Октября 1969 года (день рождения Вали).

Мальчишки везде одинаковы. Всем нужны значки. Как въехали в Польшу, думал, что вся страна с ума сошла по куреву. Работают в поле, бросают работу и показывают “Курить”. Всё обычно. Встречают исключительно. Все работающие в полях встают и машут. На станциях скажут “здравствуйте”, обязательно попрощаются. Не могу представить, что было бы в наше время.

Октября 1969 года.

Стоим во Франкфурте. Ещё немного пути, и будем разгружаться.

Польша у немецкой границы представляется более индустриальной страной.

Вечером была остановка, встали напротив крупного депо. Здесь везде паровозы.

Заходил во внутрь здания. Подошёл охранник, говорит по-русски. На ремне наш автомат ППШ-43. Спрашиваем:

- Русский? (это про автомат).

- Русский.

- Старый?

- Ничего, старый, да ярый. Я с ним на Берлин ходил. Полтора года воевал в вашей армии, и здесь, в Польше воевал.

Польско-немецкую границу пересекли без хлопот. Нас даже не будили. Проверок не было.

Опять же, помню, что писал, но не нахожу записи, и было это скорее всего на обратном пути. Ну, был такой момент – это точно. Граница проходила по какому-то перешейку, с двух сторон вода. Было холодновато, но мы, бравируя перед немецкими пограничниками, разделись по пояс и стали обливаться водой.

Октября 1969 года.

День пропал даром. Не работали. Начальство искало место, где нам развернуть свой приёмный центр. Ох уж мне эти королевские войска! Наметили одно место - оказалось, что под окнами ставки главнокомандующего группой войск в Германии. Нашли другое – перед окнами штаба группы войск. Завтра с утра будем работать. К вечеру приказано всю нашу систему привести в готовность.

Что ж, место хорошее. От начальства всё равно, видно, здесь не укроешься. Всё шиворот-на-выворот, ведь обычным радистам удавалось спрятаться в какой-нибудь лесок.

А место наше на небольшой поляне перед стадионом под липами. Рядом дома наших семей офицеров. Чувствую, что на сменах не скучно будет.

Ходил в местный магазин. Всё на марки. Много привлекательных безделушек. Хорошая одежда. Чудесные женские вещи, если, конечно, я что-нибудь смыслю здесь. Марок у меня нет, а проводить комбинации – не по моей части. Скажу, что у меня было несколько десятирублёвок, специально захваченных в поездку. Знающие говорили, что они котируются за границей, но я не приспособлен ими распорядиться.

Октября 1969 года.

Немцы вчера отпраздновали свой юбилей. (Какой?)

Мы вчера развернулись. Вечером показывали фильм. Пытался пробиться к одному из двух имеющихся телевизоров. Тщетно! Солдатам телевизор здесь запрещено смотреть, потому что немного нужно потратить усилий, чтобы подстроить приёмник на западные программы. А их программы показывают всё, что хочешь. Изолированному солдату, считается, ни к чему женщин без ничего обозревать.

Дали питание (электропитание). Будут продолжаться проверки аппаратуры.

Октября 1969 года

В Германии чудеснейшая мягкая осень. Ещё ни разу не было дождя. Ходим по мощённым улочкам, усыпанным шуршащей листвой. Липы почти сбросили свой наряд, каштаны окрасились в багряную желтизну, акации ещё зеленеют и только местами, как седина в молодости, меняют свою зелень.

Каждый вечер смотрим фильмы. Местным солдатам на удивление.

Смен на приёмном узле пока нет. Как всегда, командование приказало радио молчать. Современная радиоразведка слишком развита.

Предварительно сообщили радиоданные. Мне досталась самая дальняя связь – Москва, и работать я буду не как остальные, а международными позывными. Остальные связи не более ста километров дальностью.

Впрочем, будем ли работать? Стоим на случай, если полетят проводные линии. Вот так всегда с радистами. В войну ведь ни о каких проводах речи не будет, и всё будет от нас зависеть, а сейчас связь устраивается по мирному. Нам остаётся ждать быть готовым.

Телеграфисты потеют за работой. Связи различные: с поляками, с немцами, с чехами, и прочее. Здесь и возникает языковый барьер, работать приходится со словарём, это отнимает время.

Числа семнадцатого-восемнадцатого, надеюсь, двинемся в обратный путь.

Представляю, как достаётся ребятам, кто остался в части. Работы по подготовке к выставке и проведению её очень много. В Москве, верно, холодно и сыро, а тебе подают земляные работы.

Сколько аппаратуры им придётся получить, расконсервировать, а затем снова сдать. Один только “Корвет” размещается на восьми(!) машинах.

Следует считать, что я попал на курорт перед дембелем. И никаких тебе аккордных работ.

Октября 1969 года.

На моей аппаратной со вчерашней ночи смены. Сегодняшняя ночь – моя. Слушаю частоту корреспондента. Радиомолчание.

В аппаратной тепло, нужды в печке нет. На соседней машине (ДРС) свою печку заводили – вспыхнула. Так и взорваться можно. Уже после моего увольнения, буквально днями позже, на выезде в леса от бензоэлектрической печки насмерть угорело несколько человек.

Октября 69 года.

Дежурства вчера были прекращены. Я должен был идти в ночь. Поспал, а затем узнал, что ночь опять спать придётся.

Курорт наш подходит к концу. Сегодня свёртываемся, а завтра грузимся.

Будем возвращаться в холодную московскую позднюю осень.

В этот год мы продлили себе весну поездкой в Сибирь, Иркутск подарил нам лето с тридцати градусной жарой, Германия продлила осень и окутала чудесным бабьим летом.

Этот Шм-м, уходя, забыл выключить освещение, а сеть выключил. Разрядились все аккумуляторы. В дороге ночью очень бы пригодились. Зла на него не хватает – раз…яй.

Скорее бы в Москву, и узнать, что моя Валюша цела и невредима, а то я совсем замучился предчувствиями.

Октября 1969 года.

Вытягиваем машины в колонну. После обеда коротенький марш и погрузка. Укладываться в теплушки, видимо, в сумерках придётся.

Вчера смотрел телевизор. Ну. что сказать? Никаких выводов из одной просмотренной программы не сделаешь. Об отдельных программах тут рассказывают взахлёб. Тот телевизор, у которого я вчера просидел, Запад не берёт, а Восток по одной программе крутил экскурсии по Москве, где на фоне пейзажей нашей столицы пели наши и немецкие артисты. Как же немцы любят нашу Лужину. Сразу же на экране интервью этой актрисы. Была небольшая прогулка по Берлину. Что ж! Женщины, конечно раздеты побольше, чем у нас, но среди мод женской одежды, тоже продемонстрированных, немало и длинного платья. Впрочем, дрянь всё!

По другой программе музыкальная коррида не то из Испании, не то из Португалии. Народные мотивы. Темпераментные женщины танцуют так, что в экстаз входят не только они, но и на них смотрящие. Груди, стоящие торчком от напряжения, живот, бёдра, - совершенно бесовский танец. Ноги из-под приподнятого выше колен подола бьют чечётку. Лицо застыло от напряжения страсти, ноздри раздуваются, из-под полураскрытого рта белеют зубы. Кажется, вот-вот хрипящий сдавленный женский вздох-стон прорвётся сквозь них. Страшна испанка в страсти. По всему видно, что я описывал фламенко.

Остальное не ахти как интересно. Бегают в мини-юбочках. Таких, что, как кто-то сказал, еле оснастку прикрывают. Демонстрируют формы, поют песенки и встают в соблазнительные позы.

Это ерунда. В магазине вон возбудитель продаётся – и женский, и мужской.

Вот, танец! Это да!

Сегодня в путь. Законсервирую себя, положу на верхнюю полку, и скорее в Москву. Дом ждёт.

Октября 1969 года.

Со вчерашнего вечера стоим на подступах к Бресту. Предстоит перезагрузка и дорога по нашей земле.

Последний вечер в Германии был исключительно тёплым. На небе выступили россыпи по-осеннему ярких звёзд.

Тронулись ночью. Некоторым машинам пришлось крепиться в темноте.

Начальство что-то не рассчитало с количеством вагонов, пришлось ютиться в тесноте, но, вроде, утряслось.

Польшу окутал густой непроглядный туман. Он так и не отступил за все двое суток пути по этой стране. Пейзаж унылый, бесконечные поля, разбитые на небольшие полоски. Правда, эти обработанные полоски создают впечатление аккуратности, но не впечатляют величием, как наши поля. Одинокие деревья пустынными странниками возвышаются над равнинной землёй. Людей мало.

Не могут умеренно топить в вагоне. Дорвутся до угля, так устроят такую жару, что некуда деться.

Проснулся среди ночи мокрый. Стоим. Вокруг вагонов поляки. Делают бизнес, продают галстуки, зеркальца с обнажёнными красавицами. Всё носит кустарный характер. По манере вести дело чувствуется, что дельцы не один эшелон обработали.

В каждой семье не без урода. Эти попрошайки оставили неприятное впечатление о Польше.

Но наши то не очень клюют на эти побрякушки. Впрочем, не без уродов и у нас.

Вернусь к Германии. Обратно ехали несколько иной дорогой. Проезжали Берлин, но всё происходило ночью. Мы проспали.

Обстановка в вагонах нервозная. Дорога надоела. А чёртова грязь лезет во все щели. Накатался я на паровозах. Грязно до такой степени, что противно собственное тело.

В следующем вагоне баян. Там повеселее.

Мечтал спать без передыху, но сон пропал. Не могу заснуть ни днём, ни ночью. Отлежал все бока. Прошедшую ночь немного забывался, так приходили беспокойные сны, в которых я всё делал не так, как нужно, и как хотел бы. Было чувство потерянности, как тогда – перед армией. Но все почему-то не обнаруживали ещё во мне этой потерянности. Чего-то от меня ждали и даже возносили, а у меня не хватало воли остановить всех их. Я отплачивал им дурным настроением и капризами. Но больше всего страдала Валя. Когда я опомнился, она ушла, а я никак не мог найти её…

Последние поляки сказали нам до свиданья.

Проехали нейтральную зону, Буг. Теперь на своей земле.

Только-что прошла проверка.

В Белоруссии тоже тепло. На сей раз проверяли документы у каждого. В прошлый-то раз нас только посчитали.

Долго рассматривали мой военный билет. В военкомате печать поставили так, что на фотографии её не видно. Пришлось сличать с комсомольскими документами, а на моей фотографии на память о границе остались две пары чёрточек – метки пограничника.

Октября 69 года.

Вчера улёгся спать по-походному: одну полу под себя, другой укрылся. Хорошее дело – шинель, а когда она ещё с тобой натерпелась, то прямо родная становится.

Ждали, что эшелон под погрузку подадут в час, а подали его только в пять утра. С вечера включили движок на АЗУ (аппаратная звукового усиления) и крутили магнитофон. Курили, слушали музыку. Вечер был чудесный и грустный.

Характер ли у меня такой, или стареть стал (Вот даю, я, мальчишка), но слишком часто я оглядываюсь назад и часто грущу о прошлом. Вчера песни так разбередили живое, что хотелось взвыть на луну и эти яркие звёзды.

- А, где Большая Медведица? А, где Малая? – Валя, Валя! Мы меняемся, сколько чудесного минуло. Смотреть вперёд даже легче.

В пять утра нас подняли. На улице настоящий мороз, даже уши щиплет. Осень. Всё больше усилий приходится затрачивать солнцу, чтобы обогреть землю. (Сейчас вот, в середине дня, опять жарко – ну, тепло).

Закрепили машины быстро. Мы теперь в вопросах путешествий по железной дороге весьма опытные товарищи.

Мой экипаж, например, машину полностью крепит за полчаса-сорок минут.

Железнодорожники не спешат. Один центр с нашего эшелона ещё не погрузился (3-ий час дня) – не подали платформы.

В Бресте стоим уже сутки. Нас догнали уже несколько эшелонов, уехавших из Вюнсдорфа позже.

На пользу нам пошло, что быстро покончили с креплением машин. Ненадолго удалось съездить в Брестскую крепость. До крепости добрались за пятнадцать минут.

Сам Брест ничем не впечатляет, судя по местам, где нас провезли.

Крепость с востока укреплена земляным валом. Въезд через восточные ворота. С запада мощная кирпичная стена. В стен находились помещения казарм. Сейчас кое-где склады. Всё разрушено. Здания казарм внутри крепости снесены под основания, остались только местами обнажённые подвальные помещения. Когда немцы прорвались на территорию укрепления, крепостью стала каждая казарма. Сломить сопротивление защитников немцы не смогли. Тогда они обложили здания динамитом и взорвали.

Казарма Погранотряда, Казарма 333 стрелкового полка.

Но и тогда люди оказывали сопротивление, уже из подвальных помещений.

Подземелья там мощные. Каждое здание имело подземные переходы. Катакомбы – последний оплот сражающихся.

От церкви, на которой был поднят алый стяг в ответ на предложение сдаться, остался остов. Флагшток сохранён. В стенах пробоины от снарядов, кирпич изрешечён пулями и осколками.

Само здание церкви перед войной служило клубом.

Когда въезжаешь в крепость, минуешь мост, сохранённый с войны. Железные перила моста также исковерканы осколками.

Настроения? Право, не увидев, и подъезжая к крепости, больше волнуешься, чем там. Так бывает часто, когда представляешь несколько иначе увиденного. Потом предметы вновь оживают, фантазия подхлёстывает мысли.

Тереспольские ворота со стороны Западного Буга. Рядом со входом огромный проход, пробитый немцами.

Где-то близко за рекой граница. Фотографировать в эту сторону запрещено.

Всё-таки русские вагоны лучше. Ох, уж, эта тщедушная Европа. Теперь будет скорость, будут ухарские толчки. Широко живём.

Интересно, почему мы сняли с товарных поездов буфера? Упростили систему сцепки? Зато она стала жёсткой.

Пойду сегодня пом. начальника караула. Ну, это только одно название наряд. Что так спать, что эдак - один чёрт. Даже отказываться не стал. Бог даст, сегодня тронемся.

В Брестской крепости вовсю распоясались варвары наших годов. Всякие Гены, Саши, Маши спешат оставить свои автографы на героических стенах.

В 61-м был заложен камень, на котором вырубили обещание соорудить монумент в память защитникам, но камень стоит, а монумента нет. Перед камнем вечный огонь.

Обследовал рельсы, на которых стоим. Обнаружил тавро “Крупп 1883 (98,99)”. Крепко делали. Подозреваю, что многое здесь сооружено немцами.

Октября 1969 года.

Золотая Валя, догадалась вчера сама приехать. Встреча прошла, как обычно у нас бывает. Ждёшь её ждёшь, во сне видишь, думаешь обниму родную девчонку, зацелую. Встретимся – начнём друг над другом подшучивать, осторожничаем…

Валюшка – чудо.

Записался в увольнение. Больше двух месяцев не могу съездить домой. Удастся ли в этот раз?

Наша доармейская компания решила вновь собраться. У Гончаровых намечается встреча седьмого ноября. Отпустят ли меня из армии к празднику.

Домой ехали с ветерком. Это тебе не экономная Европа. От России опьянели: просторы, скорость, леса, - всё родное и куда лучшее заграничного.

В Москву приехали ночью. К утру только попали в часть. Первый раз проезжал по сонной Москве. Вдоль улиц выстроились спящие троллейбусы, ни души. Нет города лучшего Москвы.

С какой дикой радостью мы встречали Подмосковье. Первые электрички, высокие платформы пригородных станций.

Когда приехали в часть, ложиться спать уже не было смысла. До завтрака чистили оружие, после завтрака легли спать.

В десять нас подняли, сказали, что есть возможность помыться. Прибежали в баню, разделись, не оказалось горячей воды. Побрели досыпать. Не мыты до сих пор, а дорожная грязь злая. Сегодня, похоже, удастся её смыть.

Ну, в части дела творятся! Выставка в разгаре, ожидают чуть ли не Брежнего. В этой связи отдают нелепые приказы, как-то: вымыть весь асфальт в части водой и тряпками. Вымыли, а мороз пошутил: с утра сегодня исключительный каток на наших “бульварах” – нос можно разбить.

Который день здесь что-то снимают парни с телевидения. Разыгрываются всякие представления. Навезли сюда моряков, лётчиков. Женщины так и шастают. Готовится трёхчасовой концерт для нас. Целыми днями приезжие артисты трубят во все трубы на своих репетициях, и прочее, прочее, прочее.

Октября 1969 года.

Всё! Третьего я ухожу. Военный билет у меня уже забрали, документы оформляются. В этот день нас уходит четверо: Никонов, Братецкий, Павлов и я.

Вчера был в увольнении, снова праздник, после которого снова чувство неудовлетворённости. Видимо, оно не будет меня покидать, покуда я не начну работать и учиться. А так веселье получается какое-то уворованное.

Совершенно ни за что обидел вчера Бориса, Проклятая невыдержанность. Из-за этого чуть было и с Валей не поссорился. Обошлось, но не без осадка. Борису послал письмо с извинениями.

Весело сегодня ехал (возвращался из увольнения). Зашёл в электричку, увидел кучу “партизан”. Тоже едут из увольнения, сами Клинские. “Партизаны” в этот раз в нашей казарме размещаются – вот мы, вроде, и хорошие друзья. Оказывается, среди них есть немало и Солнечногорских. Посадили с собой играть в карты, сами навеселе. И десяти минут не прошло, смотрю, достают бутылку спирта. Тут же распили (Я не пил – осторожничал). Народ весёлый исключительно.

Должен сказать, что “партизаны” в этот раз исключительно смирные. Обычно в такие периоды их переподготовки у нас забита “губа’, всё время пьянство, самоволки. С этими всё не так. А задумают другой раз выпить, так кого-нибудь из срочников посылают за водкой – не сами бегают.

Дорогой много рассказывали о своей службе в прошлом. Они служили лет одиннадцать назад. Так же, как и мы, - это радисты.

В части подошло- поспело два судебных дела.

Один суд идёт сегодня. Судят молодого курсанта за дезертирство. Какой-то придурок. Был в госпитале, по чьей-то оплошности все свои документы получил на руки. Вместо части махнул домой устроился работать кочегаром. Нет, тут он действительно либо шизофреник, либо идиот, либо кретин. Засудят строго.

Другой раз намечается судить старшего сержанта Процко. Я был с ним в одном взводе в учебном центре. Парень себялюбивый, себе на уме. Плохо никому не делал, но у нас его не любили.

Этот, покуда часть выезжала на учения, оставался здесь. В один прекрасный вечер выпало выпить, благо одному из его подчинённых посылка со спиртным пришла. Трое, и он в их числе, пошли в самоволку. Приставали к двум девушкам и курсанту училища, который стоял вместе с ними. Те просили их отстать – безуспешно; ушли сами девчонки и парень.

Героям это не понравилось. Парню дали по шее, а когда вышел отец одной девушки, то Процко ударил и его. У старика сотрясение мозга. Отделение милиции было рядом, бежать не удалось. Процко оказался богатым, - 90 р денег, - пытался откупиться. Но вот не вышло.

Старик в прошлом командир одной из частей, командовал отцом Процко. Переплетения!!! А Троцко вместо дембеля ждёт дисбат.

Октября 1969 года.

Безделье томит, а ожидание мучает. Начал компанию по убиению времени. На сегодня вторую половину дня занял. Поеду на торжества и концерт по случаю 50-летия войск связи.

Интересный старикан дядя Миша-сапожник. Пришлось сегодня отнести сапоги на ремонт.

Не знаю, к чему это написано, как-то, наверное, с дядей Мишей связано. Пусть это будет его высказывание:

- Любителям комиссации. Молоточком по лбу разка два, можно через резиновую прокладку. Смотрю, служить ему никак не хочется.

Ноября 1969 года.

Время замедляет свой бег. Теперешняя неделя котируется как месяц в прошлом. Когда я оглядываюсь туда и меряю какой-либо промежуток времени, он кажется мне ничтожно малым, и ни какие умозаключения не помогают мне уверовать в краткость оставшихся до ухода дней

Суббота и воскресенье заняты земляными работами. Началось это два дня назад. Работает почти всё отделение. Холодно, грязно и неуютно. Более всего мёрзнут ноги.

Засыпаем отрытый экскаватором котлован, роем траншеи под кабель.

На два дня достал себе чтения, что было трудно, потому что библиотека давно уже закрыта по неизвестной причине.

Вокруг дембеля традиционный нервный ажиотаж. Хотели отпустить третьего, перенесли на пятое. Затем потянулись устойчивые слухи, что не выпустят до праздников. В нашем положении всякий слух воспринимается слишком болезненно, ибо мы не каменные, а армейская неволя опостылела до чёртиков.

Тут следует на каждый день вывешивать сводку слухов. На сегодня всё-таки решили, что отпустят пятого.

Сердце не хочет слушаться головы, и приход рисуется в слишком радужных красках, кажется, что наступит вечный праздник, а гражданские трудности представляются милыми и пустяшными.

Эти строки следует пометить, чтобы потом, в минуты передряг, читать их и ухмыляться, а лучше находить в себе новые силы, вспомнив…

Будет ли всё так, как хочется. Порою я нахожу себя весьма поглупевшим в сравнении с прошлым, зато мой характер также скверен, и выдержки в желаемой мере я не приобрёл. Маленькое столкновение, и кровь уже стучит в голове. Бросаюсь на рога неизвестности и делаю бестактности, о чём много жалею в впоследствии.

От Вали в последнее время было одно письмо. Её можно понять – отложив письма, она думает, что приближает мой приход, но мне-то именно сейчас нужны её письма. На КП она, конечно, не приедет по той же причине. А может быть… Вот, и жду, как в первый месяц своей службы.

В последние дни очень раздражаюсь. Совсем по Достоевскому: мечтаю о всём лучшем, и в самое ближайшее время, а в окружающих людях бросается в глаза только плохое, и многие из них в эти дни мне опротивели. Я почти ненавижу отдельных за всякие неприметные мелочи повседневной жизни. Я тихо злюсь и довожу себя до каления. Оно прорывается в резкостях и колкостях, которыми я ощетинился. Как же должны они (люди) не любить меня, и почему терпят.

И всё-таки я стал сдержаннее, немножко научился терпимости. Перегорит раздражение, и многое покажется мелочным. Следует держаться так, чтобы меньше выплёскивалось наружу.

А вот моё большое противоречие!

Во мне живёт педантичная мелочность, которая гложет и гложет меня изнутри, а потом открывается мне самому, после чего я становлюсь истинно русским человеком с широкой натурой, что говорится “душа нараспашку”. Тогда я готов одарить весь мир, делиться своим со всеми. Долго ли, коротко ли, но затем всё пойдёт в другую сторону, когда я скажу вдруг себе:

- Да, что же это! Они ведь не нуждаются в тебе и никогда не будут таким же, как ты. Не помогут, не раскроют для тебя своего кармана… и души.

Ноября 1969 года.

Последний вечер в казарме. Завтра домой. Многое сегодня я буду делать в последний раз (в армии, конечно). День исторический! До ухода осталось примерно 16 часов, но какими бесконечно долгими они представляются. На душе неспокойно, хватаешься то за одно, то за другое. Время, ускорь свой бег!

Ноября 1969 года.

Ночь спал, как в детстве перед днём рождения или каким-нибудь другим любимым праздником. Много раз просыпаешься, смотришь на часы. Скоро ли?

Сдали свои постели.

Братецкий замучил своими радостями. Бегает по казарме, мурлычет песенки, изрекает банальности. Хлопнет по плечу и скажет:

- Вот, и мы дождались!

Он сейчас парит высоко в небе, и его, толстяка (Почему? Он же не был толстым), никто не разубедит в том, что белое – чёрное.

Да! Придётся самому изречь банальность. Какие же люди все разные и какие же одинаковые.

Я всегда желал бы быть объективным, но моё желание всегда вызывало только скачки из одной крайности в другую. Когда я вдруг замечал, что меня далеко занесло от середины, то, помня, что противоположные знаки уничтожаются, я бросался уже в другую крайность. Я замечал такое у многих людей с беспокойными натурами. Эти люди очень неуживчивы в обществе, а общество по отношению к ним помнит только плохое и не замечает нейтрализующих эти плохие поступки добрых дел.

Человек же говорит:

- Какие люди плохие, я много хорошего делал им, я всегда стремился быть добрым к ним.

- Нет, - говорит человек, - люди злы, доверять им нельзя…