Теп лов. Б. М. Проблемы индивидуальных различий. М., 1965.

Мне не приходилось встречать в литературе случаев, когда этот вопрос решался бы в пользу ума. Обычно сам этот вопрос ставится для того, чтобы развернуть учение о примате воли в деятельности полководца. Чрезвычайно типичной является в этом отношении точка зрения Драгомирова. По его мнению, «из всех деяний человеческих война есть дело в значительной степени бо­лее волевое, чем умовое». Как бы план ни был гениален, он может быть совершенно испорчен исполнением, а исполнение лежит в области воли, если не исключительно, то в несравненно большей мере, чем в области ума. Самые невероятные подвиги совершены почти одной волей: пример — переход Суворова через Альпы в 1799 году (Драгомйров, 1909).

Не давая еще общей оценки этой точке зрения, укажу попут­но, что здесь имеет место одно очень распространенное заблуж­дение. Функцией ума считается выдумывание планов, функцией воли— исполнение их. Это неверно. Исполнение планов требует ума не меньше, чем воли. А с другой стороны, в деятельности полководца задумывание плана обычно неотделимо от его ис­полнения. В этом одна из самых важных особенностей интеллек­туальной работы полководца.

Обычное понимание проблемы «ум и воля у полководца» имеет в основе своей одну чрезвычайно важную ошибку. Ум и воля рассматриваются как две разные способности, как две — пользуясь любимым выражением древних греков — «части ду­ши». Предполагается — и это наиболее важно для темы моей работы, — что можно иметь хороший и даже выдающийся ум полководца, не имея, однако, соответствующих волевых качеств: решительности, мужества, твердости и т. п.

Первым, предложившим деление всех психических способно­стей на два класса: познавательные способности и движущие способности (способности чувствования, желания и действова-ния), был Аристотель. От него ведет свое начало противопостав­ление ума и воли. Но очень прочно усвоив это аристотелевское деление, психология, как я уже говорил, прошла мимо одного из важнейших понятий аристотелевского учения о душе, того понятия, которое уничтожает возможность разрыва между умом и волей, мало того, понятия, в котором осуществляется подлин­ное единство воли и ума. Я имею в виду уже знакомое нам по­нятие «практического ума»

Задаваясь вопросом, что является двигателем волевого дей­ствия, Аристотель приходит к выводу, что таковым не может быть ни стремление само по себе («ведь владеющие собой, хотя могут иметь стремление и охоту к чему-нибудь, но совершают действия не под влиянием стремления, а следуют предписаниям разума»), ни ум сам по себе («ведь теоретический ум не мыслит ничего, относящегося к действию, и не говорит о том, чего сле­дует избегать и чего надо домогаться»). Подлинным двигателем волевого действия является «ум и стремление» или «разумное

стремление». Практический ум есть «способность к деятельности, направленной на человеческое благо и осуществляющейся на основе разума» (Аристотель, 1884).

Интересно отметить, что, продолжая дальше анализ волевого действия, Аристотель выдвигает еще одно понятие, более высо­кое, если так можно выразиться, чем понятие воли. Он обозна­чает его словом, которое по-русски можно перевести словами «решение» или «намерение».

Решение Аристотель определяет как «взвешенное (или обду­манное) стремление к тому, что в нашей власти», или еще коро­че, как «стремящийся разум».

Некоторыми крупнейшими физиками последних столетий. Неко­торые из них «обладали замечательной способностью представ­лять в своем воображении сложное целое, образуемое разнород­ными объектами; они схватывают эти объекты одним взглядом и не нуждаются в том, чтобы близорукое внимание направлялось сначала на один объект, потом на другой; и этот единый взгляд не является смутным и неопределенным: он точен вплоть до мелочей; каждая деталь отчетливо воспринимается на своем месте и в своем относительном значении». Таковы конкретные умы.

Для других «представлять себе в своем воображении очень большое количество объектов и притом так, что все они усмат­риваются сразу, во всей сложности их взаимоотношений... — опе­рация невозможная или, во всяком случае, очень трудная... Но зато они без всякого усилия постигают идеи, очищенные в ре­зультате абстракции от всего того, что может опираться на чув­ственную память; они ясно и исчерпывающе схватывают смысл суждения, связывающего такие идеи». Это — абстрактные умы, осуществляющие замечательную «интеллектуальную экономию» путем «сведения фактов к законам, а законов к теориям».» Во многих областях научного творчества представители обоих типов ума могут достигать больших, иногда — великих результа­тов, но в военном деле конкретность мышления — необходимое, условие успеха. Подлинный военный гений — это всегда и «ге­ний целого», и «гений деталей».

В основе решения всякой задачи, стоящей перед полководцем, лежит анализ обстановки. Пока не выяснена обстановка, нельзя говорить ни о предвидении, ни о планировании. Сведения об об­становке — это те данные, исходя из которых должна решаться всякая стратегическая, оперативная или тактическая задача.

Но можно ли указать другую отрасль человеческой деятель­ности, где данные, из которых исходит планирующий и прини­мающий решение ум, были бы так сложны, многообразны и труд­но обозримы, как данные об обстановке на войне? Я не касаюсь еще пока ни малой достоверности этих данных, ни их постоян­ной изменчивости. Я имею в виду только огромное количество их, сложность их взаимоотношений, взаимную противоречивость и, наконец, просто многообразие их содержания. Сведения о про­тивнике, получаемые из самых разных источников и касающиеся самых разных сторон состояния его армии, его действий и наме­рений, многообразнейшие данные о своих силах, данные о мест­ности, в отношении которой иногда одна малозаметная деталь может иметь решающее значение, — во всем этом и еще во мно­гом должен разобраться анализирующий ум полководца, прежде чем принять решение.