Маша возвращается в комнату.

АННА. Что-то тут не так. Машуня, я за тобой наблюдаю, ты, девочка моя, всё время в тревоге.

ТАТЬЯНА. Да, как выяснилось, ты потеряла навык. Ты не боец…

МАША. Вам показалось, я в форме, просто у меня голова с непривычки...

АННА. Нет, ты меня своей головой не обманешь. Что-что, а любовное томление я за версту чую. Ты же вся в предчувствии, ты напряжена вся. Тань, ты посмотри как у неё мышцы на животе дрожат. Он же весь в ожидании.

МАША. Что за фантазии. Как ты можешь видеть мой живот?

АННА. Я не вижу, я его мироощущаю.

ТАТЬЯНА. Панночкане видит. Приведите Вия. Ступайте за Вием!

АННА. Смотри! У неё мышцы на ногах вот-вот лопнут. Они трепещут, как весенние плоды.

МАША. А-яй, ай, ай! Не трогай!

ТАТЬЯНА (изображая Вия). Поднимите мне веки! Поднимите! Я говорю, веки поднимите мне…

МАША. Девки, вы что совсем сбрендили?

ТАТЬЯНА. Ага, попалась!

МАША. Не на-а-а-да! Щекотно, щекотно!

ТАТЬЯНА. Лежи, лежи, а то такнедалеко и до судорог.

АННА. (С ерьезно). Нет! Тут нужна консультация специалиста.

ТАТЬЯНА. (Серьезно Анне). Завтра я отведу её к психиатру.

МАША. Да отстаньте вы, дуры пьяные. (Высвободившись).

ТАТЬЯНА. Ты ж вся издергалась.

АННА. Похоже, это нервы.

МАША. Ничего не нервы. Это всё от насморка.

АННА. Так, что ж ты молчишь? Глупенькая. Я его сейчас в два счета выздоровлю. У меня ж средство есть. (Ищет в сумке).

ТАТЬЯНА. (Маше). Ты всегда была нерешительной. (Анне). Она всегда была.

АННА. Где ж оно?

ТАТЬЯНА. (Маше) Цыпа моя, как ты тут без нас выжила, непонятно. (Целует Машу, затем Анну).

МАША. Мне казалось, я сказала о насморке. Не говорила? Или сказала?

ТАТЬЯНА. Какая разница. Сказала, не сказала, главное, что мы сейчас, вот в эту самую минуту, на твоём заболевании сосредоточились. Сейчас мы общими усилиями его ампутируем...

МАША. Нет! Не надо.

ТАТЬЯНА. Рыба моя, доверься мне. Я ж тебе плохого не пожелаю.

МАША. А нельзя как-нибудь без ампутации?

ТАТЬЯНА. Успокойся. Все в порядке. Я просто оговорилась. Мы не ампутируем, а ликвидируем.

МАША. А это больно?

ТАТЬЯНА. Терпимо. Но знай, Мария, физическая боль - это ничто в сравнении с душевной. Когда

душа разорвется, её не склеишь и не заштопаешь.

МАША. Говорят, что душевную рану время лечит.

ТАТЬЯНА. Брехня! Одиночество, как зуб, не вырвешь. Но, когда я с тобой, ничего не бойся!

АННА. Куда ж я его дела?

ТАТЬЯНА. Что ты потеряла, лапа моя?

АННА. Лекарство от насморка.

ТАТЬЯНА. А у кого насморк?

МАША. У меня.

ТАТЬЯНА. Маш, зачем ты скрываешь? Не надо. Как только у тебя насморк, ты сразу ко мне. Так мол и так. У меня нос не в порядке. Я оприходую тебя американским средством. Оно всегда при мне. Когда я на ветру работаю, (Показывает на себе.) вот здесь смажу и, как рукой. (Мажет Машу).

АННА. На каком ветру ты работаешь?

ТАТЬЯНА. (Маше). Полегчало?

МАША. Наверное. Было приятно и совсем не больно.

ТАТЬЯНА. Американское качество.

АННА. Радость моя, ты не ответила, про ветер.

ТАТЬЯНА. А что ветер? Он - могуч. Он гоняет стаи туч. Он волнует сине море, всюду веет на просторе!... И от этого везде сквозняк. Ш-ш-ш-Фу-у-у…Чуешь, какой сильный?

АННА. С вами, мадемуазель, понятно. А вот на твой предмет, Мария, стоит задуматься.

МАША. Что со мной опять не так?

АННА. Ты ждешь кого-то, но вот, кого?

МАША. Никого.

АННА. Не юли. Фужер то, не зря разбился. Он же предвестник. Вот сейчас раз… И он войдет.

ТАТЬЯНА. Кто?

АННА. Где твое внимание блуждает? Я же сказала. Он!

ТАТЬЯНА. Анна, имя!

АННА. В смысле, ты интересуешься, как его будут звать?... Так вот, его будут звать… Его будут величать…

ТАТЬЯНА. Рожай уже!

АННА. Его зовут – Его благородие! Он будет весь в белом, с белыми цветами и на белом Роллс-Ройсе.

ТАТЬЯНА. Угу, прям вот сюда на Роллс-Ройсе.

АННА. Зачем ты утрируешь? Роллс-Ройс он под окном оставит, а себя принесет. То есть он цветики принесёт, а сам уйдет, то есть придет… Придет, да. И не один…

МАША. А с кем?

АННА. С цветочками.

ТАТЬЯНА. Перестань. Кто к нашей Маньке придёт? Если только Ванька какой-нибудь. (Рассмеялась). Маш, ты что? Обиделась? Я пошутила. Я ж просто так, для рифмы...

АННА. Ах, милые мои сестрицы-девицы, если говорить о Ваньках, то я вам откроюсь. Знавала я одного капитана яхты. О, это был такой Ванька! Всем Ванькам Иван… И звали его Жерар.

ТАТЬЯНА. (Маше). Ты слышишь? Ваньку звали Жора… (Подавая Анне, что-то из еды). Тебе, голуба моя, надо закусить. (Маше). Маш, извини… Ты простила? Знаешь, что? Манюнь... Знаешь?

МАША. Нет.

ТАТЬЯНА. Не нет, а слушай. Я тебе сейчас такую скажу… Нет, лучше я потом вам обеим скажу. Или обоИм?

АННА. Говори уже. (Возвращая Татьяне, что та дала.) Это я не хочу. Оно мне и во Франции надоело.

ТАТЬЯНА. Девочки, простите меня за старое, за новое и за три года вперёд. Я виновата. Я перед всеми ими виновата… Как же я виновата перед ними… Машунька, а ты прости меня отдельно. Простишь?

МАША. Да ладно, что я тебя не знаю? Ты всегда сначала говорила, а потом думала.

АННА. А нет ли у тебя чего-нибудь народного? Я по вкусному русскому фольклору стосковалась.

МАША. Не знаю, что тебе и предложить. У меня есть только каша.

АННА. Какая?

МАША Гречневая

АННА. Так я ж о ней мечтала! Думаю, приеду в Москву, куплю селёдки, бородинского хлебушка и кашки гречневой сварю. Вот, всё во Франции есть, а селедки, гречки и бородинского нет.

МАША. Как же они там во Франции без селедки? Мучаются, наверное, страдают?

АННА. Что ты. Они не страдают, но… Мучаются.

ТАТЬЯНА. А ябы сейчас не отказалась от квашеной капусты.

МАША. Селедки нет, капусты тоже, а каша вчерашняя.

АННА. Тащи вчерашнюю!