Качество восприятия в осознанных сновидениях

Предварительные замечания

Осознанные сновидения, с которыми мы наиболее знакомы, принадлежат тем субъектам, на сообщениях которых основывалась наша книга «Осознанные сновидения»; субъектам, которые стали, так сказать, вполне бывалыми осознанными сновидцами и удосужились делать письменные отчёты о своих сновидениях. Вполне возможно, что у людей, которые заинтересовались осознанными сновидениями до такой степени, есть некоторая естественная способность их иметь; и также возможно, что, если бы они не считали такие сновидения приятными, волнующими или, по крайней мере, интригующими, они не были бы достаточно мотивированы, чтобы развить их до такой степени. Когда мы предлагаем обобщения о качествах осознанных сновидений, то они основаны на сновидениях, рассказанных именно такими субъектами. Исследование в области осознанных сновидений находится всё ещё в стадии описания, чтобы можно было делать обобщения на основе количественного анализа, но на данном этапе и у субъективных обобщений есть значительная ценность в указывании пути для будущего исследования.

Возможно, что сновидения упомянутых бывалых осознанных сновидцев образуют особый подкласс всех возможных осознанных сновидений. Иногда в литературе мы сталкиваемся с сообщениями об осознанных сновидениях, которые кажутся нам явно отличными по своему «вкусу» от характерных сновидений этого подкласса осознанного сновидения. В частности, возможно, что по мере разработки разнообразных методов для вызывания осознанных сновидений могут открыться потенциальные возможности для возникновения различных типов сновидений у людей, у которых, возможно, ранее их не было; и мы думаем, что не нужно спешить утверждать, что характеристики осознанных сновидений обязательно будут оставаться точно теми же самыми для всего широкого спектра разнообразных типов.

Поэтому, в Главах 4 и 5 мы собираемся строить наши выводы на осознанных сновидениях стихийных осознанных сновидцев. «Стихийный» здесь означает, что сновидцы более или менее независимо нашли способы развить свои осознанные сновидения; они не научились делать это каким-либо конкретным лабораторным методом, или интенсивным обучением по какой-либо системе, разработанной кем-то ещё.

Реалистичность и иллюзорность в осознанных сновидениях

Осознанные сновидения как стихийных, так и бывалых осознанных сновидцев характеризуются яркими и реалистичными красками. На «зрительном» уровне они могут казаться реальными почти во всём. Субъекты могут исследовать свою среду с интересом, наблюдая формы и текстуру объектов, и иногда находя их вид безупречно реалистичным. Они могут также продолжить проверять их, прикасаясь к ним, и обычно сообщают, что ощущения вполне реалистичны. Запах и вкус в сновидениях встречаются реже, но когда они возникают, то также могут быть очень реалистичными. Болевые ощущения, с другой стороны, заметно редки, и их не всегда можно воспроизвести, что мы обсудим ниже.

Примеры различных осознанных сновидений, в которых различные субъекты чувствовали теплоту солнца, вкушали вино, ели сливы, пробовали мороженое, и обоняли аромат, исходящий от женских волос, в основном реалистично, можно найти у Маккрири (1973, стр. 15-17, 8990, 110-11).

Примеры осознанных сновидений, в которых реалистичные «звуки», в форме музыки и пения, играли заметную роль, можно найти в Главе 5, стр. 77-78.

Осознанные сновидцы также сообщают о различных телесных ощущениях, соответствующих движениям, которые их тело совершает в сновидении, а в одном случае речь идёт даже об ощущениях, связанных с дыханием на холодном воздухе.

Исследование текстуры восприятия окружающей среды, кажется, является привычным занятием бывалых осознанных сновидцев. Следующий пример иллюстрирует эту деятельность.

Моя жена и я возвращаемся из похода по магазинам в центре города. Сначала, отвлечённые рассматриванием симпатичных цветников, мы не обращаем внимания на дорогу. Наконец приходит мысль, что мы заблудились. Мы пытаемся найти нашу дорогу и спускаемся по различным переулкам, но напрасно. «Но этого не может быть! В месте, где мы жили десятилетия! Должно быть, это - сновидение!»

Едва я осознал это, как и эта среда, и моя жена исчезли. Теперь я стою в комнате вплотную к какому-то мальчику, лет двенадцати. Он не двигается, а только смотрит на меня.

Некоторое время я смотрю на его голову и думаю, что, поскольку это сновидное лицо, то возможно, сновидение сделало ошибку в анатомии. Я должен это проверить! Я тщательно исследую [взглядом] форму головы. Я начинаю с глаз, смотрю на рот и нос, затем на уши. Я рассматриваю редкие волосы, ресницы, складки на лице - ничто не отсутствует!

Едва я завершил свою экспертизу, как моё самосознание начинает слабеть, вероятно из-за напряжения, которое на это потребовалось.

(Лишка, 1979, стр. 80-81)

В следующем примере, взятом у Мёрс-Мессмера, имитация действительности достигает поразительной точности; сновидец наблюдает отрицательное остаточное изображение на сетчатке глаза, которое возникает от смотрения на Солнце.

Я нахожусь на открытой площади, окружённой незнакомыми зданиями, когда я понимаю..., что вижу сон.

Сначала я наблюдаю здания в их перспективе, всё выглядит естественно. Я поворачиваю свою голову слева направо и обратно, и здания медленно скользят в моём поле зрения. Они ясно освещены солнечным светом, а небо - ярко-синего цвета; я ищу взглядом Солнце, которое сначала не могу увидеть. Внезапно я вижу его, высоко в небе. Оно выглядит естественно, своего размера и ослепительно яркое, и смотрение на него неудобно, хотя и не болезненно. Его яркость кажется, очевидно, не столь большой как в действительности, и, пока я смотрю, я немедленно сравниваю его яркость с яркостью угольной дуговой лампы или лампы накаливания в несколько сот ватт. Когда я отвожу взгляд от Солнца, я вижу яркое пятно перед глазами, в то время как периферия моего поля зрения остаётся нормальной.

(Мёрс-Мессмер, 1938)

В первом из этих двух, вышеприведённых примеров, исследование субъектом окружающей среды, или, по крайней мере, её зрительной составляющей, не смогло обнаружить какой-либо дефект реалистичности; однако, так бывает не всегда. Следующий отчёт от Мёрс-Мессмера иллюстрирует, как реалистичность восприятия, в этом случае в предосознанном, а не осознанном сновидении, может оказаться полной в одной модальности (зрительной), но дефектной в другой (слуховой).

Я лежу на животе в непривычной позе, кругом сидят люди и разговаривают. Какие-то невероятные события, которые только что произошли, заставили меня задаваться вопросом в течение некоторого времени, не сон ли это. Однако, я слишком стесняюсь попытаться подпрыгнуть в воздух в присутствии посторонних людей, так что я решаю просто всё наблюдать вблизи и с осмотрительностью, чтобы потом не пожалеть об упущенной возможности.

Вдали виднеется широкий луг с лесистыми холмами. Всё это естественно в красках и ярко освещено. Небо синее и ослепительно яркое. Деревья на вершинах холмов отчётливо выделяются на фоне неба. Несмотря на все мои усилия, я не могу найти ничего, что заставило бы меня поверить в возможность обмана. Тогда я обращаю внимание на свои слуховые впечатления. Разговор, к которому я прислушиваюсь, носит естественный тембр и громкость. Я ясно понимаю каждое слово. Однако у меня создаётся впечатление, что слова исходят не извне, но изнутри меня самого, как бы слышимые мысли. В этот момент мне приходит в голову мысль, что я почти невесом и едва касаюсь поверхности земли, на которой я лежу. Как только я собираюсь сконцентрироваться на содержании слов, внезапно всё вокруг меня становится тёмным, и я просыпаюсь.

(Мёрс-Мессмер, 1938, Случай 5)

Главной линией исследования здесь было: являются ли некоторые модальности восприятия более подверженными искажению, чем другие в осознанных сновидениях. Например, могло бы случиться так, что зрение менее подвержено нереалистичности чем слух, а слух, в свою очередь, меньше чем, скажем, обоняние. Этот вопрос мог бы быть исследован и теоретически, и сравнением отчётов от достаточного числа бывалых осознанных сновидцев об их более стихийных осознанных сновидениях, предложив значительному числу таких субъектов провести стандартные тесты в осознанном состоянии, такие как поедание мороженого или обоняние особого вида цветка.

Следующий вопрос, который мог бы быть рассмотрен, состоит в том, является ли словесный материал, такой как беседа, о которой сообщает Мёрс-Мессмер в примере выше, особенно склонным к искажению и нереализму. Возможно, что бессознательное усилие, необходимое, чтобы произвести интеллектуально убедительную беседу, должно быть слишком большим для осознанного сновидца. О сопоставимой нехватке реализма иногда сообщают в связи с попытками прочитать письменный материал в осознанном сновидении. Например, когда делается попытка на сосредоточении на письменном материале, то он оказывается расплывчатым и неустойчивым, как в следующем случае:

Я смотрю на витрину магазина, и для забавы я снимаю свои очки, чтобы увидеть, могу ли я всё ещё различать большие объекты. Сначала всё является расплывчатым, но затем объекты становятся всё более ясными. Это удивляет меня, и я смотрю на улицу. Поскольку всё там является также ясно распознаваемым, в меня закрадывается ужасное подозрение. Я разбегаюсь, подпрыгиваю и лечу над землёй, и теперь я знаю, что вижу сон.

Как только я снова оказываюсь на земле, я подбегаю до следующего магазина и открываю дверь. Два человека стоят за прилавком. Я спрашиваю: «что-нибудь почитать!» Книги и газеты лежат на прилавке. Я хватаю одну, пролистываю и читаю. Я хочу выучить наизусть одно предложение и перечитываю его несколько раз. Первая половина предложения действительно имеет смысл, речь идёт об использовании памяток в бизнесе. Вторая половина предложения - полная бессмыслица, даже при том, что отдельные слова сами по себе разумны. Я ищу некоторые недавно выдуманные слова, но не могу найти ни одного. С каждым повторением, предложение, кажется, становится длиннее, хотя содержание остаётся подобным, и я не могу сохранить его в своём уме. Я чувствую сильную усталость, и странное безразличие располагает меня, чтобы ничего больше не делать. Свет непрерывно слабеет, и возникают все виды фантастических изображений. Затем я пробуждаюсь и слышу как часы бьют три. Прошло три с половиной часа с момента засыпания.

(Мёрс-Мессмер, Случай 11)

В Главе 15 мы выскажем предположение, что во время осознанного сновидения может иметь место некоторое подавление работы левого полушария мозга и некоторой активации правого. Если это так, эта гипотеза могла бы помочь объяснить ту трудность, которую осознанные сновидцы, кажется, испытывают с текстовым материалом.

Особая трудность с чтением также будет более подробно рассмотрена в контексте существующих ограничений по контролю в осознанных сновидениях (Глава 10).

По общему признанию, характерной деятельностью осознанных сновидцев в их осознанных сновидениях является участие в иногда комичных беседах с персонажами сновидения относительно их онтологического статуса, с такими, например, словами: «Ты знаешь, что ты всего лишь вымысел моего воображения!». Однако, возможно, что дальнейшее исследование могло бы раскрыть ограничения на диалоги, которые обычно имеют место в осознанных сновидениях, такие как их длина и сложность вложенной в них информации.

Может стоить отметить, что особое отклонение от слухового реализма, сообщённое в примере на стр. 43 соответствует тому, о котором иногда сообщают больные шизофренией относительно своих слуховых галлюцинаций в бодрствующей жизни, а именно, что голоса, которые они слышат, иногда не полностью проецируются во вне, а скорее воспринимаются «в их голове» (см. Bleuler, 1911, стр. 110-11).

Люди со слабым зрением иногда говорят, что в осознанных или предосознанных сновидениях они возвращали своё былое зрение, т. е. имели полностью реалистичное «зрительное» переживание (см., например, Делаж, 1919, цитируемый в книге Грин 1968a). О подобных явлениях сообщали в связи и с внетелесными переживаниями (ВТП) и со случаями с привидениями. Одна из наших субъектов, которая сказала о себе как о «сильно глухой», и которая носила очки, сообщила, что во время внетелесного переживание она могла совершенно видеть и слышать игру в театре, который она «посещала», несмотря на отсутствие у неё слухового аппарата и очков в состоянии ВТП (см.

Грин, 1968b, стр. 129-30). Другой из наших субъектов сообщил о наблюдении привидения одной старой дамы в длинной белой ночной рубашке в своём доме, и сказал, что он слышал шелест её рубашки несмотря на то, что он был «полностью глухим» (см. Грин и Маккрири, 1975, стр. 169). Случайное возникновение такой особенности во всех трёх состояниях - осознанном сновидении, ВТП и случаях с привидениями - является указанием на наличие связи между этими тремя. Эти связи будут более полно рассмотрены в Главах 6-8.

Осознанные сновидения могут также подражать различным реальным зрительным нарушениям, таким как размытость зрительных объектов после снятия очков. В одном случае, сообщённом Мёрс-Мессмером, зрительная сцена сначала стала размытой, когда он снял с себя очки в осознанном сновидении, а затем постепенно снова приобрела чёткость. Было бы интересно знать, склонно ли это явление или другие как это, происходить у других субъектов. Другими словами, действуют ли бессознательные ожидания осознанного сновидца, которые очевидно являются факторами, определяющими содержание сновидения в таком случае как этот, только относительно короткий промежуток времени, постепенно ослабевая?

Образам в осознанных сновидениях иногда недостаёт стабильности. Лишка (1979) упоминает о смещении очертаний горного хребта в одном из своих осознанных сновидений, и другие осознанные сновидцы иногда осознают, что, когда они на некоторое время отводят взгляд от чего- то в сновидении, это не остаётся тем же самым, когда они смотрят на это снова.

Кажется, что рукам осознанные сновидцы уделяют особое внимание, возможно просто потому, что они чаще всего оказываются в поле их зрения, когда они начинают исследовать свою среду восприятия в осознанном сновидении. Возможно, есть также некоторая связь с тем, что исследованию рук в сновидениях была придана особая известность Карлосом Кастанедой, книги которого по- видимому прочитаны многими, кто интересуется осознанным сновидением. Есть несколько отчётов, что попытка сосредоточиться на своей руке в осознанном сновидении приводит к тому, что она оказывается деформированной и местами расплывчатой. В следующем примере образ руки, кажется, был дефектным одно время, но выразительно реалистичным в другой момент.

После понимания того, что я вижу сон, я заметил свои руки. Я пристально смотрел на них, но не долго, и они немного расплывались/исчезали, поэтому я перевёл свой взгляд на коридор или комнату, в которой я был, затем взглянул на них снова. Я был поражён своим сознательным приказом «смотреть на руки». Даже линии на моих ладонях были вполне чёткие, и я нашёл, что мог пристально смотреть на них, не теряя изображение.

(Marcot, 1987)

Попытки причинить себе боль и повреждения, кажется, вообще не приводят к ожидаемому результату в осознанных сновидениях, хотя, конечно, сообщают об ощущениях, напоминающих реальные болевые ощущения. Субъект E даёт следующее описание осознанного сновидения, в котором она попыталась себя поранить.^[16]

Я поняла, что вижу сон, и вспомнила своё намерение (сформированное несколькими днями ранее) исследовать возможность причинения себе боли в осознанном сновидении, предпочтительно ножом. Оказавшись возле кухни (незнакомой мне), я вошла и нерешительно выбрала нож. Поскольку, хотя и зная, что я не могу причинить себе никакого вреда, и привыкшая к болевой невосприимчивости в осознанных сновидениях, тем не менее, намеренное причинение себе боли таким способом - это совсем другое дело, и я представила себе, что это действительно могло причинить сильную боль. Осторожно я надавила кончиком ножа на свою руку, производя удивительно реальное ощущение. Поэтому я испытала большое нежелание исполнить своё решение, эмоционально усиленное памятью о грустном сообщении в печати (относительно поножовщины) за вчера. Однако, подошла какая-то женщина и предложила отрезать родинку с моей руки ножницами. Я согласилась на это, но отказалась смотреть, и теперь она объявила, что это сделано. Я ничего не почувствовала, но когда я исследовала свою руку, то плоть, как мне показалось, не была порезана вообще, родинка, скорее, спрятана а не удалена.

По пробуждении я подумала, что будет разумнее не следовать в этом направлении исследования дальше, разумнее не идти вразрез с тем, что казалось врождённым принципом в осознанных сновидениях, и что я рисковала потерять невосприимчивость боли, упорствуя.

Самое реалистичное воссоздание серьёзной боли и физического повреждения, которое привлекло наше внимание, содержится в переживании Оливера Фокса, которое воспроизведено у Маккрири (1973, стр. 17). В этом переживании он описывает, что был весь израненный, истекающий кровью и полуослеплённый, с ощущениями, очевидно соответствующими таковым ощущениям реальной жизни. Нужно отметить, что некоторые из особенностей этого переживания Фокса предполагают, что это могло бы быть классифицировано как ВТП, а не осознанное сновидение.

Ошибки в реалистичности восприятия, которые время от времени происходят в осознанных сновидениях могут быть и не признаны за таковые субъектом, пока он видит сон. Мёрс-Мессмер, в одном из примеров, указанных выше, ясно осознавал во время сновидения, что его слуховые впечатления были необычны; аналогично, один из наших субъектов заметил в осознанном сновидении, что телефон звонил необычно мягко.^[17]

В других случаях, дефекты в реалистичности осознанного сновидения, кажется, проходят незамеченными во время сновидения, или «замаскированы» сновидящим мозгом различными способами. Например, трудность, которую осознанные сновидцы часто испытывают с включением света (тема, обсуждаемая более подробно в Главе 10), может быть замаскирована отсутствием выключателя или лампочки, или их неисправностями.

Субъект иногда может быть поражён реалистичностью своего осознанного сновидения во время сновидения, но, по пробуждении и критическом рассмотрении своих воспоминаний о сновидении, он может решить, что он ошибался в оценке степени его реалистичности, и может решить, что он не мог быть полностью «весь там» мысленно в то время.

Среди наших собственных испытуемых, в частности Субъект C рассматривал вопрос о качестве восприятия окружающей его среды во время многих осознанных сновидений, происходивших с ним в течение многих лет, и по пробуждении неизменно приходил к выводу, что оно не было эквивалентно бодрствующему восприятию.^[18] Несколько раз в сновидении он думал, что, наконец, испытывает осознанное сновидение, текстура восприятия которого вполне сравнима с таковой бодрствующей жизни, но по пробуждении он пересматривал свою оценку. Вот описание одного такого случая:

Будучи во сне, я шёл бесконечными коридорами. Мысль: «Это - сновидение.» Сновидение продолжалось слишком автономно, чем обычно бывает в случае осознанного сновидения, и я подумал, что должен не забыть повторять простейшую фразу (т.е. «это - сновидение», а не «это - осознанное сновидение» или что-либо ещё). В конечном счёте, я вышел на открытый воздух и увидел вдали море. Я, возможно, думал, как мило видеть в сновидении то, на что я люблю смотреть в реальности. Так или иначе, море вдруг оказалось совсем рядом, как если бы мы были на его краю. (Иллюстрация автономии этого сновидения.) Вместо того чтобы быть спокойным и плоским, каким оно выглядело с расстояния, оно взбушевалось огромными волнами. Я смотрел на текстуру этой картины и размышлял: это настолько реалистично, как и бодрствующая жизнь; наконец у меня есть осознанное сновидение, в котором картина восприятия бесспорно столь же хороша как и а бодрствующей жизни; если я и подвергну это сомнению по пробуждении, то только потому, что я не вспомню это должным образом. Так, Солнце освещало волны, и они, казалось, блестели как и в действительности.

Я и в самом деле не впечатлён характером этого восприятия ретроспективно [вспоминая об этом]. Возможно это от того, что я не могу вспомнить это с той непосредственностью, которую это имело тогда. Но теперь мне кажется, что это всё-таки от того, что я был в очень неполноценном психическом состоянии в то время - сновидение соот-

мой; и сравнение одной воспоминаемой с другой воспоминаемой. Так что здесь речь идёт о первом способе сравнения. У меня было наоборот. В состоянии сновидения воспринимаемое казалось не реалистичным, но по пробуждении, мне казалось иначе. Вообще-то сравнивать здесь надо воспоминания, т.е. сохранившиеся воспоминания о событиях и картинах сновидения следует сравнивать с воспоминаниями бодрствования, например, вчерашнего дня. Думаю, большинство людей, у которых бывают яркие сновидения, согласятся, что отдельные эпизоды из сновидений сохраняются в памяти ярче, чем эпизоды из бодрствующей жизни. - прим. И.Х.

ветствовало всем критериям живости лишь в сновидении.

Вообще-то, качество восприятия является одним из предметов его осознанных сновидений, который больше всего занимал внимание Субъекта С, в то время когда они у него были, и больше чем в одном случае он поражался в сновидении своим явно реалистичным качеством восприятия, но по пробуждении всегда приходил к выводу, что это было заблуждением, и что сновидение моделировало реалистичность, если можно так выразиться, вместо того, чтобы действительно достигнуть её.

То, что Субъект C считает, что он не раз вводился в заблуждение в своих осознанных сновидениях их кажущейся реалистичностью, может вызвать вопрос, а не были ли введены в заблуждение, не осознавая этого, и другие субъекты, например Субъект B, кто убеждён относительно качества восприятия в своих осознанных сновидениях. Всё, что можно сказать на данном этапе, так это то, что другие осознанные сновидцы, например Субъект B, тщательно исследовали этот вопрос в состоянии бодрствования и пришли к заключению, что они не обманулись.

В отдалённой перспективе, с развитием методов контроля за мозговой активностью здоровых субъектов, в конечном счёте, должно стать возможным проверять феноменологическое различие, если таковое вообще имеется, между переживаниями осознанного сновидения Субъекта B и Субъекта C, или других как они, электрофизиологиче- скими и другими средствами. Можно предположить, что активность мозга Субъекта B во время осознанного сновидения, окажется напоминающей более или менее близко активность мозга при бодрствующем восприятии, по крайней мере что касается зрительных областей мозга, тогда как мозговая активность Субъекта C, можно ожидать, покажет большие различия от таковой, сопровождающей его бодрствующее восприятие, и напомнит более близко мозговую активность, характерную для произвольного, бодрствующего воображения.

Осознанные сновидения и бодрствующее воображение

Есть два разных вопроса, которые могут быть подняты относительно отношения между осознанными сновидениями и бодрствующим воображением. Первый касается феноменологической связи, если таковая вообще имеется, между этими двумя. Иначе говоря, работа воображения в осознанном сновидении, похожа или нет на работу произвольного, бодрствующего воображения, если сравнивать по таким характеристикам как ясность, живость, и подобие реальным объектам восприятия? Второй вопрос, при условии что качество квазиперцепционных переживаний у разных людей различно: имеет какое-либо отношение степень живости и реализма воображения субъекта в осознанном сновидении к его воображению в бодрствующей жизни и неосознанных сновидениях?

Относительно первого из этих вопросов: большинство примеров в настоящей главе получены от субъектов, кто неявно или явно сравнивает качество восприятия своих осознанных сновидений с текущим восприятием в бодрствующей жизни, а не с бодрствующим воображением. Подразумевается, что воображение в осознанных сновидениях, кажется, не похоже на бодрствующее воображение для большинства осознанных сновидцев. Однако, мы должны признать, что есть некоторые субъекты, кто, даже после многих осознанных сновидений, когда можно предполагать, что имеет место эффект обучения, тем не менее сравнивают свои осознанные сновидения с бодрствующим восприятием неблагоприятно и считают их сравнимыми с обычными сновидениями или бодрствующим мечтанием.

Таковым является Субъект C, кто несмотря на наличие нескольких дюжин осознанных сновидений в течение нескольких лет, всё ещё полагает, что ни одно из них не отличался качественно своей текстурой восприятия от его ежедневных бодрствующих мечтаний или его неосознанных сновидений, ни одно из которых он не расценивает как особенно яркое или реалистичное.

Вывод напрашивается сам собой, могут быть широкие индивидуальные различия в степени, до которой текстура восприятия осознанных сновидений может отличаться от таковой неосознанных сновидений и бодрствующих мечтаний, даже среди бывалых и опытных осознанных сновидцев. Было бы интересно знать относительную частоту различных степеней реалистичности восприятия, достигнутого осознанными сновидцами, и связаны ли эти различия с различиями в индивидуальности у субъектов, о которых идёт речь. Например, может ли навязчивость или страх потери контроля подавить не возникновение осознанных сновидений, а реалистичность восприятия в них?

Приняв как факт существование индивидуальных различий в степени, до которой работа воображения в осознанных сновидениях приближаются к феноменологическому качеству бодрствующего восприятия, возникает второй из наших вопросов, а именно, есть ли какая-либо связь между степенью реалистичности восприятия, достигнутого осознанными сновидениями субъекта и степенью живости его бодрствующего воображения или образов его неосознанных сновидений. Кажется, ещё никакая работа не сделана в этом направлении на уровне группы. Те сведения, что мы имеем по этому вопросу в отдельных случаях, предполагают, что наличие какой-либо связи между этими двумя не обязательно. То есть субъект может иметь ничем не примечательное бодрствующие воображе-

В моих осознанных сновидениях, когда я исследовал окружавшую меня среду, она, казалось, была полностью реалистичной, и я исследовал формы, текстуры и т.д. в мельчайших деталях. Когда я вспоминал это в бодрствующей жизни, мне казалось, что моё мнение о реалистичности было верным, поскольку у меня были такие же воспоминания о зрительных впечатлениях и мыслительной оценки их, какие у меня оставались от бодрствующих переживаний. В моём первом [осознанном] сновидении окружающая среда казалась довольно неопределённой, но один небольшой предмет, на который я обратил пристальное внимание, казался ясным и реалистичным. Я никогда не считал себя особенно способным к вызыванию в воображении ярких зрительных образов, мои мысленные образы довольно неопределённы и совсем не похожи на переживание реального смотрения на сцену или картину. Однако, я могу предположить, что у меня есть кое-какая художественная способность, способность к рисованию и, возможно, она была бы довольно хорошей, если б я её развивал. Мои осознанные сновидения, конечно же, не имели ничего общего ни с мысленными образами, которые я имею в состоянии бодрствования, ни с моими обычными сновидениями.^[19] Последние, насколько я их помню, более сравнимы с бодрствующим мечтанием, будучи неопределёнными и в значительной степени абстрактными, в том смысле, что я имею общее впечатление об эмоциональных ассоциациях, а не ясно определённые зрительные образы, хотя я иногда сохраняю довольно ясные зрительные воспоминания о некоторых отрывках сновидения, так что я могу начертить план расположения того, на что я смотрел в сновидении, но без ясности и подробностей, которыми, кажется, обладают мои осоз-

Два психолога, оба бывалые осознанные сновидцы, Мёрс-Мессмер и Эмбери Браун, независимо друг от друга указали на различие между «восприятием» и воображением в осознанных сновидениях. Это указывает на то, что их осознанные сновидения были феноменологически отличимые от их дневного мечтания. Браун делает ясное различие между восприятием в осознанном сновидении и тем, что он называет «сновидным мечтанием» [dream daydreaming], под которым он, кажется, имеет в виду сновидную часть воображения бодрствующего состояния. Так, в одном отчёте он описывает, как сидя в такси (в осознанном сновидении) он размышлял о предыдущих событиях этого же сновидения, и как оказалось, деятельность воображения развеяла его текущее «восприятие» такси. Этот случай приведён полностью на стр. 141. В другом примере (приведённом на стр. 155 ), он описывает, как сидел за своим столом в осознанном сновидении, но воображал себя стоящим снаружи на крыше своей веранды. В этом случае «представляемый образ» не заменил «восприятие» стола, и он продолжал сидеть в закрытом помещении. Аналогично, Мёрс-Мессмер упоминает о деятельности, которую он называет «самонаблюдением» в осознанных сновидениях, которую он ясно расценивает как нечто качественно отличное от «перцепционного» переживания во время сновидения.

Маккрири (1993) предложил делать различие между произвольным, дневным воображением, которым большинство из нас постоянно пользуются в процессе нашей мыслительной деятельности, и в значительной степени непроизвольными, автономными формами, такими как гип- ногогические образы. Кажется, что механизмы, лежащие в основе этих двух форм, могут быть в значительной степени независимыми друг от друга, по крайней мере, у опре-

делённых субъектов. Например, нами записан случай, когда субъект утверждала, что вообще не имела никаких зрительных образов при прохождении теста Гальтона «обеденный стол»^[20] (Galton, 1883), но, тем не менее, сообщала о случаях непроизвольных гипногогических образов. Когда её попросили подумать о её обеденном столе и описать как он выглядит, она написала: «Я вообще его не вижу. Я вообще неспособна видеть картину.» Однако, в ответе на другой вопрос она написала: «Когда я закрываю глаза, готовясь уснуть после молитвы, я иногда вижу картины, они, кажется, прямо перед моими глазами.» Интересно отметить, что этот субъект также сообщила о следующем вне- телесном переживании, которое, кажется, визуально было довольно реалистичным:

У меня было переживание, когда мне было 14 лет. Я задремала днём после моей первой рабочей недели (работала горничной). Когда я проснулась, я плавала под потолком и смотрела вниз на себя, и сказала, что я должна вернуться; затем, примерно через минуту, я смогла подняться с кровати, но это было так же реально, как написание этого письма.

Здесь, возможно, следует принять к сведению, что это переживание произошло примерно за тридцать лет до того, как было записано. Однако, позже она подчеркнула зрительную ясность переживания, говоря: «я могла видеть комнату в мельчайших подробностях, даже пылинки», и отмечая, что это было, несмотря на её близорукость. Когда её спросили об окраске поля зрения, она сказала, что «цвета выглядели живыми и яркими».

У многих субъектов, особенно опытных, феноменология осознанных сновидений, кажется, напоминает феноменологию непроизвольного воображения, как то гипного-

гическую или гипнопомпическую, а не произвольное, бодрствующее воображение. Исключением среди наших собственных субъектов является Субъект C, кто утверждает, что образы его осознанных сновидений примыкают, по крайней мере, по воспоминании, больше к дневному, сознательно направляемому воображению.

Вопрос о связях между квази-сенсорными переживаниями сновидений (как обычных, так и осознанных) и переживаниями обычных бодрствующих образов представляет интерес для многих философов. Они иногда утверждают, что сновидения - это просто один из видов воображения, при котором субъект утрачивает способность понимать, и не в состоянии проводить какое-либо различие между содержанием своего ума и подлинной сенсорной информацией. Мария Варнок, например, писала, что в сновидениях, «образы вступают во владение. Не то, чтобы в сновидении мы путали образы с реальностью. У нас просто в это время не возникает даже мысли, что могло бы

быть два сорта объектов, которые можно перепутать В

сновидении, кажется, нет различия между мыслью о том, что что-то могло бы произойти и самим ‘происхождением’» (Warnock 1976, стр. 165-6). Модель сновидения, предложенная Варнок, которая хотя и может быть допустимой для некоторых типов умственной деятельности во время сна, кажется, не годится для осознанных сновидений. Осознанный сновидец очевидно в состоянии поддерживать

если не все, то большинство своих умственных действий параллельно с квазиперцепционным переживанием так, чтобы это не оказывало прямое воздействие на содержание его переживания.

Квазиперцепционный тип осознанного сновидения, о котором сообщает Субъект B и другие, предполагает его близость с галлюцинациями, а не с бодрствующими образами. Slade и Bentall (1988, стр. 23), предлагают следующее рабочее определение слова галлюцинация:

Любое подобно-перцепционное переживание, которое (a) происходит в отсутствие соответствующего стимула, (b) имеет полную силу, или воздействие соответствующего фактического (реального) восприятия, и (c) не поддаётся прямому и произвольному контролю со стороны того, кто ему подвергается.

Требование (c) следовало бы до некоторой степени смягчить, когда речь идёт об осознанных сновидениях, так как во многих случаях осознанный сновидец в состоянии произвольно влиять, хотя и в ограниченной и не полностью предсказуемой степени, на ход и содержание сновидения, как мы то рассмотрим в Главах 10 и 11. Однако, этот контроль является часто косвенным, а не прямым, что мы увидим в соответствующих главах.

Галлюцинации следует отличать от псевдогаллюцинаций, которые Sidgwick и др. (1894, стр. 76) охарактеризовали следующим образом:

Псевдогаллюцинации могут быть определены как имеющие все особенности галлюцинаций, за исключением полной экстернализации. Они не похожи на обычные образы воображения или памяти, которые мы можем произвольно вызывать, тем, что они стихийные, более яркие и подробные, и более устойчивы. Как галлюцинации, они не могут быть вызваны, и форма их не может быть изменена по желанию. С другой стороны они не похожи на собственно галлюцинации тем, что человеку не кажется, что они приходят через органы чувств. Именно глазом ума, а не телесным глазом, он, кажется, видит их; умственным, а не физическим ухом, он, кажется, слышит их; и соответственно они и не предполагают наличие соответствующей им материальной причины.

Гипногогические образы в целом, кажется, относятся к псевдогаллюцинациям, хотя и есть исключения, когда они оказываются полностью экстернализированными. Schacter (1976) приводит пример этого последнего вида, в котором участник эксперимента, думая что назвали его имя, отсоединил себя от оборудования биологической обратной связи и направился к коридору, где он понял, что он пережил слуховой гипногогический образ.

Стоит отметить, что различие между псевдогаллюцинациями и галлюцинациями не соответствует различию между переживаниями с осознанием и без, как иногда предполагается. Нормальные субъекты могут испытывать квазиперцепционные галлюцинации с полной осведомлённостью (Грин и Маккрири, 1975). Как и осознанный сновидец, подвергшийся галлюцинации может оценивать качество восприятия своей галлюцинации в текущий момент и быть потрясённым её реалистичностью. Мы будем обсуждать вопрос об этой осведомлённости далее в Главе 6, когда мы будем подробно рассматривать отношения между осознанными сновидениями и другими типами галлюцинаторных переживаний.

Мы думаем, что «перцепционные» феномены осознанных сновидений всегда предполагают относительно высокий уровень функционирования правого полушария мозга во время осознанного [lucid] состояния. Открытие, что правое полушарие предпочтительно вовлечено в зрительно-пространственные задачи, кажется, относительно разумным. Есть доказательства этого заключения из совсем других методологий. В области исследований ЭЭГ, например, Роббинс и Макэдэм (1974) сообщили, что правое полушарие показало большую активность, когда испытуемых просили представлять себе зрительные образы показанных картин, а левое - когда их просили дать письменный отчёт о тех же самых картинах. Точно так же в исследовании кровотока, используя радиоактивный изотоп, Risberg и др. (1975) сообщили об относительно большем потоке в левом полушарии во время выполнения задания по словесным аналогиям и в правом полушарии во время выполнения задания по дорисовыванию картины. Нам кажется, что осознанное сновидение - это преимущественно зрительно-пространственная задача. Субъект обычно озабочен полем зрения, какие бы другие ощущения не имели бы места, и он часто перемещается в пределах трёхмерной зрительной окружающей среды или «пространства». В отношении последнего, можно было бы противопоставить осознанное сновидение гипногогическим образам, характеризующимся тем, что человек их рассматривает как изображения, как если бы они были картиной, частью которой он не является.

Кроме того мы думаем, что есть признаки, что во время осознанных сновидений правое полушарие имеет тенденцию быть более активным или функциональным, чем левое. Как мы увидим в Главе 5, хотя мыслительные операции и размышления, осуществляемые осознанными сновидцами, замечательны по сравнению с теми, которые те же самые субъекты обычно имеют во время своих неосознанных сновидений, они, однако, не замечательны по сравнению с теми, которые они могли выполнять в состоянии бодрствования. В отличие от этого, некоторым осознанным сновидцам, таким как Субъект B, очень трудно придраться к своему воображению в осознанных сновидениях при сравнении их со своим восприятием в бодрствующей жизни, и считать его высшим по сравнению с воображением, которое они используют в состоянии бодрствования.

ГЛАВА 5

ПАМЯТЬ, ИНТЕЛЛЕКТ И ЭМОЦИИ

Сознательное воспоминание во время осознанных сновидений

Есть определённые методологические трудности в разработке способов проверки утверждений осознанных сновидцев касающихся того, что, будучи в сновидении, они обладают вполне обычной степенью воспоминания своей бодрствующей жизни и принятых в бодрственном состоянии решений. Конечно, доказано, что осознанные сновидцы в состоянии вспомнить решения, которые они приняли во время бодрствования, или задания, которые они получили от инструктора. Но трудно найти определённые методы для того, чтобы оценить полноту и точность их воспоминания своего прошлого и настоящих обстоятельств.

Единственный надёжный метод оценки способности осознанного сновидца помнить своё прошлое состоял бы в том, чтобы задать ему вопросы, когда он находится в состоянии осознанного сновидения и сравнить степень правильности даваемых им ответов с его ответами на те же вопросы в состоянии бодрствования. Иногда осознанные сновидцы упоминают, после пробуждения, некоторые сведения о своём прошлом, которые они вспомнили в осознанном сновидении. Например, Оливер Фокс вспомнил в одном из своих осознанных сновидений своё военное звание, обнаружив себя в военной форме. Но таких случайных воспоминаний явно недостаточно, чтобы оценить полноту памяти сновидца на подробности своего прошлого.

Мы предпочли бы опросить осознанных сновидцев, во время их сновидения таким образом, который позволил бы проверить точность воспоминания ими прошедших событий, но пока никаких способов передачи сигналов осознанному сновидцу ещё не разработано. В Главе 1 мы указали некоторые проведённые эксперименты по передаче сигналов осознанными сновидцами прямо из осознанного сновидения; в этой области были достигнуты значительные успехи, но количество информации, которая до сих пор успешно передавалась, является крайне незначительной в сравнении с существующими запросами. Сигнализировать азбукой Морзе осознанному сновидцу и получать от него ответы азбукой Морзе (в данном случае в роли «точки-тире» выступает «взгляд влево - взгляд вправо» в сновидении) теоретически возможно, но определённо было бы слишком неудобно и отнимало бы много времени, так что только один или два вопроса можно было бы задать и ответить во время одного осознанного сновидения.

Чтобы ускорить этот процесс, осознанные сновидцы должны научиться распознавать последовательности электрических импульсов, которыми будет шифроваться тот или другой вопрос. Так, например, такая последовательность как «точка, тире, тире, точка» могла бы означать вопрос: «Каково было название вашей первой школы?» Однако, этот метод страдает одним недостатком, что субъект, запоминая в бодрствующей жизни эту последовательность, представляющую вопрос, естественно, будет связывать с ней и ответ. Как правило, для человека не возможно повторять (с целью запоминания) последовательность импульсов, которая представляет какой-то вопрос об его прошлом, одновременно не вспоминая и правильный ответ. На практике, субъект, запоминающий закодированный вопрос, будет в то же самое время запоминать и правильный ответ, так что сознательное вспоминание ответа в сновидении будет бесполезно.

Умственная деятельность

Немного света может быть пролито на вопрос о памяти в осознанном сновидении при рассмотрении общей умственной деятельности субъекта в этом состоянии. И в осознанных и в предосознанных сновидениях, сновидцы обнаруживают, что они, по-видимому, действуют вполне обычно и вовлечены в весьма сложные вереницы мыслей, особенно в предосознанных сновидениях, когда они пытаются определить, сон ли это. В предосознанных сновидениях субъекты иногда делают ошибочные выводы, и это, кажется, является результатом ошибочных воспоминаний относительно текущего положения дел в бодрствующей жизни. Человек, чьё понимание обстоятельств бодрствующей жизни было бы ненарушено, не будет тратить время, задаваясь вопросом, почему, скажем, через реку построен мост, вода которой достаточно твёрдая, чтобы по ней можно было ходить, не могла ли бы необычно твёрдая вода, текущая в этой реке, быть новым открытием (см. пример Мёрс-Мессмера на стр. 30 ). В ложных пробуждениях также, как мы увидим в Главе 7, сновидцы могут показывать несовершенное понимание обстоятельств, которые обычно связаны с процессом пробуждения. Иногда, какое-то несоответствующее изменение в их обстоятельствах, например, обнаружение карандаша у себя в руке, может привести их к заключению, что теперь они действительно бодрствуют, тогда как прежде - нет.

Ограниченность ума, которая, кажется, проявляется во многих осознанных сновидениях, сводиться к вере сновидца в отношения между миром сновидения, или элементами в нём и миром бодрствующей жизни. В некоторых случаях осознанный сновидец может явно показать своё понимание иллюзорной природы своего восприятия, например, когда он сообщает людям в своём сновидении, что они - только вымыслы его воображения. Однако, мы столкнулись со многими случаями, в которых субъект, кажется, не желает или неспособен полностью признать, что находящийся перед ним иллюзорный мир не имеет никакого отношения к бодрствующему миру «вне» его сновидения. Например, в осознанном сновидении Эмбери Брауна, приведённом в Главе 10 ( стр. 155 ) он размышляет, сидя в кресле за своим столом, относительно того, а не спит ли он в этом кресле в действительности, и по пробуждении он был удивлён, что таки нет. Конечно, возможно, что Браун имел привычку засыпать за своим столом, и в этом случае такая мысль в сновидении оказывается не такой уж и неправдоподобной. Однако, более вероятно, что это сновидение отражает трудность, которую люди иногда испытывают в осознанном сновидении относительно понимания того, что оно полностью независимо от бодрствующего мира. Другой пример этого типа предоставляет осознанное сновидение Субъекта C, в котором он видел телефон и задавался вопросом, «скрывался» ли за этим телефоном реальный телефон в реальном мире.

Возможно, что эта ограниченность ума (если таковая проявляется) следует из того, что мы слишком привыкли в бодрствующей жизни к неявному принятию материального мира как данность, так, как мы его воспринимаем. Это может привести к тому, что, даже когда мы полностью осведомлены, что мы видим сон, трудно избавиться от бессознательного предположения, что внешняя действительность, по крайней мере, частично, определяет форму нашего «восприятия».

Интересно сравнить эту явную неспособность сновидца в определённых осознанных сновидениях избавиться от предположения о внешней действительности, стоящей в некотором отношении к воспринимаемому им миру, хотя и необычным или косвенным способом, с отношением людей к их переживаниям, связанным с привидениями.

Уест (1948) предполагает, что это как раз и является одним из различий между галлюцинаторными переживаниями больных шизофренией и галлюцинациями нормальных людей, что последние склонны понимать природу своих галлюцинаторных переживаний, чего нет у больных шизофренией. Указав пример изолированного галлюцинаторного переживания, происшедшего с нормальным субъектом, Уест отмечает, что это было «впоследствии распознано перципиентом как субъективное переживание», и противопоставляет это с фактом, что психическому больному «часто не хватает осознания, чтобы понять субъективный характер переживания, а вместо этого, приписывает его некоторой нереальной внешней причине, такой как радиоволны или телепатия».

Однако, у нормальных субъектов, осознание имеет различные степени, или присутствует в различных степенях у различных субъектов. Полное осознание происходящего было показано профессором Г. Х. Прайсом в примере галлюцинации, вызванной мескалином, приведённом на стр. 95-96. Здесь субъект осознаёт, что некоторые листья, которые он видит на покрывале, не являются реальными, и приписывает целое переживание неправильному функционированию своего собственного мозга из-за действия галлюциногена.

Субъекты, видевшие привидения часто, кажется, демонстрируют подобное понимание. Как мы увидим более подробно в Главе 6, добрая половина из 850 субъектов, добровольно сообщивших о случаях с привидениями, рассказали нам, что у них возникало понимание того, что фигура была привидением, а не живым человеком или вещью, прежде, чем переживание заканчивалось (Грин и Маккрири, 1975). Однако, нельзя сказать, что большинство нормальных субъектов, сообщающих о случаях с привидениями «понимает субъективный характер переживания» в смысле Уеста (1948), в том же самом смысле, в котором профессор Прайс понял субъективный характер своего мескалинового переживания. Большинство субъектов, сообщающих о случаях с привидениями, когда, рано или поздно, они понимали что силуэт или объект, который они воспринимают (или только что воспринимали) не является живым человеком, тем не менее, полагают, что у него есть некоторый онтологический статус, отличный, скажем, от фигур, которые они видят в своих сновидениях. Как сказал Ричардсон (1969, стр. 113): «Квазиперцепционное переживание распознаётся как нематериальное, но не как субъективное явление». Таким образом, субъекты, сообщающие о видении галлюцинаторных образов умерших родственников, обычно полагают, что покойный человек, в некотором смысле, действительно был там, или, по крайней мере, ответственен за возникновение такого переживания. Поэтому, нормальный субъект, видящий умершего родственника, приписывает своё переживание какой-то внешней причине, что, возможно, не очень отличается от того, как это делает психически больной.

Также интересно отметить, что нормальные субъекты, испытывающие галлюцинацию, могут выразить удивление, что другие присутствующие не разделяют его переживания. Bleuler (1911, стр. 112) отмечает, что «Многие шизофреники не только полагают, что все вокруг них могут слышать голоса, так же как слышат они, но они также полагают, что даже люди находящиеся вдалеке могут воспринимать их». Понятно, между шизофрениками и нормальными субъектами имеется различие в поправке взглядов субъекта на своё переживание. Нормальный субъект готов принять, что другой человек или люди, которые имели возможность воспринимать то, что воспринимал он, на самом деле не воспринимали, хотя этот факт по- прежнему его может удивлять. Но не всегда возможно убедить шизофреника в этом же самом. Тем не менее, нормальный человек может приписать невоспринимаемую другими природу своего переживания наличию у себя некоторого «психического дара», которым другие не обладают, особенно если его переживания являются частыми. В этом отношении он, возможно, не сильно отличается от пациента, описанного Bleuler (1911, стр. 112):

Вполне разумный больной гебефренией, во время нашего с ним разговора, внезапно увидел у себя за спиной дьявола; и видел это так ясно и отчётливо, что мог бы нарисовать его. В ответ на наши возражения, он заявил, что у него есть дар видения через затылок. Когда он услышал, что мы говорим о «воображении», он сильно запротестовал, сказал, что это никакое не воображение, но настоящая способность видения.

Ситуация с пониманием также неоднозначна и в случае внетелесных переживаний у нормальных людей. Большинство субъектов с самого начала осознают, что с ними происходит что-то ненормальное; например, из-за необычного положения «точки наблюдения», из которой они, кажется, «видят» мир, или из-за того, что они, кажется, видят свои тела извне. Однако, по крайней мере, в нашей коллекции, в которую входят главным образом показания добровольцев, субъекты часто описывают то, что они «видели», как если бы они верили или считали это подлинным видением, но с новой точки наблюдения. Мы предполагаем, это происходит потому, что то, что они «видят», часто феноменологически неотличимо от того, что они видели бы, если бы они действительно были там, где им казалось (под потолком, например).

Кажется, что и у нормальных и психически больных людей постоянная ассоциация восприятия в повседневной жизни с очевидно независимо существующей внешней действительностью приводит к тому, что, когда человек испытывает что-то, что феноменологически неотличимо от истинного объекта восприятия, есть тенденция, имеющая силу почти что принуждения, думать, что за этим восприятием должно что-то стоять, что-то, что является реальностью, независимой от собственного ума.

Нормальные, бодрствующие субъекты могут даже показать ещё меньшее понимание относительно того, что называется псевдогаллюцинациями. Это может быть взято в качестве определяющей характеристики псевдогаллюцинаций, таких как гипногогические образы, которые субъект распознаёт, как не находящиеся в материальном мире, но «в своей голове» или «в своём мысленном поле зрения», и здесь всегда есть понимание субъективного характера переживания. Однако, даже нормальные субъекты могут приписать псевдогаллюцинацию некоторой внешней причине в том же самом смысле в каком они могут приписать полностью экстериоризованное галлюцинаторное переживание внешней причине. Например, нормальные субъекты могут верить в сверхъестественное объяснение происхождения гипногогических образов. Сэр Джон Гершель (цитированный Линингом, 1925, стр. 391), кажется, соблазнился такой интерпретацией гипногогических явлений на основе своего собственного опыта; он предположил, что они свидетельствуют о «мышлении, уме, работающем в пределах нашего собственного организма, и отличного от мышления нашей собственной личности». Такая вера снова может быть сравнима с верой субъекта, или неявным предположением в некоторых осознанных сновидениях, что должно быть некоторое отношение между тем, что он воспринимает и внешней реальностью.^[21]

Возвращаясь к теме осознанных сновидений, несмотря на некоторые недостатки в определённых областях знаний, состояние ума и умственные способности осознанного сновидца ясно показывают нам много такого, чего лишён обычный сновидец. Обычные сновидения часто запутаны, и слова, которые кажутся разумно связными в момент сновидения, могут содержать много несоответственных и бессвязных элементов, которые держатся вместе только благодаря субъективным впечатлениям сновидца, что это в некотором роде часть той же самой истории. Фактически, связность в неосознанных сновидениях может в действительности часто основываться только на довольно постоянном эмоциональном привкусе. В обычном сновидении память человека о его бодрствующей жизни слишком обрывчата, хотя в некотором смысле он определённо обладает какой-то памятью, так как элементы его прошлого, такие как друзья, родственники, или знакомые места, могут возникнуть в сновидении, и быть узнаны сновидцем.

Ниже представлен поразительный пример попытки проверить свою собственную силу сознательного воспоминания в осознанном сновидении. В состоянии бодрствования, субъект сознательно запомнил число пи с точностью до шестнадцати знаков и затем попытался вспомнить это число в осознанном сновидении. Результат эксперимента он описывает следующим образом:

Мне снилось, что я шёл и увидел свою правую руку. Теперь ещё чаще, сознательное состояние в сновидении предшествует моему подношению руки к моим глазам, как это было и в этом сновидении. Я вспомнил свою цель о вспоминании числа пи в сновидении, чтобы проверить степень сознательного вспоминания, и так и сделал. Я мысленно проговорил все цифры (я не говорил в сновидении, но сознательно думал о цифрах). Однако, когда я достиг седьмого десятичного разряда, и был вынужден проявить большее усилие, чтобы вспомнить цифры, я потерпел неудачу и закруглил число в седьмом знаке, и остановился. Мгновенье спустя, в сновидении, я осознавал то, что я сделал, но прежде, чем попытаться ещё раз, я проснулся.

(Marcot, 1987)

Интересно отметить, что число цифр, которые этот субъект смог вспомнить, было равно стандартному количеству, которое может быть удержано среднестатистическим бодрствующим субъектом в краткосрочной памяти (Миллер, 1956). Очевидно, нельзя сделать какой-либо определённый вывод из единственного случая, такого как этот, так как совпадение могло бы быть просто случайным. Возможно, что субъект просто был лучше знаком с первыми семью цифрами числа пи раньше, чем когда он пытался запомнить следующие девять. Далее, задача, если бы её выполнить в состоянии бодрствования, потребовала бы обращения как к долгосрочной, так и краткосрочной памяти, и мы видели, что есть серьёзные доказательства того, что субъект может получить доступ к широкому диапазону долгосрочной памяти в осознанном сновидении. Итак, если есть какое-либо значение в этом конкретном ограничении, показанном этим сновидением, это могло бы свидетельствовать о своего рода отказе координации между краткосрочной и долгосрочной памятью. Например, получив доступ к стольким цифрам из долгосрочной памяти, сколько он мог бы легко сохранить на короткий промежуток времени, субъект мог оказаться неспособен получить доступ к большему, не забыв первые семь.

Другая возможность состоит в том, что ограничение способности этого субъекта в этом конкретном сновидении представляет общую трудность с воспоминанием последовательностей цифр в осознанных сновидениях. Как уже было упомянуто, мы предлагаем гипотезу, что левое полушарие является относительно бездействующим или дисфункциональным во время осознанного сновидения, и если это верно, то последовательная обработка чисел, требуемая такой задачей, может быть относительно трудной в состоянии осознанного сновидения, так как именно левое полушарие, как считают, в основном специализируется на последовательных процессах в противоположность пространственным или «целостным» процессам правого полушария. По крайней мере, этот случай предлагает эксперимент, который другие опытные осознанные сновидцы могли бы попытаться воспроизвести, чтобы посмотреть, имеет ли место какое-либо общее ограничение на умственную манипуляцию с числами в состоянии осознанного сновидения.

Методологическое возражение, которое можно было бы высказать в адрес этого теста, состоит в том, что нет никакой объективной проверки того, вспомнил ли субъект цифры правильно или нет; у нас есть только его впечатление по пробуждении, которое в принципе могло бы быть и ошибочным, хотя это кажется на первый взгляд менее вероятным чем то, что он мог бы сделать такую ошибку в сновидении. Одна из возможностей обойти эту трудность могла бы состоять в разработке теста, который позволил бы субъекту сигнализировать о вспоминаемых цифрах из сновидения, хотя время, которое требуется на такой тест, могло бы превышать время самого осознанного сновидения, что мы обсудили выше.

Ниже представлен пример, в котором Субъект C попытался разделить 200 на 5 в осознанном сновидении. На первый взгляд его результат был менее внушительным чем результат предыдущего субъекта, хотя и здесь снова довольно поразительно то, что сновидец мог думать о рациональной стратегии разбиения этой вычислительной задачи на лёгкие составные части, как он возможно сделал бы в состоянии бодрствования. В этом случае задача не была поставлена заранее в состоянии бодрствования, но пришла на ум стихийно в какой-то момент сновидения.

Несколько раз сказал себе: «это - сновидение». Я стоял на вершине какого-то кургана или холма, была осень. Я оглянулся. Глядя в сторону сельского дома, я думал над тем, соответствует ли эта живописная сцена реальности бодрствующей жизни, как это мне казалось. Я думал что да, и списал свой прошлый скептицизм в этом вопросе, имевший место в бодрствующей жизни, на плохую память - она казалась менее реалистичной только в воспоминании, потому что тогда она была всего лишь образом в памяти, а не самой сценой. (Вспоминая об этом по пробуждении, я снова решил, что был неправ и что я обманулся чем-то, что в действительности было только сновидением о реалистичности, так сказать.)

Затем, покинув курган, я попытался выяснить, сколько раз 5 входит в 200, чтобы проверить свои арифметические способности в сновидении. Думаю, я правильно вспомнил, что 5 на 4 равно 20, и затем я решил умножить 5 или 4 (думаю, я не был уверен, какое же число нужно взять) на 20-ки в 200, но я думаю, что в действительности, к своему сожалению, оказался неспособен закончить эту операцию.

Итого, можно сказать, что осознанный сновидец интеллектуально «присутствует» в сновидении в гораздо большей степени по сравнению с обычными сновидениями, но показывает некоторые недостатки в своих познавательных способностях по сравнению с бодрствующей жизнью. В частности, есть отдельное свидетельство невозможности полностью оценить совершенно нереальный и нелогичный статус содержания сновидения. Мы хотели бы повторить заключение, сделанное в конце предыдущей главы, а именно, что данные, взятые с замечательным зрительно-пространственным функционированием бывалого осознанного сновидца, свидетельствуют об относительной активации правого полушария мозга во время осознанного сновидения и относительного торможения левого. Мы возвратимся к этой теме в Главе 15.

Эмоциональное качество осознанных сновидений

Основной момент, на котором мы заострим наше внимание в этом разделе, таков: эмоциональное качество осознанных сновидений поразительно отличается от такового обычных сновидений.

Обычно не осознаётся должным образом, что исследования, направленные на изучение содержания обычных сновидений, в целом говорят о том, что они не являются особенно приятными переживаниями. Фрейд (1954) предложил теорию, что сновидения обусловлены исполнением желаний, но эта основная идея должна быть применена весьма сложными способами, чтобы обеспечить объяснение большинства сновидений. В одной таблице результатов исследования сновидений (Эмпсон, 1989) приводится частота сновиденных сюжетов в общей сложности 473 субъектов, и показывается, что сновидения о нападении или преследовании, или о падении, являются более частыми, чем другие. Другой исследователь (Холл, 1953) приблизительно два из каждых трёх обычных сновидений рассматривает как неприятные в их эмоциональном содержании, характеризуемом такими чувствами как страх, гнев или отвращение.

Вполне очевидно, что осознанные сновидения основаны на несколько отличных от обычных сновидений психологических процессах, так как сновидения бывалых осознанных сновидцев едва когда-либо содержат неприятные эмоции какого бы то ни было вида, и изменяются от нейтрального характера, через весьма счастливый, к настоящей радости, чувству красоты и волнующей страсти к приключениям. У нас нет данных, на основании которых можно было бы провести сравнение с осознанными сновидениями менее опытных сновидцев, но изучение литературы на эту тему свидетельствует, что сделанное выше обобщение, кажется, остаётся верным, а именно, что любые осознанные сновидения сравнительно лишены неприятных элементов. Иногда встречаются отдельные сообщения о неприятном характере отдельных элементов в осознанных сновидениях, но общий эмоциональный тон редко характеризуется как неприятный, а там, где это имеет место, можно предположить, что сновидец скатился в неосознанное состояние.

Кажется, что понимание сновидцем своей ситуации, и его осознание того, что он не может претерпеть никакого реального вреда, гарантирует значительную степень неприкосновенности от какого бы то ни было чувства угрозы от окружающей сновидной обстановки. В целом приятный эмоциональный тон осознанных сновидений, как можно видеть, связан до некоторой степени с той особенностью, которую мы только что обсудили, а именно, с умственной деятельностью, которая превосходит таковую в неосознанных сновидениях. В то же самое время можно задаться вопросом, достаточно ли этой умственной деятельности самой по себе для объяснения того факта, что обнаружение себя в этой ситуации так часто вызывает чувство свободы и ликования от открывающейся перспективы исследования представившихся возможностей.

Наиболее ясно опознаваемой причиной неприятной эмоции, связанной с осознанными сновидениями, кажется, является то, что сновидец мог бы счесть своё положение клаустрофобным. Некоторые люди сообщают о понимании того, что они видят сон и желают пробудиться, для чего иногда требуется определённая борьба. Сообщения об этом типе переживания, кажется, приходят, главным образом, или возможно исключительно, от субъектов, кто не пытался вызывать осознанные сновидения намеренно, и любое переживание, которое могло бы быть классифицировано таким образом, кажется, редко встречается среди бывалых или преднамеренных осознанных сновидцев. (Конечно, это могло бы быть и потому, что люди, предрасположенные найти это переживание клаустрофобным, вряд ли будут хотеть повторить его.)

Один из наших субъектов делает следующий отчёт о переживаниях, которые он имел в возрасте приблизительно 5 лет. Интересно отметить, что позже, во взрослой жизни, он развивал осознанные сновидения без какого-либо переживания клаустрофобии, но обычно с ощущением небольшого восторга при понимании, что он видит сон.

Иногда, видя сон, я осознавал себя, и поскольку я не очень любил свою сновидную жизнь, я предпочитал стоять в стороне от хода сновидения, думая, как бы мне проснуться. Иногда я изо всех сил пытался открыть глаза, и моя неспособность проснуться вызывала чувство клаустрофобии. Я не уверен, преуспел ли я когда-либо действительно в пробуждении, хотя я думаю, что однажды добился иллюзорного успеха в открытии моих глаз.

Этот отчёт несколько напоминает то, что исследователи расстройств сна называют «сонным параличом» - состоянием, в котором субъект полностью не спит, но физически неспособен пошевелиться. Иногда, в связи с этим состоянием сообщается о галлюцинациях, накладывающихся на реальное окружение (Schneck, 1957). Мы будем обсуждать случаи сонного паралича и их отношения к осознанному сновидению в Главе 8.

Помимо клаустрофобии, трудно найти примеры неприятных эмоций, связанных с осознанностью в сновидении. Человек, пытающийся достичь осознанного сновидения в течение некоторого времени, испытывает ликование, когда он достигает желанного в сновидении, и этот элемент радостного волнения часто, кажется, остаётся общим переживанием в начале осознанного сновидения даже с людьми, у которых было много таковых.

Мы предполагаем, что осознанные сновидения показывают более низкую степень эмоциональной сложности и «загруженности» чем неосознанные, которые обычно имеют довольно запутанный, не поддающихся анализу смысл. В этом отношении переживания осознанного сновидения могут приближаться к бодрствующей жизни намного сильнее. Осознанный сновидец, кажется, избавлен от любых неприятных забот, которые он может иметь в настоящее время в своей бодрствующей жизни, и ещё в большей