Истинная художественность.

Самая проблема художественного совершенства имеет смысл только для духовных людей, другим она не доступна, для других она неразрешима. Только человек, живущий духовным измерением мира, вещей и деяний, может потребовать от самого себя (если он творящий художник), или от другого (если он созерцатель или критик) того, что есть самое существенное в искусстве: ответственного служения и раскрытия прорекающейся тайны. Только духовный человек может понять, что произведение искусства измеряется не субьективным «нравится – не нравится», но объективным совершенством – особым критерием совершенства, не умственно, мысленно-познавательно, не нравственно-добродетельно-праведнически, догматически, исповеднически-религиозно, а особым художественно-эстетическим критерием совершенства.

Художественный критерий есть особый критерий, и художественный суд есть особый суд. Конечно, этот критерий переживается каждым из нас субъективно, и о применении его можно и должно спорить. Но сам по себе он не субъективен, а объективен. Это особый закон, который в действительности возможно и не соблюдать, но при несоблюдении которого художественное совершенство не будет осуществляться. В противовес этому закону, нельзя ссылаться на какое-нибудь субъективное нравится, и ни на какой массовый успех, в противовес ему Непозволительно взывать ни к какой творческой свободе, ибо самая творческая свобода должна служить именно этому закону; ни к какому личному вдохновению, ни к какому субъективному вкусу. Бесспорно, человек волен делать что ему угодно конечно в пределах гражданского закона сочинять что хочет и хвалить что хочет. Это остается его личным делом. Но что бы он ни делал, ни сочинял, ни хвалил, закон художественного совершенства ни мало не колеблется от этого. Напротив, именно он-то и судит всякое произведение и всякую хвалу. Не следует умалять начало творческой свободы и начало вдохновения, но свободное вдохновение не означает безответственность и вседозволенность и не оправдывает художественного произвола и беспутства, эстетической распущенности и бесчинства. Напротив, вдохновение потому и необходимо, потому и священно, что оно есть прозрение высших духовных закономерностей и совершенных связей. И свобода нужна художнику именно для того, чтобы обретать подлинную, художественную необходимость. Вкус человека всегда остается субъективным. Но субъективный вкус может быть глубок, прозорлив, утончен и верен; и наоборот может быть мелок, слеп, груб, пошл и главное неверен. Согласить людей в их вкусах нельзя, да и не нужно. Но самое произведение искусства не может стать ни лучше от рукоплесканий толпы, ни хуже от единодушного свиста и поношений, оттого что она, по слову Пушкина, «плюет на алтарь, где твой огонь горит». Услышишь суд глупца… Нет, ни критерий художественности заключен в личном вкусе рассуждающего глупца, а личный вкус глупца и не глупца признан равняться по закону художественного совершенства и воспитывать себя к нему.

Ибо он знает своим художественным чутьем, что всякое слово и весь ритм его произведения, всякая светотень его картины должны служить Ей, являть Ее, скрытую за ними, но присутствующую в них. Должны быть потребованы Его тайною и выращены из Ее глубины. Должны быть необходимые для Ее художественного раскрытия, и если это так, если создание искусства таково, то оно художественно.

Художественность – это живой строй, развернутый в произведении искусства, ее нельзя постигнуть одной отвлеченной мыслью, ее необходимо увидеть, вообразить, проследить творческим вниманием – сначала от поверхности в глубину, а потом из глубины опять на поверхность. Художественность надо представить себе не как внешнюю меру произведения, здания, картины, поэмы, сонаты, но как внутренний порядок, заложенный в самом произведении искусства. Это есть как бы живой и властный строй его души или его внутренний уклад, способ бытия, необходимый для него и составляющий живой закон его жизни.