Дмитрий Игоревич Шпаро. 5 page

Первым в списке директор Института медико-биологических проблем Минздрава СССР академик Газенко, потом его заместитель Волынкин, друзья экспедиции Северин, Сверщик... Есть два человека, которых мы считаем участниками перехода: Волков — известный полярник из Ленинграда и Житенев — секретарь обкома партии из Свердловска, который с 1973 по 1978 год как секретарь ЦК ВЛКСМ готовил поход к Северному полюсу.

На севере на горизонте под тяжелыми облаками чистая божественная серебряная полоска.

27 мая дежурил Давыдов. В 7.30 мы были готовы выйти из лагеря, но в слоистых облаках промелькнуло солнце. Рахманов поставил теодолит. Неяркий круг будто бежал, будто мчался по небу. Виден в общей сложности он был какие-то секунды — выныривал из-за туч и снова скрывался. Поймать светило прибором было невозможно, однако направление на него взяли, и оно вполне соответствовало нашему курсу с одной маленькой оговоркой — мы находимся на 160-м меридиане к востоку от Гринвича.

Утром Василий и Вадим решили «принести жертву богам» — оставить анораки. Мельников по этому поводу что-то громко сказал, Леденев тотчас встрепенулся и высказал соображения против расточительства, я поддержал завхоза. Негоже, в самом деле, выбрасывать полезные вещи, когда рюкзаки легкие и идти осталось всего несколько дней.

— Дело не в весе, зачем нести лишнее, ненужное? — возмущался Шишкарев.

— Сейчас лишнее, а завтра пригодится, — возражал Володя.

— Возьму еще килограмм снега.

— Возьми.

— Твою кинокамеру могу.

— Что-то ты не то говоришь, — заметил Мельников.

Я тоже вмешался, что меня дернуло:

— Вася часто говорит не то.

Василий обиделся:

— Конечно, где уж мне. Я всегда говорю не то. Кому можно, а кому нельзя.

Жертва богам не состоялась.

Вышли в 8.00. Одна мысль, одно желание — увидеть солнце.

На четвертом переходе светило устроило с нами форменную игру. Впереди метрах в двухстах оно серебрило поверхность океана. Перешагни мы границу между тенью и светом, солнце было бы наше, но мы здесь, а не там и не видим его. Увеличиваем темп, почти бежим, но светлое пространство, наполненное солнечными лучами, тоже несется, летит независимо от нас и почти в нашем направлении. Медленнее, чем мы! Вот черта уже рядом, сейчас мы ступим на поблескивающие льды, но свет мгновенно исчезает. Серый снег, серое небо и ни единого белого пятнышка.

А на пятом переходе попали в лабиринт гор. Таких старых, серых, даже не серых, а коричневых льдин мы раньше не видели. Откуда принесло этот остров к полюсу? Наверняка он стоял возле земли, его ломало, летом торосы обтаивали, зимой их заносило снегом, ветер сглаживал горы н трамбовал снег. А потом остров носило по океану. Видел ли он людей? Корабли? Самолеты? Подводные лодки? Карабкаясь по горам, заботясь о себе и о лыжах, мы почти забыли про солнце. Шестое чувство подсказывало — оно появится, краем глаза я даже видел его, и что мне стоило сказать: «Стоп! Ставим лагерь». Через двадцать минут дневной привал, и, даже если мы не поймаем солнце и потеряем эти двадцать минут, невелика беда. Я колебался. Хорошо бы пройти это адское поле, увидеть, что нас ждет за ним. Поставим палатку, теодолит, ходка будет полноценной — пятидесятиминутной. (Неужели ко всему этому примешивался ложный стыд: мои товарищи могут подумать, что я устал?) Я не подчинился интуиции. На привале спеша установили прибор, но никаких просветов в тучах не было. Как я ругал себя! Как злился и на себя, и на штурманов. Возможно, Юра все понял, но помочь никто никому не мог.

Интересно, что светлая полоска, которую вечером 26 мая мы видели на севере, утром 27-го оказалась на востоке, теперь она, расширившаяся и помутневшая, сдвинулась на юго-запад. Вечером на севере, утром на востоке, днем на юго-западе... Что-то вращается вокруг нас или, может быть, мы идем по кругу? Нет, водяное небо^[46], которое висело 26-го на северо-востоке, и сейчас от нас по правую руку...

Василии тверд, он все-таки принес жертву: на торосе разложил стельки и запасное белье. Леденев поморщился. Меня тоже это не насмешило, но спорить с упрямцем никто не стал.

В конце второго послеобеденного перехода растянулись. Вдруг сзади крик. Вася несет что-то, а Юрик смешно ковыляет — очередная поломка. Оправдывается: лыжа переломилась почти что на ровном месте, на маленьком бугорке.

Я попросил Рахманова отдать Хмелевскому целую лыжу, Володя пойдет дальше на половинке и на своей калеке, которая пока служит. Дабы легче ему было на полутора лыжах, весь его общественный груз мы забираем, С первой частью команды Рахманов согласился с радостью, а вот облегчить свой рюкзак категорически отказался. Пришлось строго сказать, что начальника надо слушаться. Но и это не помогло. Тогда я попросил нашего хорошего Рахманыча вытряхнуть на снег все пожитки.

Солнце! Теодолит не был установлен. Какой грех, какая беда! Я не стал ругать Юру и Володю, а только приказал Васе и Толе помогать им и выполнять все их просьбы.

Как помочь вам, драгоценные штурманы? Что сделать? Когда Юра снимал отсчет, то по крайней мере трое лыжными палками на снегу записывали цифры. Раздавались крики: «Верхний край появился», «Вижу нижний край». Мы радовались солнцу как первобытные люди, как язычники. Мы ликовали, танцевали и пели.

Нужно было второе наблюдение, и минимум через час. Решили поставить лагерь. В честь счастливого события Леденев водрузил на мачте флаг «Буревестника».

Через два часа сняли второй отсчет, и солнце исчезло.

Хмелевский и Рахманов независимо друг от друга произвели вычисления: 89°28' северной широты и 160° западной долготы. Магнитное склонение 170°. Вот так. Произошло то, чего мы боялись: дрейф утащил нас на восток, мы этого не знали и считали, что находимся по-прежнему на 160-м меридиане восточной долготы; склонение росло — этого мы тоже не знали и учитывали старое. Магнитная ошибка как бы помогала дрейфу, и 27 мая наш курс составлял с направлением юг — север угол 50—60°, то есть мы приближались к полюсу меньше чем на половину того расстояния, которое проходили. Не появись солнце и откажись мы от плана 28 мая стоять на месте, север остался бы у нас за спиной.

Ветер юго-западный, 5 метров в секунду, температура -11°. Плохие известия лучше, чем неизвестность, и настроение очень хорошее. Главное — можно смело идти. Толя говорит, что на следующем радиосвидании Москва заметит: ошибка вышла — 160 градусов западной долготы быть не может; вы разыгрываете нас или решили идти вокруг полюса, а не к полюсу? Вася шутит: «К жертве боги отнеслись благосклонно». Юра вторит ему: «Моя лепта — две сломанные лыжи — тоже пришлась по вкусу». — «Они в рюкзаках, какой же это подарок, — возражает Толя. — Все дело в лыжах, которые вы оба утопили. Они понравились Нептуну, который здесь первый бог».

Передав 27-го в Москву свои странные координаты, запутав тем самым друзей и штаб, мы, в свою очередь, получили из Тикси непонятную радиограмму, которая внесла дополнительную спешку в наши действия: «31 мая в район полюса предполагаем смещение циклона из района Шпицбергена, усиление ветра 12—15, видимость менее 1000 м».

28-го утром Хмелевский подсчитал дрейф. За 5 дней нас снесло на 8,5 мили. Предлагается теперь, чтобы компенсировать это смещение, идти со склонением 180°, то есть на 10° левее полюса. Забавно: пойдем на географический Северный полюс по магнитной стрелке, которая показывает на юг!

Возник конфликт. Правда, последующие куда более важные события как бы затмили его. В обед я между прочим сказал: «Сделаем сегодня 11 или 12 ходок». Вадим выразил неудовольствие, дескать, кабы знать об этом с утра, то силы расходовались бы иначе. Вадим — крепкий здоровый парень, который никогда не идет ни первым, ни последним, ноги у него давно прошли, считать его слабым или больным нет оснований, поэтому я отнесся к словам доктора как к нытью и пропустил мимо ушей. Другие не возражали, настроение было боевое. На десятом переходе вперед помчался Василий, я бежал за ним, потом шли Леденев, Рахманов, Хмелевский. Последние, Вадим и Толя, хотя и отстали, но тоже очень спешили; скорость, которую предложил Шишкарев, была, конечно, всем на руку.

Мы неслись словно ветер — так здорово! На привале, счастливый и разгоряченный, я стал хвалить Василия. Ответ его меня сразил:

— Видишь, что получается, если действовать без предупреждения.

Сначала я не понял. Потом выяснилось что Василий вовсе не подыгрывал мне, моему азарту, радости и спортивному настроению, а, наоборот, хотел показать, сколь пагубны порывы, имея в виду мое недавнее решение сделать 11 или 12 маршей. Нужна ясность, а не порыв. Растянулись сейчас так потому, что свои возможности показал Василий.

Я сник. Не из-за критики, она была необидной, непонятной для меня, странной и скучной. Сник из-за того, что снова попал в пропасть непонимания. Как мне понять Василия? Но огорчение теснила ненужная злость.

— Во-первых, раз так делать не нужно, так зачем же ты делаешь? А во-вторых, раз такие принципиальные разговоры, то будем голосовать. Кто за десять переходов, кто за двенадцать? Начнем с тебя, Толя, потому, что ты шел последним и сильно отстал.

— Я за двенадцать.

— Володя Леденев?

— Двенадцать.

— Володя Рахманов?

— А чего, пройдем двенадцать. Проскребемся.

— Вадим?

— Десять.

— Василий, ты?

— Воздерживаюсь.

— Юра?

— Мое высказывание ничего не меняет, я готов принять любое предложение, думаю, что и Вася готов к любому плану...

— Юра, все ясно. Десять или двенадцать?

— Вообще-то я воздерживаюсь.

Юра — добрый человек. Он понимает, что Василий растерян, знает, что сила на моей стороне. Он поддерживает слабого. Но ни о чем таком сейчас я не хочу думать, я злюсь на Юру.

— Отлично. Я сам за двенадцать. Двое воздержались, один против, четверо за. Вадим, если ты себя плохо чувствуешь, говори. Будем считать, что у каждого есть право вето.

Вадим готов идти хоть четырнадцать.

— Пойдешь первым? — спрашиваю Леденева. Именно Леденева. Это еще один прицельный удар по Шишкареву.

В 21.20 солнце. Снова обидная непростительная оплошность. Десять минут назад оно промелькнуло в облаках, и я попросил Рахманова поставить теодолит. Володька возразил, что все равно солнце не взять — густая облачность. Лучше не терять времени, пойдем уж, раз решили идти. Я согласился, и вот синее небо, солнце чистейшее, ни дымки, ни облачка. Лихорадочно ставим прибор, Рахманов прицелился, но солнце закрыли тучи. Десяти секунд не хватило. Я обрушился на Юру и Володю с упреками. В марте мы контролировали себя, брали луну и солнце одновременно, ночью наблюдали звезды. A сейчас? Кто, в конце концов, должен стеречь солнце? Штурманы? Надо стоять — давайте стоять, надо отказаться от ужина, от обеда, от завтрака, вообще от еды — откажемся. Вы только скажите, что делать. Обидно до слез.

Расстроенные, двинулись дальше. Слева поля золотило солнце, прекрасные, залитые светом квадраты приближались к нам и исчезали. Так человек играет с кошкой: вот она, бумажка на веревочке, киса к ней, а бумажки уж нет.

Вглядываемся в тучи, движение стало мукой. Одиннадцатый переход занял 1 час 10 минут, включая четверть часа, которые возились с теодолитом. На привале в разрывах облаков показалось солнце. К черту двенадцатый переход, ставим лагерь. Солнца нет.

Сегодня в 1.15 Вася закричал: «Солнце!» Его взяли и по верхнему краю, и по нижнему. Наблюдение повторили несколько раз. Теперь бы еще разок оно вышло часа через два. Установили дежурство: Шишкарев, Леденев, Давыдов. В 5.30 Мельников и я выходим на связь.

Хмелевский, Рахманов и третий штурман Василий, по-моему, так и не ложились — всю ночь возились с прибором, таблицами, картами. Утром на миллиметровке были построены шесть линий положения солнца. Все они сходились между 170-м и 175-м меридианами западной долготы и широтами 89°28' и 89°35'. В момент кульминации сделали последние наблюдения и определили широту — 89°33'. Накануне было 89°28'. Из 26 километров, пройденных вчера, приходится вычесть по крайней мере 12. Ветер дул юго-западный, ощутимый, поэтому и дрейфуем.

Оставшиеся 52 километра решаем пройти без ночевок. Настроение ударное, ни разу не вспомнились досадный спор и голосование. Режим принимаем такой: пять ходок, горячая пища, два часа сна без спальных мешков и снова ходки.

За первые пять по счислению прошли 12,4 километра. Повезло с солнцем, определились: 89°39' северной широты и 164° западной долготы. Нас снова утянуло к востоку на полторы мили, причем всего за 9 часов. Объясняется снос сильным западным ветром — он дует целый день, скорость 10 метров в секунду. Считаем дрейф достоверным и выбираем курс левее полюса на 15°. Впереди 40 километров!

Если не выглянет солнце, то проходим их по счислению и объявляем, что достигли Северного полюса. Потом ждем солнца, чтобы определиться, и, если понадобится, делаем следующее приближение.

31 мая. Второй пятимаршевый этап начался 29-го в 21 час 15 минут. Переходы по времени получились такие — первый, второй и четвертый по 50 минут, третий — 60 и пятый — 45. Привалы все по 10 минут. В 2.10 остановились.

Пришла радиограмма: «Циклон стационировался, ближайшие сутки оказывать влияния не будет; в районе Северного полюса облачность, временами снег, ветер 4—9 метров в секунду, температура минус 8—13°».

В 9.30 выходим. Три ходки дают 6,4 километра. Отдыхаем не по 10 минут, а по 15. Четвертая, очень тяжелая по дикому скоплению торосов дает немного. К счастью, кажется, разлом позади. Пасмурно. Подходим к каналу, покрытому серой массой. По краям, словно накрахмаленный высокий воротник, стоит ледяной бортик. Сбиваем его и внимательно изучаем поверхность. Приближается Хмелевский и, говоря что-то, вдруг ступает на лед. Тут же проваливается. Его хватают за плечи. Наученные горьким опытом, мы не тянем Юру вверх, а в воде стаскиваем с его ног лыжи.

Отходим от канала и ставим палатку. Пятая ходка пропала, а четвертая — в общей сложности 65 минут — дала нам 1,3 километра. Юра убит горем. Все стараются его приободрить.

Давыдов готовит еду. Он сильно накачал примус, но толком не разогрел головку. «Шмель» вспыхнул как факел; мало того, Вадим ухитрился облить себя, и теперь розовые языки огня плясали на его синей пуховке у самого подбородка. Я сидел рядом на брезентовом анораке и, выхватив его из-под себя, бросил на грудь Вадима. Руками прижимая анорак к Вадиму, сбил пламя, Леденев тем временем выбросил из палатки пылающий примус.

Купание Юры и оплошность Давыдова для нас были нужным предостережением: вы устали, друзья, будьте бдительны.

В 11.50 двинулись дальше и сделали шесть ходок. Одна была компенсацией за предыдущий этап.

Прошли 13,1 километра, до полюса чуть больше шести. Сегодня с 2.30 до 6.45 отдыхали. На связь решили не выходить.

Сделали еще три марша, и Василий объявил; «До полюса 300 метров». Последняя льдина, которую мы миновали, оказалась идеально ровной — прекрасный овал, словно футбольное поле, увеличенное в размерах раз в десять. Торосы по краю вполне могли сойти за трибуны.

— Остановимся, — предложил Давыдов, — впереди дрянь, а тут идеальное поле. Оно годится и для приема самолетов, и для торжественной церемонии.

Я колебался. Бипланы с красными полосами на фюзеляжах так чудесно вписались бы в белизну этой ледяной гавани. Хмелевский сказал то, что должен был сказать:

— По-моему, надо выбрать эти триста метров.

Леденев и Мельников не прочь пройти их. Василий сострил: «Будем взвешивать пятак на весах, цена деления которых — килограмм».

Полезли в торосы и 30 минут ползли. Спускаясь с последних наклонных льдин, я увидел, что друзья ждут меня возле разломанной на части старой белой горы. Кругом торчали зубья, полянка по размеру напоминала московский дворик с картины Поленова. Мы прорывались к этой полянке черт знает как. Зачем? Правы Давыдов и Шишкарев: наше местоположение определяется по солнцу с точностью до километра, так стоило ли учитывать эти триста метров ледяной чащи? Упрямство, тщеславие, самомнение? Но зря, зря ты мучаешься, начальник. Светлые лица друзей говорят тебе: все правильно, К чему вспомнил ты погрешность прибора? Последние двое суток прибором было счисление, и наше определение Северного полюса должно обладать только одной точностью — быть абсолютно честным по отношению к самим себе.

Суета, какая суета! Мы на вершине Земли!

Я понял: парни ждут, чтобы я улыбнулся.

— Под этим торосом записка Пири, — сказал Рахманов.

— Ребята, салют! — закричал Давыдов. Он поднял карабин.

— За начальника экспедиции Дмитрия Шпаро, за научного руководителя и штурмана Юрия Хмелевского, за любимого комсорга и завхоза Владимира Леденева, за парторга и радиста Анатолия Мельникова, за штурмана и радиста Владимира Рахманова, за завхоза, радиста и штурмана Василия Шишкарева, за врача Вадима Давыдова. За ребят на базе! За штаб! За по-бе-ду!!

Десять выстрелов. Кому исторические гильзы? Ай да Вадик! Красиво придумал. Бьюсь об заклад, что эта пальба — домашняя заготовка, возможно, даже давнишняя — московская.

Все? А где твои заготовки, Дмитрий Шпаро? Что сделаешь ты, что скажешь? Хоть один раз сегодня, вчера, на острове Генриетты, в Москве, где угодно ты думал, что скажешь друзьям на Северном полюсе? Неужели у тебя нет слов, мыслей, чувств? Я будто заглянул внутрь себя и ничего не увидел. Улыбка на лице была вымученная, как последние 300 метров.

Сквозь забор льдин проглядывали ровные участки. «Надо идти дальше, за полюс, — подумал я. — Убежать от ребят, остаться одному».

— Пошли поглядим. — Я показал Леденеву на ближайшее поле.

— Теперь лучше вперед, чем назад, — напутствовали нас.

Мы вышли из ловушки. Свет, серебристая белизна и великая первозданность поглотили нас.

Метрах в трехстах, словно стога, рассыпались на поле несколько горок. Возле них мы поставим лагерь, на самой высокой поднимем флаг, на фоне его сфотографируемся.

С разных сторон Леденев и я поднимались на выбранную горку. Не знаю, как Володя, но я старался не глядеть на него. Комок подступил к горлу, слезы текли по щекам. Я стеснялся их и в то же время думал: какая благость дана человеку — он может плакать.

Прикусив губы, незаметно обтерев щеки, я сказал Леденеву о флаге, о палатке, о фотосъемке.

— Ты забыл про кино, — сказал он.

— Пройдем еще триста метров. Место дивное, — сообщили мы товарищам.

Возле горы сбросили рюкзаки.

Со скал острова Генриетты очень трудно спуститься, но когда началось, стало легко. Потому что борьба, чувство долга и вера друг в друга как бы слились в единый порыв. Теперь тоже легко. И ничего особенного для того, чтобы струна задрожала и над миром взвилась песня победы, теперь не нужно. «Весна. Открывается первая рама, и в комнату шум ворвался».

— Здесь полюс.

Ни разу на маршруте мы не стояли вот так — плотно прижавшись друг к другу. В палатке теснились, чтобы согреться, но за стенами дома всегда были между нами и ветер, и мороз, и снег.

— Здесь полюс. Многие стремились к нему, и многие мечте о Северном полюсе отдали жизни. Наверное, и после нас люди придут сюда. И может быть, благодаря нам они будут стремиться к Северному полюсу чуть больше, чем прежде. Всегда человек будет тянуться к звездам, вершинам и полюсам. Сегодня наша победа. Поздравляю вас с ней. Поздравляю с Северным полюсом.

И стояли пошатываясь.

— Мы здесь! — кричал Юра через минуту, стиснув меня своими железными руками и поднимая в воздух.

— Поздравляю от всей души, — сиял Вадик.

Василий обнял меня вслед за Давыдовым.

— Спасибо. Поздравляю.

— Победа! — сквозь слезы ликовал Леденев.

— Ура! Как здорово! Наконец, — стесняясь, шептал Володя Рахманов.

— Здесь полюс, — выдыхал синеглазый Мельников.