Гипнотизм и психотерапия - Об обращении врача с больным

Прежде, в 80-х годах, я, следуя правилам, назначал в подобных случаях умственный покой, ничего неделание, физическую работу или бог знает еще что. Увы! Тогдашние мои больные от этого не поправлялись! В подобных случаях мозг представляется не истощенным или же лишенным способности к работе, как это предполагали и сперва можно было думать,— а только направленным в дурную сторону, по неправильным путям. Естественные задатки мозга хиреют, задерживаются в развитии, и предоставленная ему деятельность его не удовлетворяет. Или же всякую деятельность парализуют сомнения религиозного либо сантиментального характера, что открывает свободный путь патологической деятельности мозга. Это именно надлежит распознать и изменить смелой диверсией. Подобно центральной телефонной станции, пришедшей в расстройство во время грозы, нейроким мозга снова должен попасть в свою колею. Такие больные, впрочем, отнюдь не должны быть гениями или даже какими-нибудь особенными талантами. Это могут быть скромнейшие обыватели. С другой стороны, следует остерегаться верить каждому психопату, выставляющему себя непризнанным гением и желающему изучать высшую философию. Для таких больных занятия сельским хозяйством пригодны в той же мере, как и для слабоумных или душевно-больных. Души только угнетенные, обычно не хвастают о себе в бреде величия, или же в преувеличенной оценке своей личности. В эти души надо углубляться, их искать и распознавать- Но тогда рычаг удается уже приложить в надлежащей точке. Прибавлю сюда еще некоторые замечания и соображения, которыми я обязан одной моей больной.

„Не познакомившись еще ближе с психической жизнью пациента и общими условиями его жизни многие психиатры и врачи по нервным болезням жалуются часто, правда, с полным основанием на отсутствие вдумчивости у пациентов. Да и профан в медицине легко может понять, сколь трудно должно быть лечение таких не вдумчивых психопатов. Но не слишком ли поспешно и схематически выносят иной раз этот приговор об отсутствии вдумчивости? Не слишком ли поспешно и схематически ставится иной раз диагноз на основании известных симптомов, без изучения корней этих симптомов? Ибо, лишь в том случае, когда эти корни ясно изучены, диагноз, мне кажется, имеет научную и с тем вместе практическую ценность. Может ли юрист, имеет ли право педагог вынести окончательное суждение о человеке, не зная мотивов его поведения и обстоятельств его жизни? Если диагноз ставится только на основании симптомов, которые могут ввести в заблуждение врача, незнакомого с психическими и биологическими условиями жизни пациента, то, в связи с этим — и взаимодействие здесь, роковое!— слишком поспешно и оконча-тельно оставляется попытка глубже проникнуть в психику пациента, что было бы необходимо, что бы побудить больного к большей вдумчивости (я не говорю здесь о действительных глубоких психозах). Если бы такая попытка глубже проникнуть в психику больного не была бы слишком поспешно и преждевременно брошена, могло бы, может быть, обнаружиться, что некоторые пациенты, даже как будто бы душевнобольные, кажутся менее вдумчивыми, чем они есть на самом деле. Могут быть и такие больные, которые понимают лишь какую-нибудь часть своего болезненного состояния, или такие, которые в основе сознают, что они больны психической болезнью, но привыкли это скрывать (не для того чтобы диссимулировать, а просто из самообороны, чтобы оградить себя от любопытства и навязчивой опеки со стороны людей, не призванных к этому), но которые охотно выслушивают деловые поучения врача. Можно, как пациент, чувствовать сильную потребность в объективных разъяснениях насчет своего состояния, насчет того противоречивого, насчет тех инадэкватных реакций, которые человек замечает в своей собственной психической жизни, и не потому, что человеку кажется столь важной собственная личность, а из чисто объективного научного интереса".

„Важнее однако тo, что при известных условиях все это может иметь крупное психологическое значение с точки зрения практической. Спокойное, ясное, деловое поучение, ставящее пациента пред лицом объективных фактов, может иному больному не только разъяснить его болезнь, но и освободить его волю, пробудить у него решение со всей возможной энергией объявить войну болезни. Вот такому пониманию, как и следующему за ним освобождению его воли для совместной работы в целях преодоления болезни, врач может сильно содействовать, если он пытается со всем психологическим тактом и умением апеллировать ко всему здоровому у пациента и это здоровое укрепить, если он старается в кропотливой и терпеливой работе над больным выискать все здоровое в прошлом и настоящем психической жизни пациента. Из собственного психологического опыта я знаю все благотворное действие такого делового разъяснения и часто испытал, сколь важно с психотерапевтической точки зрения, когда врач хотя бы мимоходом пытается ознакомиться с духовными интересами пациента, как даже в периоды тяжелых душевных депрессий он действует отвлекающим, ободряющим, исцеляющим образом, когда он пытается каким нибудь замечанием, или наводящими вопросами побудить пациента высказаться по поводу той или иной злобы дня, или прочитанной книги. Но еще важнее то, что сам пациент побуждается к моментальной концентрации своего логического мышления (что мне представляется чрезвычайно важным при некоторых душевных болезнях и депрессиях), а также заставляют его оглянуться на свое собственное духовное богатство, ушедшее в подсознание и, казалось, потерянное для больного, и снова осознать таковое, в начале хотя бы только в отдельных обрывках".
„Когда же здоровая часть духовного я больного снова вступит в сознание, то и все болезненное на основании контраста тоже яснее распознается и сознается им, благодаря чему пациент снова становится гораздо более открытым и доступным врачу, его воздействию, его мероприятиям. Во-вторых, это обращение врача к здоровым или более здоровым сторонам в психической жизни пациента снова пробуждает у пациента доверие к себе, сильно поколебленное душевными страданиями. И именно эти два действия психологически вышколенного врача являются важными целительными факторами и необходимой основой для того, чтобы получить в самом пациенте сотрудника в деле преодоления его болезни. Ясно, разумеется, что сказанное относится только к известной категории психических болезней. Но там, где применение этих методов лечения возможно, попытка должна быть сделана".

Правда, для этого необходимы более глубокое проникновение и психологическая способность суждения: не следует, подобно нашей милой публике, каждого помешавшегося нытика или крикуна легкомысленно объявлять непризнанным гением или, наоборот, каждого гения — душевно больным, сваливая все, что не копирует рабски моды и предрассудков, в одну кучу, все равно, будь то бессмыслица или высшее откровение.

Наконец, должно понять, что между этими и обыкновенными случаями суггестивной терапии имеются всевозможные переходы. Вообще, при всяком суггестивном лечении должно завоевать доверие и симпатии больных; пока имеется надежда, должно действовать с непреклонной уверенностью и непоколебимым оптимизмом.

И в вышеприведенных случаях, как и при обыкновенном гипнозе, весь успех зависит прежде всего от результатов первых сеансов. „Крепость" должно основательно осадить со - всех сторон. Первая, брешь,— все равно, пробита ли она в гипнозе или наяву, — имеет решающее значение, ибо внушает обеим сторонам мужество и тотчас же усиливает действие внушения.

Наоборот, если у больного, под влиянием первоначальных неудач, берет перевес отрицательно-пессимистическое настроение,—позднейшие успехи становятся все проблематичнее. Тогда и при относительно хорошем эффекте гипноза, и, что гораздо реже, даже при достигнутом сомнамбулизме, терапия можетокончиться неудачей, которая все расстроит, хотя для этого не имеется никаких органических причин.

Приведенные выше случаи частью относятся ко времени, когда психоанализ Брейера - Фрейда был совсем неизвестен. Здесь были моменты, действовавшие частью катартически, частью (по Фрейду), как сублимация.