.

«Мне было шесть. Джеку было шесть».

Возвращаться никак нельзя.

«Шесть».

Коридор словно удлинился и теперь напоминал туннель. Задняя дверь в конце коридора казалась плотно прикрытой. Справа тоже находилась дверь; на ней была изображена собака. Под изображением — надпись: «ПОЙНТЕРЫ». Дверь в конце коридора была покрашена красной краской. На ней висела табличка: «ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ТОЛЬКО В КРАЙНЕМ СЛУЧАЕ! СИГНАЛ ТРЕВОГИ!» На самом же деле сигнализация бычка отключена ещё два года назад. Об этом ему рассказала Лори, когда мальчик поинтересовался назначением двери.

Почти на месте. Напротив таблички «ПОЙНТЕРЫ».

«Он здесь, я знаю… если он выскочит, я закричу… я… я…»

Дрожащей рукой Джек коснулся ручки двери аварийного выхода. Она была прохладной. На секунду мальчику почудилось, что сейчас он возьмёт и вылетит в ночь… на свободу.

Внезапно распахнулась дверь позади него — дверь с надписью «ПОЙНТЕРЫ» — и чья-то рука схватила его за лямку рюкзака. Джек сделал рывок к аварийному выходу, не думая при этом про рюкзак и волшебный напиток в нем. Если лямки оборвутся, он сумеет выскочить во двор… он думал только об этом.

Но нейлоновые лямки не хотели рваться. Дверь слегка приоткрылась и вновь захлопнулась. Джека втащило в женскую уборную, развернуло вокруг и отбросило назад. От такого удара бутылка с волшебным напитком могла разлететься на мелкие кусочки, залив при этом одежду и старый атлас дорог. Поэтому он постарался не коснуться стены спиной. Ужасная боль пронзила его.

К нему медленно подходил работяга. Руки его уже начинали деформироваться и сплющиваться.

— Ты собрался уходить, парень? — голос работяги все больше напоминал рычание зверя.

Джек попятился влево, не отрываясь от лица мужчины. Глаза того светились; они были уже не жёлтые, а просто горели огнём; это были глаза оборотня…

— Но ты можешь рассчитывать на старого Элроя, — оборотень оскалился, обнажив чёрный провал пасти и неровные зубы. — О, ты можешь вполне рассчитывать на Элроя, — слова его были подобны собачьему лаю. — Он не причинит тебе слишком большой вред.

Джек вскрикнул.

— С тобой все будет в порядке, — рычал оборотень, придвигаясь поближе к Джеку, — да-да, с тобой все будет в полном порядке…

Он продолжал говорить, но Джек не смог бы повторить сказанное. Теперь это было одно сплошное рычание.

Ногой Джек нащупал большой мусорный бак у двери. Когда оборотень почти вцепился в него когтями, мальчик схватил бак и запустил в Элроя. Бак отскочил от косматой груди, но Джек успел выскочить из уборной и стремглав помчался влево, к аварийному выходу. Он понимал, что Элрой будет преследовать его.

Джек нырнул в темноту позади «Оутлийской пробки».

Там, справа от двери, выстроились в ряд переполненные мусорные баки. Джек на бегу перевернул три из них. Позади раздался дикий грохот — бегущий за ним Элрой врезался в импровизированную баррикаду.

Джек обернулся на своего преследователя. Боже, хвост, у него есть хвост! Сейчас существо больше всего напоминало животное. Из глаз летели искры и, подобно огонькам, освещали землю.

Удирая, Джек пытался сбросить рюкзак со спины; пальцы его одеревенели, в голове стучало:

— Джекки было шесть… Боже, помоги мне! Смотритель! Джекки было ШЕСТЬ! Боже, пожалуйста…

Оборотень перескакивал через баки. Джек видел, как одна лапа-рука поднялась и вновь опустилась, зацепившись за металл, и страшный скрежет заполнил весь двор. Существо споткнулось, чуть не упало, и вновь бросилось вдогонку Джеку. Оно злобно рычало, и мальчику с трудом удалось разобрать:

— Сейчас я не просто поймаю тебя, мой цыплёночек… Сейчас я убью тебя!

Слышали ли это его уши? Или голос звучал в его голове?

Неважно. Расстояние между тем и этим миром сокращалось.

Элрой сопел сзади Джека; одежда зверя была разорвана; изо рта свисал розовый и влажный язык.

Последним в ряду был пустой мусорный бак; за ним стоял старенький «форд» выпуска 1957 года… Выглянувшая луна осветила все вокруг; глаза Элроя засверкали, как осколки стекла…

Это ведь началось не в Нью-Хэмпшире? Нет. Это началось не тогда, когда заболела его мать, и не могла, когда появился Смотритель Лестер. Это началось, когда…

«Джеку было шесть. Когда все мы жили в Калифорнии и никто ещё не был никем другим, и Джеку было…»

Он вцепился в лямки рюкзака.

Оборотень опять догонял его. Он почти танцевал, напоминая в свете луны животных из диснеевских мультфильмов. Глупо, но Джек расхохотался. Существо зарычало и прыгнуло на него. Когти были всего в нескольких дюймах от мальчика, но внезапно Элрой зацепился за ржавое железо и взревел от ярости.

Джек искал в рюкзаке бутылку. Он копался в носках; старые джинсы мешали ему. Нащупав горлышко бутылки, мальчик выдернул её из рюкзака.

Элрой огласил воздух очередным воплем и освободился от смятого колёса.

Джек быстро откупоривал бутылку, стараясь при этом не выпустить рюкзак из рук. Задача не из лёгких!

«Может ли ОНО последовать за мной?» — промелькнуло в его голове, когда он поднёс горлышко бутылки к губам. — «Сможет ли ОНО последовать за мной и прикончить меня там, на другой стороне?»

Рот Джека свело судорогой от вкуса гнилого винограда, в горле перехватило дыхание. Он слышал рычание Элроя, но звук стремительно удалялся, словно застряв на одной стороне Оутлийского туннеля, в то время как Джек быстро нёсся на другую его сторону. Мальчик почувствовал, что падает, и подумал: «О, Боже, что если я приземлюсь где-нибудь у подножья утёса или горы?!»

Он вцепился в рюкзак и бутылку, глаза его непроизвольно закрылись в ожидании того, что может случиться: будет Элрой или нет; окажется он в Территориях — или нет. Да или нет, но одежда на его теле изменялась…

«Шесть. О да, когда нам всем было шесть, и никто ещё не был никем другим, и все происходило в Калифорнии, и ты, папа, с дядей Морганом уходил куда-то, и иногда дядя Морган смотрел на тебя, как… как… как будто хотел испепелить тебя глазами; и ты все-таки умер, папочка!»

Падая, переворачиваясь, купаясь в запахах; Джек Сойер, Джек Бенджамин Сойер, Джекки, Джекки…

«…было шесть, когда это начало происходить, и кто же взорвал мою жизнь, когда мне было шесть, когда Джеку было шесть, когда Джеку…»

Date: 2015-07-17; view: 326; Нарушение авторских прав