ГЛАВА 28. Полуночный допрос

Теро услышал стук в дверь как раз перед полуночью. Взяв из рук посланца свиток, он отнес его Нисандеру, который дремал в кресле в гостиной.

Молодой маг слегка потряс учителя за плечо.

– За тобой прислала царица.

Нисандер, моргая, посмотрел на него, и сонливость тут же слетела с волшебника.

– От нее послание? Теро вручил ему свиток.

Нисандер быстро прочел его, поднялся и разгладил свою голубую мантию.

– Здесь ничего не объясняется, просто сказано, что я должен явиться немедленно. Что ж, будем надеяться на лучшее.

– Мне пойти с тобой?

– Спасибо, милый мальчик, но, я думаю, пока тебе лучше оставаться здесь. Если что‑нибудь пошло не так, нужно, чтобы Микам и Алек могли обратиться к тебе.

Нисандер в одиночестве шел по знакомым коридорам царского дворца. Стены были украшены гобеленами и фресками, однако ощущение простора, свойственное Дому Орески, здесь отсутствовало. Дворец служил наполовину официальной резиденцией, наполовину крепостью; стены были толстые, коридоры извилистые, двери обиты широкими чеканными полосами металла.

Зал судебных заседаний был строг и неуютен – и сделан таким намеренно. В длинном помещении не было мебели, лишь в дальнем конце на возвышении стоял черный с серебром трон. Чтобы приблизиться к нему, нужно было пройти долгий путь по черному полированному мрамору пола под холодными взглядами статуй цариц, выстроившихся вдоль стен. Факелы в кованых подставках бросали мрачный колеблющийся свет на кучку людей, окружающих трон.

Идрилейн едва кивнула в ответ на поклон Нисандера. Сегодня она была в короне и в панцире, на коленях царицы лежал обнаженный меч. Рядом с троном стояли наместник Бариен и командующая гвардией Фория; их лица также были мрачны.

– Нами получены некоторые документы, которые могут обелить имя благородного Серегила, – сказала Нисандеру Идрилейн, кладя руку на длинный железный ящик, который стоял открытым на маленьком столике рядом. – Я сочла нужным, чтобы ты присутствовал при разборе дела.

– Я очень благодарен, моя госпожа, – ответил Нисандер, занимая место у подножия трона.

Царица бросила взгляд на старшую дочь и знаком предложила ей начинать.

– Введите первого узника!

В ответ на приказ Фории распахнулась боковая дверь, и двое стражников втащили упирающегося старика в грязной ночной рубашке Нисандер позволил себе слегка коснуться поверхности разума обвиняемого и обнаружил там панику пополам с изворотливостью и страстное желание выжить.

Следом за стражниками и стариком вошли еще трое:

офицер городской стражи, женщина в мундире старшего пристава и молодой маг второй степени – Иманеус. Нисандер хорошо его знал: это был талантливый чтец мыслей, часто приглашаемый на подобные судилища.

Наместник обратил на узника мрачный взор.

– Албен, аптекарь, проживающий на улице Задней Ноги, – пророкотал он, – тебя обвиняют в приобретении и подделке писем царского родича. Оба преступления караются смертью. Признаешь ли ты себя виновным?

Упав на колени, Албен жалобно начал что‑то выкрикивать.

– Повтори, – приказала женщина‑пристав, наклоняясь к старику. – Благородный Бариен, обвиняемый утверждает, будто имеет место ошибка.

– Ошибка, – повторил Бариен без всякого выражения. – Аптекарь Албен, разве не был ты схвачен людьми капитана городской стражи Тирина при попытке бежать через окно с этим ящиком в руках? В ящике обнаружены письма и документы, написанные представителями самых знатных семей.

– Ошибка, – снова прошептал Албен, дрожа. Вынув из ящика пачку документов, Бариен продолжал:

– Среди прочего в этом ящике, обнаруженном у тебя при аресте, находятся письма и копии писем. Другими словами, подделки. Против тебя выдвигаются следующие обвинения. Первое: ты способствовал ложному обвинению и осуждению невинного, верного слуги ее величества царицы Идрилейн Второй. – Бариен сделал паузу и отобрал из пачки два письма. – У тебя найдена копия письма, будто бы написанного благородным Вардарусом‑и‑Борунтасом Луд Мирин из Римини, того самого письма, которое отправило благородного Вардаруса на плаху. Вместе с этим письмом, запечатанным твоей собственной печатью, было обнаружено другое, почти идентичное, однако не содержащее тех фраз, из‑за которых он был осужден. – Бариен вынул из ящика другую пачку документов. – Второе: ты обвиняешься в попытке совершить подобное же гнусное преступление в отношении благородного Серегила‑и‑Корита Солун Мерингил Боктерсы. Я сам получил письмо, идентичное тому, что обнаружено у тебя, письмо с подписью и печатью благородного Серегила. Данное письмо содержит доказательства его измены и враждебных намерений против Скалы. Однако в дополнение к этой копии здесь имеется письмо с тем же обращением, подписью и печатью – совершенно невинного содержания.

Голос наместника, натренированный годами практики, грозно раскатился по холодному залу:

– Предостерегаю тебя от лжи, аптекарь Албен. Признаешь ли ты себя виновным перед лицом этих доказательств?

– Я… Я услышал шум… Ночью я услышал шум у себя в лавке, – заикаясь, выдавил старик. – Я спустился туда и обнаружил этот ящик. Кто‑то, должно быть, бросил его в окно. Когда я услышал, что в лавку ломятся стражники, я впал в панику, могущественный наместник и грозная царица!

Из‑за спины обвиняемого Иманеус сделал отрицательный жест.

Такая же бесстрастная, как статуи ее предков, Идрилейн сделала знак приставу; та подошла к двери и ударила в нее. Дверь распахнулась, и двое стражников ввели необыкновенно толстую женщину в яркой вышитой ночной сорочке.

– Гемелла, камнерез с улицы Собаки, – объявила женщина‑пристав.

Увидев Албена, Гемелла завопила:

– Скажи им, Албен, скажи, что я только вырезала печати! Ты, жалкий подонок, скажи им, что я больше ничего об этом не знаю!

Обвиняемый со стоном закрыл лицо руками.

– Пристав, объяви, какое наказание полагается за подделку писем или печатей знати, – приказала царица, строго глядя на жалких узников.

– Смерть под пыткой, – произнесла женщина. Албен снова застонал, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Моя царица, поскольку ты призвала меня на суд, позволь мне сказать, – вмешался Нисандер.

– Я всегда ценила твой совет, Нисандер‑и‑Азушра, – кивнула Идрилейн.

– Моя царица, мне кажется сомнительным, чтобы эти двое действовали по своей инициативе; скорее они выполняли чей‑то заказ, – начал Нисандер, тщательно выбирая слова. – Я знаю определенно, что эти несчастные не пытались шантажировать благородного Серегила, нет свидетельств этого и в деле покойного Вардаруса. Действуй эти преступники сами по себе, их мотив, конечно, был бы именно таков.

Фория раздраженно бросила:

– Не хочешь же ты сказать, что это хоть в какой‑либо мере смягчает их вину?

– Безусловно, нет, высокородная, – серьезно ответил Нисандер. – Я только хочу подчеркнуть, что тот, кто все это организовал, представляет собой гораздо большую опасность, чем эти несчастные. Если окажется, что один и тот же человек – а я подозреваю, что это именно так, – источник клеветы и на благородного Вардаруса, и на благородного Серегила, очень важно узнать, что подвигло его на столь отчаянный шаг.

– Ответ на этот вопрос мы быстро получим от этих двоих! – прорычал Бариен.

– Со всем должным почтением должен заметить тебе, наместник, что сведения, полученные под пыткой, не всегда надежны, даже если при этом присутствует маг. Боль и страх затуманивают разум, достоверно читать мысли становится трудно.

– Мне известны твои взгляды на применение пыток, – натянуто ответил Бариен. – Чего ты хочешь добиться?

– Я хочу сказать, благородный Бариен, что все это дело слишком серьезно, чтобы можно было полагаться на такие методы. Как ни предосудительны действия этих тварей, они всего лишь пешки в большой игре. И именно их господина мы должны обнаружить любой ценой.

Как он и ожидал, Бариен и Фория посмотрели на него недовольно, но Идрилейн одобрительно кивнула.

– И что ты предлагаешь? – спросила она.

– Моя царица, я смиренно прошу тебя, в твоей неизреченной милости, заменить смертный приговор на изгнание, если обвиняемые полностью и по доброй воле обо всем расскажут. Мы от этого гораздо больше выиграем. Иманеус должен будет подтвердить достоверность сообщаемых ими сведений.

Идрилейн посмотрела на молодого мага.

– Я всегда придерживался тех же взглядов, что и Нисандер, на признания, полученные под пыткой, моя царица, – сказал Иманеус.

С невеселой улыбкой Идрилейн повернулась к осужденным, впервые обратившись непосредственно к ним.

– Что выберете, вы двое? Лишиться руки и отправиться в изгнание в случае полного признания или быть посаженными на кол?

– Я признаюсь, великая царица, я признаюсь! – прокаркал Албен. – Я не знаю имени этого человека, я никогда его о нем не спрашивал. Он выглядел как аристократ, хотя я никогда раньше его не видел, да и говорил он не как житель Римини. Но приходил ко мне оба раза один и тот же человек – за письмами… то есть фальшивками, – чтобы можно было обвинить Вардаруса и благородного Серегила тоже.

– Пока что он говорит правду, моя царица, – объявил Иманеус.

– Какие еще фальшивки ты делал для этого человека? – спросила царица.

– Корабельные документы главным образом, – пробормотал Албен, потупясь.

– И… – Он замялся и начал трястись.

– Говори, подонок, – рявкнул Бариен. – Что еще?

– Два… два царских пропуска, – прошептал Албен. Царский пропуск позволял обладателю проходить куда угодно, даже во дворец.

– Ты признаешься в подделке подписи самой царицы?! – взорвалась Фория.

– Когда это было? Албен поежился.

– Должно быть, уже года три назад. Только они не годились в дело, когда были готовы.

– Почему же? – Голос Бариена был бесстрастным, но Нисандер с изумлением увидел, что наместник смертельно побледнел. Фория тоже казалась потрясена чем‑то.

– На них еще не было печатей, – проблеял перепуганный аптекарь. – Не знаю, как он собирался их получить. Я не делал копий пропусков, высокородная, клянусь! Пусть этот маг будет свидетелем: я не такой дурак, чтобы рискнуть оказаться замешанным в подобном деле!

– И я никогда не подделывала царской печати, – воскликнула Гемелла, – клянусь Четверкой! – Снова Иманеус кивнул, подтверждая, что она говорит правду.

– Когда это случилось? – снова спросил Бариен.

– В прошлый ритин исполнилось три года, господин.

– Ты уверен? Ведь ты делал сотни фальшивок. Как случилось, что именно эту ты помнишь так хорошо?

– Потому что это были царские пропуска, господин, – дрожащим голосом ответил Албен. – Не каждый день выпадает такое везение. И еще тогда я делал документы для корабля под названием «Белый олень», приписанного к Цирне. Я хорошо помню это, потому что тогда сосед попросил меня об одолжении – я вставил в список команды имя его сына. Только, видишь ли, корабль вместе со всеми матросами пошел ко дну в осенний шторм меньше чем через месяц, так что парень погиб.

– Ты точно помнишь название корабля? «Белый олень»? – спросила Фория.

– Да, высокородная. Других кораблей я не помню, а насчет этого не мог бы ошибиться. Я долго еще следил за списками прибывающих судов, надеясь, что «Белый олень» все‑таки не потонул и парень вернется. Сосед перестал со мной разговаривать. А этот человек, который приходил ко мне… Ему всегда было что‑нибудь нужно, все это время – по большей части корабельные документы – до прошлой весны. Однажды поздней ночью в месяце нитин он явился и сказал, что у него есть письмо, которое нужно подправить, так не могу ли я это сделать? То самое письмо, милостивая царица, которое прислали тебе, – письмо благородного Вардаруса. За сотню золотых сестерциев я сделал ему две копии – немного разные. Гемелла, как всегда, сделала печати.

– А ты сделал еще копии и для себя, – добавил Нисандер. – На случай, если ты сам сможешь в будущем кого‑то ими шантажировать.

Албен молча кивнул.

– И этот же человек снабдил тебя письмами благородного Серегила?

Албен заколебался.

– Нет, господин, их я получил от Гемеллы.

– Я купила их у барыг, – поспешно встряла та.

– Что она говорит? – поморщилась Фория.

– Барыги – так на уличном жаргоне зовут скупщиков краденого, – пояснил Нисандер.

– Именно так, благородная госпожа, – тараторила Гемелла, торопясь сообщить все подробности. – Первую порцию я купила у торговца по прозвищу Сластена, а второй раз – у старого калеки, которого зовут Дакус.

«Ах, Серегил, на этот раз ты перехитрил сам себя», – сокрушенно подумал Нисандер, хорошо знавший, кто такой Дакус на самом деле и откуда появилось второе письмо.

– Тот человек, что заказывал мне бумаги, – продолжал Албен, – был доволен моей работой и сказал, что хорошо заплатит за письмо любого аристократа, который по происхождению не скаланец.

– Прапрадед Вардаруса был пленимарский барон, – нахмурилась Идрилейн, барабаня пальцами по рукояти меча. – А Серегил… Ну. это и подавно всем было известно.

– Так, значит, ты делал для него эти фальшивки, а заодно и копии для себя, – сказал Бариен. – И для чего же они были ему нужны?

– Он никогда не говорил, господин, а я не спрашивал, – ответил Албен со странным достоинством. – Прости мою дерзость, но человек, подделывающий документы, не протянет долго, если не научится не проявлять любопытства.

– Так это все, что ты можешь нам рассказать? – Бариен посмотрел на мага, стоявшего за спинами осужденных. Иманеус кивнул и собрался ответить, но Нисандер опередил его.

– Нужно выяснить еще несколько важных моментов. Первое: когда должна была быть готова последняя фальшивка и кому ее следует доставить. Второе: что знают узники о связи всего этого дела с леранцами?

– Леранцами! – Бариен сердито дернул цепь на груди. – Какое отношение подделки имеют к леранцам?

– Про леранцев я ничего не знаю! – завопил Албен, умоляюще глядя на Идрилейн. – Я твой верный подданный, милостивая царица, каково бы ни было твое происхождение! Я никогда бы не оказался замешан в измене!

– И я, благородные господа, и я! – всхлипнула Гемелла.

– Они говорят правду, – подтвердил Иманеус.

– Просто образцы преданности, – саркастически заметила Идрилейн. – Но как насчет ответа на первый вопрос благородного Нисандера? Когда и кому должны быть доставлены новые подделки?

– Завтра ночью, моя царица, – ответил Албен. – На этот раз писем должно быть три, это те, что перевязаны желтой лентой. Там письма благородного Серегила, госпожи Бисмы и господина Дериана.

– Все трое имеют родственников за пределами Скалы, – заметила Фория.

– Мне об этом ничего не известно, – проскулил Албен. – Тот человек сказал только, что я должен передать их ему в собственные руки, как и раньше. Он всегда приходит ночью и всегда один. Я все рассказал, моя царица, клянусь рукой Далны, ничего не утаил.

Идрилейн перевела ледяной взгляд на Гемеллу:

– Тебе есть что добавить?

– Я покупала письма и делала печати, – ответила та. Слезы лились из ее глаз и стекали по дрожащему подбородку. – Клянусь Четверкой, благородная госпожа, больше я ничего не знаю.

Когда царица велела стражникам увести осужденных, Бариен повернулся к Нисандеру.

– Что это за разговоры насчет леранцев? – требовательно спросил он. – Если у тебя есть доказательства их деятельности, ты сейчас же должен мне о них сообщить!

– Я непременно так и поступил бы, – спокойно ответил Нисандер. – Сейчас это всего лишь теория, которая, правда, многое объясняет.

– Бедный старый Вардарус, – печально сказала Идрилейн, доставая из ящика одно из писем. – Если бы только он заговорил…

– У тебя не было выбора, – упрямо возразила Фория. – Доказательства были неопровержимы. По крайней мере с благородным Серегилом ничего плохого не случилось.

– Ах да, Серегил. Как с ним быть, Нисандер? Я должна была бы освободить его, но, если я сделаю это, подонки‑предатели, заварившие всю эту кашу, тут же удерут.

– Совершенно справедливо, – согласился волшебник. – Пока он должен оставаться в тюрьме, а нам нужно сделать так, чтобы в доме аптекаря все выглядело как обычно. Соседи и так будут сплетничать о том, что случилось, а слухи быстро достигнут нежелательных ушей. Наша единственная надежда – выследить покупателя фальшивок, когда он явится за ними следующей ночью. Албена нужно вернуть в его лавку, под соответствующим присмотром, конечно, на то время, пока мы в нем нуждаемся.

– Это нужно сделать без шума, – предупредил Бариен. – Если хоть что‑нибудь просочится, особенно насчет Вардаруса, страшно подумать, что начнется.

Идрилейн нетерпеливо махнула рукой:

– Меня больше всего волнует, как выследить того негодяя. Тут нельзя промахнуться. Бариен, Фория, оставьте нас.

Привычные к резкости царицы, наследная принцесса и наместник немедленно покинули зал. Нисандер смотрел им вслед; что‑то в манерах Бариена тревожило его.

– Он очень переживает все это дело, – сказала Идрилейн. – Было бы лучше, если бы ты раньше сказал ему о своих подозрениях насчет леранцев. Он всегда принимал такую возможность очень близко к сердцу.

– Прости меня, царица, – ответил Нисандер. – Это был ведь всего лишь выстрел наугад.

– Но удачный выстрел – чем больше я думаю, тем больше все складывается одно к одному. Проклятие, Нисандер, если у этих предателей достаточно сил для подобной затеи, я хочу, чтобы они немедленно были уничтожены! Поимка того, кто придет за письмами, должна пройти без сучка без задоринки, а раз это человек, который получил в свои руки царский пропуск, то он может знать в лицо моих людей. Твои наблюдатели – другое дело, даже мне неизвестно, кто они такие.

Нисандер низко поклонился, радуясь, что царица приняла желательное ему решение по своей инициативе.

– Наблюдатели к твоим услугам, как всегда, моя царица. Позволишь ли ты мне все сделать так, как я сочту нужным? Идрилейн стиснула рукоять меча.

– Принимай те меры, какие сочтешь подходящими. Кто бы ни был предатель, я хочу, чтобы к концу недели его голова красовалась на пике!

– Я тоже хочу этого, моя царица, – ответил Нисандер, – хотя буду удивлен, если такая голова окажется единственной.