Внушение - § 2. Сон и гипноз

Сходство гипноза с нормальным сном бросается в глаза, и я должен подтвердить мнение Liebeault, что только связь спящего с гипнотизером принципиально отличает первый от последнего. Правда, здесь не следует смешивать понятие „сон" с понятием „истощения". В понятии „усталость", к сожалению, содержатся еще два различные понятия, перепутываемые друг с другом: субъективное чувство усталости и объективное — истощение. Оба понятия отнюдь не всегда совпадают друг с другом. Кроме того сонливость и субъективное чувство усталости тоже отнюдь не тождественны, хотя часто ассоциируются друг с другом. Позволим себе привести здесь несколько основных фактов.

В физиологии обычно говорят, что сон вызывается усталостью. Это, однако, неверно. Правда, истощение мозга обыкновенно действительно вызывает субъективное чувство усталости и последнее также целесообразно ассоциируется с сонливостью, тем не менее должно твердо помнить следующее: 1) сильная: усталость нередко вызывает бессонницу; 2) наоборот, сон часто вызывает все большую сонливость; 3) чувство усталости, сонливость и действительная усталость часто возникают совершенно независимо друг от друга; 4) сонливость обыкновенно появляется в определенный, привычный (внушенный себе самому) час и, если только ее преодолели, исчезает, несмотря на усиливающееся истощение.

С точки зрения крайне неудовлетворительных химических теорий физиологов (молочно-кислой теории Ргеуег'а и т. д.) эти факты совершенно необъяснимы. Я со своей стороны никогда не мог констатировать снотворного действия молочной кислоты и все пресловутые удостоверения этого действия считаю продуктом внушения, ибо при содействии последнего я с ключевой водой получал еще несравненно лучшие эффекты. Физиологи (Kohlschiitter) измеряли интенсивность сна силой звука, потребной для пробуждения. Насколько такой способ мало обоснован, доказывает тот факт, что привычный шум вскоре перестает будить даже тогда, когда он становится очень сильным (напр, будильник), тогда как непривычный,тихий шум тотчас же нас будит. Заботливая мать просыпается от малейшего движения своего ребенка, но в то же время не слышит храпа своего супруга или другого привычного шума.

Тихие, скучные, монотонные явления, не вызывающие смены представлений, делают нас сонными; тоже должно сказать об удобном положении тела и темноте. При этом наступает ряд ассоциированных явлений — зевота, опускание головы, вытягивание членов — усиливающих еще это субъективное чувство сонливости и, как известно, заразительно переходящих от одного человека на другого.

Мы сказали, что привычка засыпать в определенное время ежедневно вызывает в тот же час чрезвычайную сонливость. Кроме того, очень обычные снотворные средства: одно и то же определенное место, голос известного лица, сидение в кресле, в котором мы обычно засыпаем, слушание проповеди, лежание в определенном положении, для Ивана — конский, а для Степана—пружинный матрац, и прежде всего закрывание век и т. п. Почему? До сих пор все это приписывали привычке, ассоциированному привыканию. Должно, однако, признать, что эти факты совершенно равнозначущи бессознательному самовнушению. Мой двухлетний сынок усвоил себе привычку засыпать с платком в правой ручке, прикладываемой к лицу. Когда мы раз отобрали от него платок, он долго не мог заснуть. У некоторых людей сон может наступать только после известных действий (чтения, завода часов и т. д.).

Наиболее сильная из всех этих ассоциаций —рефлекс закрывания век вследствие сокращения m. orbicularis, оно и есть наилучший способ внушения сна

Schrenck-Notzing (Die Bedeutung- der narkotischen Mittel fur den Hypnotismus; Schriften der Gesellschaft fur psychologische Forschung 1891. Leipzigbei Abel), ссылаясь на скопление продуктов окисления (продуктов усталости!), считает, в противоположность нам, естественный сон отличным от гипноза, при чем, как довод, приводит, между прочим, невозможность сопротивляться сну после сильных волнений. Мы, однако, ни в каком случае не отвергаем влияния продуктов окисления, образующихся во время продолжительного бодрствования мозга, и даже утверждаем, что диссоциированное, т.-е, относительно покойное состояние мозга во сне адэкватно приспособлено к возникновению в нем необходимых химических синтезов, т.-е, к восстановлению мозга, что, следовательно, истощение последнего является при нормальных условиях сильнейшей ассоциативной причиной, внушающей сон, и, достигнув значительной степени, может действовать непреодолимо. Хоть мы и говорим, что внушения вызываются представлениями, мы, однако, знаем хорошо, что представления, в свою очередь, зависят от физико-химико-физиологических (а также патологических) состояний мозговых элементов. Соответствующее изменение мозга у меланхолика вызывает, например, у него путем ассоциации идеи греховности. Вышеприведенные факты доказывают, однако, совершенно ясно, что нормальный сон возникает быстро и под влиянием внушения, и что, следовательно, не отрицая некоторой связи между ним и истощением мозга, а также обычной его ассоциации с последним, в то же время невозможно отожествлять нормальный сон с этим истощением. Суггестивное действие — такой же физический процесс, как и изменение мозга, вызванное продуктами истощения. Мы не отрицаем, что обычно это изменение приводит в движение механизм глубокого сна; но не подлежит сомнению, что и нормальный сон без гипнотизера и истощения может возникать совершенно в роде гипноза, чем доказывается, что измененное деятельное, состояние мозга — одно, а истощение — нечто другое. Так, вне сомнения, что скопление углекислоты в крови вызывает усиленную дыхательную деятельность, и что мы вследствие этого не можем задержат!» надолго свое дыхание. Но это еще не доказывает, что дыхательные движения зависят только от одной углекислоты, и еще менее, что скопление углекислоты в крови и дыхательные движения — тождественные процессы. Мы знаем, что дыхательные движения вызываются мышцами и их двигательными нервными центрами, и что наша воля (наш мозг) может даже их ускоривать и замедлять. Ускорение же дыхательных движений вследствие скопления в крови угольной кислоты — ассоциация несравненно более непосредственная, интенсивная и интимная, чем возникновение сна под влиянием истощения мозга. Тем не менее никому не вздумается произвольно вызываемые (излишние) дыхательные движения отличать, как какую-то особую разновидность, от тех движений, которые вызываются асфиксией. Не более отличны друг от друга внушенный (гипноз) и естественный сон. Мозговой механизм обоих видов сна - один и тот же, хотя он может быть различным образом приводим в движение (см. § 10).

Наблюдая спящих людей, мы вскоре замечаем, что они двигаются, реагируют на чувствительные раздражения, снова покрываются, когда их обнажают, нередко говорят, стонут, по приказанию приостанавливают свои храп, иной раз отвечают даже на вопросы, а подчас встают и совершают целый ряд действий. Некоторые люди спят очень чутко и пробуждаются при малейшем шуме. Такие субъекты обнаруживают больше связи с внешним миром.

Субъективно мы (т.-е, цепь состояний нашего бодрствующего сознания) о своем сне получаем представление только благодаря воспоминаниям о снах. Мы чувствуем, что наше сознание во сне — не то же самое, что на яву, но приближается к нему тем больше, чем легче самый сон. Спящее сознание, поскольку только наши воспоминания о снах освещают его нашему бодрствующему сознанию, отличается от последнего следующими особенностями:

1. Оно не обнаруживает никакой резкой границы между внутренним представлением и восприятием. Все представления более или менее галлюцинируются, т.-е. имеют субъективный характер восприятий, и симулируют истинные явления.

2. Эти возникающие во сне галлюцинации в большинстве случаев лишены яркости и точности тех впечатлений и воспоминаний, которые вызываются внешними восприятиями, как и внутренними переживаниями наяву; тем не менее они могут сопровождаться весьма интенсивными чувствованиями и оказывать сильное действие на центральную нервную систему. Такие чувствования накапливаются, между тем как многочисленные торможения могут задерживать или, по меньшей мере, затруднять легкое проявление внутренних переживаний,

что наяву происходит легко. Сны могут вызывать отделение пота, судорожные сокращения мышц, интенсивный страх и т. д. Эротические сны - вызывают поллюции без механического трения penis'a, что эротическим впечатлениям наяву под силу лишь в редких случаях.

3. Галлюцинации сна, в противоположность мышлению и восприятиям наяву, ассоциированы весьма недостаточно. В большинстве случаев их связывают одну с другой лишь слабые внешние ассоциации.

Логики, свойственной бодрствующему состоянию,— организовавшейся постепенно в течение жизни, ставшей бессознательной и инстинктивной благодаря автоматизировавшимся психическим динамизмам,— мышление во сне не имеет; очевидно, во время сна мозг находится в состоянии относительной бездеятельности или задержки. Поэтому во сне и снится всякий вздор, который совершенно ошибочно ассоциируется во времени и пространстве, совершенно ошибочно воспринимается и к тому еще принимается на веру. Зачастую в легком, редко — в глубоком, сне происходит, в большей или меньшей степени, логическое исправление снов. Иной раз это логическое исправление идет рука об руку с самой бессмыслицей снов, точно одновременно существуют два сознания: одно,— содержащее цепь снов, которое верует в них, и другое — содержащее бодрствующие логические ассоциации, которое говорит: нет, все это — глупые сны; я лежу, ведь, в постели, в полусне.

Приведенные три характеристические особенности сна представляют одновременно и критерии гипнотического сознания: галлюцинирование представлений, интенсивные эффекты их чувствований и рефлексов, диссоциацию или парэкфорию логических ассоциаций (комплексов энграммов). Но вместе с тем они — наилучшие условия, способствующие интенсивной восприимчивости к внушению.

Пробуждение — явление, противоположное засыпанию — обнаруживает те же суггестивные явления, как и последнее. Обычно мы пробуждаемся благодаря установившейся ассоцации с каким-нибудь определенным часом. Легкий сон зачастую служит постепенным переходом от сна к пробуждению и оставляет после себя воспоминания о снах. Сны нередко будят. Своеобразна способность многих людей пробуждаться в определенный, назначенный час, иначе говоря, точно измерять время во сне. То же самое явление мы наблюдаем и в состоянии гипноза.

Как и в гипнозе, Liebeault в нормальном сне отличает легкий сон, с воспоминаниями о снах, от глубокого, большею частью без таковых. Характеристическая особенность последнего — полная амнезия при пробуждении. Тем не менее именно у глубоко спящих людей мы наблюдаем явления сомнамбулизма и сильной спячки, во время которой спящий ходит, совершает действия (часто даже весьма правильные и сложные), говорит и учиняет даже насилия — явление, которое в уголовном праве считается уже поводом к признанию невменяемости. Это показывает, что амнезия после глубокого сна есть только амнезия, и доказывает, что в глубоком сне сознание отнюдь не угасает, а только отрезывается от бодрствующего сознания. Правда, летаргический сон внешним образом проявляется не так, как сомнамбулизм с его суженным сознанием, но из неподвижности двигательной сферы заключать о неподвижности мозговой корь: не следует. В „Философских Исследованиях" (Philosophische Studien) Wundt'a Friedrich Heerwagen обнародовал, под руководством Krapelin'a,"Статистические исследования о грезах и сне (Statistische Untersuchungen uber Traume und Schlaf)", основывающиеся на собственных показаниях многих лиц. Показания этих лиц, в роде того, что им много, мало или вовсе не снится, Heerwagen положил, как руководящее мерило, в основу своей статистики. Изучение гипнотизма, а также многочисленные наблюдения над нормальным сном доказывают, однако, что такие субъективные воспоминания о снах или отсутствие таковых не имеют никакой ценности, так как многие люди просто забывают все свои сны, и почти все люди — наибольшую часть их (самовнушение амнезии), а потому такой статистике я не придаю значения и скорее думаю, что всем спящим людям беспрерывно снятся сны. Как бы меня, напр., ночью неожиданно ни разбудили, я всегда схватываю хотя бы последний обрывок какого-нибудь сна, который немедленно совершенно забываю, если не запишу его тотчас же или не воспроизведу несколько раз в бодрствующем состоянии. При этом в памяти у меня остается только образ освеженного в бодрствующем состоянии представления, а не самое непосредственное воспоминание о сне, ибо последнее почти всегда стушевывается чрез короткое время по пробуждении.

Особенность сна заключается еще в том, что чувственные раздражения, поражающие спящего, никогда почти не вызывают в его сознании нормальных адэкватных впечатлений, но аллегоризируются, т. е. вступают в неадэкватные ассоциации; таким образом, соответствующие аллегории становятся снами, иллюзией грез. Этим загипнотизированный субъект отчасти отличается от произвольно заснувшего, но лишь постольку, поскольку в сознание его поступают адэкватные внушения гипнотизера. И в действительности, как только гипнотизер его покидает, он начинает аллегоризировать, как и спящий субъект, а с другой стороны, и сам гипнотизер пользуется этой аллегоризирующей способностью спящего, чтобы обмануть его (напр., заставить принять съедаемый картофель за апельсин). Равным образом, нормально спящий человек галлюцинируетдвижения, которых он не производил, тогда как свои волевые импульсы он в большинстве случаев не в состоянии претворить в движения.

Дальнейшая особенность сна — этический и эстетический дефект или слабость, проявляющаяся и в этих областях духовной жизни. Спящий человек очень часто проявляет трусосгь, низменные порывы; наилучший человек может в таком состоянии убить, украсть, изменить и налгать, и притом оставаясь к этому совершенно равнодушным или, по крайней мере, испытывая скорее страх, чем раскаяние. Это, без сомнения, зависит от диссоциации противоположных представлений, от торможения их. Чрезвычайно важно и интересно влияние, оказываемое сном на бодрствующее состояние и — обратно. Что наши сны обусловливаются впечатлениями, чтением и т. п. явлениями, пережитыми в бодрствующем состоянии,— всякому известно. Менее ясно, как глубоко и сильно деятельность наша во сне влияет на нашу бодрствующую жизнь, хотя об этом сделано уже так много правдивых сообщений. Большею частью мы, благодаря амнезии, этого не сознаем. Постгипнотические явления представляются, однако, экспериментальными гомологами соответствующих фактов нашей произвольной жизни. Резко выраженные сны (а также глупые аффекты) часто влияют на наши мысли и поступки в большей степени, чем прекраснейшая логика. Особенно интересны подобные наблюдения у людей, похваляющихся своей трезвостью, своим здравым рассудком. Нам известны только эффекты тех снов, о которых мы имеем воспоминания. Но внушение доказывает нам, что подобное же действие могут оказывать и забытые сны. Все это доказывает убедительнейшим образом, что деятельные состояния мозга, проявляющиеся в субъективно раздельных интроспекциях (разные виды сознания), находятся между собою в интимной подсознательной связи.

Одному гражданину, смеявшемуся над гипнотизмом, мой друг, проф. Otto Stoll, спокойно заявил, что в следующую ночь в 12 часов ему будет сниться то-то и то-то о чорте. Гражданин этот немножко струсил и решил бодрствовать, дабы избегнуть предсказанной ему неприятности. Но, увы! Незадолго до 12 часов он заснул своем кресле и ровно в 12 часов проснулся,— как раз при том эпизоде внушенного сна, при котором ему приказано было проснуться: сон наступил точка в точку.

Внушение - § 2. Сон и гипноз (Несколько примеров)

Для иллюстрации вышесказанного приведем несколько примеров произвольных, тотчас же по пробуждени записанных снов:

1. Парэкфория: одному субъекту снится, что „старший сторож X (Цюрихской больницы для душевно-больных) читает лекцию о внушении у лошадей в Норвегии".

Я во сне думаю об археологии (подразумевая под ней историю и доисторический период) и о теологии, и нахожу большой пробел в том, что теологи мало понимают в археологии. Затем я во сне думаю (по-французски) о „последнем Абеляре",— этот „последний Абеляр" является последним представителем своей расы, которая исчезает. Эта мысль настраивает меня элегически, меланхолически. Я вижу дату его смерти и в это время просыпаюсь. Ни на один момент мне не приходит на мысль имя Элоизы и ея отношение к Абеляру.

В бодрствующем состоянии имя Абеляра, однако, постоянно ассоциируются с именем Элоизы а слово „последний" постоянно ассоциируется с словом „Могикан". Каким же образом все это получается?

Одна часть комплекса по ассоциации вызывает мысль в части второго комплекса при помощи механизма, на который указывает (смотри ниже) Фохт. Одно лицо, которому я рассказал о своем сне, сказало мне, что помимо моего сознания эту шутку сыграл со мной в моем мозгу „последний Абенцераг",— этим, пожалуй, объясняется начало слова Абеляра, но против этого говорит то, что я никак не могу вспомнить, чтобы я когда-либо об этом думал, но зато я очень часто думал об Элоизе и Абеляре (см. Руссо „Новая Элоиза") и часто о Последних Могиканах.

2. Парэкфория и т. д.; более длинная цепь снов. Девице У. снится: я была со своей матерью дома; дядя пришел к нам, покушал с нами и стал жаловаться на холодные ноги, вследствие чего я подложила под них грелки (грелка оказалась здесь, не знаю, каким образом, но меня это не поразило). Затем пришло еще несколько лиц (родственников); был прием гостей; стол был накрыт; дядя исчез. Я помогала занимать гостей, начала уже что-то рассказывать, как вдруг мать меня оборвала и резким тоном приказала замолчать („тебе нечего вмешиваться в разговоры").. Тяжко огорченная и обиженная (я, ведь, уже не ребенок), я замолчала, с твердым намерением не произносить более ни слова, предоставив матери самой занимать своих гостей. Вдруг гости исчезли; появились другие лица, и я разговариваю с кузиной, но при этом часто, плачу, все еще недовольная приказом о молчании (продолжение аффекта). Мать моя рассказывает одну историю (о которой мне недавно писали). Вдруг неожиданно я вижу себя в другой части города и ищу девицу, жившую в одном доме. Так как я в последний раз ее не застала, я решила на этот раз осмотреть по порядку все комнаты ее квартиры. Это я и сделала: прошла чрез разные комнаты, с находившимися в них чужими людьми, которые или лежали на кроватях, или только что встали или спрятались; наконец, я нашла ее! Но это была другая дама, мадам С, которая как раз в этот момент разговаривала с одним мальчиком по-французски и меня тотчас же вовлекла в разговор. При этом я тотчас же сделала несколько ошибок, что меня порядочно огорчило. Затем мадам С. вдругпревратилась в мою подругу, с которой я и ушла, ибо она хотела мне показать какой-то красивый вид. Мы подошли к мосту, перекинутому чрез широкую реку. На одном берегу мы увидели много прикрытых ручных корзин, с коромыслами наполовину в воде, и я заметила моей подруге, что в этих корзинах, вероятно, держат рыб, на что она ответила: да, там держат не поддающихся приручению рыб (эта бессмыслица меня нисколько не удивила). Было еще совсем светло. Тогда мы повернули обратно и подошли к одному большому дому, со многими освещенными окнами в первом этаже. Неожиданно, чего я не сознала, вдруг наступила ночь (тот же механизм, с помощью которого внушение дополняется самовнушением; созерцание свечей вызвало путем ассоциации бессознательное представление о наступлении ночи), Из трубы дома стал выходить красноватый дым, и я заметила своей подруге, что там, вероятно, горит. Мы взглянули в окна и увидели многих мужчин (рабочих), готовившихся убежать и ожидавших только сообщения, угрожает ли дому пожар и следует ли им покинуть его. Но вдруг по одному мановению все погрузилось в глубокую тьму; огонь внезапно погас, мы абсолютно не заметили, каким образом; но мы знали, что он потушен, и это показалось нам весьма естественным. Я ничего больше не могла различать и попросила подругу меня проводить. В ответ на это, она зажгла спичкой свечку, и мы очутились в одной комнате, в которую вошла одна незнакомая старая дама и задала нам какой-то вопрос, после чего я проснулась.

Этот сон показывает довольно ясно, какую пеструю смесь ассоциированных и диссоциированных лживых ощущений, представлений о действиях, чувств, абстракций и т. д. содержит сознание большого мозга во сне; этим обусловливаются также и постоянные ложные представления о времени и месте).

3. 25 окт. 1891 г. мне снилось следующее: какой-то неизвестный молодой человек вдруг, без всяких оснований, назначен правительством, без моего ведома, директором лечебницы для душевно-больных в Burgholzli, но — не профессором психиатрии. (В действительности в 1879 г. я состоял директором этой лечебницы). Я вижу этого молодого человека; о факте этом узнаю в заведении. Бессмысленность и невозможность подобного факта, однако, абсолютно не доходят до моего „сознания", а значение его для меня доходит лишь постепенно. Мысль, что я все-таки остаюсь здесь, что новый директор больницы живет рядом со мною, отнюдь не представляется мне невозможной. Лишь постепенно я начинаю думать, что я, может быть, должен буду уйти, и эта идея обсуждается мною! Вдруг, положение в моих глазах сразу проясняется: где-то, ведь, сказано, что директор должен быть в то же время и профессором. Но, рассуждаю я, изданный им регламент правительство может, ведь, каждую минуту уничтожить позднейшим постановлением. (В действительности же вопрос этот урегулировам в законодательном порядке и не может быть изменен регламентом, что я в бодрствующем состоянии знаю очень хорошо). Следовательно, все напрасно! Но затем я все-таки торжествую; вопрос этот урегулирован законом, это мне вдруг становится ясно!— Я приглашу адвоката и подам в суд на мое начальство.

Этот сон интересен характером парэкфории. Сама по себе правильная логика последнего рассуждения вполне напоминает собою логику душевно-больных, страдающих прогрессивным параличом, которые в одном каком-либо пункте рассуждают ' совершенно последовательно, но в то же время не замечают самого главного, а именно абсурдности, немыслимости всего положения. Аффект здесь интенсивен. Ни на одно мгновение я не допускал мысли, что это, может быть, сон. Я в действительности возмущался низостью и несправедливостью направленного против меня действия и думал об удовлетворении. На следующий день должно было состояться (во сне) заседание наблюдательного комитета. Неожиданно мною овладевает мысль, что не я, а новый директор будет участвовать в нем, и я чувствую глубокое, заключающееся для меня в этом факте уничижение. Я вижу члена государственного совета, холодно и равнодушно проходящего мимо меня, но ни на одну минуту не задумываюсь над невозможностью отставки без заблаговременного о том извещения, над бессмысленностью того, что этот новый директор находится уже в заведении, а я об этом не получил еще никакого уведомления, над смешной идеей об устранении от одной должности и оставлении в другой. Совершенно наивно я думаю даже о том, что отныне мне, как ассистенту, придется подчиняться распоряжениям этого вновь прибывшего молодого человека и т. д. Лишь постепенно становится мне ясно, что мне не остается ничего иного, как тотчас же убраться отсюда со всем своим скарбом, что начальство, очевидно, желает удалить меня, и что я, самое большее, только впоследствии сумею обжаловать его и получить свое удовлетворение. Тут я просыпаюсь, и тогда только мне становится ясна вся бессмысленность приснившегося сна.

Здесь аналогия между парэкфорированным мышлением во сне и таковым же у страдающих прогрессивным параличом действительно бросается в глаза.

4. Старые воспоминания: Нередко нам снятся очень старые воспоминания. Мне теперь еще являются во сне дедушка и бабушка, умершие более 30 лет тому назад. Голос и образ их, правда, несколько неясны, но все-таки довольно естественны.

5. Действие снов на бодрствующее состояние. Мне снится, что я обручился с девицей X. Но во время сва-дебного празднества я неожиданно вспоминаю своих детей, что внушает мне представление о прежнем браке и приводит меня в смущение. Я чувствую себя виновным в двоеженстве. Сильный страх и возбуждение. Пробуждение. На следующий день угнетенное настроение, объясняющееся действием наивного сна. 6. Госпоже X. снится, что ее брат умер. Она неутешна. Целый день чувствует она себя угнетенной, испытывает все время смутное чувство, будто произошло что-то грустное. Как только она приходит в себя, она снова обращается к своему сну, как к причине своего настроения

Девице St. снится, что ее отец умер и похоронен. Скучная уже все утро, она после обеда вспоминает свой сон. Барышня становится неспокойной. Она испытывает „страшную" тоску по родине, которой раньше никогда не испытывала. Болит голова. После внушения амнезии и веселого настроения пациентка весело сообщила, что после обеда она под влиянием сна, содержание которого, однако, забыла, была скучна и полна тоски. Второе внушение вызвало полную амнезию. (О. Vogt).

7. Ложные воспоминания: Госпожа Z. каждую ночь заводит будильник к определенному часу, чтоб посадить своего ребенка на горшок. И вот раз во сне она услышала звон будильника, но при этом ей приснилось; „ты посадила уже ребенка",— она повернулась на другой бок и заснула далее. На следующее утро ребенок оказывается мокрым. Госпожа Z. вспоминает свое рассуждение во сне, а также и то, что оно было ложно.

8. Поступки, как следствие снов; второе я. Одной женщине снится, что ее маленький ребенок, только что научившийся бегать, сейчас упадет. Она судорожно протягивает к нему обе руки и пробуждается, судорожно держа в руках одеяло (в другой раз она под влиянием такого же сна схватывает руку мужа).

Я сошлюсь здесь на теорию сна О. Фохта. Сны, связанные с сужением поля сознания и с соответствующими упорядоченными действиями (кошмары, доходящие до сомнамбулизма образуют своеобразную разновидность снов, которая может доходить до образования сравнительно цельной второй личности (см. главы X и XI), но это второе „я" остается всегда более или менее диссоциированным. В общеизвестных случаях Мак Ниша и Адзама эта диссоциация, правда, была сравнительно минимальна, но не следует забывать того, что истерики даже в бодрствующем состоянии бывают довольно склонны к диссоциациям. С другой стороны кошмар образует переход от обыкновенного сна к сомнамбулизму. Как я указывал уже не раз, мы все во сне имеем второе я, но в нормальном сне это второе я экфорирует обрывками.

9. Аллегоризирование ощущений. Движимое ветром, открытое окно хлопает в разные стороны. Спящему же рядом субъекту снится, что это прачка усердно выколачивает белье. Другому субъекту, страдающему зубною болью (вследствие зубного нарыва), снится постоянно, что зубы его выпадают из альвеол и он их выплевывает.

Резче всего во всяком случае выражены во сне парекфория и сохраняющееся последствие ее — диссоциация.

Подобно тому, как обонятельные и висцеральные ощущения следуют и вытесняют друг друга в нашем сознании (бодрствующем) почти без всякой ассоциации, так и во сне почти все образы, а также и зрительные, непосредственно или почти непосредственно и бессмысленно сменяют друг друга. Моя сестра может во сне превращаться в мужчину, стол и т. п.

Так называемый легкий сон (Liebeault), при котором деятельность мозга приближается к бодрствующему его состоянию и амнезия проявляется только отчасти или совсем не проявляется, образует собою переходную ступень между сном и бодрствованием. Время, однако, такому сознанию представляется укороченным. Многие, чутко спящие, утверждают, что они не спят, а только дремлют. По пробуждении они более или менее еще знают, что произошло по близости. И в то же время они могут видеть сны и даже яркие. И здесь имеются многие индивидуальные различия. Одни могут по желанию прерывать легкий сон и тотчас же производить движения, другие — не в состоянии так владеть собой. Легкий произвольный сон в действительности более или менее соответствует (Liebeault) той легкой степени гипноза (гипотаксии), при которой загипнотизированный хотя и поддается внушению, но субъективно представляет себя не спавшим.

Как мы сказали выше, многие люди обладают способностью точно измерять время во сне и просыпаться в любой час, который они назначают себе вечером пред отходом ко сну. У некоторых такое решение вызывает чуткий, беспокойный сон; другие же, наоборот, засыпают после этого так же крепко, как всегда, и все-таки просыпаются аккуратно, в назначенное время. С помощью внушения мы можем вызывать тот же феномен в тех случаях, когда он отсутствует, не только в состоянии гипноза, но и в состоянии нормального сна. Восприимчивому к внушению человеку я легко могу внушить, что он проснется ночью в такой-то час, и это сбывается аккуратно. Но мне с помощью внушения удалось фиксировать и те ассоциации, которые будят нормально спящего человека, а также и те, которых он, наоборот, не должен слышать, так, напр., продолжая спокойно спать при большом шуме и в то же время просыпаясь при малейшем шорохе другого рода (см. выше произвольные аналогичные явления без внушения). Этим обстоятельством я широко воспользовался в своей больничной практике, облегчая тем службу служительскому персоналу, приставленному к неспокойным и опасным больным. Я загипнотизировал, напр., одного служителя и внушил ему не слы-шать и не просыпаться даже при самом большом шуме, И в действительности я хлопаю руками над его головой, громко насвистываю ему в ухо,— он не просыпается. Тогда я внушаю ему тотчас же проснуться после трехкратного легкого щелканья ногтем (столь тихого, что ни один из присутствующих его не слышит). И в действительности он тотчас же просыпается, сообщая, что слышал щелканье, но „совсем не слыхал хлопанья или насвистывания". Затем я внушаю ему ночью оставаться абсолютно глухим к самому сильному шуму и топанью беснующихся больных и продолжать спокойно спать далее, но, наоборот, тотчас же просыпаться при каком-нибудь непривычном или опасном действии больного.

Этот метод в течение 10 лет последовательно применялся мною ко всем служителям неспокойных отделений, изъявлявшим на то свое желание (а желали почти все), и с тех пор нервные истощения, бессонница и т. п; недуги служительского персонала, можно сказать, исчезли, и самый надзор за больными стал более бдительным.

То же самое я проделал с одной сиделкой, которую поместил рядом со склонными к самоубийству меланхоликами, испытав ее предварительно на счет надежности ее суггестивной реакции во сне: я внушил ей крепко спать, не слушая ни стонов, ни шумов, но просыпаться тотчас же при малейшей попытке больного подняться с постели или что-нибудь себе сделать и затем, обратно водворив его на кровать, тотчас же засыпать снова. И это внушение исполнялось с такой точностью,, что многие застигнутые таким образом больные считали свою сиделку заколдованной. Сиделки, исполнявшие такие обязанности беспрерывно до 6 месяцев подряд и притом сильно работавшие по целым дням, оставались вполне свежими и бодрыми, сохраняли хороший вид и не обнаруживали никаких признаков усталости. Правда, для этого требуются субъекты, очень восприимчивые к внушению, но я видел много сиделок и служителей, годных для такой службы.

Мой преемник, проф. Bleuler и проф. Manhaim, в Cery-Lausanne, подтвердили этот опыт.

Следующий случай прекрасно иллюстрирует надежность подобного надзора.

Госпожа М. S., страдавшая сильно выраженной формой мании, вызвавшей совершенное умственное расстройство, принята была 25 августа 1892 г. в заведение Burgholzli. Она имела 14 детей, из них 11 еще живы; роды были всегда внезапные и никогда не длились дольше 0,25 часа. Мания стала хронической, и г. S. сделалась столь жестокой и буйной, что на ночь ее приходилось запирать в особую камеру. При этом умственная деятельность ее пришла в такое расстройство, что она абсолютно никого не узнавала. В январе 1893 года мы заметили, что она беременна. Эта беременность меня очень озабочивала. С одной стороны — буйное поведение больной не допускало даже и мысли о возможности пустить к ней ночью сиделку, с другой — я опасался неожиданных ночных родов и гибели при таких условиях ребенка. Момент наступления ожидаемых родов был, конечно, очень неопределенный. 13 марта я придумал следующее. Я поместил больную в комнате с решетчатым окном, одну на кровати. Затем, выбрав из сиделок наилучшую сомнамбулистку, я также уложил ее в кровать в коридоре пред дверью больной и сделал ей следующее внушение: вы должны каждую ночь превосходно спать, очень крепко и хорошо, не слыша обычного шума, исходящего от г-жи S. Но как только ночью у нее начнутся роды, вы это заметите сквозь щелку двери и тотчас же проснетесь. По каким признакам вы это заметите, я не знаю; может быть, больная станет несколько спокойнее (что с нею и так бывает по временам) или же будет несколько стонать; коротко говоря, я этого не знаю, но вы это заметите. Вы тотчас же встанете, заглянете к больной, поспешите к старшей сиделке и затем тотчас же позовете врача. Это категорическое внушение я сделал ей только один или два раза, и с того времени сиделка стала спать в коридоре пред дверью г-жи S. Последняя была по-прежнему чрезвычайно возбуждена, нечистоплотна и проявляла совершеннее умственное расстройство, все разрушая и разрывая вокруг себя. Младший врач, д-р Mercier, отнесся скептически к моему распоряжению; сиделка спала превосходно, никогда не просыпаясь. 6-го мая в 8 час. веч. младший врач, исследовав больную, не нашел никаких признаков начинающихся родов и сказал сиделке, что так может еще продолжаться некоторое время. В 9 час, самое позднее, все уже были в постелях и спали, за исключением постоянно буйствовавшей г-жи S. Ночью, в 11 час. сиделка неожиданно встала (в предшествовавшие дни и недели она никогда не просыпалась и никогда не бывала у старшей сиделки), вошла в комнату больной, немного, правда, увидела там, но тотчас же побежала к старшей сиделке и сказала ей „теперь уже, наверное, роды", после чего обе снова побежали к г-же S. Старшая сиделка не хотела верить в начало родов, так как ничего особенного не заметила и больная расхаживала. Отошедшие воды были приняты за извержение с мочею; тем не менее тотчас же был приглашен врач, который прибыл как раз в тот момент, когда надо было принять голову ребенка. Когда я пришел, я занялся удалением последа, при чем больная угощала меня проклятиями, кулачными ударами и била ногами; 4 или 5 человек должны были ее удерживать в постели. Сиделка сообщила, что она проснулась неожиданно, не зная почему; г-жа S., может быть, была даже несколько спокойнее обыкновенного и плакала, как это уж часто с нею бывало. По согласному утверждению и старшей и младшей сиделки, ругань, крики, плач и проклятие больной едва лиотличались чем-либо от обычного производимого ею пума. Тем не менее какое-то необычное слуховое впечатление разбудило сомнамбулистку и напомнило ей о внушении. Ребенок был здоров. Г-жа S. бесновалась, со всеми проявлениями совершенного умственного расстройства, до лета 1894 г.; с этого времени она постепенно стала успокаиваться, сознание ее прояснилось, и она совершенно выздоровела, Два протекшие таким образом года совершенно исчезли из ее памяти. О зачатии, беременности, родах и ребенке она не имела ни малейшего представления и вначале все наши рассказы об этом событии принимала за обман, тем более, что ребенок тем временем умер уже от коклюша. Этот во многих отношениях интересный случай доказывает, с какой точностью хорошие сомнамбулисты, даже во сне и по истечении долгого времени, реагируют на внушение. Надо также признать, что на такой эксперимент нельзя было рискнуть, не будучи уверенным в своем деле. Только что приведенный факт могут подтвердить многие свидетели. В своей работе о значении гипноза для ночных дежурств служительского персонала (Zeitschrift f. Hypnotismus. 1893, стр. 201) д-р Walther Inhelder собрал соответствующие мои наблюдения, сделанные в заведении Burgholzli.

Эти случаи, кажется мне, яснее чего-либо другого иллюстрируют нам подсознательные ассоциационные связи и взаимодействие состояний спящего и бодрствующего мозга.

Впрочем, я здесь позволяю себе сослаться на работу О. Vogt'а:: „Произвольная сомнамбулия в гипнозе" (Spontane Somnambulie in der Hypnose, Zeitschr. f. Hypnotismus. 1897). В противовес Lowenfeld'y Vogt на рельефных примерах показывает, как произвольно возникший во сне сомнамбулизм может быть переводим в состояние спокойного гипноза, который затем может оканчиваться нормальным пробуждением или переходить в нормальный сон. Он доказывает нагляднейшим образом, что механизм нормального сна и гипноза — один и тот же. Я всегда разделял это мнение Liebeault, но О. Vogt'oм оно обосновано точнейшим образом. Как и гипноз, нормальный сон есть состояние повышенной восприимчивости к внушению, т. е. состояние, склонное к парэкфории.

Это приводит нас к рассмотрению амнезии, как наиболее сложного и для судебно-медицинской практики даже наиболее важного явления сна и гипноза. Тот, кто глубоко спит при нормальных условиях, обыкновенно спит столь же глубоко и в состоянии гипноза, и в большинстве случаев сильнее подвержен влиянию гипнотизера. У такого субъекта можно по усмотрению вызывать воспоминание и амнезию о том или другом периоде его жизни или, по крайней мере, сна. Bernheim: вызывал глубокий сон более, чем у половины пациентов своего отделения. Огромное распространение такой сильной восприимчивости к гипнозу среди нормальных людей явствует уже из того факта, что из 26 сиделок заведения Burgholzli мне удалось вызвать гипноз у 23-х, и притом у всех с успехом. При этом у одной я получил только сонливость, у 3-х—легкий сон без амнезии, у 19 — глубокий сон с амнезией, постгипнотические явления и суггестивное состояние наяву. У 2-х из них каталепсия и анэстезия впервые были вызваны внушением в бодрствующем состоянии; обе они никогда еще не подвергались гипнозу. Но д-р О. Vogt превзошел все, что было известно до сих пор (см. выше).