Глава 2. Анализ внутренней и внешней среды

SWOT‑анализ и литературная деятельность

После определения миссии и постановки основных целей начинается следующий, так называемый диагностический, этап стратегического менеджмента. На этом этапе происходит оценка условий внутренней и внешней среды.

В начале 1960‑х годов сотрудниками Гарвардского университета была предложена методика SWOT‑анализа, предполагающая анализ внутренних:

– сильные (Strength) и слабые (Weakness) стороны и внешних:

– возможности (Opportunities) и угрозы (Threads) факторов.

В последующие годы этот инструмент ситуационного анализа завоевал большую популярность среди менеджеров и маркетологов всего мира. Благодаря информации, полученной в результате SWOT‑анализа, компании занимают рыночные ниши и разрабатывают эффективные стратегии для выживания в условиях острой конкурентной борьбы.

...

ИСКУССТВО УПРАВЛЕНИЯ: благодаря информации, полученной в результате SWOT‑анализа, компании занимают рыночные ниши и разрабатывают эффективные стратегии для выживания в условиях острой конкурентной борьбы.

Методика проведения SWOT‑анализа подробно проанализирована в большинстве учебников по менеджменту и маркетингу. Мы же рассмотрим необычный пример – проведение Уинстоном Черчиллем ситуационного анализа при написании эпохального шеститомного труда «Вторая мировая война».

Как бы странно это ни звучало, но при работе над своими книгами британский политик нередко прибегал к услугам науки управления. Однако в этом нет ничего удивительного. Без должной организации труда, тайм‑менеджмента, планирования и контроля Черчилль просто не смог бы написать помимо «Второй мировой войны» двухтомную биографию своего отца, лорда Рандольфа, шесть томов истории Первой мировой войны, четырехтомную биографию дальнего предка, генерал‑капитана, первого герцога Мальборо, четырехтомную «Историю англоязычных народов», несколько однотомных трудов, в частности мемуары «Моя ранняя жизнь», издать сборники «Великие современники», «Мысли и приключения» плюс восемь увесистых томов собственных речей.

Как и большинство авторов, прежде чем приступить непосредственно к работе над текстом, Черчилль составлял план будущей книги. По его словам: «Я пишу книги так же, как строили Канадскую тихо океанскую железную дорогу. Сначала я прокладываю путь от одного побережья до другого, затем на всем его протяжении расставляю станции» [63].

Как именно осуществлялась «расстановка станций», Черчилль объяснял следующим образом:

«Во время работы над своим вторым трудом „Речная война“ я пришел к выводу, что процесс написания книги, особенно повествовательного характера, – это вопрос даже не столько построения предложений, сколько построения абзацев. В самом деле, я уверен, что абзац играет не меньшую роль, чем предложение. Маколей [64] был мастером разбиения на абзацы. Так же, как предложение описывает одну мысль во всей ее полноте, абзац охватывает весь эпизод. И так же, как предложения следуют друг за другом в гармоничной последовательности, абзацы должны соответствовать один другому, словно авто сцепка железнодорожных вагонов.

Кроме того, мне постепенно стала открываться тайна разбиения текста на главы. Каждая глава должна быть независима и самодостаточна. Все главы должны иметь более или менее одинаковый объем. Темы некоторых глав определяются достаточно легко и естественно. Гораздо сложнее бывает, когда главу приходится компоновать из различных по своей природе эпизодов, ни один из которых не может быть пропущен. В самом конце весь труд следует обозреть целиком, проверив разбиение на части и соблюдение от начала до конца единых принципов изложения. Я всегда знал, что хронология – это ключ к успешному повествованию» [65].

Что касается хронологии, то аналогичную мысль Черчилль повторит в июне 1952 года, просматривая гранки мемуаров подруги и бывшей супруги своего кузена, десятого герцога Мальборо, Консуэлы Бальзан:

«Хронология не всегда является правилом, которому необходимо жестко следовать. Бывает множество случаев, когда от нее приходиться отступать. Тем не менее, думаю, будет правильным сказать, что хронология – это секрет успешного повествования» [66].

К аналогичному планированию Черчилль собирался приступить и с написанием монументального труда, посвященного Второй мировой войне. Однако, прежде чем погрузиться в новый проект, ему необходимо было произвести своеобразный SWOT‑анализ. И только потом принять окончательное решение – стоит ли браться за столь масштабное начинание?

Разумеется, ни о каком SWOT‑анализе Уинстон Черчилль не знал и знать не мог. Но та диагностика, предшествующая написанию нового труда, которую британский политик провел в 1940‑х годах, имеет много общего с методикой, предложенной учеными Гарвардского университета спустя двадцать лет.

...

МЕНЕДЖМЕНТ ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: прежде чем погрузиться в новый проект, Черчиллю необходимо было произвести свое образный SWOT‑анализ. И только потом принять окончательное решение – стоит ли браться за столь масштабное начинание?

Свой анализ Черчилль начал с себя, определив, какими отличительными особенностями он обладает по сравнению с другими авторами, собирающимися написать о самом крупном военном конфликте в истории человечества.

Сильные стороны

С этой частью анализа особых проблем не возникло. Черчилль отлично знал себе цену, и для него не составило труда определить факторы, которые выделяли его на фоне других потенциальных мемуаристов.

Во‑первых, он возглавлял одно из государств, которое одержало в этой войне победу. Учитывая тот факт, что к завершению Второй мировой войны президент США Франклин Д. Рузвельт был уже мертв, а глава СССР И. В. Сталин вряд ли бы стал писать мемуары, Черчилль оказался единственным лидером «большой тройки», который мог представить свои воспоминания перед публикой. Отмечая эту особенность, Луис Маунтбеттен, герой войны и дядя супруга будущей королевы Елизаветы II, писал Черчиллю:

«У нас нет описания крупномасштабных военных действий, сделанных лично Наполеоном. Если вы напишете об этой войне, последующие поколения будут вам очень признательны, ведь у них появится нечто особенное» [67].

Во‑вторых, бывший лидер Великобритании [68] обладал незаурядным талантом писателя. Артур Конан Дойл считал литературный стиль нашего героя «лучшим среди современников» [69]. Так что мемуары Черчилля выгодно отличались бы на фоне вылизанных редакторами и корректорами воспоминаний большинства государственных деятелей.

И наконец, третье. В 1920‑х годах Черчилль уже опубликовал шесть томов о войне 1914 – 1918 годов. И если бы он взялся за Вторую мировую, то это тем более бы добавило успеха книге. Ведь ее автор – единственный в мире человек, который не только занимал в годы крупнейших военных конфликтов руководящие посты, но и написал о каждом из них многотомные труды. А уж то, что мемуары об этой войне займут как минимум пять томов, в этом сомневаться не приходилось.

Не хуже обстояло дело и с теми возможностями, которые открывала британскому политику работа над новым сочинением.

Возможности

После завершения Второй мировой войны у Черчилля, казалось бы, было все – мировая популярность, любовь, уважение, почет… И тем не менее издание мемуаров способно было дать нечто такое, от чего у потенциального автора разливалась по телу приятная теплота.

Во‑первых, «Вторая мировая война» априори была связана с неплохими деньгами, в которых так нуждался экс‑премьер. Это может прозвучать странно, но, сложив с себя полномочия главы правительства, спаситель нации оказался (в очередной раз) банкротом. Ситуация была настолько безнадежна, что Черчиллю даже пришлось выставить на аукцион свое любимое детище, загородное поместье Чартвелл. Лишь благодаря находчивости близкого друга, лорда Камроуза, и щедрости шестнадцати богатых людей право проживания в Чартвелле удалось сохранить [70].

Не менее притягательна для нашего героя была и посмертная слава. Он часто повторял: «Слова – единственное, что остается навеки» [71]. Потративший столько времени на изучение событий прошлого, Черчилль отлично понимал, насколько может измениться оценка поступков отдельного человека после его прохождения через временну́ю призму истории. Выступая перед депутатами палаты общин 12 ноября 1940 года, он скажет:

«Человеческим созданиям не дано – к счастью для них, в противном случае жизнь была бы невыносима – предвидеть или предсказать в долгосрочном масштабе развитие событий. В один период кажется, что человек прав, в другой – что он ошибается. Потом опять, спустя несколько лет, в перспективе прошедшего времени, все предстает в совершенно ином свете. Все приобретает новые пропорции. Меняются ценности. История с ее мерцающей лампой, спотыкаясь и запинаясь, освещает следы прошлого. Она пытается воссоздать былые сцены, возродить ушедшие звуки, разжечь потухшие страсти вчерашних дней» [72].

...

ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Человеческим созданиям не дано предвидеть или предсказать в долгосрочном масштабе развитие событий. В один период кажется, что человек прав, в другой – что он ошибается. Потом опять, спустя несколько лет, в перспективе прошедшего времени, все предстает в совершенно ином свете».

Эта речь была посвящена бывшему премьер‑министру Невиллу Чемберлену, скончавшемуся 9 ноября после мучительной и безуспешной борьбы с раком. Имея в виду своего предшественника, Черчилль, безусловно, говорил и о себе, о том крутом повороте, который произошел в его карьере, и о той чудесной метаморфозе, когда из не самого популярного заднескамеечника 1930‑х годов он превратился в лидера нации начала 1940‑х.

После окончания Второй мировой войны образ Черчилля вновь мог измениться. Особенно после тех публикаций, которые стали появляться в Новом Свете. Первыми на суд общественности предстали воспоминания помощника генерала Эйзенхауэра капитана Гарри Батчера «Мои три года с Эйзенхауэром», сериализация которых началась 18 декабря 1945 года в «Saturday Evening Post». Мемуары Батчера были написаны в форме дневника, перемежающегося с цитатами из официальных документов. Среди последних были фрагменты и из писем нашего героя.

Батчер поведал публике о весьма неприятных спорах, которые имели место в англоязычной коалиции. Помимо высокой политики в книге также содержались воспоминания личного характера, не особо лицеприятные для британского премьера. Например, Айк, отобедав с Черчиллем в августе 1942 года, делился с сотрудниками своего штаба, как его сотрапезник хлюпал супом. Или как в другой раз, в середине вечера, Черчилль попросил сменить ему носки [73].

Батчер утверждал, что вести дневник его попросил сам Эйзенхауэр. Однако, когда книга увидела свет, генерал отказался подтвердить слова бывшего помощника. Вместо этого он направил Черчиллю письмо, в котором заметил, что «публикация всей этой чепухи удивила меня не меньше, чем остальных». Также он подчеркнул: «Я надеюсь, мои близкие друзья никогда не поверят, что я мог принять участие в каких‑либо действиях, способных навредить личным и официальным отношениям, которые сложились у меня в Великобритании» [74].

Сам Черчилль, находясь в январе 1946 года в США, прокомментировал сложившееся положение спокойно. Обращаясь к Эйзенхауэру, он заметил:

– Должен сказать, вы просто подверглись дурному обращению со стороны своих ближайших помощников. Все эти статьи, по моему мнению, находятся ниже того уровня, на который вообще стоит обращать внимание. Великие события, как и великие люди, становятся маленькими, когда оцениваются скромными умишками.

Также Черчилль извинился, что нередко задерживал Айка у себя до поздней ночи, – еще один упрек со стороны капитана Батчера.

– Меня совершенно не беспокоит, что пишет Батчер, но я и в самом деле искренне сожалею, что несколько раз задерживал вас допоздна. Это ошибка. В моем возрасте уже поздно меняться, но я попытаюсь исправиться [75].

– Я никогда не жаловался, что мне приходилось у вас задерживаться, – ответил Эйзенхауэр. – К тому же это было нечасто. Я всегда возвращался с этих конференций с чувством глубокого удовлетворения, что мы выполняем общую задачу [76].

Несмотря на кажущееся безразличие, в глубине души Черчилль, конечно, переживал. Публикация мемуаров Батчера в средствах массовой информации заняла десять недель. В виде книги они вышли в апреле 1946 года, вызвав бурную реакцию у американских журналистов. Одни смаковали пикантные детали – например, корреспонденты «Chicago Tribune», касаясь вопросов совместной стратегии, не избежали искушения вновь привести слова Айка о том, что «существуют только две профессии в мире, где любители способны превзойти профессионалов. Одна из них – проституция, другая – военная стратегия» [77]. Другие, наоборот, заняли отстраненную позицию. К их числу можно отнести бывшего военного корреспондента в Лондоне Квентина Рейнольдса. Он отметил, что в своих мемуарах Батчер не выступает противником британского премьера, а просто «воспринимает Черчилля таким, каким он был, а не таким, каким его привыкла видеть общественность» [78].

«Мои три года с Эйзенхауэром» – всего лишь первая ласточка в списке послевоенных мемуаров. Причем, несмотря на все подробности частного характера, эта книга оказалась не самой опасной для Черчилля. Куда больший вред могли нанести воспоминания члена Объединенного штаба Ральфа Ингерсолла, которые вышли также в апреле 1946 года под интригующим названием «Совершенно секретно».

По мнению Ингерсолла, в ходе разработки стратегических планов британцы, и в первую очередь Черчилль, постоянно старались реализовать свои империалистические амбиции. Однако, несмотря на все усилия британских союзников, американскому командованию все же удалось отстоять свою точку зрения.

Отдельной критике подверглась средиземноморская стратегия Черчилля, которая, утверждал Ингерсолл, подтвердила мысль о том, что, пока американцы стремились к быстрой победе, британцы думали лишь об использовании имеющихся у них ресурсов для достижения собственных целей.

Черчилль позволил себе заметить, что книги Батчера и Ингерсолла «очень оскорбительные и пренебрежительные как для Британии, так и для моего личного руководства в военное время». Они содержат «много лживых, а в некоторых случаях и весьма злобных утверждений» [79].

Третьим ударом по репутации британского премьера стали воспоминания сына Франклина Д. Рузвельта Элиота «Как он видел это», вышедшие в октябре 1946 года. Элиот придерживался аналогичных взглядов, что и военный публицист Ральф Ингерсолл. Только на этот раз в качестве аргументов приводились высказывания Ф. Д. Р., который считал Черчилля (как указывал Элиот) «самым настоящим старым тори, представителем старой школы, управляющим Империей методами XVIII столетия».

Также Элиот (уже от своего имени) обвинил Уинстона в «непрекращающейся битве за перенос даты высадки в Европу», за попытку «переключить все силы на защиту интересов Британской империи на Балканах и в Центральной Европе» [80].

На этот раз Черчилль отреагировал на удивление спокойно.

– Элиот Рузвельт написал глупую книгу, – сказал он своему врачу, лорду Морану, во время работы над одной из своих картин. – Он атаковал меня.

Сделав несколько мазков кистью, политик добавил:

– Меня не волнует, что он говорит. Элиот не из тех, кто стоит со мной на одном уровне.

По словам Морана, «взгляд Уинстона был прикован к холсту, его голос звучал отрешенно. Такое ощущение, что он больше думал о картине, чем об Элиоте Рузвельте. В этом весь Уинстон – великодушный, благородный, не желающий раздражаться из‑за мелких политических дрязг» [81].

Тем не менее Черчиллю было над чем задуматься. Как верно заметил профессор Кембриджского университета Дэвид Рейнольдс, все эти публикации «не оставили Уинстону никаких сомнений в том, что будет ждать его репутацию в „истории“, если только он сам не станет одним из историков» [82].

...

ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ:

– Элиот Рузвельт написал глупую книгу, – сказал Черчилль своему врачу, лорду Морану, во время работы над одной из своих картин. – Он атаковал меня.

… – Меня не волнует, что он говорит. Элиот не из тех, кто стоит со мной на одном уровне.

По словам Морана, «взгляд Уинстона был прикован к холсту, его голос звучал отрешенно.

В этом весь Уинстон – великодушный, благородный, не желающий раздражаться из‑за мелких политических дрязг».

С изданием мемуаров Черчилль получил бы возможность легализовать свое отношение ко многим недавним событиям. Более того, не трудно было предположить, что ни один историк, собирающийся писать о Второй мировой войне, не обойдет этот труд. Как и не обойдет вниманием точку зрения британского премьера. И уж если не поверит в нее окончательно, то по крайней мере примет к сведению.

Черчилль все это великолепно понимал и раньше. Первые мысли о новом литературном проекте появились у него задолго до окончания боевых действий. Вот, например, что записал личный секретарь британского премьер‑министра Джон Колвилл в своем дневнике в декабре 1940 года:

«После войны Уинстон удалится в Чартвелл писать книгу об этой войне, книгу, которая уже, глава за главой, постепенно выстраивается в его голове. Этот момент как раз для Уинстона – он не собирается продолжать свою карьеру в период послевоенного восстановления» [83].

В ноябре 1941 года Черчилль беседовал с лордом Камроузом. В письме к своему сыну Сеймуру Камроуз оставил об этой встрече следующее воспоминание:

«Я заговорил с ним о его положении после войны. Уинстон ответил, что на сегодняшний момент он собирается уйти в отставку, как только „мы завернем за угол“. Под этим он, безусловно, понимает победу. Хотя Уинстон и не сказал об этом открыто, я уверен, что он также подумывает и об улучшении финансового положения своей семьи. А сделать это он сможет только, если начнет писать» [84].

О публикации новой книги, автором которой будет Уинстон Черчилль, подумывали и крупнейшие издательства. Не прошло и четырех недель, как вермахт вторгся в Польшу, а издававший «Мировой кризис» Торнтон Баттервортс уже связался с главой Адмиралтейства:

«Хотя мы находимся только в самом начале войны, придет время, когда авторы смогут отложить оружие и снова взять в руки ручки для описания этого конфликта» [85].

Баттервортс надеялся, что публикацию второго «Мирового кризиса» Черчилль доверит именно ему. Но тот ответил сухим посланием, не сулящим больших надежд.

Летом 1940 года британский премьер получил новое заманчивое предложение от лорда Саутсвуда из «Odhams Press» – 40 тысяч фунтов за четыре тома о Второй мировой войне. Черчилль ответил: «Пока у меня нет возможности заниматься этим делом» [86].

Весной 1941 года поступило новое предложение, на этот раз на 75 тысяч фунтов. Однако, несмотря на почти двукратное увеличение суммы, издатели получили от секретаря Черчилля Кэтлин Хилл стандартный ответ, что о публикации мемуаров не может быть и речи, пока он занимает пост премьер‑министра.

После капитуляции Германии, парламентских выборов в Великобритании и отставки Черчилля предложения от воротил книжного бизнеса хлынули нескончаемым потоком.

Принимая во внимание все эти факты, публикация послевоенных мемуаров представляла собой серьезное искушение. Но Черчилль не торопился браться за новое литературное предприятие. В конце июля 1945 года он сказал секретарю кабинета сэру Эдварду Бриджесу:

«Я не уверен, буду ли вообще писать мемуары об этой войне. Я склоняюсь к тому, чтобы написать, но эта работа займет, как минимум, года четыре, а может быть, даже и пять» [87].

В следующем месяце в беседе с лордом Камроузом Черчилль заметил, что «в настоящий момент он решил не публиковать военные воспоминания при жизни» [88]. Эту же мысль политик повторил в конце августа, определив возможную дату выхода мемуаров: через десять лет после своей смерти.

Что же останавливало Черчилля? Просто во второй половине 1945 года он еще так и не решил, что ему делать с теми «угрозами» (в терминологии SWOT‑модели), которые таил в себе новый проект.

Угрозы

Налоги

В соответствии с налоговым законодательством того времени, вступив 3 сентября 1939 года в должность первого лорда Адмиралтейства, Черчилль официально приостановил свою «профессиональную деятельность» писателя. В случае нарушения данного обязательства каждое написанное им слово попадало под сложную систему налогообложения, заставляя отчислять в казну с каждого фунта 19 шиллингов и 6 пенсов [89], то есть 97,5 процента дохода.

Черчиллю приходилось пускаться на всевозможные хитрости, чтобы обойти эти драконовские меры. Например, когда в ноябре 1940 года он взялся за издание сборника своих речей, ему пришлось обратиться за помощью к своему сыну Рандольфу. Именно его имя будет стоять на обложке сборника, освобождая, таким образом, Черчилля‑старшего от обвинений в возобновлении литературной деятельности. Последующие пять сборников речей, которые методично выходили ежегодно в период с 1942 по 1946 год, официально отбирались и редактировались журналистом «Sunday Dispatch» Чарльзом Идом.

Со сборниками речей все эти уловки еще могли сработать, но при публикации мемуаров были совершенно бесполезны. Да Черчилль и не обнадеживал себя на этот счет. Когда в августе 1945 года американские издательства предложат ему гонорар в 1 миллион долларов (250 тысяч фунтов), он с грустью заметит:

– Было бы, конечно, неплохо получить 250 тысяч фунтов, но ведь я получу только 250 тысяч шестипенсовиков [90] [91].

Писать же бесплатно Уинстон не хотел, часто повторяя слова доктора Джонсона: «Только болваны пишут, не получая за это денег» [92].

Для выхода из налогового тупика адвокат Черчилля Лесли Грэхем‑Диксон посоветует своему клиенту передать все документы периода Второй мировой войны в специальный фонд. Будучи переданными фонду, бумаги теряли статус основных средств и могли быть проданы издателям без налоговых выплат. А издатели, в свою очередь, привлекли бы Черчилля к написанию на основе этих документов книги. Таким образом, Черчилль заплатил бы только подоходный налог с контракта, что не шло ни в какое сравнение с той суммой, которую выручил бы его фонд после продажи документов.

11 апреля 1946 года Уинстон Черчилль составит документ, указывающий, что все бумаги в его загородном поместье в Чартвелле будут использованы для создания фонда. Он разделил свой архив на четыре части. Вторая часть была посвящена второй Великой войне и охватывала период с 1934 года до окончания премьерства Черчилля в июле 1945 года. Именно эти документы и составят основу будущих мемуаров.

Литературный фонд был создан 31 июля 1946 года. Его попечителями стали близкие друзья Черчилля: финансист и основатель «Financial Times» (в ее современном виде) Брендан Брэкен, физик, профессор Оксфордского университета Фредерик Линдеман и старинный знакомый Черчилля, еще со времен службы в гренадерском гвардейском полку в годы Первой мировой войны, бизнесмен Оливер Литтелтон. Они могли помещать документы в фонд, а также передавать по своему усмотрению все доходы от его деятельности детям Черчилля и их супругам. При этом сам Черчилль и его жена Клементина не получали ничего. Кроме того, были предприняты дополнительные меры для того, чтобы в случае смерти Черчилля избежать выплат налога на наследство [93].

Разобравшись с одним вопросом, Уинстон теперь мог переключаться на принятие мер против «угроз».

Издатели

Значительно более запутанными, чем ситуация с налогами, выглядели отношения Черчилля с издателями. Как и большинство титулованных авторов, он старался использовать конкуренцию между различными издательскими домами ради получения большей прибыли от своих книг. Летом 1941 года он решил выкупить за 1,5 тысячи фунтов права на свои ранние произведения у известного издательского дома «Макмиллан». Сделка была оформлена 3 августа, в день отъезда Черчилля на личную встречу с президентом США Франклином Д. Рузвельтом в Ньюфауленд, в результате которой будет составлена небезызвестная «Атлантическая хартия».

Спустя два года, испытывая в очередной раз острую нехватку наличности, Черчилль решит продать не так давно выкупленные права обратно «Макмиллану». Стоимость сделки на этот раз составила 7 тысяч фунтов. Как не без иронии заметит историк Дэвид Рейнольдс: «Это лучше всего демонстрировало, насколько возросла цена британского премьера за последние два года» [94].

Однако все эти купли‑продажи были лишь цветочками по сравнению с теми деньгами, на которые вышел Черчилль в июле 1943 года. Большой поклонник Черчилля продюсер Александр Корда и студия «MGM» предложили британскому премьеру 20 тысяч фунтов за экранизацию его биографии о первом герцоге Мальборо. После переговоров права были отданы студии «Two Cities Films», которая предложила 50 тысяч фунтов. Шестьдесят процентов этой суммы были положены на депозит банковского счета Черчилля в октябре 1943 года. Часть этих средств пошла на выкуп прав у «Макмиллана». Тех самых авторских прав, которые британский премьер продал издательскому дому всего три месяца назад!

В январе 1944 года Александр Корда сделал Черчиллю новое предложение: 50 тысяч фунтов за экранизацию «Истории англоязычных народов», которая к тому времени еще не была даже написана. Черчилль прервал работу над этим трудом после начала войны. Однако главная трудность заключалась не в этом. Права на «Историю англоязычных народов» принадлежали издательству «Кассель», которое также хо тело получить права и на мемуары о Второй мировой. Но права на публикацию новых книг Черчилля принадлежали «Макмиллану». Не стоило забывать и об издательстве «Харрап», которому Черчилль обещал монументальный труд об истории Европы со времен Октябрьской революции. В результате всех этих хитросплетений ни о каком договоре с Корда – а следовательно, и больших деньгах – не могло быть и речи, пока Черчилль не освободится от обязательств перед «Макмилланом» и «Харрапом».

С «Макмилланом» все обстояло просто. 10 августа 1944 года Черчилль послал главе издательского дома Даниелю Макмиллану уведомление о прекращении в шестимесячный срок обязательств согласно одному из пунктов договора. Он знал, что его условия примут, поскольку один из соуправляющих издательства Гарольд Макмиллан был членом Консервативной партии и министром в его правительстве.

С Джорджем Харрапом ситуация была несколько сложнее. Последнему нужна была книга, и, если до этого дойдет, он был готов отстаивать свои права в суде. Черчилль попытался объяснить, что написание труда о современной истории Европы сейчас нецелесообразно. Во‑первых, он не готов к этому начинанию. По собственному признанию Черчилля, «за последние пять лет я прочитал всего дюжину книг, не более». Во‑вторых, читатели ждут от него совершенно другое – подробностей Второй мировой, но никак не описания Октябрьской революции или прихода Гитлера и Муссолини к власти.

Харрап решил задобрить Черчилля, дважды изменив в его пользу условия контракта. Однако Уинстон остался непреклонен, заявив, что «не собирается больше иметь никаких дел» [95] с этим издательством. В конечном счете Харрап был вынужден капитулировать, заметив, что «с нашей стороны было бы некрасиво, вне зависимости от того, правы мы или нет, судиться с человеком, которому каждый из нас стольким обязан» [96].

Только после того, как Черчилль развязал себе руки, он смог урегулировать вопрос с издательством «Кассель» и с кинопродюсерами.

В ноябре 1944 года Черчилль договорился с владельцем издательского дома сэром Ньюменом Флауэром, что в случае публикации мемуаров о Второй мировой войне он обратится именно к нему. Взамен «Кассель» разрешил Черчиллю оформить сделку с Голливудом.

6 апреля 1945 года, чуть больше чем за месяц до капитуляции нацистской Германии, Черчилль получил от Александра Корда чек на 50 тысяч фунтов за экранизацию «Истории англоязычных народов».

Пообещав Флауэру права, Черчилль оставил себе место для маневра. В частности, он не связывал себя обязательством, что его мемуары действительно будут написаны. Сделано это было не случайно. Прежде чем сесть за воспоминания, необходимо было преодолеть последнее и, возможно, самое серьезное препятствие.

Правительство

После поражения на всеобщих выборах в конце июля 1945 года Черчилль отправился для восстановления физических и духовных сил на север Италии, на озеро Комо. Он остановился на вилле, которую ему любезно предоставил фельдмаршал Гарольд Александер. Свободное время Черчилль обычно проводил, рисуя местные пейзажи. Всего за время отдыха он нарисовал пятнадцать картин.

Сидя перед мольбертом, Черчилль размышлял над своей дальнейшей судьбой, привыкая к мысли о поражении на выборах; думал он и о том, стоит ли ему браться за написание мемуаров.

Помимо мольберта, холстов и красок, Черчилль взял с собой в Италию часть архива. Еще в самолете он погрузился в изучение документов, отвлекаясь только на то, чтобы зажечь некстати тухнувшую сигару.

«Они мои, – жадно произнес он, поймав на себе удивленный взгляд своего врача, лорда Морана, который сопровождал его в этой поездке. – Я могу их опубликовать» [97].

На самом деле – и Черчилль отлично знал это – без разрешения правительства он не мог опубликовать ни одной официальной бумаги. Именно это ограничение и стало едва ли не самым серьезным препятствием на пути создания мемуаров. Но будем последовательны и начнем с самого начала.

В первые годы XX века заседания британского правительства не протоколировались. Отчетом о правительственных дискуссиях служило личное письмо премьер‑министра монарху. Все изменилось в декабре 1916 года, после того как в дом номер 10 по Даунинг‑стрит переехал Дэвид Ллойд Джордж. Он сформировал секретариат кабинета министров, который, помимо прочего, отвечал и за ведение протоколов правительственных заседаний. Главой секретариата стал бывший полковник морской пехоты Морис Хэнки. По словам Черчилля, Морис «знал все и всех, он мог прикоснуться к любой сфере деятельности, он говорил мало и внушал доверие всем, кто с ним соприкасался» [98]. Именно Хэнки и составил 9 декабря 1916 года первый в истории британского кабинета министров протокол заседания, подытоживающий основные дискуссии и принятые решения.

После окончания Первой мировой войны Хэнки выступил против того, чтобы члены кабинета использовали правительственные бумаги в своих целях. Им была подготовлена специальная инструкция, согласно которой «протоколы заседаний и другие документы не являются собственностью членов кабинета». Инструкция также предписывала: «После того как министр покидает свой пост, секретарь кабинета должен забрать у него или, в случае его смерти, у его душеприказчиков все официальные бумаги» [99].

Несмотря на старания Хэнки, члены кабинета отказались утвердить эти положения. Что в принципе и неудивительно. Многие из министров предполагали использовать правительственные бумаги в послевоенных мемуарах. Они ссылались на то, что секретность и так гарантирована, поскольку никто не вправе использовать в публичных целях официальные документы без разрешения короля.

В конечном счете после утомительных прений был найден компромисс, сохранивший право собственности на бумаги, но запрещающий их свободное цитирование.

Новые правила просуществовали недолго. В августе 1921 года лорд Эшер написал небольшую книгу «Трагедия лорда Китченера», в которой подверг критике некоторые действия Черчилля на посту военно‑морского министра. Уинстон оказался в затруднительном положении: с одной стороны, его атаковали в печати, с другой – он не мог предоставить аргументированный ответ в связи с запретом на публикацию официальных документов. Проблема была вынесена на обсуждение кабинета, которое 30 января 1922 года разрешило министрам для защиты своей позиции приводить цитаты из правительственных бумаг.

Принятие этого положение совпало с работой над первым томом воспоминаний Черчилля «Мировой кризис». Вооружившись решением кабинета от 30 января, он не стал ограничивать себя в использовании официальных документов.

«Мировой кризис» вышел весной 1923 года и тут же попал под град неприятных вопросов. У лейбористов вызвало недоумение – кто разрешил Черчиллю столь свободное цитирование бумаг Адмиралтейства и обнародование информации о секретных кодах? А занимавший в тот момент пост премьер‑министра Эндрю Бонар Лоу обвинил бывшего главу военно‑морского флота в нарушении клятвы о соблюдении секретности, которую тот давал, как член Тайного совета.

Черчилль сумел отбиться от этих обвинений, но для себя извлек хороший урок. Работая над последующими томами «Мирового кризиса», непосредственно перед публикацией он постарался сделать так, чтобы наиболее щекотливые главы прочитали заинтересованные ведомства. Кроме того, текст был передан для одобрения премьер‑министру Стэнли Болдуину. Последний, правда, отвлекать себя чтением не стал и делегировал изучение гранок секретарю кабинета Морису Хэнки. Морис сделал довольно много правок, но в целом отметил, что в тексте отсутствуют места, которые нельзя публиковать [100].

В последующие годы через Хэнки проходили работы и других авторов, в частности многотомные воспоминания Дэвида Ллойд Джорджа. Таким образом, секретарь кабинета превратился в неофициального цензора политических мемуаров.

В 1934 году правила цитирования правительственных документов подверглись очередному ужесточению. На этот раз после ухода с поста министры должны были передавать в секретариат все официальные бумаги. По словам заместителя секретаря кабинета сэра Руперта Хаувортса, стоявшего у истока этих нововведений, «новые правила охраны официальных документов» должны были «воспрепятствовать противоправной публикации будущих мемуаров» [101].

Хаувортс направил восьмидесяти семи министрам и экс‑министрам требования вернуть правительственные бумаги. Девять из них подчиниться отказались. В их числе были «два Ромео», как в свое время назвал неразлучный тандем в составе Дэвида Ллойд Джорджа и Уинстона Черчилля премьер‑министр Герберт Асквит. Черчилль аргументировал свою позицию тем, что он «неизменно получал разрешение на публикацию у существующего правительства». Все оригинальные машинописные тексты меморандумов, представленные на рассмотрение кабинета, он обозначил как «моя собственность». Под эту же категорию попали черновые меморандумы, а также «личные письма, которые я написал моим коллегам» [102].

В 1934 – 1935 годах Черчиллю удалось отстоять свои права. Для того чтобы избежать подобных проблем в будущем, он решил подстраховаться заранее. Войдя в состав правительства в сентябре 1939 года, Уинстон попросил своих секретарей в конце каждого месяца собирать все изданные им директивы, записки и прочие документы. Этой же практики Черчилль придерживался и переехав на Даунинг‑стрит. Отобранные документы получили красноречивое название «Личные записки». Также Черчилль взял за правило именовать письма Сталину или Рузвельту исключительно как «мои персональные телеграммы».

Однако, несмотря на все ухищрения, британский премьер все равно не имел права использовать «свои» (как он их называл) бумаги в мемуарах. Преемник Хэнки сэр Эдвард Бриджес решил в конце войны возродить правила 1934 года, обязывающие министров возвращать правительственные документы в секретариат. Черчиллю же, напротив, гораздо ближе были либеральные правила 1919 года, когда бумаги считались собственностью политиков. В конечном счете, после длительных обсуждений, секретарь кабинета согласился на модернизированную версию закона о защите официальных документов. Новые правила были регламентированы бумагой кабинета министров WP № (45) 320 от 23 мая 1945 года.

Согласно этому документу:

– министры, покидая пост, могут взять с собой все меморандумы и другие государственные бумаги, составленные ими лично;

– члены кабинета министров могут в любой момент получить доступ в секретариате кабинета к тем документам, которые были адресованы к ним во время их работы в министерстве;

– все вышеперечисленные документы не могут быть процитированы или опубликованы без разрешения правительства, которое в этот момент находится у власти [103].

В соответствии с этой директивой Черчилль, покидая пост премьер‑министра в июле 1945 года, взял с собой все «свои» директивы, меморандумы и записки. Впоследствии эти документы станут известны как «Chartwell papers»; архив британского политика составит основу архива Черчиллевского колледжа в Кембридже.

Согласно все той же директиве WP № (45) 320 одно дело было обладать этими документами и совсем другое – цитировать их в своих воспоминаниях. В этом отношении Черчилль попадал в полную зависимость от пришедшего ему на смену лейбористского правительства под руководством Клемента Эттли и секретаря кабинета сэра Эдварда Бриджеса. Последний собирался придерживаться жесткой политики в отношении издания послевоенных мемуаров. От его слова зависело очень многое. Не случайно политический обозреватель Хьюго Янг сравнит должность секретаря кабинета с «мандарином среди мандаринов». По его словам, секретарь кабинета – это «высокопоставленный жрец государственной администрации, облеченный огромной властью и влиянием. Оставаясь невидимым широкой публике, он использует свою власть для претворения в жизнь наиболее важных и секретных решений правительства» [104].

В мае 1946 года по предложению Эттли Бриджес разработал новые правила использования правительственных документов в мемуарной литературе. Согласно им цитирование официальных бумаг разрешалось «только в исключительных случаях» [105].

Черчилль был неприятно удивлен этими нововведениями. 21 мая, пригласив Бриджеса к себе, он процитировал ему несколько фрагментов из своей переписки с Дэвидом Ллойд Джорджем периода 1934 – 1935 годов, когда обсуждался вопрос о передаче правительственных документов в секретариат кабинета министров. Таким образом он недвусмысленно дал понять, что будет бороться за свои бумаги. Сэр Эдвард был впечатлен. В беседе с Эттли он посоветовал премьеру перед окончательным утверждением новых правил заручиться поддержкой бывшего лидера страны. В свою очередь Черчилль заметил, что в «целом согласен» с нововведениями. Единственное, он предложил сделать небольшое дополнение, чтобы к нему, как к бывшему премьер‑министру, был применен особый подход. При этом Уинстон не забыл сослаться на фактор защиты от «очень оскорбительных атак», которым он подвергся в книгах Батчера и Ингерсолла [106].

Летом 1946 года, после продолжительных размышлений, сравнений всех pro и contra, Черчилль пришел к окончательному решению – мемуарам быть. В сентябре он отправил секретарю кабинета «личное письмо», в котором сообщил Бриджесу о своем желании написать историю Второй мировой войны. В письме были перечислены все правительственные документы, которые он собирался использовать в своем литературном проекте. Дальше Черчилль добавил, что хотел бы узнать позицию нынешнего кабинета – «не принимая эту точку зрения как окончательную, в принципе (выделено в оригинале – Д. М.), поступят ли возражения», если он будет использовать эти материалы?

Свое письмо британский политик закончил следующими словами:

«Мне кажется, я имею право на цитирование правительственных бумаг, если решил рассказать свою версию событий. К тому же подобное описание в интересах нашей страны, и, возможно, я единственный человек, кто способен это сделать» [107].

Бриджес отнесся к предложению экс‑премьера с пониманием. В своем ходатайстве Клементу Эттли он отметил, что «мистер Черчилль предложил сотрудничать с правительством в целях избежания огласки в своей книге фактов, которые могут повредить общественному мнению». По словам сэра Эдварда, «было бы очень полезно, если бы примеру мистера Черчилля последовали и другие писатели» [108].

Ввиду особой важности предложение Черчилля было рассмотрено на заседании кабинета министров 10 октября 1946 года. Не считая небольших опасений, высказанных заочно [109] главой Форин‑офиса Эрнестом Бевином, в целом кабинет согласился предоставить бывшему главе британского правительства разрешение на использование в своих мемуарах меморандумов, директив, записок и других правительственных документов, перечисленных им в цитировавшемся выше письме от 23 сентября. Также было оговорено, что до публикации текст книги должен быть передан правительству Его Величества для рассмотрения и внесения необходимых корректировок в свете существующей на момент издания политической обстановки.

Сообщая Черчиллю о результатах заседания, Бриджес добавил:

«Как видите, все приняли на 100 процентов без условий и оговорок, за исключением тех, которые вы сами предложили. Вы должны знать, что я и все мои коллеги в секретариате кабинета министров всегда готовы оказать вам любую помощь по вопросам, связанным с этими документами. Мы сочтем за честь быть полезными вам так же, как вы были полезны нашей стране. Мы все очень благодарны вам» [110].

Этой же политики придерживался и преемник Эдварда Бриджеса на посту секретаря кабинета Норман Брук, который в августе 1947 года заявил:

«Наша главная доктрина состоит в том, что мистеру Черчиллю и всем, кто ему помогает, должна быть оказана повсеместная поддержка и помощь» [111].

Только после того, как Черчилль получил карт‑бланш в использовании бумаг правительства Его Величества, он смог вплотную заняться заключением договоров с издателями и приступить к работе над самым важным и самым масштабным литературным проектом своей жизни. Последнее, на что ему следовало обратить внимание, – на слабые стороны своего положения.

Слабые стороны

Положение Черчилля после окончания Второй мировой войны несло в себе не только преимущества, но и действительно слабые стороны. Для него не составило труда определить их. Во‑первых, покинув пост премьер‑министра, Черчилль сошел с той части мировой политической арены, которая ярко освещалась софитами. Так уж устроен мир, что помнят только те имена, которые актуальны для сегодняшнего дня. И это несмотря на все то уважение, которое к Черчиллю испытывали его соотечественники и граждане других стран.

Во‑вторых, будучи лидером оппозиции и главой Консервативной партии, Черчилль не мог полностью посвятить себя литературной деятельности. Ему следовало уделять время политической борьбе и прилагать все усилия для того, чтобы привести свою партию к победе на следующих выборах.

С обоими неприятными моментами Черчилль справился. Все вопросы, связанные с управлением тори, он делегировал своему заместителю по партии Энтони Идену, а возвращение своего имени в список ведущих политиков современности провел в два этапа настолько филигранно, что ему позавидовали многие государственные мужи.

5 марта 1946 года Черчилль выступил в Вестминстерском колледже в Фултоне, штат Миссури (США), с программной речью, положившей начало новой эпохе. Это был тот редкий случай, когда оратора, который обращался к нескольким сотням людей в зале, на самом деле слушал весь мир.

Спустя полгода, 19 сентября 1946‑го, Черчилль выступил со своей второй знаковой речью. На этот раз, стоя на кафедре Цюрихского университета, он призвал европейцев к созданию Соединенных Штатов Европы – прообразу современного Европейского союза.

Благодаря этим выступлениям имя лидера оппозиции в 1946 – 1947 годах было не менее популярно, чем имя премьер‑министра Великобритании Клемента Эттли.

Был и еще один негативный фактор, на который Черчилль хотя и обратил внимание, но изменить что‑либо в этом вопросе вряд ли мог. Речь идет о здоровье. В 1947 году, только‑только приступив к работе над «Второй мировой войной», семидесятидвухлетний Черчилль не придал особого значения своему возрасту, но в 1949 году он вынужден был с особым вниманием отнестись к подстерегавшим его проблемам здоровья.

В августе указанного года Черчилль отдыхал в Монте‑Карло на вилле своего друга Макса Бивербрука. В два часа ночи 24‑го числа, во время игры в карты, он ощутил онемение в руке и ноге. На следующее утро онемение не прошло. Вскоре Уинстон обнаружил, что ему тяжело писать, – он с трудом мог вывести лишь собственное имя…

Из Лондона срочно вылетел личный врач Черчилля лорд Чарльз Моран. Осмотрев пациента, Моран предложил еще раз попробовать написать что‑нибудь. Черчилль взял ручку и очень медленно вывел:

«Я стараюсь, как могу. Почерк значительно лучше, чем был сегодня утром. У. Черчилль».

Передав листок врачу, он внимательно следил за его реакцией.

– Что‑то не так, Чарльз? У меня случился удар?

– Большинство людей, когда говорят об ударе, имеют в виду разрыв сосудов головного мозга, кровоизлияние. У вас этого нет. Просто маленький тромб закупорил маленькую артерию.

– Со мной случится еще один приступ? – поинтересовался Черчилль. – Скоро выборы…

– Вы заметили какие‑нибудь изменения в своем состоянии? – спросил Моран.

– Да, – ответил Черчилль. – У меня такое ощущения, что между мной и другими предметами появилась пелена.

Доктор попытался успокоить своего пациента, посоветовав ему сосредоточиться на том, чтобы хорошо отдохнуть [112].

Комментируя случившееся, Черчилль скажет:

– Кинжал ударил точно, но в этот раз он не вошел по рукоятку! [113]

Несмотря на быструю поправку – спустя три дня политик уже показался на публике, а 1 сентября вернулся в Туманный Альбион, – Черчилль серьезно задумался, как состояние его здоровья может повлиять на дальнейшую работу над мемуарами.

3 ноября 1949 года он продиктовал своему секретарю интересный для нас документ с грифом «Напоминание»:

«Написать лорду Камроузу, какие приготовления могут быть сделаны, чтобы работа над книгой все равно продолжалась:

а) в случае моего возвращения на пост премьер‑министра

и

б) в случае моей смерти.

Я надеюсь, что мне удастся собрать материал для пятого и шестого томов, но если произойдет одно из вышеперечисленных событий, я не смогу закончить работу» [114].

В конце января 1950 года Черчилль вновь стал тревожиться о своем здоровье.

– Примерно час назад передо мной все стало расплываться, – сказал он лорду Морану 24 января. – Мне стало трудно читать. Что это значит, Чарльз? У меня будет второй удар?

И в этот раз врач попытался его успокоить, заметив, что «это просто спазм сосудов в результате переутомления» [115].

Черчилль был не единственным, кто выказал беспокойство в связи с ухудшением своего здоровья. Издатели также заволновались. Они даже подумывали над новой кандидатурой, которая могла бы заменить Черчилля в случае его скоропостижной кончины. Выбор, правда, был невелик. Лорд Камроуз, сыгравший огромную роль в установлении отношений между издателями и автором «Второй мировой войны», предложил экс‑министра в правительстве Черчилля Даффа Купера. Это был удачный выбор. Дафф написал несколько книг, включая замечательную биографию французского дипломата и государственного деятеля князя Шарля Мориса де Талейран‑Перигора. Но смог бы Купер довести «Вторую мировую войну» до конца? Скорее всего, нет.

Дафф Купер, который был моложе Черчилля на шестнадцать лет, скончается 1 января 1954 года – до того, как «Кассель» выпустит последний, шестой том.

Что же касается Черчилля, то и здесь судьба его хранила. Несмотря на обширный инсульт в 1953 году, он смог довести начатый проект до конца.

Результат SWOT‑анализа

Благодаря тщательному SWOT‑анализу Черчилль сумел максимально использовать сильные стороны своего положения, нивелировать слабые составляющие, задействовать все возможности и избежать предполагаемых угроз. Тем самым ему удалось заложить эффективную базу для самого успешного литературного проекта своей жизни.

...

МЕНЕДЖМЕНТ ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: благодаря тщательному SWOT‑анализу Черчилль сумел максимально использовать сильные стороны своего положения, нивелировать слабые составляющие, задействовать все возможности и избежать предполагаемых угроз.

За свои мемуары Черчилль получил внушительную сумму в 555 тысяч фунтов стерлингов. Из них 5 тысяч ушло на уплату гербового сбора, 375 тысяч получил Литературный фонд и 175 тысяч составили авторские. Как автор, Черчилль заплатил налоги по британским и американским законам.

Специалисты отмечают, что с переводом в современный эквивалент – в зависимости от метода расчета инфляции – общая сумма, полученная британским политиком, колеблется от 20 до 50 миллионов долларов. Для того чтобы лучше представить масштаб заработанных средств, достаточно указать, что в 1946 году годовой оклад министра финансов составлял (без вычета налогов) 5 тысяч фунтов стерлингов, а премьер‑министра – 10 тысяч [116].

Шестизначные гонорары стали не единственным приятным бонусом. В середине октября 1953 года Черчилль узнал, что Нобелевский комитет наградил его Нобелевской премией по литературе. Комитет рассматривал две кандидатуры – Уинстона Черчилля и Эрнеста Хемингуэя. Предпочтение было отдано первому [117]: «За высокое мастерство произведений исторического и биографического характера, а также за блестящее ораторское искусство, с помощью которого отстаивались высшие человеческие ценности» [118].

По воспоминаниям одного из личных секретарей Черчилля, великий политик встретил новость о вручении ему самой престижной премии с «трогательным весельем». Однако, когда Черчилль узнал, что были отмечены его заслуги в литературной деятельности, а не в области сохранения мира, его отношение сменилось на безразличие [119].

Но это была лишь первая реакция. В глубине души Черчилль не мог не испытывать приятных чувств. «Я и не думал, что пишу настолько хорошо!» – лукавил новоиспеченный лауреат [120].

Не была забыта и финансовая составляющая. Обращаясь к своей жене Клементине, Черчилль воскликнул: «12 100 фунтов стерлингов, не облагаемых налогами. Не так уж и плохо!» [121].

Добавить сюда посмертную славу. С получением Нобелевской премии государственный деятель Уинстон Черчилль, спасавший Соединенное Королевство в «суровые» [122] годы Второй мировой войны, вошел в пантеон таких великих писателей Британии, как Редьярд Киплинг (1907 г. [123]), Джордж Бернард Шоу (1925 г.) [124], Джон Голсуорси (1932 г.), Томас Стернз Элиот (1948 г.) и Бертран Артур Уильям Рассел (1950 г.).

Глава 3. Стратегическое планирование

Черчилль‑стратег

Определив цели и сделав анализ внешней и внутренней среды, Черчилль приступал непосредственно к процессу стратегического планирования.

В качестве примера рассмотрим черновой план форсирования Ла‑Манша и вторжения в Северную Францию, составленный британским премьер‑министром в июне 1942 года.

Прежде всего он обрисовал общие положения планируемой операции:

«Для такого рода операции необходимы размах, одновременность и стремительность. Противник не может подготовиться повсюду. Первым эшелоном нужно попытаться осуществить высадку хотя бы шести десантов.

...

МЕНЕДЖМЕНТ ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: определив цели и сделав анализ внешней и внутренней среды, Черчилль приступал непосредственно к процессу стратегического планирования.

Противника нужно еще больше сбить с толку, по крайней мере, при помощи пяти отвлекающих ударов, которые в случае удачи можно будет развивать. Таким образом, ограниченные и уступающие по численности военно‑воздушные силы противника будут распылены или полностью заняты. В то время как в одном‑двух пунктах будут происходить ожесточенные бои, в других местах можно будет идти, фактически не встречая сопротивления. Второй эшелон должен питать высаженные десанты и оказывать нажим там, где дело идет хорошо. Гибкость, присущая атакам с моря, открывает второму эшелону широкую возможность выбора действий».

Далее Черчилль переходит к постановке целей и методам их достижения. Сначала он сформулировал первую цель, разбив ее на два этапа:

«Первая задача – высадиться на берег крупными силами. В первом эшелоне должно быть минимум десять бронетанковых бригад. Этим бригадам необходимо пойти на большой риск в своей задаче продвижения на большую глубину, поднимая население, нарушая неприятельские коммуникации и распространяя боевые операции на максимально широкие районы. Пользуясь замешательством и беспорядками, созданными этим вторжением, следует осуществить высадку второго эшелона. Он должен добиваться создания определенных сосредоточений танковых и моторизованных войск в тщательно выбранных стратегических пунктах. Если четыре‑пять таких пунктов будут выбраны заранее, то в трех из них можно было бы создать эти сосредоточения, установить между ними связь, после чего мог бы определиться план сражения».

Достижение первой цели – высадка и закрепление на берегу – должно было способствовать выполнению второй:

«По мере осуществления этих операций в глубине страны, подвергшейся вторжению, нужно захватить как минимум четыре важных порта. Как только будет захвачен и открыт для приема судов какой‑либо порт, должен двинуться третий эшелон. Его следует доставить на больших судах из наших западных портов. В него должно войти не менее трехсот тысяч пехотинцев с собственной артиллерией плюс часть артиллерии, принадлежащей соединениям, высадившимся ранее. Первый и второй эшелоны – это в своем роде штурмовые войска, и только начиная с третьего эшелона войска должны состоять из дивизий и корпусов».

Наконец, Черчилль определяет в количественных показателях, какой результат можно считать успешным:

«Если на четырнадцатый день после начала операции на берегу будет находиться 700 тысяч человек, если будет завоевано господство в воздухе, если враг будет порядком сбит с толку и если мы будем иметь минимум четыре работоспособных порта, это будет означать, что мы хорошо взялись за дело».

Завершая свой стратегический план, он конспективно намечает дальнейшие шаги:

«После того как фаза внезапного ожесточенного удара, осуществляемого, несмотря ни на какие потери, будет закончена, дальнейшая кампания должна развиваться обычными общепринятыми путями в смысле организации и снабжения. Тогда это станет вопросом подкреплений и согласованного движения. Развернутся фронты, и станет возможно упорядоченное продвижение» [125].

Приведенный пример наглядно демонстрирует основные составляющие стратегического плана:

1) структуризация целей по степени очередности и

2) комплекс мер для их последовательного достижения. Или, как отмечал сам Черчилль: «Сначала нам следует определиться, чего мы хотим, а затем выработать средства и условия, необходимые для того, чтобы этого добиться».

Прежде чем приступить к дальнейшему описанию процесса стратегического планирования и тем урокам, которые можно извлечь из управленческой деятельности Уинстона Черчилля, попытаемся сначала ответить на вопрос: каким стратегом был британский политик?

...

ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Сначала нам следует определиться, чего мы хотим, а затем выработать средства и условия, необходимые для того, чтобы этого добиться».

Этот вопрос не дает покоя историкам уже на протяжении добрых семи десятилетий. С одной стороны, исследователи жизни великого британца сходятся в том, что Черчилль в искусстве стратегического планирования обладал огромным опытом. Он с увлечением изучал эту дисциплину в Королевском военном колледже Сандхерсте [126], а затем и на собственном опыте, участвуя в колониальных войнах на северо‑западной границе Индии, в Судане и в Англо‑бурской войне.

С началом политической деятельности он продолжал развиваться в этом направлении. После окончания Первой мировой войны на страницах своего монументального труда «Мировой кризис» Черчилль кропотливо изложил все основные вехи военного конфликта. В 1930‑е годы, находясь в отставке, он не менее дотошно проштудировал полководческое искусство своего дальнего предка, генерал‑капитана Джона Черчилля, первого герцога Мальборо. «Как бы там ни было, но хорошая стратегия даже в случае провала часто приносит свои компенсации», – подытожил политик, проанализировав многочисленные битвы [127].

Но у этой медали есть и оборотная сторона. Несмотря на отменную теоретическую подготовку и боевой опыт, Черчилль никогда не командовал подразделениями больше батальона. Как верно заметил профессор Дэвид Рейнольдс: «Уинстон знал, что такое битва. Другое дело современная война – крупномасштабная, мобильная, с поглощающими огромные ресурсы операциями, с развертыванием сложных формирований и применением разных родов войск» [128].

В полномасштабных военных операциях с одновременным использованием артиллерии, пехоты, бронетанковых войск и тактической авиации Черчилль никогда не участвовал. Для него война – это в первую очередь столкновение личностей, характеров, настроя и решимости. В 1916 году, сидя в окопах Первой мировой во Фландрии, он писал свое супруге Клементине:

«Война – это действие, энергия и риск» [129].

Своего отношения к войне он не изменил и спустя тридцать с лишним лет. По его же собственному признанию, сделанному в июле 1948 года, «воевать – это значит бороться, грызть и рвать. И только так более слабый может выцарапать себе победу. А маневры – это лишь украшения, приемлемые, только когда они заканчиваются успехом. Борьба и сражение – вот ключ к победе!» [130].

Нельзя принижать и значение личного фактора. По словам директора французского Института современной истории Франсуа Бедариды, «по мере открытия американских и британских архивов цвета палитры в портрете Черчилля заметно изменились и разнообразились. Изображение эпического героя в радужных тонах уступило место более контрастной, светотеневой картине, гораздо больше соответствовавшей исторической реальности. Тогда стало ясно, что Черчилль, несмотря на его величайшие заслуги, был человеком с большими недостатками. В силу своей импульсивности он нередко принимал неверные решения, наспех составлял планы и химерические прожекты. Черчилль был порывистым человеком, одержимым навязчивыми идеями» [131].

Близкий соратник Черчилля Энтони Иден, впоследствии сменивший его и на посту лидера партии и на посту премьер‑министра, жаловался своему секретарю Оливеру Харви:

«Уинстон замечательно одарен для национального лидера, но его влияние губительно, едва речь заходит о составлении планов» [132].

А президент США Франклин Д. Рузвельт, характеризуя британского премьера, говорил:

«У Уинстона в голове за день рождается сотня идей, из которых лишь три или четыре действительно стоящие».

При этом злые языки добавляли: «К сожалению, он сам не знает какие именно!» [133].

Методы Черчилля вызывали удивление и у профессиональных штабистов. Начальник имперского Генерального штаба фельдмаршал Алан Брук вспоминает такой эпизод:

«Во время планирования атаки на Суматру Уинстон неожиданно сказал нам, что он обнаружил новый остров к северо‑западу от Суматры, остров Сималур. По его мнению, захват этого острова отвечает нашим требованиям не меньше, чем захват верхней части Суматры, но требует меньше ресурсов. Однако, проконсультировавшись с Порталом [134], Черчилль обнаружил, что военно‑воздушные силы не смогут закрепиться на острове. Затем Уинстон обратился к Каннингхему [135]. По его мнению, в связи с господством японского флота в районе Сингапура захват Сималура закончится для флота Его Величества самым настоящим фиаско. Слушая эти обсуждения, я думал, где я оказался? Что это – Страна Чудес с Алисой или обычный сумасшедший дом» [136].

И тем не менее, несмотря на все эти критические отзывы, каждый подопечный Черчилля считал работу с ним за честь. Адмирал Эндрю Каннингхем следующим образом отзывался о британском премьере:

«Мы не всегда сходились во взглядах и время от времени между нами возникали разногласия и споры. Но никогда ни на одно мгновение меня не покидало глубочайшее восхищение и уважение этим выдающимся, бесстрашным англичанином, который благодаря своей энергии, упорству и исключительной силе характера вел Британию и ее народ через самые жуткие опасности, с которыми она когда‑либо сталкивалась» [137].

После очередного препирательства с Черчиллем Алан Брук записал в своем дневнике:

«Премьер‑министр порой невыносим и повергает в отчаяние. Но его величайшие достоинства заставляют забывать о его недостатках. Он суров в делах, нет такого человека, с которым было бы труднее работать. Однако, как бы тяжело мне ни приходилось, я ни за что не отказался бы от чести служить ему».

Или:

«Я спрашиваю себя, смогут ли в будущем историки верно охарактеризовать Уинстона? Он человек незаурядный, в нем самые чудесные качества и нечеловеческая одаренность удивительным образом сочетаются с безудержной порывистостью, которая может привести к самым страшным катастрофам. Решительно, изо всех, с кем я когда‑либо встречался, Черчилль – самый трудный в работе человек, но ни за что на свете я не упустил бы случая с ним поработать» [138] [139].

В какие бы крайности ни впадал британский премьер, в большинстве случаев ему хватало здравого смысла найти правильный путь.

...

ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ: «Он суров в делах, нет такого человека, с которым было бы труднее работать. Однако, как бы тяжело мне ни приходилось, я ни за что не отказался бы от чести служить ему».

Фельдмаршал Алан Брук

Черчиллю всегда удавалось добиться главного – каждый план, пусть даже подправленный после обсуждений с начальниками штабов, отражал личные ценности премьера, его видение проблемы. По мнению союзников, вся политическая и военная стратегия Соединенного Королевства определялась Черчиллем. И замечание Гарри Гопкинса после первого визита в Лондон в январе 1941 года, что «Черчилль олицетворяет правительство во всех смыслах этого слова, это он – кто определяет большую стратегию» [140], как нельзя кстати соответствует тому стилю управления страной, который исповедовал британский политик.

...

МЕНЕДЖМЕНТ ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: Черчиллю всегда удавалось добиться главного – каждый план, пусть даже подправленный после обсуждений с начальниками штабов, отражал личные ценности премьера, его видение проблемы.

По мнению современных теоретиков менеджмента, «сохранение и соблюдение определенных ценностей, которые проявляются в выборе типа управления и в процессе принятия критических решений», являются неотъемлемой обязанностью высшего руководства [141]. И это не случайно. Как указывает родоначальник концепции стратегического менеджмента, почетный профессор международного университета в Сан‑Диего Игорь Ансофф, «общие наблюдения и социологические исследования подтвердили, что поведение не является свободным от воздействия ценностной ориентации. Как индивиды, так и отдельные организации отдают предпочтение определенным типам стратегического поведения. Это предпочтение обычно выражается в следовании определенной линии поведения» [142].

И наконец, последний момент, на который необходимо обратить внимание. Черчиллю всегда было свойственно концептуальное, стратегическое мышление. Даже занимаясь живописью, он использовал те же принципы стратегического планирования, которые обычно считаются прерогативой управленцев и военных.

«Создание картин – аналогично сражению в бою. Попытаться нарисовать картину – что попытаться выиграть бой, – напишет он в своем эссе „Живопись как времяпрепровождение“. – Поскольку базовым принципом для нас является принцип „единства замысла“, то именно от этого „единства“ зависит и судьба сражения, и композиция картины. Кроме того, нужно обладать широким мировоззрением. Стоя перед холстом нужно уметь все охватить взглядом: начало и конец, целое и каждую из частей этого целого – так, чтобы мгновенно зафиксировать в уме правильный образ».

На этом сравнение не

Date: 2015-07-17; view: 382; Нарушение авторских прав