Харуки Мураками. Хроники заводной птицы. Перевод с японского: Иван и Сергей Логачевы

---------------------------------------------------------------

[Роман. 1994]

Перевод с японского: Иван и Сергей Логачевы

---------------------------------------------------------------

КНИГА ПЕРВАЯ. СОРОКА-ВОРОВКА.

1. Заводная Птица во вторник • Шесть пальцев и четыре груди.

2. Полнолуние и затмение солнца • О лошадях, умирающих в конюшнях.

3. Шляпа Мальты Кано • Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы.

4. Высокие башни и глубокие колодцы (или Вдали от Номонхана)

5. Страсть к лимонным карамелькам • Птица, которая не могла

летать, и высохший колодец.

6. Кумико Окада и Нобору Ватая.

7. Счастливая химчистка • На сцену выходит Крита Кано.

8. Длинная история Криты Кано • Размышления о природе боли.

9. Острая потребность в электричестве и подземные водостоки •

Соображения Мэй Касахары по поводу париков

10. Легкая рука • Смерть в ванне • Посланец с прощальным

подарком.

11. Лейтенант Мамия • Что получается из теплой грязи •

Туалетная вода.

12. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 1)

13. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 2)

КНИГА ВТОРАЯ. ВЕЩАЯ ПТИЦА.

1. Максимально конкретный факт • Тема аппетита в литературе.

2. Глава, в которой совсем нет хороших новостей.

3. Слово берет Нобору Ватая • История про обезьян с дерьмового

острова.

4. Необретенная благодать • Проститутка в мыслях.

5. Как выглядят далекие города • Вечный месяц • Лестница

закреплена.

6. Дело о наследстве • Изучение медуз • Нечто вроде

отчужденности.

7. Воспоминания и разговоры о беременности • Эмпирическое

исследование боли.

8. Истоки желания • В номере • Как проходят сквозь стену.

9. Колодец и звезды • Куда исчезла лестница.

10. Мэй Касахара о смерти и эволюции • Не от мира сего.

11. Муки голода • Длинное письмо от Кумико • Вещая птица.

12. Что я обнаружил, когда брился • Что я обнаружил, когда

проснулся.

13. Продолжение истории Криты Кано.

14. Новое "я" Криты Кано.

15. Подходящее имя • Что сгорело летним утром на растительном

масле • Неточная метафора.

16. Единственная неприятность в доме Мэй Касахары • Размышления о

желеобразном источнике тепла.

17. Самое простое дело • Утонченная месть • Что оказалось в

чехле от гитары.

18. Весточка с Крита • На краю мира • Добрые вести дают о

себе знать тихо.

КНИГА ТРЕТЬЯ. ПТИЦЕЛОВ (Октябрь 1984 - декабрь 1985 г.)

1. Рассуждения Мэй Касахары.

2. Тайна дома с повешенными.

3. Заводная Птица зимой.

4. Пробуждение от спячки • Еще одна визитная карточка •

Анонимность денег.

5. Что было ночью..

6. Я покупаю новую обувь • Возвращение блудного кота.

7. Напряги извилины -- и догадаешься (Рассуждения Мэй Касахары. Часть

2)

8. Мускатный Орех и Корица.

9. В колодце. 143

10. Операция "Зоопарк" (или Палачи поневоле)

11. А теперь следующий вопрос (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 3)

12. Эта лопата настоящая или нет? (Что было ночью. Часть 2)

13. Тайна исцеления госпожи М.

14. Коротышка заждался • "Так просто вы от меня не отделаетесь"

• Человек -- не остров в океане.

15. Корица и его удивительный язык жестов • Музыкальное

приношение.

16. Может статься, что дороги дальше нет (Рассуждения Мэй Касахары.

Часть 4)

17. Тяготы и невзгоды бренной жизни • Волшебная лампа.

18. "Примерочная" • Замена.

19. Глупая дочь жабообразных родителей (Рассуждения Мэй Касахары. Часть

5)

20. Подземный лабиринт • Две двери Корицы.

21. История Мускатного Ореха.

22. Тайна дома с повешенными. Часть 2.

23. Медузы со всего света • Трансформация.

24. Как считали овец • В центре замкнутого круга.

25. С желтого на красный • Длинная рука из невидимой дали.

26. Вредоносная личность • Созревший плод.

27. Треугольные уши • Сани с колокольчиками.

28. Хроники Заводной Птицы No 8 (или Опять палачи поневоле)

29. Корица: недостающие звенья.

30. Разве можно доверять такому дому? (Рассуждения Мэй Касахары. Часть

6) 188

31. Опустевший дом • Смена лошадей.

32. Хвост Мальты Кано • Борис Живодер.

33. Исчезнувшая бита • Возвращение "Сороки-воровки".

34. Оставь фантазии другим (Продолжение рассказа о Борисе Живодере)

35. Опасное место • Люди перед телевизором • Человек Пустое

Место.

36. "Дружба прежних дней" • Как развеять злые чары • Мир, где

по утрам звенят будильники.

37. Всего-навсего настоящий нож • Давнее пророчество.

38. Рассказ об утиной братии • Тень и слезы (Рассуждения Мэй

Касахары. Часть 7)

39. Два вида новостей • Исчезнувшее без следа.

40. Хроники Заводной Птицы No 17 (Письмо Кумико)

41. До свидания.

* КНИГА ПЕРВАЯ. СОРОКА-ВОРОВКА (Июнь-июль 1984г.) *

1. Заводная Птица во вторник • Шесть пальцев и четыре груди

Когда зазвонил телефон, я варил на кухне спагетти, насвистывая увертюру

из "Сороки-воровки" Россини, которую передавали по радио. Идеальная музыка

для спагетти.

Я подумал, не послать ли звонок к черту: спагетти почти сварились и

Клаудио Аббадо подводил Лондонский симфонический оркестр к музыкальному

апогею. Впрочем, пришлось сдаться: кто-нибудь из приятелей мог предлагать

работу. Я убавил огонь на плите, зашел в гостиную и снял трубку.

-- Удели мне десять минут, -- сказала трубка женским голосом.

На голоса у меня память неплохая, но этот был незнаком.

-- Извините? Кого вам нужно? -- вежливо осведомился я.

-- Тебя, конечно. Дай мне десять минут, и мы сможем понять друг друга.

-- Голос звучал низко, мягко -- и в то же время тускло.

-- Понять друг друга?

-- Я имею в виду чувства.

Я заглянул на кухню. Спагетти кипели вовсю -- из кастрюли валил пар.

Аббадо продолжал командовать "Сорокой-воровкой".

-- Извините, но я как раз готовлю спагетти. Не могли бы вы перезвонить

позже?

-- Спагетти?! -- изумленно проговорила женщина. -- Ты в

пол-одиннадцатого утра варишь спагетти?

-- Ну, тебя это не касается. -- Я слегка обозлился и перешел на "ты".

-- Когда хочу -- тогда и завтракаю.

-- Пожалуй, верно. Хорошо, перезвоню, -- сказала она. Прозвучало

невыразительно и сухо. Удивительно, как легкая смена настроения влияет на

оттенки человеческого голоса.

-- Минуточку, -- сказал я, не дав ей положить трубку. -- Если ты

что-нибудь продаешь, то сюда звонить бесполезно. Я сижу без работы, и мне не

до покупок.

-- Не беспокойся. Я знаю.

-- Знаешь? Что ты знаешь?

-- Что ты без работы. Мне это известно. Беги скорее, доваривай свои

драгоценные спагетти.

-- Послушай! Ты вообще... -- Связь оборвалась на полуслове -- как-то

слишком резко.

Я обалдело смотрел на зажатую в руке трубку, пока не вспомнил про

спагетти. Вернувшись на кухню, выключил газ и вывалил содержимое кастрюли в

дуршлаг. Из-за этого звонка спагетти немного разварились, но это не

смертельно. Я стал есть -- и думать.

Понять друг друга? -- повторял я, поглощая спагетти. Понять чувства

друг друга за десять минут? О чем она? Может, просто кто-то решил пошутить?

Или какой-нибудь новый трюк торговых агентов? В любом случае это не ко мне.

Вернувшись в гостиную, я устроился на диване с библиотечной книжкой,

время от времени поглядывая на телефон. Что мы должны были понять друг о

друге за десять минут? Что вообще два человека могут узнать друг о друге за

десять минут? Подумать только: женщина, похоже, была чертовски уверена в

этих десяти минутах -- ведь это первым слетело у нее с языка. Будто девять

минут -- слишком мало, а одиннадцать -- уже чересчур. Какая точность! Похоже

на спагетти.

Читать расхотелось, и я решил погладить рубашки. Я всегда этим

занимаюсь, когда в голове каша. Старая привычка.

Операцию эту я строго разбиваю на двенадцать этапов -- начинаю с

внутренней стороны воротничка (No 1) и заканчиваю манжетой на левом рукаве

(No 12). Порядок всегда один и тот же, и за глажкой я веду отсчет операций.

Иначе толку не будет.

Выгладив три штуки, я проверил, не осталось ли складок, и развесил

рубашки. Едва я выключил утюг и убрал его в шкаф вместе с гладильной доской,

в голове прояснилось.

Только я зашел на кухню выпить воды, как опять зазвонил телефон. Чуть

помедлив, я все-таки решил поднять трубку. Если это та же самая женщина,

скажу, что глажу, и на этом конец.

Но это была Кумико. Часы показывали полдвенадцатого.

-- Как дела? -- спросила она.

-- Прекрасно.

-- Чем занимаешься?

-- Вот гладить закончил.

-- Что-нибудь не так? -- В ее голосе слышалось чуть заметное

напряжение: она знала, в каком состоянии я обычно принимаюсь гладить.

-- Да нет. Просто выгладил несколько рубашек. -- Я уселся на стул и

переложил трубку в другую руку. -- Чего звонишь?

-- Ты стихи умеешь писать?

-- Стихи? -- удивился я и подумал: стихи? Какие еще стихи?

-- У меня знакомая в одном журнале... Это журнал для девушек. Им нужен

человек -- отбирать и править стихи, которые присылают в редакцию

читательницы. Еще он должен каждый месяц писать короткое стихотворение на

титул. За такую, ерунду неплохо платят. И занят, конечно, не весь день.

Могут подбрасывать еще что-нибудь на редактуру, если...

-- Ерунда? -- перебил ее я. -- Погоди-ка. Мне нужно что-нибудь

юридическое. С чего ты взяла, что я умею править стихи?

-- Я думала, ты что-то писал, когда учился в школе.

-- Писал, конечно. В стенгазету -- какой класс выиграл в футбол или как

физик свалился с лестницы и попал в больницу. В общем, всякую фигню. Но не

стихи. Я не умею писать стихи.

-- Но я ведь не о настоящих стихах говорю. Какие-нибудь бредни для

школьниц. Никто не требует, чтоб они вошли в литературу. Ты их сможешь

сочинять с закрытыми глазами. Понятно?

-- Послушай! Я просто не умею писать стихи -- ни с открытыми глазами,

ни с закрытыми. Никогда этим не занимался и не собираюсь, -- отрезал я.

-- Ладно, -- вздохнула жена. -- Но ведь по юридической части работу

найти трудно.

-- Знаю. Потому я и раскинул щупальца во все стороны. Скоро кто-нибудь

должен ответить. Если не получится, снова буду соображать.

-- Ну, как знаешь. Кстати, какой сегодня день? Я задумался.

-- Вторник?

-- Тогда, может, сходишь в банк -- заплатишь за газ и телефон?

-- Схожу. Все равно идти надо. Собирался купить что-нибудь к ужину.

-- Что хочешь готовить?

-- Еще не знаю. В магазине что-нибудь придумаю.

-- Ты подумай хорошенько, -- сказала она серьезно. -- Нечего так уж

торопиться с работой. Таких слов я никак не ожидал.

-- Это почему? -- Что сегодня за день такой? Все женщины мира взялись

удивлять меня по телефону? -- Страховка по безработице рано или поздно

кончится. Не могу же я всю жизнь сидеть без дела.

-- Правильно, но мне же повысили зарплату плюс разные подработки,

сбережения... Вполне проживем, если не будем транжирить. Тебе надоело сидеть

дома и заниматься хозяйством? Тебе не нравится?

-- Не знаю, -- честно ответил я. Я на самом деле не знал.

-- Тогда сядь и как следует подумай, -- сказала жена. -- Кстати, кот

вернулся?

Кот. Я совсем забыл про кота.

-- Нет. Пока.

-- Может, поищешь? Его уже неделю как нет.

Я уклончиво промычал и снова переложил трубку в другую руку.

-- Почти наверняка шляется где-нибудь у пустого дома в конце дорожки.

Там, где во дворе птица стоит. Я его там несколько раз видела.

-- На дорожке? Когда это ты туда ходила? Раньше ты не говорила...

-- Ой-ой! Надо бежать. Много работы. Не забудь про кота.

Раздались короткие гудки. Я снова посмотрел на трубку и положил ее на

рычаг.

Интересно, зачем Кумико туда понесло? Наш дом от дорожки отгораживала

стена из бетонных блоков. Лазить через нее не было никакого смысла.

Я сходил на кухню за водой, вышел на веранду -- посмотреть, осталась ли

в кошачьей миске еда. Кучка сардин лежала нетронутой с прошлого вечера. Кот

не приходил. Я стоял на веранде и глядел на наш маленький сад в лучах

раннего лета. Садик не из тех, что успокаивают душу. Солнце задерживалось

там совсем ненадолго, поэтому земля всегда была черной и влажной. Из

растений в углу водились лишь два-три кустика блеклых гортензий, а я не

очень люблю эти цветы. По соседству торчало несколько деревьев, и оттуда

раздавался механический крик какой-то птицы, напоминавший скрежет заводимой

пружины. Бог знает, что это была за птица и как она выглядела, но Кумико

прозвала ее Заводной Птицей. Каждый день Заводная Птица прилетала сюда и

заводила пружину нашего тихого мирка.

Нужно было идти искать кота. Я всегда любил этих животных -- и нашего

кота тоже. Но коты живут своей, кошачьей жизнью и притом весьма неглупы.

Если кот пропал, значит, решил куда-то наведаться. Устанет, есть захочет и

вернется домой. И все же надо пойти поискать его, чтобы Кумико была

довольна. Все равно заняться больше нечем.

X x x

В начале апреля я ушел из юридической фирмы, где проработал довольно

долго. Без особых причин -- просто взял и ушел. Нельзя сказать, что работа

мне не нравилась. Так, ничего особенного, но платили хорошо, и коллектив

нормальный.

По правде сказать, в конторе я исполнял роль профессионального мальчика

на побегушках. Получалось, по-моему, здорово. Надо сказать, у меня настоящий

талант для выполнения практических обязанностей. Я схватываю все на лету,

действую энергично, никогда не жалуюсь. Кроме того, я -- реалист. Вот

почему, когда я объявил, что хочу уйти, старший компаньон (это было

адвокатское бюро типа "Отец и Сын", и он им управлял) даже предложил мне

небольшую прибавку к жалованью.

Но я все-таки уволился -- и не потому, что у меня были какие-то особые

надежды или планы. Меньше всего мне хотелось, к примеру, снова запереться

дома и готовиться к экзамену в коллегию адвокатов. Но оставаться в конторе и

продолжать заниматься тем, чем занимался, я тоже не хотел. Если увольняться,

то сейчас, решил я. Останься я на месте, это было бы на всю жизнь. В конце

концов, мне уже тридцать.

За ужином я сказал Кумико, что собираюсь уйти с работы.

-- Ясно, -- только и ответила она и на какое-то время замолчала, хотя

ясно совсем ничего не было. Я тоже помалкивал, пока Кумико не добавила:

-- Если ты решил уволиться, значит, так и надо. Это твоя жизнь, и

можешь поступать так, как тебе хочется. -- Сказав это, она стала выбирать

палочками кости из рыбы и складывать их на край тарелки.

Жена прилично зарабатывала в журнале о здоровом питании, где была

редактором. Кроме того, друзья из других журналов время от времени

подбрасывали ей заказы по оформлению -- тоже совсем не лишний доход. (В

колледже она занималась дизайном и мечтала стать свободным

художником-иллюстратором.) Вдобавок, уйди я из фирмы, у меня тоже какое-то

время оставались бы деньги из страховки по безработице. То есть, даже если

бы я сидел дома на хозяйстве, нам все равно хватило бы на еду, химчистку и

другие траты, и наша жизнь мало бы изменилась.

Так я бросил работу.

X x x

Я загружал в холодильник купленные продукты, когда раздался звонок. На

этот раз аппарат трезвонил нетерпеливо и раздраженно. Я как раз открывал

пластиковую упаковку тофу¹. Положил ее на стол, зашел в гостиную

и снял трубку.

-- Ну как? Доел спагетти? -- сказала женщина.

-- Доел. Но сейчас мне надо идти искать кота.

-- Десять минут подождет, я уверена. Это не спагетти варить.

Я почему-то не мог прервать разговор -- что-то в голосе женщины меня

притягивало.

-- Ну хорошо. Но только десять минут.

-- Теперь мы сможем понять друг друга, -- тихо произнесла она. Я

почувствовал, как она удобнее устроилась на стуле и положила ногу на ногу.

-- Интересно, -- сказал я, -- почему именно десять минут?

-- Десять минут... это может оказаться дольше, чем ты думаешь.

-- Ты уверена, что мы знакомы?

-- Конечно. Мы много раз встречались.

-- Когда? Где?

-- Неважно. Если в это углубляться, десяти минут не хватит. Важно

время, в котором мы сейчас. Настоящее. Ты не согласен?

-- Может, и так. Но я хотел бы убедиться, что ты меня знаешь.

-- Какие доказательства тебе нужны?

-- Например, сколько мне лет?

-- Тридцать, -- сразу отозвалась она. -- Тридцать лет и два месяца.

Хватит?

Поразительно -- она действительно меня знает, но я совершенно не помню

ее голоса.

-- Теперь твоя очередь, -- произнесла она вкрадчиво. -- Попробуй

вообразить меня. По голосу. Представь, какая я. Сколько мне лет. Где я

сейчас. Как одета. Ну, давай?

-- Понятия не имею.

-- Давай же. Напрягись.

Я взглянул на часы. Прошла только минута и пять секунд.

-- Абсолютно не представляю, -- снова сказал я.

-- Давай я тебе помогу. Я -- в постели. Только что из душа, и на мне

ничего нет.

Блеск! Секс по телефону.

-- Или ты предпочитаешь, чтобы я что-нибудь надела? Кружева? Или чулки?

На тебя это подействует?

-- Да какая мне разница? Делай что хочешь. Можешь надеть что-нибудь, а

хочешь -- валяй голышом. Извини, но такие телефонные игры меня не

интересуют. У меня масса дел и...

-- Десять минут. Ты же не умрешь, если потратишь на меня десять минут?

Только ответь на мой вопрос: ты хочешь, чтобы я была голая, или мне

что-нибудь надеть? У меня много разных вещей. Черное кружевное белье...

-- Давай голышом. Согласен. -- Прошло четыре минуты.

-- Волосы у меня на лобке еще мокрые, -- продолжала она. -- Я еще не

обсохла как следует. О-о! Как у меня там влажно! Тепло и очень влажно.

Волоски такие мягкие. Черные и изумительно мягкие. Хочешь погладить?

-- Послушай, ты, конечно, извини, но...

-- И ниже. Еще ниже. Там тоже тепло -- совсем как подогретый крем.

Очень тепло. М-м-м. В какой я сейчас позе, как ты думаешь? Правое колено

приподнято, левая нога в сторону. Как стрелки часов, когда показывают десять

ноль пять.

По ее голосу я понимал, что она не притворятся. Она действительно

раскинула ноги на 10.05; ее влагалище было мягким и сочным.

-- Потрогай губки. М-е-едленно. А теперь раскрой их. Вот так.

М-е-едленно, м-е-едлен-н-но. Пусть твои пальцы ласкают их. Вот так!

0-о-очень медленно. А теперь коснись другой рукой моей левой груди. Поиграй

с ней. Поласкай. Веди руку выше. Сожми легонько сосок. Еще раз. Еще. И еще.

Я сейчас кончу.

Ни слова не говоря, я положил трубку. Вытянувшись на диване, уставился

на часы и глубоко вздохнул. Разговор занял минут пять-шесть.

Через десять минут телефон зазвонил снова, но я не притронулся к

трубке. Прозвонив пятнадцать раз, аппарат смолк, и в комнате наступила

глубокая, холодная тишина.

X x x

Без чего-то два я перелез через стену в нашем дворе и оказался на

дорожке. Мы так называли ее, хотя это не была дорожка в прямом смысле.

Наверное, нет слова, которым можно обозначить, что это такое. К дорогам оно

точно не имеет отношения: у дороги есть начало и конец, она приведет вас

куда надо, если вы по ней пойдете. А у нашей дорожки не было ни начала, ни

конца, ни входа, ни выхода. С обеих сторон она заканчивалась тупиками. Но

даже тупиком ее нельзя было назвать: у тупика имеется хотя бы вход. Соседи

для удобства называли ее просто дорожкой. Длиною метров в триста, она

разделяла задние дворы стоявших вдоль нее домов. Шириной около метра, а в

нескольких местах вообще завалена хламом и перегорожена заборами.

Мой дядя, почти задаром сдавший нам этот дом, рассказывал, что когда-то

дорожка имела два конца и служила переулком, соединявшим улицы. Но в годы

экономического бума на свободных участках выросли новые дома и стиснули этот

проход так, что он превратился в неширокую дорожку. Людям не нравилось, что

посторонние ходят прямо у них под окнами или на заднем дворе, поэтому один

конец скоро заблокировали или, скорее, перегородили скромным заборчиком. А

через какое-то время некий житель решил расширить свой сад и наглухо

запечатал этот конец стеной из блоков. Как будто в ответ, на другом конце

вырос барьер из колючей проволоки, через который не могли пробраться даже

собаки. Соседи не жаловались -- уже никто не пользовался этим проходом, и

они радовались, что появилась дополнительная защита от злоумышленников. В

конце концов, проходом, напоминавшим заброшенный канал, перестали

пользоваться, и он превратился в ничейную полосу между двумя рядами домов. В

разросшихся сорняках свою клейкую паутину развесили пауки.

И что это вдруг жена туда зачастила? Я сам наведывался на эту дорожку

от силы раза два, да и Кумико пауков боялась. Но какого черта? Если она

сказала, что надо поискать кота на дорожке, значит, надо идти. В любом

случае гораздо лучше прогуляться, чем сидеть дома и ждать, когда зазвонит

телефон.

Яркое солнце первых дней лета испещрило дорожку темными пятнами теней

от распростертых над головой ветвей, замерших в полном безветрии. Казалось,

теням суждено навеки впечататься в дорожку. Сюда не проникал ни один звук.

Чудилось, что я слышу, как под лучами солнца дышат травинки. По небу

дрейфовала кучка мелких облаков. Их четкие и аккуратные контуры напоминали

облака со средневековых гравюр. Мир вокруг воспринимался с такой пугающей

ясностью, что мое собственное тело казалось зыбким, безграничным, текучим. И

очень горячим.

На мне была футболка, тонкие брюки и теннисные тапочки, но я

чувствовал, как на солнцепеке под мышками и на груди выступил пот. Как раз в

то утро я достал футболку и брюки из коробки с летними вещами, поэтому в нос

еще бил резкий запах нафталина.

Соседские дома четко делились на две категории: более старые и

построенные не так давно. Новые, как правило, были меньше, их участки --

скромнее. Концы длинных палок, на которых сушилось белье, торчали поперек

дорожки, и временами мне приходилось прокладывать себе дорогу через завесы

полотенец, рубашек и простыней. Откуда-то отчетливо слышались звуки

телевизора, где-то спускали в туалете воду, пахло карри.

Старые дома, напротив, почти не подавали признаков жизни. От дорожки их

отделяли живые изгороди из ухоженных кустарников, словно ставни, сквозь

которые виднелись причесанные сады. В углу одного сада стояла бурая и

высохшая новогодняя елка. Другой участок превратили в свалку всех мыслимых

игрушек: похоже, их оставили несколько поколений детей. Там валялись

трехколесные велосипеды и накидные кольца, пластмассовые мечи и резиновые

мячики, куклы-черепашки и маленькие бейсбольные биты. В третьем саду висело

баскетбольное кольцо, в четвертом на газоне стояли замечательные дачные

стулья и керамический столик. Стулья, первоначально белого цвета, были

покрыты таким слоем грязи, будто ими не пользовались несколько месяцев, а

может быть, и лет. К столу прилипли лиловые лепестки магнолии.

Сквозь одну стеклянную дверь в алюминиевой раме хорошо просматривалась

обстановка комнаты. Кожаный диван и кресла, большой телевизор, буфет (на

котором расположились аквариум с тропическими рыбками и два каких-то кубка)

и торшер. Комната выглядела декорацией к телеспектаклю. Еще в одном саду

стояла огромная собачья конура с дверцей настежь -- собаки в ней не было.

Металлическая сетка на дверце вздулась, будто обитатель конуры несколько

месяцев наваливался на нее изнутри всем телом.

Пустой дом, о котором говорила Кумико, стоял как раз за участком с

конурой. Что там никто не живет -- причем уже довольно давно, -- было видно

сразу. Сравнительно новое двухэтажное здание, однако закрытые деревянные

ставни сильно обветшали, а металлические наличники окон второго этажа

покрылись ржавчиной. В аккуратном садике действительно стояла каменная

статуя птицы. Она возвышалась на величественном постаменте, окруженная

буйными сорняками. Длинные ветки золотарника² почти касались ее

ног. Птица -- я понятия не имел, к какому виду пернатых она относилась, --

расправила крылья, будто хотела поскорее вырваться из этого малоприятного

местечка. Кроме статуи, никаких украшений в саду не было. У стены дома один

на другом громоздились несколько видавших виды пластмассовых стульев. Рядом

неестественно яркими красными цветами распустился куст азалии.

Bce остальное пространство в этой картине занимали сорняки.

Я оперся о сетку забора, доходившего мне до груди, и некоторое время

рассматривал сад. Райское, наверное, место для кошек, но их тут что-то не

видно. Сцену оживляло только монотонное воркование одинокого голубя,

сидевшего на телевизионной антенне. Тень от каменной птицы, разломившись

пополам, лежала на зелени вокруг статуи.

Я достал из кармана лимонную карамельку и, развернув, бросил ее в рот.

Уволившись, я бросил курить и вот теперь вместо сигарет не расставался с

пачкой лимонных карамелек. Жена предупреждала, что я могу испортить себе

зубы, но обойтись без карамелек я не мог.

Пока я разглядывал сад, голубь на антенне ворковал без остановки -- он

походил на клерка, штампующего номера на стопке счетов. Не знаю, сколько я

простоял там, но помню, что выплюнул карамельку на землю, почувствовав, как

она, наполовину растворившись, наполнила рот липкой сладостью. Затем опять

перевел взгляд на тень каменной птицы -- и только теперь сообразил, что

кто-то меня зовет. Я обернулся и в саду напротив увидел девчонку. Маленького

роста, волосы собраны в конский хвост. На ней были темные очки в янтарного

цвета оправе и светло-голубая майка без рукавов. Хотя сезон дождей еще не

кончился, на тонких руках девчонки лежал приятный мягкий загар. Одну руку

она засунула в карман шорт, а другой опиралась на бамбуковую калитку,

которая была ей по пояс. Между нами было не больше метра.

-- Жарко, -- сказала девчонка.

-- Да, жарковато, -- отозвался я.

Краткий обмен мнениями состоялся, а она все стояла и смотрела на меня.

Затем достала из кармана пачку "Хоупа", вынула сигарету и зажала ее во рту.

Верхняя губка у нее была чуть приподнята. Девчонка привычно чиркнула

спичкой, закурила и наклонила голову. Из-под волос показалось гладкое ухо

великолепной формы -- словно только что вылепленное. По его тонким краям

серебрился нежный пушок.

Она бросила спичку на землю и, вытянув губы, выдохнула дым. Затем

повернулась так, словно вспомнила о моем присутствии. За темными зеркальными

стеклами ее глаз не было видно.

-- Вы где-то здесь живете? -- спросила она.

-- Угу. -- Я собирался вернуться домой, но по дороге сюда совершил

столько маневров, что перестал ориентироваться. Придется выбираться наугад.

-- Ищу нашего кота, -- сказал я, будто оправдываясь, и вытер о брюки влажную

от пота ладонь. -- Уже неделю как пропал. Его где-то здесь видели.

-- Какой он из себя?

-- Здоровый такой. С коричневыми полосками. Кончик хвоста немного

загнут.

-- Как зовут?

-- Нобору. Нобору Ватая.

-- Ничего себе имечко!

-- Вообще-то так зовут моего свояка. Кот на него чем-то похож. Вот мы и

назвали его так, смеху ради.

-- Чем же кот на него похож?

-- Да не знаю. Так, в общем. Походкой. И глаза такие же шкодливые.

Девчонка впервые улыбнулась и от этого стала еще больше походить на

ребенка, чем показалось мне сначала. Ей лет пятнадцать-шестнадцать, не

больше. Верхняя губа как-то необычно приподнялась в легкой усмешке.

Показалось, будто я слышу голос: "Потрогай меня", -- голос женщины в

телефоне. Тыльной стороной ладони я вытер со лба пот.

-- Кот c коричневыми полосками и загнутым кончиком хвоста, -- повторила

девчонка, как бы стараясь запомнить. -- Ага! У него есть какой-нибудь

ошейник?

-- Черный ошейник от блох.

Она подумала секунд десять -- пятнадцать. Ее рука все еще опиралась на

калитку. Потом бросила окурок и придавила его сандалией.

-- Кажется, я видела похожего. Не знаю, как насчет загнутого хвоста, но

это был здоровый котище тигрового окраса и, по-моему, с ошейником.

-- Когда ты его видела?

-- Когда? Хм-м. Дня три-четыре назад. Наш сад -- как настоящий

проходной двор для всех соседских котов и кошек. Они здесь шастают от

Такитани к Мияваки.

И она показала рукой на пустой дом, где каменная птица по-прежнему

простирала крылья, высокий куст золотарника притягивал к себе летнее солнце,

а голубь не переставал ворковать со своей антенны.

-- У меня идея, -- сказала девчонка. -- Почему бы вам не подождать у

нас в саду? Все кошки рано или поздно пролезают здесь по пути к Мияваки. А

то кто-нибудь надумает в полицию настучать, если увидит, как вы тут бродите.

Такое уже случалось.

Я не знал, что и ответить.

-- Да вы не беспокойтесь. Я тут одна. Посидим на солнышке, подождем,

пока не покажется ваш кот. Я вам помогу. У меня зрение -- единица.

Я взглянул на часы. 14.36. Всех дел на сегодня до темноты у меня было

выстирать белье да приготовить ужин.

Я вошел в калитку и двинулся следом за девчонкой через лужайку. Она

слегка приволакивала правую ногу. Пройдя несколько шагов, остановилась и

повернулась ко мне.

-- Я свалилась с мотоцикла. С заднего сиденья, -- сказала она как бы

между прочим. -- Не так давно.

На краю лужайки рос большой дуб. Под ним -- два брезентовых шезлонга,

на одном разложено голубое пляжное полотенце. На другом лежали

нераспечатанная пачка "Хоупа", пепельница с зажигалкой, какой-то журнал и

большая магнитола, которая тихонько мурлыкала хард-рок. Девчонка выключила

музыку и освободила мне место, переложив все на траву. С шезлонга виднелся

пустой дом по другую сторону дорожки -- каменная птица, золотарник,

металлическая сетка забора. Наверное, девчонка наблюдала за мной все время,

что я там простоял.

Участок оказался немаленьким. Здесь имелась просторная пологая лужайка

с раскиданными по ней деревьями. Слева от шезлонгов находился большой пруд

за низким бетонным бордюром: он подставил солнцу пересохшее дно. Судя по

зеленоватому налету, в пруд уже давно не наливали воду. За деревьями стоял

старый дом в европейском стиле, довольно миниатюрный. С точки зрения

архитектуры -- ничего особенного. Внушительно выглядел только ухоженный сад.

-- Большой участок, -- сказал я, оглядываясь. -- Должно быть, следить

за ним -- мучение.

-- Наверное.

-- Когда-то мне приходилось подрабатывать стрижкой газонов.

-- Правда? -- Было ясно, что до газонов ей нет никакого дела.

-- Ты все время здесь одна? -- спросил я.

-- Да. Днем всегда одна. Только утром и вечером заходит женщина,

которая делает уборку. Все остальное время больше никого. Выпьете

чего-нибудь холодного? У нас есть пиво.

-- Да нет, спасибо.

-- Не стесняйтесь. Я покачал головой.

-- А в школу что -- не ходишь?

-- А вы что -- на работу не ходите?

-- Я не работаю.

-- Что, безработный?

-- Типа того. Уволился несколько недель назад.

-- А кем работали?

-- В адвокатской конторе, по разным делам. Ездил по учреждениям за

документами, наводил порядок в бумагах, проверял судебные прецеденты,

занимался судопроизводством... в таком роде.

-- И уволились?

-- Ага.

-- А жена ваша работает?

-- Работает.

Голубь напротив закончил ворковать и, похоже, куда-то провалился. Я

вдруг заметил, что вокруг повисла мертвая тишина.

-- Вон там как раз и есть кошачий проход, -- сказала девчонка, ткнув

пальцем в дальний край лужайки. -- Видите мусоросжигатель во дворе у

Такитани? Там они вылезают, переходят по газону, ныряют под калитку и

перебегают в сад на той стороне. Маршрут все время один и тот же.

Она сдвинула очки на лоб, прищурившись посмотрела вокруг, водрузила их

на место и выпустила изо рта облачко дыма. За это время я успел заметить у

ее левого глаза ссадину сантиметра в два -- рана глубокая, из тех, что

оставляют шрам на всю жизнь. Черные очки, видно, должны были ее прикрывать.

Лицо девчонки особой красотой не отличалось, но что-то в нем привлекало:

может быть, живые глаза или необычной формы губы.

-- Вы слыхали про Мияваки? -- спросила она.

-- Нет, а что?

-- Они жили в том доме. Очень приличные люди. Две дочери, обе ходили в

крутую частную школу. У Мияваки было несколько семейных ресторанов.

-- А что ж уехали?

Девчонка поджала губы, словно хотела сказать: а я почем знаю?

-- Может, в долгах запутался. В одну ночь исчезли -- будто сбежали.

Наверно, год тому назад. Теперь все зарастает сорняками, кошки вот

развелись. Мать все время жалуется.

-- Неужели так много кошек?

Не выпуская изо рта сигарету, девчонка посмотрела на небо.

-- Причем всех видов. Некоторые линяют, попадаются одноглазые... вместо

глаза какой-то комок мяса. Бр-р-р!

Я кивнул.

-- У меня есть родственница -- у нее на каждой руке по шесть пальцев.

Чуть постарше меня. Рядом с мизинцем -- еще один палец, маленький, как у

младенца. Она так научилась его подгибать, что большинство людей ничего не

замечают. А вообще она очень хорошенькая.

Я снова кивнул.

-- Это что-то наследственное, да? Как это называется... передается с

генами.

Я сказал, что не очень разбираюсь в генетике.

Девчонка помолчала. Я сосал карамельку и таращился на кошачью тропу.

Никто не появлялся.

-- Вы в самом деле не хотите пить? -- спросила она. -- Пойду принесу

колы.

-- Мне ничего не надо, -- ответил я.

Она встала с шезлонга и исчезла в тени деревьев, чуть волоча

поврежденную ногу. Я поднял с травы ее журнал и полистал его. Совсем не

ожидал, что он окажется журналом для мужчин, таким... ежемесячным. На

развороте красовалась женщина в тонких трусиках, через которые просвечивали

все ее прелести: восседала верхом на стуле в нелепой позе, широко расставив

ноги. Я положил журнал на место, сложил руки на груди и снова сосредоточился

на кошачьей тропе.

X x x

Прошло немало времени, прежде чем девушка вернулась со стаканом колы в

руках. Послеполуденная жара донимала. Долго просидев на солнце, я

чувствовал, как заплывают мозги. Меньше всего мне хотелось думать.

-- Скажите, -- сказала она, возвращаясь к прежней теме, -- если бы вам

нравилась девушка, а у нее оказалось шесть пальцев, что бы вы сделали?

-- Продал бы ее в цирк, -- ответил я.

-- Что, серьезно?

-- Нет, конечно, -- сказал я. -- Шучу. Думаю, меня бы это не очень

волновало.

-- Даже если бы это могло передаться вашим детям? Я немного подумал.

-- Нет, для меня это, правда, не важно. Что плохого в лишнем пальце?

-- А если бы у нее было четыре груди? Я снова задумался.

-- Не знаю.

Четыре груди? Этот разговор может продолжаться до бесконечности. Я

решил сменить тему.

-- Сколько тебе лет?

-- Шестнадцать, -- ответила она. -- Только что исполнилось. Перешла в

повышенную школу³.

-- Давно на занятия не ходишь?

-- Нога еще болит, если много ходить. Потом эта ссадина у глаза. В

школе все уже достали. Если узнают, что я грохнулась с мотоцикла, начнут

болтать: то да се. Поэтому считается, что я "отсутствую по болезни". Можно

год пропустить, ничего страшного. В следующий класс я не тороплюсь.

-- Понятно.

-- Ну, так что? Вы вот говорили, что женились бы на девушке с шестью

пальцами, но четыре груди вам не подходит...

-- Я не говорил, что не подходит. Я сказал: не знаю.

-- Чего не знаете?

-- Не знаю... мне трудно такое представить.

-- А с шестью пальцами можете представить?

-- Конечно. Думаю, да.

-- Какая разница? Шесть пальцев или четыре груди?

Я подумал еще немного, но вразумительного ответа не нашел.

-- Я задаю слишком много вопросов?

-- А что, тебе такое говорят?

-- Случается.

Я снова стал смотреть на кошачью тропу. Какого черта я здесь делаю? За

все время не показалось ни одной кошки. Не отнимая от груди рук, я на

полминуты закрыл глаза. Я истекал потом. Все тело обливали солнечные лучи,

наполненные необыкновенной тяжестью. Кусочки льда в стакане девчонки при

каждом ее движении позвякивали, как колокольчик на шее коровы.

-- Можете поспать, если хотите, -- прошептала она. -- Как только кот

появится, я вас разбужу.

Не открывая глаз, я кивнул.

Воздух был неподвижен, вокруг стояла полная тишина. Голубь уже улетел

куда-то за тридевять земель. Я раздумывал о женщине, что позвонила мне.

Неужели мы знакомы? Ее голос и манера говорить даже отдаленно никого не

напоминают. Но меня она точно знает. Мне казалось, что я вижу перед собой

сцену, написанную Де Кирико: длинная тень женской фигуры тянется ко мне

через пустую улицу, а сама женщина задвинута далеко за пределы моего

сознания. У моего уха, не смолкая, тренькал колокольчик.

-- Вы спите? -- спросила девчонка; ее голос звучал еле-еле: я даже не

был уверен, действительно ли слышу его.

-- Нет, не сплю, -- ответил я.

-- Можно мне поближе? Мне... легче говорить тихо.

-- Не возражаю, -- сказал я, по-прежнему не открывая глаз.

Она двигала свой шезлонг, пока тот сухо и деревянно не стукнулся о мой.

Странно, но голос девушки звучал по-разному -- в зависимости от того,

открыты у меня глаза или закрыты.

-- Можно говорить? Совсем тихонько, и вам не надо ничего отвечать.

Можете даже спать.

-- Ладно.

-- Здорово, когда люди умирают.

Губы девчонки были теперь совсем рядом с моим ухом, и ее слова

проникали в меня вместе с теплым влажным дыханием.

-- Почему? -- спросил я.

Она прикоснулась пальцем к моим губам, будто хотела запечатать их.

-- Никаких вопросов, -- сказала она. -- И не открывайте глаза. Хорошо?

Мой кивок был таким же слабым, как ее голос. Она убрала палец и

дотронулась до моего запястья.

-- Был бы у меня скальпель. Я резанула бы здесь, чтобы заглянуть

внутрь. Там... не мертвая плоть. Там что-то похожее на саму смерть. Что-то

темное и мягкое, как мячик для софтбо-ла, -- из омертвевших нервов. Хочется

достать его из мертвого тела, разрезать и посмотреть, что внутри. Я все

время думаю, на что это похоже. Может, оно все твердое, как засохшая зубная

паста в тюбике. Как вы думаете? Только не отвечайте. Снаружи мягкое,

дряблое, но чем глубже, тем тверже становится. Я вскрою кожу и вытащу эту

дряблую штуковину, скальпелем и какой-нибудь лопаточкой полезу внутрь -- чем

дальше, тем больше твердеет эта слизь, -- пока не доберусь до крошечной

сердцевины. Она такая крошечная, как малюсенький шарик от подшипника, и

очень твердая. Вам так не кажется?

Она кашлянула.

-- В последнее время я только об этом и думаю. Потому, наверное, что у

меня каждый день столько свободного времени. Когда нечего делать, мысли

убегают далеко-далеко -- так далеко, что не уследишь.

Девушка убрала палец с моего запястья и допила колу. Льдышки звякнули

на дне стакана.

-- За кота не переживайте -- я скажу, если Нобору Ватая покажется. Не

открывайте глаза. Сейчас он, конечно, бродит где-то тут. Может появиться в

любую минуту. Нобору Ватая приближается. Я знаю: он идет -- пробирается в

траве, пролезает под калиткой, останавливается понюхать цветочки. Он все

ближе и ближе, шаг за шагом. Представьте себе его.

Я попробовал вообразить кота, но у меня получалось лишь очень

расплывчатое темное изображение, как на контурной фотографии. Проникая

сквозь веки, солнечный свет расшатывал и рассеивал тьму внутри меня, и

нарисовать в уме четкий образ кота было невозможно. Вместо этого выходил

неудачный портрет, искаженная неестественная картина: некоторые черты имели

сходство с оригиналом, но самого главного не хватало. Я даже не мог

припомнить, как он ходит.

Девчонка вновь коснулась моего запястья, рисуя на нем кончиком пальца

непонятный знак. Будто отозвавшись на него, в мое сознание стала пробираться

какая-то другая темнота -- она отличалась от той, что я ощущал прежде.

Вероятно, я засыпал. Не хотел, но все происходило вопреки моей воле. Тело

казалось мертвым -- чужим трупом, утопающим в брезентовом покрытии шезлонга.

В этой темноте я увидел только четыре лапы Нобору Ватая, четыре

бесшумные коричневые лапы на мягких, словно резиновых, подушечках, и они

беззвучно прокладывали где-то дорогу.

Но где?

"Всего десять минут", -- говорила та женщина по телефону. Нет, она была

не права. Иногда десять минут -- это не десять минут. Они могут

растягиваться и сжиматься. Это я знал точно.

X x x

Когда я проснулся, вокруг никого не было. Девчонка испарилась, ее

шезлонг по-прежнему стоял впритык к моему. Полотенце, сигареты и журнал

лежали на месте, но стакан и магнитола исчезли.

Солнце понемногу клонилось к западу, тень одной ветви дуба забралась

мне на колени. Часы показывали четверть пятого. Я выпрямился и огляделся.

Просторная лужайка, высохший пруд, забор, каменная птица, кусты золотарника,

телевизионная антенна. И никаких следов кота. Или девчонки.

Не вставая с шезлонга, я взглянул на кошачью тропу и стал ждать, когда

она вернется. Прошло десять минут, но ни кот, ни она не появились. Ничто

вокруг не шевелилось. Такое чувство, будто я страшно состарился, пока спал.

Поднявшись, я посмотрел на дом: он тоже не подавал признаков жизни.

Ослепительный блеск заходящего солнца отражался в стеклах. Мне надоело

ждать, я пересек лужайку и, выйдя на дорожку, направился домой. Кота я не

нашел, но старался изо всех сил.

X x x

Вернувшись домой, я постирал белье и приготовил все для простого ужина.

В половине шестого задребезжал телефон, выдал двенадцать звонков, но я не

подошел. Даже после того, как он смолк, звон висел в сгущавшемся мраке,

будто застывшая в воздухе пыль. Твердые зубчики шестеренок постукивали в

прозрачном корпусе настольных часов, зависших в пространстве.

А что, если написать стихотворение про Заводную Птицу? -- осенило меня,

но первые строки никак не приходили в голову. Да и понравятся ли такие стихи

школьницам? Вот в чем вопрос.

X x x

Кумико вернулась домой в полвосьмого. Последний месяц она приходила все

позже и позже -- нередко возвращалась после восьми, а бывало -- и после

десяти. Теперь, когда я сидел дома и взял на себя кухонные хлопоты, ей уже

не надо было торопиться. Она рассказывала, что у них в редакции не хватает

людей, вдобавок недавно заболела одна из сотрудниц.

-- Извини, -- сказала Кумико, -- столько работы, а от девочки, которую

взяли на полставки, никакого толку.

Я направился на кухню и принялся готовить: жаренная в масле рыба, салат

и суп мисо⁴. Жена, расслабившись, сидела за кухонным столом.

-- Где ты был в полшестого? -- спросила она. -- Я звонила сказать, что

немного задержусь.

-- Масло кончилось. Ходил в магазин, -- соврал я.

-- А в банке был?

-- Конечно.

-- А кот?

-- Не нашел. Ходил по дорожке к заброшенному дому, как ты сказала, но

его там нет. Наверняка забрел куда-то подальше.

Кумико не ответила.

Когда после ужина я вышел из ванной, Кумико потерянно сидела в

гостиной, не зажигая света. В серой блузке, в темноте, на корточках она

напомнила поставленный не на свое место чемодан.

Вытирая волосы полотенцем, я сел на диван напротив жены.

-- Кот умер, я уверена, -- проговорила она еле слышно.

-- Да ну, глупости, -- ответил я. -- Я думаю, он где-то здорово

развлекается. Есть захочет и вернется. Помнишь, один раз уже так было? Когда

мы жили в Коэндзи⁵...

-- Сейчас -- другое дело, -- промолвила она. -- Сейчас все не так. Я

знаю. Кот умер. И гниет где-нибудь в траве. Ты искал в траве у пустого дома?

-- Нет. Дом, может быть, и пустой, но он ведь кому-то принадлежит. Я не

могу просто так там лазить.

-- Где же ты тогда искал? Могу поспорить, ты даже не пытался. Потому и

не нашел.

Я вздохнул и снова стал вытирать волосы полотенцем. Хотел что-то

сказать, но осекся: Кумико плакала. Ее можно понять, она любила кота. Он

появился у нас вскоре после свадьбы. Я бросил полотенце в плетеную корзину в

ванной и пошел на кухню за холодным пивом. Дурацкий выдался день. Дурацкий

день дурацкого месяца дурацкого года.

Где же ты, Нобору Ватая? Неужели Заводная Птица забыла завести твою

пружину?

Слова возникли в голове снова, как строчки стихов:

Где же ты, Нобору Ватая? Неужели Заводная Птица Забыла завести твою

пружину?

Когда от пива осталась половина, зазвонил телефон.

-- Ты возьмешь? -- крикнул я в темноту гостиной.

-- Нет, -- откликнулась Кумико. -- Бери ты.

-- Не хочется.

Телефон трезвонил, взбалтывая пыль, плывшую в темноте. Никто не говорил

ни слова. Я пил пиво, а Кумико не переставала беззвучно плакать. Я насчитал

двадцать звонков и сдался. Считать дальше не было никакого смысла.

2. Полнолуние и затмение солнца • О лошадях, умирающих в конюшнях

Способен ли один человек до конца понять другого?

Мы можем потратить массу времени и усилий, пытаясь узнать другого

человека, а как близко удается нам в результате подобраться к его сущности?

Мы убеждаем себя, что разбираемся в людях, но известно ли нам о них

что-нибудь поистине важное?

Я принялся серьезно размышлять о таких вещах спустя неделю после того,

как ушел из юридической фирмы. Никогда до этого -- ни разу в жизни -- я не

ставил перед собой подобных вопросов. Интересно, почему? Вполне возможно,

меня переполняло одно то, что я живу. Я просто-напросто был слишком занят,

чтобы думать о самом себе.

Толчком для раздумий послужило одно малозначительное событие, но часто

случается, что именно с пустяка начинаются самые важные в мире вещи. Однажды

утром, после того как Кумико проглотила завтрак и отправилась на работу, я

загрузил белье в стиральную машину, убрал постель, помыл посуду и

пропылесосил пол. Потом уселся с котом на веранде и принялся изучать

объявления о приеме на работу и распродажах. В полдень закусил и отправился

в супермаркет, где купил продуктов на ужин и на распродаже запасся моющими

средствами, бумажными салфетками и туалетной бумагой. Вернувшись домой,

приготовился к ужину и улегся на диван с книжкой -- дожидаться возвращения

Кумико.

Безработным я стал недавно, и такая жизнь пока была в новинку. Больше

не надо добираться до работы в переполненных электричках, встречаться с

людьми, которых не хочется видеть. А лучше всего -- я получил возможность в

любое время читать все, что захочу. Я понятия не имел, сколько продлится моя

привольная жизнь, но, по крайней мере, спустя неделю она мне продолжала

нравиться, и я изо всех сил старался не думать о будущем. В моей жизни

наступили большие каникулы. Когда-нибудь они кончатся, но до тех пор я был

намерен ими наслаждаться.

Впрочем, в тот вечер мне не удалось получить от чтения полного

удовольствия: Кумико задерживалась с работы. Обычно она возвращалась не

позже половины седьмого и всегда предупреждала, если опаздывала даже на

десять минут. Такая у нее натура -- может быть, даже чересчур пунктуальная.

Но тот день стал исключением. Минуло семь часов, а Кумико все не приходила и

не звонила. Я заранее все подготовил, чтобы начать стряпать, как только она

вернется. Пир устраивать не собирался: просто хотел обжарить вместе тонкие

ломтики говядины, лук, зеленый перец и пророщенные бобы, добавить немного

соли, перца, соевый соус и сбрызнуть это пивом. Этот рецепт я захватил из

своей холостяцкой жизни. Рис был готов, мисо подогрет, овощи, как я это

обычно делал, порезаны и разложены на большом блюде. Не хватало только

Кумико. Я проголодался и подумывал, не приготовить ли и съесть свою порцию

одному, но не мог решиться. Мне казалось, это будет несправедливо.

Я сидел за столом на кухне, потягивая пиво и грызя чуть отсыревшие

содовые крекеры, завалявшиеся в кухонном шкафу. Маленькая стрелка часов

приблизилась к половине восьмого -- и медленно переползла за нее.

Кумико пришла после девяти. Выглядела измученной. Глаза покраснели и

воспалились -- плохой признак. Когда у жены красные глаза, всегда происходит

что-то неприятное. "Ладно, -- сказал я себе, -- сохраняй спокойствие и не

говори лишнего. Все должно быть тихо и естественно. Не надо возбуждаться".

-- Извини, пожалуйста, -- сказала Кумико. С этой работой никак не

получается. Я все хотела тебе позвонить, но так и не собралась.

-- Да ерунда. Все нормально, не обращай внимания, -- произнес я как

можно более обыденно. Я и правда не собирался делать из этого случая

трагедию. Со мной самим так много раз бывало. Ходить на работу -- занятие не

из легких, не то что сорвать в саду самую красивую розу и доставить ее за

два квартала от своего дома к постели схватившей насморк бабушки. Иногда

приходится заниматься скучными вещами, иметь дело с неприятными людьми и

просто нет возможности позвонить домой. Нужно всего полминуты, чтобы

сказать: "Сегодня буду поздно". Кругом полно телефонов, но все равно не

получается.

Я принялся готовить: включил газ, налил масла в сковороду. Кумико

достала из холодильника пиво, взяла из буфета стакан. Оглядев провизию, села

за стол, ни слова не говоря, и налила себе пива. Судя по выражению лица,

напиток не доставлял ей удовольствия.

-- Ел бы без меня, -- вымолвила она.

-- Не бери в голову. Я не так уж и проголодался.

Пока я жарил мясо и овощи, Кумико пошла в ванную. Я слышал, как она

умывалась и чистила зубы. Чуть погодя она вышла, держа что-то в руках. Это

была туалетная бумага и салфетки, которые я купил в супермаркете.

-- Зачем ты это купил? -- спросила она усталым голосом.

Не выпуская из рук сковороды, я посмотрел на жену. Перевел взгляд на

коробку с салфетками и рулон туалетной бумаги. Я никак не мог понять, что

она имеет в виду.

-- Это просто салфетки и туалетная бумага. Нам все это нужно. Конечно,

кое-какой запас еще есть, но они не сгниют, если полежат немного.

-- Я ничего не имею против салфеток и туалетной бумаги. Но зачем тебе

понадобилось покупать голубые салфетки и бумагу в цветочек?

-- Не понял? -- ответил я, стараясь сдержаться. -- Я на самом деле

купил голубые салфетки и бумагу в цветочек. На распродаже, по дешевке. Нос

же у тебя не посинеет от голубых салфеток. Стоит ли об этом говорить?

-- Стоит. Я терпеть не могу голубые салфетки и туалетную бумагу с

рисунком. Ты разве не знал?

-- Не знал, -- сказал я. -- А почему ты их терпеть не можешь?

-- Откуда мне знать? Не могу -- и все. Вот ты терпеть не можешь чехлы

на телефон, термосы в цветочек, расклешенные джинсы с заклепками, а я люблю

делать маникюр. Объяснить это невозможно. Просто дело вкуса.

На самом деле я мог бы объяснить причины всего, что она перечислила, но

делать этого, конечно, не стал.

-- Хорошо, -- сказал я, -- пусть это дело вкуса. Я все понял. Но

неужели за шесть лет, что мы женаты, ты ни разу не покупала голубые салфетки

и туалетную бумагу с рисунком?

-- Никогда. Ни разу, -- отрезала Кумико.

-- В самом деле?

-- Да, в самом деле. Если я покупаю салфетки, то только белые, желтые

или розовые. И конечно, никогда не беру туалетную бумагу с каким-нибудь

рисунком. Поражаюсь, как ты прожил со мной все это время и не знал этого.

Меня тоже поразило, что за шесть лет, оказывается, ни разу не

пользовался голубыми салфетками или туалетной бумагой с рисунком.

-- И уж если на то пошло, скажу еще, -- продолжала Кумико. -- Я

ненавижу говядину, жаренную с зеленым перцем. Это ты знал?

-- Нет, не знал.

-- Терпеть не могу. И не надо спрашивать, почему. Просто не выношу

запах, когда их вместе жарят на одной сковородке.

-- Ты хочешь сказать, что за шесть лет ни разу не готовила говядину

вместе с зеленым перцем? Она покачала головой.

-- Я могу есть зеленый перец в салате. А говядину жарю с луком. Но

никогда не делаю мясо и перец вместе.

Я вздохнул.

-- Тебе никогда не казалось это странным? -- спросила она.

-- Странным? Я просто никогда этого не замечал, -- ответил я,

задумавшись на мгновение: неужели за все время, что мы живем вместе, мне

действительно ни разу не довелось поесть жареной говядины с зеленым перцем.

Разумеется, припомнить этого не удалось.

-- Ты живешь со мной, -- продолжала Кумико, -- но при этом почти не

обращаешь на меня внимания. Ты думаешь только о себе.

-- А вот теперь сделай паузу, -- сказал я, выключив газ и поставив

сковородку на плиту. -- Давай не будем отходить от темы. Допустим, я без

должного внимания отнесся к таким вещам, как салфетки и туалетная бумага или

говядина и зеленый перец. Признаю. Но это не значит, что я не уделяю

внимания тебе. Мне наплевать, какими салфетками я пользуюсь. Ладно, если бы

на стол положили черные, я, может, и удивился бы. Но белые, голубые... для

меня это не имеет никакого значения. То же самое -- говядина и зеленый

перец. Вместе, по отдельности -- какое мне дело? Даже если бы сам процесс

жарки говядины с зеленым перцем вообще исчез с лица земли, меня бы это

нисколько не задело. Это не имеет никакого отношения к тебе, к твоей

сущности. Разве я не прав?

Вместо ответа Кумико двумя большими глотками покончила с пивом и

уставилась на пустую бутылку.

Я отправил содержимое сковороды в мусорное ведро. К черту говядину,

зеленый перец, а заодно и лук с пророщенными бобами. Странно: только что

была еда, а теперь -- просто мусор. Я открыл пиво и стал пить прямо из

бутылки.

-- Зачем ты это? -- спросила Кумико.

-- Тебе ведь противно было.

-- Сам бы съел.

-- Мне вдруг расхотелось говядины с зеленым перцем. Жена пожала

плечами.

-- Как хочешь.

Она положила руки на стол, опустила на них лицо и долго сидела в такой

позе. Видно было, что она не плачет и не спит.

Я взглянул на пустую сковороду на плите, взглянул на Кумико и залпом

допил пиво. Сумасшедший дом! Стоило поднимать шум из-за салфеток, туалетной

бумаги и зеленого перца? Я подошел к жене и положил руку ей на плечо.

-- Ну хорошо. Я все понял. Никогда больше не буду покупать голубые

салфетки или туалетную бумагу в цветочек. Обещаю. Завтра я отнесу все

обратно в супермаркет и обменяю. Если не поменяют, сожгу их во дворе. А

пепел выброшу в море. И больше никакой говядины и зеленого перца. Никогда.

Запах скоро улетучится, и нам больше никогда не надо будет об этом думать.

О'кей?

Кумико по-прежнему молчала. Хорошо бы выйти прогуляться на часок, а

потом вернуться и увидеть, что она повеселела, но я знал, что такого не

случится. Ситуацию надо уладить самому.

-- Послушай, ты устала, -- сказал я. -- Отдохни немного, и пойдем

куда-нибудь съедим пиццу. Когда в последний раз мы ели пиццу? С анчоусами и

луком. Закажем одну на двоих. Мы ведь можем себе позволить изредка сходить

куда-нибудь перекусить.

Это тоже не помогло. Кумико по-прежнему сидела, вжавшись лицом в руки.

Я не знал, что еще сказать, сел напротив и стал смотреть на нее через

стол. Из-под ее коротких черных волос выглядывало ухо. На нем была сережка,

которую я никогда раньше не видел, -- маленькая золотая рыбка. Где и когда

она могла купить такую штуку? Хотелось курить. С тех пор как я бросил, не

прошло и месяца. Я представил, как достаю из кармана пачку и зажигалку, беру

сигарету с фильтром и закуриваю. Я набрал полные легкие воздуха и вдруг

почувствовал сильный запах жареной говядины и овощей. Откровенно говоря,

есть хотелось страшно.

Взгляд вдруг остановился на календаре со значками лунных фаз.

Приближалось полнолуние. Ну конечно -- у Кумико наступали критические дни.

Только став женатым человеком, я по-настоящему осознал, что являюсь

жителем Земли, третьей планеты Солнечной системы. Я жил на Земле, Земля

обращалась вокруг Солнца, а вокруг Земли вращалась Луна. Нравится мне это

или нет, но так будет продолжаться вечность (или то, что можно назвать

вечностью в сравнении с моей жизнью). Я стал смотреть на вещи подобным

образом под влиянием почти абсолютной точности 29-дневных менструальных

циклов своей жены, которые полностью совпадали с фазами Луны. Критические

дни Кумико всегда переживала тяжело. За несколько дней до начала становилась

неуравновешенной, даже подавленной. Поэтому, хоть это и касалось меня лишь

косвенно, ее циклы стали и моими. Каждый месяц приходилось быть

внимательным, чтобы не создавать ненужных проблем. До женитьбы я почти не

замечал фаз Луны. Может, она и попадалась мне на глаза, когда я смотрел на

небо, но ее форме в тот или иной отрезок времени я не придавал никакого

значения. А после свадьбы я стал следить за тем, что творится с Луной.

До Кумико у меня было несколько девушек, и, конечно, у каждой был свой

период. У одних он проходил трудно, у других -- легко, у некоторых

заканчивался за три дня, у некоторых продолжался неделю. Бывало, все

проходило регулярно, а то случались задержки дней на десять, что пугало меня

до смерти; у одних женщин от этого портилось настроение, на других почти не

влияло. Хотя до женитьбы на Кумико я никогда не жил с женщиной, и природные

циклы значили для меня лишь смену сезонов. Зимой я надевал пальто, летом

наступало время сандалий. И только. Женившись, я обзавелся не только

сожительницей, но и новыми представлениями о цикличности. Только раз в ее

циклах произошел сбой на несколько месяцев. Это случилось, когда она была

беременна.

-- Извини, -- сказала Кумико, поднимая на меня взгляд. -- Я не думала

на тебя набрасываться. Просто устала, да и настроение плохое.

-- Все в порядке. Не думай об этом. Когда устанешь, надо выпустить пар

на кого-нибудь. Потом легче.

Кумико сделала глубокий и медленный вдох, задержала дыхание и

выдохнула.

-- А ты? -- спросила она.

-- Что я?

-- Ты, если устаешь, никогда ни на кого не выпускаешь пар. А я вот

выпускаю. Почему так получается? Я покачал головой.

-- Никогда не замечал. Странно.

-- Наверное, у тебя внутри -- глубокий колодец. Ты крикнешь в него: "У

короля -- ослиные уши!" -- и все в порядке.

-- Может, и так, -- не сразу откликнулся я, задумавшись. Кумико вновь

обратилась к пустой бутылке. Рассмотрела этикетку, заглянула в горлышко,

повертела в пальцах.

-- У меня скоро месячные, -- сказала она. -- Поэтому, наверное, такое

плохое настроение.

-- Знаю. Ты не переживай. Не у тебя одной проблемы. В полнолуние

умирает масса лошадей.

Она отняла руку от бутылки, открыла рот и посмотрела на меня.

-- Послушай, откуда вдруг ты это взял? Ни с того ни с сего -- о

лошадях.

-- На днях прочитал в газете. Все собирался рассказать тебе, да забыл.

Интервью с каким-то ветеринаром. Оказывается, фазы Луны ужа