Необычное богослужение 1 page

Красота вещей не влечет меня отныне, Спаситель мой несрав­ненный! Свет красоты лица Твоего возносит дух мой в прекрас­ную безмерность Троичности Божества, где он сам преобража­ется в невообразимую красоту - в подобие и образ Твой, Господи. О, превеличайшее чудо из чудес: красота тварная поклоняется несозданной Красоте и становится единой с Ней, изначальной причи­ной всякой красоты! Там лишь молчать буду я и молчание мое станет самой лучшей хвалой Тебе - молящимся молчанием и соединени­ем с солнцеобразным сиянием славы Твоей, безсмертной красотой Божественного бытия, сущим сердцем всего, что есть и что будет...

Отсверкали яркими вспышками и отгрохотали гулкими гро­мами ночные грозы. С утра уже парило. Кузнечики трещали не­угомонно. Солнце нещадно обжигало лицо. Струйки пота стекали по телу, пропитывая плотный зеленый подрясник, который сши­ла мне матушка Ольга из военной ткани. С тяжелым рюкзаком я поднимался в верхнюю келью Рождества Пресвятой Богородицы. Эта постройка стала сокровенной радостью моей души. Ради стро­ящейся церквушки я с готовностью терпел все лишения.

Бревенчатое сооружение встретило меня покоем и притаив­шейся тишиной. Синева, словно изливающаяся из бездонного купола неба, обняла чистотой мою душу. Осенью, к сожалению, не удалось закончить крышу, так как кровля лежала в тайнике на водопаде. Переночевав в палатке, я со всевозможной быстро­той перенес рулоны желтого пластика в верхнюю келью. По пути удалось собрать много белых грибов, поэтому грибной суп, вме­сте с горячей лепешкой, испеченной на костре и пахнущей дымом, показался необыкновенно вкусным. Остатки ужина я сохранил на следующий день, надеясь, что моя похлебка не испортится за ночь, подступившей вместе с горным холодком.

Голубоватый край молодого месяца выглянул из-за темной пихты. Ущелье подо мной утонуло в ночи, словно там пролилась тушь. Зато верхи гор с полосками снежников мерцали в туманной дымке лунного света, подобно тонкому абрису на палевой бумаге. По привычке хотелось тянуть четки, но молитва, найдя свой соб­ственный настрой, сама тихо заструилась в сердце. Она покину­ла тело, вобрала в себя недостроенную церковь, лобастые скалы вокруг, дальний хребет с остроконечным Чедымом и мерцающим пламенем заполнила все безбрежное пространство горных далей. Пришло сладкое ощущение, исполненное разумения, что только имя Иисусово жило и помогало жить всей этой прекрасной и уди­вительной жизни. Сильный холод, потекший с крутого склона за спиной, заставил меня уйти в палатку. Вместе с биением сердца Иисусова молитва неуловимо перетекла в сон, незаметно присут­ствуя на самом краешке сознания...

На следующий день я взялся за крышу, раскатывая на стропи­лах рулоны тонкого пластика. Желтый цвет кровли смущал меня своим ярким видом. Но даже грязь, которой я пробовал замазать пластик, не ложилась на его поверхность. С полудня началась жа­ра. Как обычно, я трудился до трех часов, без еды и воды, изредка отдыхая в тени пихты. Зной совершенно истомил тело, и уже ста­ло невмоготу от голода и жажды, когда я снял крышку с котелка. Оттуда веяло чем-то напоминающим трупный запах. «Пропал мой грибной суп! - сокрушался я. - Но не выкидывать же его, чтобы снова бродить по лесу и искать грибы?» Вспомнилось, что древние отшельники крестили испорченную пищу и ели без всякого для них вреда. Я решил поступить так же.

С отвращением и стараясь не дышать, я съел все грибы. Но, ви­димо, мера древних отцов оказалась не по мне: жуткий холод ско­вал все тело. «Боже, опять история с грибами, и опять отравление... Помоги мне, Пресвятая Богородица...» До вечера я маялся у родни­ка, извергая свой «суп» и снова погружая голову в холодную воду. К ночи стало полегче, но с тех пор вид грибов никогда не казался мне привлекательным.

Через несколько дней удалось прийти в себя и закончить работы по кровле. С нею церковь приобрела законченный вид. А когда я вставил три окошка - два в алтаре и одно на боковой южной стене, и низенькую дверь в полтора метра высотой, то с трепетной радо­стью перебрался внутрь.

Сосновый дух там стоял такой, словно в помещении с низеньким потолком только что покадили ладаном. В окна безконечным при­боем бился синий воздушный океан горных просторов. Полюбо­вавшись своим уютным храмом, я занялся устройством очага. Мне всегда в горах нравился живой огонь, который излечивал всякую простуду своим жаром. Поэтому первым делом мне показалось не лишним соорудить камин. Его я сложил из камней, а камин­ный дымоход попробовал устроить из толстой полиэтиленовой пленки. Дрова ярко вспыхнули, и я уселся любоваться сооружен­ным очагом.

Но дым повалил обратно и повис густой пеленой примерно в по­луметре от пола. На четвереньках можно было ползать по келье и даже дышать, но подняться во весь рост оказалось невозможным. Пришлось разобрать «камин» и принести из нижней кельи прого­ревшую старую печь. Обложив ее со всех сторон камнями, я пора­довался хорошей тяге и возможности жить высоко в скалах даже зимой.

Престол и жертвенник получились быстро, поскольку рука уже обрела твердость и сноровку в изготовлении досок. Под стеной церквушки, прямо на краю обрыва, я приладил небольшую ска­мью для молитвы и на ней проводил вечернее время. К празднику святых апостолов Петра и Павла удалось все закончить, принести книги, законопатить окна и двери, устроить лежак. Сделав про­сфоры и приготовив все необходимое для праздничной литургии, я прочитал священническое правило и с волнением стал дожи­даться двух часов ночи, чтобы начать литургию. Во всех окошках искрились мохнатые звезды, создавая такое впечатление, будто церковь беззвучно летела по ночному небу. Дух захватывало от необычности такого богослужения среди безкрайнего небесного простора в чутком молчании ночи.

Когда я зажег свечи и расставил церковные сосуды, вид скром­ного престола и маленького жертвенника, озаряемых трепещу­щим мерцанием свечей, праздничные блики на сосудах, тихий звон кадила, мягкие волны ладанного благоухания по храму и литургические молитвы, которые я читал вслух, после негромко­го пения чинопоследования, вызвали в душе сильное умиление. Из сердца сами собой вырвались слова: «Господи, самое лучшее в мире зрелище и самое прекрасное действие - святая Твоя литур­гия!» В каждое слово молитвы мне хотелось вложить всю душу и сердце. Время остановилось, вернее, оно перестало существо­вать - теперь уже литургия все вобрала в себя и преобразила, став

Божественной осязаемой любовью, которую как будто можно бы­ло потрогать руками. Все вокруг вибрировало и было напоено ею. В этой любви присутствовал Сам Христос, и Он был этой неизре­ченной благодатной силой.

Внутри возникло сознание, не пришедшее из размышления, а сразу ставшее частью меня самого. Если раньше я наивно полагал, что Христос - это какое-то невероятно удивительное существо, безконечно мудрое и любящее, но находящееся за пределами как моей жизни, так и жизни всех людей, то ныне эти представления совершенно исчезли и оставили меня в Том, Кто неизмеримо пре­вышал все мои домыслы и догадки. Не осталось никаких умствен­ных представлений, и все идеи полностью покинули успокоив­шийся ум. В нем на какой-то миг возникло непередаваемое ника­ким словом молчание, утвердив его в незыблемом и благодатном покое. Этот покой был свободен от всяких мыслей и тем не менее преисполнен чистоты и ясности постижения. Необычное ощуще­ние оказалось для меня внове и вызвало некоторую растерянность, хотя что-то подобное, только в меньшей степени, возникало иногда в молитве в далекой юности. Слезы текли по щекам, заливая серое льняное облачение. Не замечая слез, я стоял на коленях у престо­ла, не дерзая нарушить эти мгновения пребывания со Христом.

Закончив Литургию, разоблачившись и прочитав молитвы по­сле причащения, я осторожно вышел из кельи, боясь расплескать в душе это удивительное благодатное состояние, и присел на ска­мью. Заря лишь слегка дымилась и розовела на востоке. «Госпо­ди, поистине Ты посреди нас!» - прошептал я. Природа еще спа­ла, погруженная в молчание. Иное молчание, несопоставимое с молчанием природы, вновь стало усиливаться в душе, поглощая ее целиком, но и не лишая ее своего произволения. Я мог бы пре­рвать это состояние, если бы захотел, однако предпочел остаться в нем, чтобы понять, что это такое.

Чем более ум восходил в это светлое молчание, тем безгранич­нее становилось его видение. Пришла вновь благодатная тишина без всяких помыслов, слезы опять невольно заструились из глаз. Горы, озаренные первыми лучами солнца, словно расплылись. Чи­стое пространство света внутри, где отсутствовали всякие брани, где Иисусова молитва стала тонкой и умиротворенной, перешло в непрерывное благоговейное видение. Ум целиком преисполнился видения молящегося света, лишившись всякого движения, забыв все земное и став непоколебимым, подобно горной вершине в чи­стоте неба. Со всех сторон непередаваемые волны света объяли мой дух, который не видел ничего, кроме этого пресветлого сияния. Непостижимое видение углублялось, изменяя дух и даже тело...

Постепенно где-то в сознании возникло смутное ощущение, что все суставы затекли от долгого сидения на скамье. Словно ниспа­дая, как птица без крыльев, из небесного духовного простора, я увидел себя сидящим напротив глубокого обрыва; ярко, отчетливо синели горы. Жаркое солнце било прямо в глаза. Поэтому, встав, я ушел в келью и прилег на деревянный топчан. Он будто слегка покачивался и уносил меня в несказанную благодатную тишину, незримо обновляющую сердце и душу. Эта тишина или тихость присутствия Христова переполняла грудь безграничной любовью ко всему живому и существующему, не разделяя и не отделяя нико­го. Весь день я провел в молитве и вечером снова вышел к заветной скамье. Многие вопросы волновали меня: как понимать эти состо­яния, куда они ведут и что следует делать, если они повторятся?

Взяв книгу гимнов преподобного Симеона Нового Богослова, я начал ее просматривать. Мое внимание привлекли следующие стихи: «Как не отрекутся от всякой чести и славы те, которые, став выше всякой славы и земной чести и возлюбив Владыку, нашли Того, Кто пребывает вне земли и всего видимого, Того, Кто сотво­рил все видимое и невидимое, и получили безсмертную славу, имея в Нем без недостатка всякое благо?» И еще меня поразила строка: «Итак, если от здешних вещей ты познаешь Меня таковым и таким образом, то и там также будешь иметь Меня, и Я неизре­ченным образом сделаюсь для тебя всем».

Утешенный чтением вдохновенных строк и оставив свои недо­умения на волю Божию, надеясь, что они разрешатся при встрече с любимым батюшкой, я продолжал служить литургии и старался пребывать в молитве, с трепетом ожидая повторения случившего­ся. Но в течение всего месяца, пока я жил в верхней келье, несмо­тря на то, что я готовился к каждой литургии очень тщательно и благоговейно, ум больше не входил в неведомое состояние осяза­емой Божественной любви. Стало ясно, что Господь ниспосылает свои Небесные дары по Своему исключительному произволению, а не в зависимости от моего ожидания Божественных посещений. И все же многое изменилось: с этой поры в душе появилась уве­ренность в существовании иных степеней духовного восхождения, о которых я ничего не знал и которых не понимал, имея лишь не­которое соответствие с юношеским опытом встречи со Христом.

Лето уже клонилось к августу. Дожди перепадали реже и неде­лями над кельей стояло безоблачное небо. Только на отдаленных вершинах Главного Кавказского хребта клубились кучевые обла­ка, бросая на снежные склоны синие тени. В один из таких дней я читал в своей высокогорной избушке увлекшую меня книгу «Жиз­неописания афонских подвижников благочестия XIX века», кото­рую передали из Лавры. Меня она привлекла тем, что безыскусно и правдиво, без утаивания, повествовала о духовной жизни и под­вигах многочисленных монахов - аскетов Святой Горы, со всеми их ошибками и неудачами. Я любил читать Жития мучеников и святых Православной Церкви, но меня удручала однообразная подгонка их Житий под некий заданный трафарет, лишавший чи­тателя непосредственного жизненного опыта этих выдающихся светильников Церкви. После этой книги, еще не вполне осознанно, сердце мое повернулось к Афону, и он перестал казаться несбыточ­ной мечтой, как прежде. Мне захотелось самому отыскать и уви­деть все те святые места, где подвизались такие достойные и муже­ственные люди, неустанно стремящиеся к спасению.

Отдаленное громыхание вертолета заставило меня оторваться от увлекательного чтения. Я поспешил выглянуть в окно: единствен­ный оставшийся в Абхазии вертолет пролетал совсем рядом над единственным для меня скрытым местом в безконечных безлюдных горах. «Боже мой! - простонал я. - Как их угораздило именно здесь лететь? Наверняка летят на охоту, и, должно быть, пилоты заметили мою келью!» Когда грохот вертолета немного отдалился, я выскочил наружу и попытался в бинокль определить направление его полета. Похоже, высокопоставленные охотники направились в альпику охо­титься на архаров. Машина стала едва заметной точкой и слилась с окружающим зеленым фоном. «Значит, на днях полетят обратно!» На душе захолонуло. И верно: через три дня вертолет вновь проле­тел рядом с церковью, так как высота, на которой она стояла - ты­сяча шестьсот метров, - точно соответствовала высоте пролета лю­бителей пострелять в горах. Я уже не рассматривал пронесшуюся над скалами машину, понимая, что обнаружен, и обреченно сидел в келье, молясь о том, чтобы это дело не получило огласки.

Тем не менее, с неохотой и сожалением, вскоре я покинул свое убежище и начал спуск на Решевей. Нужно было проверить, как устроились в скиту послушники, и заодно помочь им с огородом: картофель и кукуруза быстро зарастали сорняками. В скиту за чаем мы обсудили наши дела. Я, в свою очередь, выслушал исто­рию появления странника в скиту:

- Батюшка, мы своим глазам не поверили! - возбужденно рас­сказывал послушник, ставя передо мной тарелку с кукурузной кашей. - Смотрим, Анатолий спускается с Цыбихши! Я у него спра­шиваю: «Анатолий, почему ты с этой горы спускаешься, ведь Гриб- за в другой стороне?» А он мне: «Аркадий, я все время шел прямо, но почему-то постоянно вверх, а когда поднялся на гору, увидел ваш домик, понял, что это скит, и пошел к нему». - «Так тропа же совсем в другой стороне, где ты смог пройти, если там непролазные заросли?» - говорю ему. А он знай твердит одно: «Не знаю, мне ка­залось, я все время держался тропы и никуда не сворачивал».

Послушник, рассказывая эту историю, недоуменно разводил ру­ками. Евгений, до этого времени слушавший молча не выдержал:

- Правда, это что-то запредельное, отче! По пути с Грибзы по­корить такую вершину! Ведь на нем не было даже ни капельки пота, когда он появился из лесу... Странно. Какой-то удивитель­ный человек!

- Одно слово - странник, - заметил Аркадий, задумчиво глядя в окно. - Теперь на Афон собрался. Даже по-хорошему завидую!

- Куда ему на Афон? Это не Израиль, туда безплатно не поле­тишь! - категорично заявил Евгений.

- Если Бог ему поможет, он и на Афоне побывает! - заступился за странника москвич.

- Это верно, - поддержал я его довод. - Таким простецам везде дороги открыты, если они с молитвой паломничают. Кто большую веру имеет, тому Бог быстро помогает...

Все задумались. По-видимому, со странником мы расстались на­долго, но так и осталось загадкой, где прошел этот неунывающий простец.

К чаю подошел иеромонах Ксенофонт, спустившийся с ореховой поляны. Сутулясь, он зашел в низкую кухню:

- А я чувствовал, что вы придете, отче! Благословите, - привет­ствовал он меня. - Для вас новость: хозяева приглашают на хутор Серебряный, хотят показать скрытые ущелья на той стороне Бзы- би. Вы пойдете?

- Конечно, можно всем пойти, кому интересно!

Я посмотрел на послушников. Это сообщение их обрадовало.

-А когда собираться, батюшка? - спросил, оживляясь, послушник.

- После прополки огорода, Аркадий.

- А-а-а, понятно... - Похоже, его энтузиазм немного поубавился.

- Ну как твой шалаш, отец Ксенофонт?

- Почти готов, уже можно жить! Хотите взглянуть?

Мы все поднялись на поляну, метрах в трехстах от скита. Ни­зенький, построенный из горбылей шалаш, высотой чуть больше метра и в длину метра два, представлял собой жилище отшельни­ка, который ростом был повыше меня.

- Как же ты в него входишь? На четвереньках? - полюбопыт­ствовал я.

- Ничего, для смирения это полезно! - засмеялся иеромонах.

- Зимой холодновато будет...

На мое замечание начинающий аскет с воодушевлением от­ветил:

- Благословите приобрести железную печь на Псху. Один чело­век обещал. С ней, думаю, не замерзну. Помещение ведь маленькое. Я счастлив уже тем, что у меня есть уединение!

Позади этого неказистого сооружения возвышался большой деревянный крест, вкопанный в землю метрах в пятнадцати от шалаша. К этому кресту среди густой травы вела узенькая тро­пинка, вытоптанная до блеска. Заметив мой недоуменный взгляд, подвижник пояснил:

- Это я хожу по ней туда-сюда и читаю Иисусову молитву. А так я сразу засыпаю, когда сидя беру в руку четки.

- Молодец, хорошее у тебя получилось монашеское правило! - не удержался я от похвалы. - Оно подойдет для всех, кого борет сонливость... Поздравляю, это отличный выход!

Иеромонах с Евгением остались на поляне, а мы с Аркадием спу­стились в скит. Наедине я спросил послушника:

- Слушай, полагаю, за полтора месяца уже можно составить мнение о человеке, с которым живешь! Что скажешь? Получается у вас совместная жизнь?

- Слава Богу, пока не жалуюсь. Правда, бывает, сильно спорим. Старший из меня совсем не получается. Да и общего у нас очень мало. Поэтому Евгений в основном у отца Ксенофонта находится, а у меня зато больше возможности появилось побыть одному в скиту. Завтра все на прополку огорода соберемся?

- Да, нужно нам наши работы подтянуть, как бы дожди не на­грянули...

Словно в ответ на мои слова вдали глухо зарокотал гром.

* * *

Полеты бабочек, и зной, и духота,

И ветра свежие порывы...

Твоя любовь безмерна и свята,

В ней редких слез целительны наплывы!

И в том, что бабочки спокойно пьют нектар,

И в том, что ветер шевелит рябины,

Наплывы слез - неоценимый дар Случайному комку одушевленной глины...

Тебя, Боже мой, ждут верные твои, когда Ты заглянешь в их спя­щие души пресветлым утренним лучом Твоей Божественной люб­ви. Ты исполняешь возвышенные надежды детей Твоих, Господи, а от интриг их и мелочных забот Ты кротко отворачиваешь прекрас­ный лик Твой, ибо так Ты воспитываешь чад Своих, погрязших в мелочных распрях и забывших о своем спасении и славе Твоей. Ты ясно зришь, до мельчайших деталей, любой добрый помысел, а к немощам нашим Ты долготерпелив, милосердно ожидая из­менения сердец наших. Ты не желаешь меня стыдить, когда я не готов к приходу Твоему в недра души моей. Готовность моя - в чи­стоте сердечного упования на Тебя и на всесильную помощь Твою, ибо в Тебе победа над немощами нашими. Ожидать Тебя, Господи, значит любить Тебя неотрывно, поскольку знаю, что Ты не замед­лишь, когда узришь готовность мою и решимость соединиться с Тобою навеки в Божественном единении любви!

СЕРЕБРЯНЫЙ ХУТОР

Возненавидел я душу свою по благому слову Твоему, Христе мой, и неожиданно зрю себя подобием Твоим по Духу Твоему и в Самом Тебе с изумлением... созерцаю обоженное человечество мое. Но когда соединяюсь с Тобой, Боже, во Святом Духе Твоем, исче­зает всякое различие между нами и всюду остаешься только Ты, единственный, исполненный величайшей любви и святости. Имя любви - мудрость, имя святости - целомудрие. А то состояние, от­куда Ты воззвал меня, заблудшего сына Твоего, есть ад, имя кото­рому - пристрастие. Став любовью, смотрю на Тебя через любовь, ибо Ты изменил очи мои, коими и людей Твоих вижу как святых Ангелов, чьи сердца сияют отражением Твоей Небесной любви.

Окутанное низкими серыми облаками августовское небо словно приумолкло и задумалось. Затем хлынул такой обильный ливень, что пожухлая садовая луговина сразу запенилась пузырями, по до­рожкам побежали мутные ручьи. Ласточки, только что реявшие над нашими головами, почти задевая их крыльями, мгновенно попрятались на чердаке и, рассевшись на чердачных балках, побле­скивали из-за укрытия бусинками глаз.

Мы с послушником забежали в летнюю кухню и отдышались.

- Ну и хлещет! - приуныл Аркадий. - Вот тебе и поход...

- Не унывай, дорогой мой, пока погода злится, монах в молитве веселится, - подбодрил я печального товарища. - У нас в кельях и без того дел полно.

Знойные дни на исходе лета скоро высушили почву. Мы дружно взялись за работу и прополку сорняков в огороде, сами того не ожи­дая, закончили быстро. Давно мне хотелось найти место в горах для маленькой церкви Святого Иоанна Предтечи, и предстоящий поход к нижнему Бзыбскому каньону привлекал меня этой воз­можностью. На Серебряном хуторе, выглядывавшем серыми кры­шами из лесной зелени, нас встретил хозяин Александр - крепкий приземистый человек в кепке, лихо заломленной на затылок.

- Заходите, отцы, рассаживайтесь, отведайте нашего медку! Вы у нас редкие гости, как солнышко весной! А зимой его у нас совсем нету, так и живем, как за Полярным кругом... - Улыбка не сходила с его открытого доброго лица. - Пробуйте мед, не стесняйтесь!

- Вкусный! А он ваш собственный? - спросил иеромонах, нама­зывая медом большой ломоть хлеба.

- Нет, не собственный! - рассмеялся Александр. - Пчелиный... А вот настоящий лесной мед мы вместе пойдем собирать. Увиди­те, как его добывают! С нами мой брат пойдет, большой любитель лесного меда!

Он оглянулся: из соседнего дома вышел хмурый мужчина, по виду охотник. За ним, с угощением в руках, показалась хозяйка, за которой, смущаясь, шла невысокая девочка-школьница, лицом похожая на мать.

- А это мое семейство, жена и дочь! - продолжал Александр.

Они, подойдя, взяли у нас с иеромонахом благословение.

- Батюшка, наша Тамара уже на церковные службы ходит, хо­чет пению научиться, - обратилась ко мне мать, явно гордясь сво­ей дочерью.

- Это хорошо. Отец Ксенофонт как раз знаток клиросного искус­ства. Пусть у него учится, - ответил я.

- Хотите посмотреть, как я живу, отец Симон? - неожиданно спросила бойкая школьница.

Мы зашли в дом, который тоже словно пропах медом.

- Я сделала в доме свою келью. В ней и молюсь, вот..

Она отдернула занавеску. В углу располагались скромные ико­ночки, на полке - духовные книги: старенькое Евангелие и ряд привезенных нами из Лавры книг, которые каким-то образом по­пали к ней.

- Это родственники нам на хутор книги передали, когда вы в селе их дарили, - сказала она, заметив мой взгляд.

Собираясь выходить, я увидел на стене над кроватью, недалеко от икон, фотографии «Битлз».

- Слушай, а они у тебя здесь почему?

- Я их очень люблю.

- Ну, здесь им не совсем подходящее место, Тамара.

- Я перевешу, - застеснялась она.

После обеда наша группа вышла из хутора. Ходким уверенным шагом охотник с братом двигались впереди. Тропа в густых пих­тах забирала круто вверх. Тяжелые рюкзаки давали о себе знать: приходилось часто останавливаться, чтобы передохнуть. На не­большом перевале стало посвежее и вид открылся замечатель­ный: стального цвета остроконечные скалы, поросшие высокими пихтами, скрывались в облаках.

- А мне здесь нравится, - восторженно протянул отец Ксено­фонт, разглядывая местность. - Если благословите, я потом по­лучше исследую эти места на последнее время? Антихрист-то уже близко... - Он вопросительно взглянул на меня.

- Если нравится, то можешь подыскать место для кельи. Была бы вода...

- Воду найдем! - услышав наш разговор, подошел Александр. - Она рядышком, в балочке. Если батюшка найдет подходящее место, мы с братом поможем ему келью поставить...

Мой друг с надеждой произнес:

- Может, так и сделать, отче? Чтобы как у вас, на Грибзе?

- Попробуй, я не против.

Мы долго спускались вниз, к небольшому притоку Бзыби, за­тем поднялись на противоположный крутой борт ущелья. Стем­нело. Небольшая лесная полянка под зеленоватым вечерним не­бом располагала к отдыху.

- Здесь и ночлег соорудим! - сказал наш проводник и знаток по лесным пчелам, брат Александра Николай, и снял свой рюкзак, кинув его на землю.

На потрескивающем и стреляющем красными искрами дымном огне костра он приготовил чай, достал сыр и домашнее сливочное масло. Братья вынули сухари и крупы.

- Поешьте пока наши продукты, а свое пшено на другой день оставьте! - посоветовал охотник.

Среди камней, обросших, словно бородой, клочьями мха, все устроились как могли. Звездное небо дышало в лицо хвоей и сы­рыми папоротниками. Под глухое уханье филина прочитали мо­нашеское правило. Затем молились по четкам, пока не навалилась усталость.

Солнце долго не могло осветить этот глухой распадок. Оно за­стало нас на подъеме в узкое скальное ущелье. Охотник за пчелами указал рукою вверх: на головокружительной высоте в небольшом гроте виднелись наросты воска с кружащимися возле них пчелами.

- Ну и высота... - ужаснулся Аркадий. - Как же вы туда по­лезете?

- А ты смотри и учись! - усмехнулся Александр, несколькими ударами топора свалив высокую тонкую ольху.

Его брат свалил еще несколько таких деревьев, обрубив длин­ные ветки и оставив лишь небольшие сучья, что делало дерево некоторым подобием лестницы. Они прислонили к вертикаль­ной скале один ствол, приставив к нему другой. Рискуя сорвать­ся, Николай влез почти на макушку дерева и подал знак, чтобы мы подали ему следующий обрубленный ствол. Установив второе дерево над первым, связав их проволокой, он полез по нему еще выше, балансируя на страшной высоте. Мы затаив дыхание на­блюдали за тем, как Николай укреплял третий ствол, поменьше. Окутанный роем встревоженных пчел, он спустил сверху верев­ку. Александр привязал к ней ведро, и оно быстро ушло наверх. Смельчак надел на голову сетку и на руки перчатки: большими кусками Николай резал соты с медом и бросал их в ведро. Возле его головы тучами носились разъяренные пчелы.

- Однако жалят, собаки такие! - весело крикнул он с высоты.

- Отойдите подальше, ребята! - скомандовал Александр. - А то сейчас весь улей сюда прилетит...

Он начал укладывать соты в полиэтиленовый мешок, спасаясь от укусов в пчеловодческой сетке и терпеливо морщась, когда бе­шеные пчелы заползали ему в перчатки. Вскоре его брат спустился с головокружительной высоты и, вместе с собранным медом, уста­лым шагом направился домой лечиться от укусов самогоном.

Нас Александр повел показывать самое скрытое место:

- Тут, кроме меня и брата, никто не ходит. На Псху молчите о том, что я вам покажу!

Он привел нас в темное глухое ущелье, сплошь заросшее кустар­ником и соснами. В скале выделялся черным пятном большой грот, откуда вышел хмурый человек, окинувший нас недоверчивым взглядом. Охотник опередил его вопросом:

- Что, друг, уходишь?

- Да, чемоданы вот пакую, - усмехнулся тот. - Утром уйду. Спа­сибо за гостеприимство.

Оба, отойдя в сторону, начали о чем-то толковать. Я осмотрел­ся: было темно, сыро и душно. Чтобы выжить в этом месте, нужно обладать крепким здоровьем - я бы не протянул и лето. Итак, эта сторона Бзыби - не для меня. Утратив к походу всякий интерес, я захотел узнать о других вариантах, когда наш провожатый по­дошел к нам.

- Саша, а на ту стороны Бзыби здесь можно перейти? - спро­сил я.

- Никак не перейти, нужно возвращаться той же тропой.

- А как же этот человек уйдет? Через Псху?

- Нет, он вниз пойдет, вдоль Бзыби.

- А разве там можно пройти?

- Этот пройдет, - уверенно сказал охотник.

На обратном пути он вполголоса поведал:

- Пришлось приютить, ничего не поделаешь. Не держать же его на хуторе! Из тюрьмы бежал, а здесь залег, как медведь. Теперь власть поменялась, вот он и подался в Россию. Да, кого только в лесу не встретишь...

На Псху Василий Николаевич уговорил меня остаться:

- Хороший человек приехал, следователь по особо опасным де­лам с Северного Кавказа! - с уважением в голосе произнес он. - Просит его повенчать. Они с женой давно расписаны, только без церковного брака живут...

- Василий Николаевич, я ни разу не совершал этого чина! Боюсь ошибиться, неловко будет...

- А чего бояться? Все свои, - рассмеялся он.

- Тогда нужно будет кое-что приготовить к венчанию.

Я углубился в Требник, ища чинопоследование венчания.

- Батюшка, все, что требуется для венчания, мы поручим мо­ей жене!

Пчеловод позвал супругу. Сказав ей, что нужно сделать, я со­брался выйти на встречу со следователем.

- Отец Симон, можно к вам?

В дом вошел милиционер Валерий и остановился у порога.

- Ну что ты? Заходи! Очень рад тебя видеть.

- Я тоже! Видел с воздуха вашу избушку! - Валера покрутил го­ловой. - Ну и высоко же вы ее поставили! Если бы не вертолет, ни­кто бы не нашел...

- Так это ты в нем летел? - разволновался я. - Кто еще там был?

- Начальство сухумское, кто же еще? «Чей это домик внизу?» - у меня спрашивают и тычут в иллюминатор пальцами. Я глянул и обомлел! Сразу понял, что это вы построили... «Который? Вот этот? - говорю. - Это мой охотничий домик! Когда на охоту хожу, там ночую». Начальники успокоились: «Тогда ладно. Пусть стоит. А то мы подумали, что сваны обосновались, чтобы пакости де­лать...» Вот такие дела! Я вам дам маскировочную сетку. Никто с воздуха не заметит.

Он вышел и скоро вернулся, принеся в руках большой моток зе­леной сетки. Она представляла собой веревочную сеть в крупную ячейку с нашитыми на ней зелеными лоскутами.