Единственная Императрица.

Известно, что Государыня Мария Александровна отличалась чрезвычайным Боголюбием и смирением, великодушием и кротостью.

В своем Державном положении Государыня без малого 20 лет пребывала единственной в Царствующем Доме Императрицей Всероссийской!

Государыня удерживалась на земле лишь неизменною бодростью духа и той " неразгаданною тайною живой прелести ", которую столь тонко отметил в ней наблюдательный дипломат и поэт Федор Иванович Тютчев (1803-1873). Мощное обаяние личности Императрицы распространялось на всех, кто любил и знал Государыню, но таковых, с годами становилось все меньше…

Испытание любви.

Испытания же, напротив, не уменьшались, в жизни Высокой Царственной Особы, окруженной пристальным вниманием сотен придирчивых глаз.

Одним из таких тяжких испытаний для Ее Величества Императрицы Марии Александровны оказалось присутствие в Личной Свите Государыни молоденькой, обаятельной фрейлины, Княжны Екатерины Михайловны Долгорукой (1847-1922), в которую отчаянно, головокружительно и страстно влюбился столь обожаемый Державный супруг Государыни, властитель бескрайней Российской Империи.

Государыня Мария Александровна все знала, ибо была слишком умна и впечатлительна для самообмана, но сделать ничего не могла, да и не желала, смирившись с участью своей… Государыня страдала все четырнадцать лет этой скандально известной связи, страдала молча, долготерпеливо, не шевельнув бровью, не подав вида. В этом были и смирение и сердечная боль Императрицы. Не все при Дворе и в государстве понимали и принимали такое поведение Государыни. Особенно повзрослевшие Августейшие дети ее – державные сыновья, буквально боготворившие Венценосную матушку свою.

Блаженная кончина.

«- Смею настоятельно просить Ваше Императорское Величество не возвращаться на зиму в Санкт-Петербург и вообще - в среднюю полосу России. В крайнем случае – Крым.

Для Ваших изнуренных легких и сердца, ослабевшего от нагрузок, климат Санкт-Петербурга губителен, смею уверить! Ваша вилла во Флоренции давно готова и ожидает Вас.

Да и новый Дворец в окрестностях Ливадии – весь к услугам Вашего Императорского Величества…

- Скажите, Сергей Петрович, - внезапно перебила Лейб-медика Сергея Петровича Боткина (1832-1889) Императрица, - удержать меня здесь, вдали от России, Вас просил Государь? Он не хочет, чтобы я возвращалась? - тонкие, исхудавшие пальцы нервно барабанили по подоконнику высокого итальянского окна виллы, выходившего прямо на морское побережье. Море за стеклом плыло в утреннем мареве, и было еще сонно - безмятежным. Казалось, что оно колышется прямо у самых ног:

- Никто не смел бы удерживать Ваше Императорское Величество здесь, в Ницце, против Вашей Августейшей воли. Но Государь, только неустанно беспокоясь о бесценном здоровье Вашего Величества, настоятельно просил бы Вас:

- Бросьте все эти реверансы, Сергей Петрович! От моего бесценного здоровья остались крохотные капли, а от Августейшей Воли - одно смирение перед Божиим соизволением! - исхудавший профиль Императрицы был все еще неправильно красив какой-то необычной, болезненной тонкостью, ее не было ранее, но даже на него, профиль, казалось, уже легла властная тень смерти.

- Смею спорить с Вашим Величеством по поводу последнего утверждения!

- Так-с, частый пульс, влажные ладони… Вам бы лечь, Ваше Императорское Величество, я сейчас позову сиделку. Надо соблюдать режим!

- На том свете отлежусь, Сергей Петрович, уже совсем недолго осталось ждать. Велите собираться, завтра поутру мне надо быть в Каннах, оттуда в – Санкт-Петербург, хватит, засиделась у моря. Хочу умереть дома, в своей постели.

- Смею почтительно настаивать, чтобы Ваше Августейшее Величество оставались непременно здесь! - с мягкой твердостью врача ответствовал Царице Боткин.

- Еще не закончен весь курс процедур, и мне не хочется прибегать, как в прошлый приезд в столицу, к кислородным подушкам! Ваше Величество, умоляю Вас! Я получил письмо от Их Высочеств, Цесаревича Александра (будущий Государь Александр III Александрович (1845-1894) – прим. А. Р.) и Цесаревны Марии Феодоровны (Императрицы Мария II Феодоровна (1847-1928) – прим. А. Р.), они тоже находят, что Вам крайне нежелательно быть в столице и киснуть в душном Зимнем. Осень в этом году в Санкт-Петербурге, как и всегда - не сахарная! - лейб-медик чуть улыбнулся, Императрица тут же подхватила эту слабую улыбку:

- Знаю, милый доктор, знаю, но ведь причина не в этом! Вы просто боитесь того, как повлияет на мое здоровье присутствие во Дворце, над моей бедной головой, известной особы, Священной для Государя Императора! - Императрица чуть усмехнулась. Не бойтесь, я больше не буду ронять гребни и бить чашки от звука детских шагов. (Намек на Княжну Екатерину Михайловну Долгорукую и ее детей от Императора Александра II Николаевича: Светлейших Князей Георгия Александровича Юрьевского (1872-1913) Бориса Александровича Юрьевского (1876-1876) и Светлейших Княгинь Ольги Александровны Юрьевской (1873-1925) и Екатерины Александровны Юрьевской (1878-1959) – прим. А. Р.). Все проживали в Зимнем Дворце и занимали апартаменты прямо над головой Государыни! Это было продиктовано, как пишут историки, соображениями безопасности Княжны и детей. В то время участились попытки покушения на Государя. Но только ли этим?..

- Я, как всегда, найду столь естественному шуму естественное объяснение, чтобы не вводить в смущение молоденьких камеристок! - Императрица попыталась улыбнуться но ее лицо исказила мучительная гримаса. Она опустила голову, стараясь подавить приступ кашля, прижала платок к губам. Он моментально пропитался кровью.

- Ваше Императорское Величество, умоляю Вас, не нужно! - взволнованный Боткин резко сжал в своих ладонях руку Марии Александровны.

Я понимаю, я не должна! Все понимаю, просто хочу, чтоб Вы знали: я его ни в чем и никогда не винила и не виню! Он дал мне за все эти годы столько счастья и столь часто доказывал мне свое безмерное уважение, что этого с лихвою хватило бы на десять обыкновенных женщин!

Не его вина, что он - Кесарь, а я - жена Кесаря! Вы возразите сейчас, что он оскорбил во мне Императрицу, и будете правы, милый доктор, безусловно, правы, но пусть его судит Бог! Я не имею на это права. Мою обиду и горечь Небеса давно ведают и знают. Александр тоже. А моя истинная беда состоит в том, что жизнь приобретает для меня полный смысл и многоцветье красок лишь рядом с ним, неважно, принадлежит ли его сердце мне или другой, моложе и красивее… Он не виноват, что значит для меня больше, чем все остальное, просто я так странно устроена. И я счастлива, что могу уйти раньше него. Страх за его жизнь сильно измучил меня! Эти шесть покушений!

Безумная Россия! Ей вечно нужно нечто потрясающее основы и устои, гибельные встряски… И, может быть, сердечные личные слабости Самодержца ей только на руку, кто знает? " Он такой же, как и мы, слабый смертный, да еще и - прелюбодей! Трави его, ату его, ату!" - кричат они, забываясь.

Быть может, своею молитвой, Там, у Престола Отца Небесного, я выпрошу для него тихую кончину, взамен мученического венца страдальца, загнанного в угол беснующейся чернью с пеной у рта, вечно недовольной.

Императрица Мария Александровна устало вздохнула и склонила голову на сложенные молитвенно ладони. Силы совершенно оставили ее.

- Ваше Императорское Величество, Вы устали, отдохните, к чему так надрывать душу мрачными мыслями! – беспомощно бормотал Лейб-медик, пытаясь скрыть охватившее его смятение и волнение.

- Сергей Петрович, велите собираться! - устало прошептала Императрица. - Пока есть силы, хочу вернуться и умереть подле него и детей, на родной земле, под родными облаками.

Вы знаете, нигде нет такого высокого неба, как в России, и таких теплых и мягких облаков! - тень мечтательной улыбки коснулась бескровных губ Государыни.

- Вы не замечали разве? Скажите Его Величеству, что я завещаю похоронить меня в простом белом платье, без короны на голове и прочих Царских регалий. Там, под теплыми и мягкими облаками, мы все равны перед Царем Небесным, в Вечности нет различий чина. Вы скажете, милый доктор?

Вместо ответа Лейб-медик лишь почтительно прижал к губам маленькую горячечную ладонь с синими прожилками вен и лихорадочно бьющимся пульсом. Он, этот пульс, был словно маленькая птичка, жадно рвущаяся ввысь под теплые и высокие, родные облака... Так жадно, что не было смысла ее больше удерживать на Земле!»