Глава 8. Спокойные воды

Через десять дней после прибытия мы наконец получили разрешение министерства иностранных дел на свободное передвижение. Одновременно нам доставили прекрасные длинные дубленки – для их изготовления нас недавно обмеряли. На шитье каждой ушло по шестьдесят шкурок ягнят. В тот же день мы отправились на прогулку по городу и в нашем новом тибетском облачении не привлекали к себе никакого внимания. Нам хотелось увидеть все. Улица кишела торговцами. Ровной линией выстроились многочисленные лавки. У них отсутствовали витрины. Универсальные магазины, где продавались любые товары, от иголок до резиновых сапог, соседствовали с модными, торгующими мануфактурой и шелками. В продуктовых магазинах наряду с местной снедью встречались американская солонина, австралийское масло и английские сорта виски. Вы могли купить или по крайней мере заказать что душе угодно. Здесь имелись изделия Элизабет Арден, пользовавшиеся, кстати, значительным спросом. Американские высокие ботинки времен последней войны соседствовали с оковалками мяса яков и чанами с маслом. Принимались заказы на швейные машинки, радиоприемники или граммофоны для прокручивания пластинок на вечеринках. Пестро одетая толпа покупателей спорила, смеялась и кричала. Особенно тут любили торговаться. Чтобы получить истинное удовольствие, торговались долго. Мы видели кочевника, обменивающего шерсть яка на нюхательный табак, а рядом – знатную леди в сопровождении целого сонма слуг, роющуюся в горе шелковых и парчовых платьев. Женщины кочевников не менее разборчиво выбирали индийские хлопковые ткани для молитвенных флагов.

Простые люди носили намбу, кушак, сделанный из домотканой шерсти, который практически невозможно разорвать. Ширина его составляла примерно восемь дюймов. Рулоны шерсти для изготовления намбу продавали во многих магазинах: либо чисто-белой, либо окрашенной в розовато-лиловый цвет с оттенками индиго и желтовато-коричневого. Чисто-белый намбу почти никто не носил, кроме погонщиков мулов, поскольку отсутствие какого-либо оттенка считалось признаком бедности. Сантиметром здесь не пользовались, измеряя ткань длиной руки. Моя длинная рука всегда приносила мне выгоду при покупке материи.

Потом мы нашли огромный магазин европейских фетровых шляп, считавшихся в Лхасе последним писком моды. Аккуратная фетровая шляпа поверх тибетской одежды смотрелась комично, но тибетцы ценили широкополые европейские шляпы, хорошо защищавшие от солнца. Загорелые лица здесь были не в цене. В то время правительство пыталось сдержать натиск европейской моды, но не с целью ограничить личную свободу, а лишь для сохранения прекрасного национального стиля одежды. Тибетские шапки больше сочетались с национальной одеждой и гораздо симпатичней смотрелись на улице.

Тибетцы с удовольствием приобретали обычные зонтики и зонтики от солнца различных размеров, цветов и качества. Наиболее часто их покупали монахи, поскольку, кроме торжественных случаев, они всегда ходили с непокрытой головой.

Вернувшись домой, мы встретили ожидавшего нас секретаря Британского представительства, личного друга Тангми. Визит отнюдь не носил официального характера. Секретарь признался, что много слышал о нас, и очень хотел узнать о нашем путешествии и приключениях. Сам он раньше работал представителем в Гартоке и много знал о регионе, через который мы прошли. Мы решили с помощью англичанина направить весточку своим семьям, давно, наверное, потерявшим надежду увидеть нас снова. Только британский представитель имел прямую связь с внешним миром: Тибет не входил во Всемирный почтовый союз, и система связи в стране была довольно запутанной.

Гость посоветовал нам лично обратиться с нашей просьбой в представительство, и на следующий день мы туда отправились. Одетые в красные ливреи слуги сперва провели нас в сад, где совершал утреннюю прогулку радист по имени Реджинальд Фокс. Он уже много лет жил в Лхасе и женился па тибетской леди. У них было четверо очаровательных детей, светловолосых, с большими черными миндалевидными глазами. Двое старших учились в интернате в Индии.

Фокс обладал единственным в городе надежным мотором-генератором и регулярно заряжал все радиобатареи Лхасы. По беспроволочному телеграфу он мог сообщаться с Индией, и его очень ценили в Лхасе за умение и прилежание.

Слуги объявили о нашем прибытии, и нас провели па первый этаж. Начальник Британского представительства сердечно поздоровался с нами и пригласил на хороший английский завтрак, поданный на веранде. Давненько мы не сидели на удобных стульях перед аккуратно накрытым европейским столом, давненько не видели ваз с цветами и книжного шкафа! Молча окинув взглядом комнату, мы почувствовали себя в уютной домашней обстановке. Хозяин все понял и, заметив, как мы смотрим на книги, любезно предложил пользоваться его библиотекой. Вскоре завязалась оживленная беседа. Самая больная тема – считают ли нас до сих пор военнопленными – тактично не затрагивалась. Наконец мы без обиняков спросили о своих товарищах. Неужели они до сих пор за колючей проволокой? Британский представитель точно не знал, но пообещал навести справки в Индии. Потом честно признался: он подробно информирован и о нашем побеге, и о последующем путешествии. В заключение хозяин сообщил: тибетское правительство, возможно, скоро выдворит нас в Индию. Англичанин пообещал предоставить нам работу в Сиккиме. Мы не стали скрывать надежду остаться в Тибете, но выразили готовность в случае ее крушения рассмотреть предложение британца.

Важность обсуждаемых вопросов не испортила наш аппетит, и, подбадриваемые хозяином, мы сполна воздали должное его щедрому угощению. После завтрака пришло время изложить пашу просьбу связаться с родными. Начальник представительства взялся организовать доставку письма в Германию через Красный Крест. Впоследствии британцы нам время от времени содействовали в отправке корреспонденции на родину, но чаще приходилось пользоваться сложной системой тибетской связи, запечатывая каждое послание в два конверта, на первом из которых стоял тибетский штамп. Мы договорились с человеком па границе, снимавшим внешний конверт, ставившим индийский штамп на внутренний и пересылавшим пакет дальше. Если везло, спустя две недели он попадал в Европу. В Тибете почту разносили бегуны, сменявшиеся каждые пять миль на специальных постах главных дорог и передававшие друг другу эстафету. Почтальон имел при себе копье с колокольчиками, символизировавшее принадлежность к министерству. При необходимости копье использовалось как оружие, а колокольчики отпугивали диких животных по ночам. Марки печатались в пяти различных номиналах и продавались в любом почтовом отделении.

После визита в Британское представительство нам стало легче на душе. Нас тепло приняли, и это позволяло надеяться, что англичане наконец поняли: мы не представляем для них никакой опасности.

На обратной дороге нас остановили несколько слуг и передали приглашение в гости от их хозяина. На вопрос, кто он такой, они ответили: высокий правительственный чиновник, один из четырех Труний чемо, в чьих руках сконцентрирована вся власть над монахами Тибета.

Нас проводили в большой и солидный дом, исключительно чистый и ухоженный, с почти стерильными каменными полами. Прислуживали тут только монахи. Нас приветствовал добродушный пожилой человек и предложил чай и пирожки. Завязался разговор, и вскоре мы узнали, почему хозяин пожелал встретиться с нами. Он откровенно признался: Тибет – отсталая страна, и люди вроде нас могут принести ей пользу. К сожалению, не все разделяли его мнение, однако он собирался непременно замолвить за нас слово. Хозяин поинтересовался нашими профессиями и образованием.

Особенно Труний чемо заинтересовался тем, что Ауфшнайтер когда-то работал инженером сельского хозяйства. В Тибете отсутствовали специалисты такого профиля, и мой приятель имел широкие возможности самореализоваться здесь.

На следующий день мы посетили каждого из четырех министров кабинета. Подчинявшиеся только регенту, эти чиновники олицетворяли высшую власть Тибета. Трое из них были гражданскими высокопоставленными лицами, а четвертый – монахом. Все они принадлежали к самым знатным фамилиям и жили на широкую ногу.

Мы долго раздумывали, с кого начать. Первым следовало бы посетить министра-монаха, но мы решили обойти протокол и начать с младшего министра по имени Суркханг. Тридцатидвухлетний, он считался наиболее прогрессивным среди своих коллег. Мы надеялись на его совет и понимание.

Министр радушно приветствовал нас. Между нами незамедлительно установились хорошие отношения. Он был подробно информирован о событиях в мире. Нам подали поистине королевский обед. Когда расставались, казалось, мы знаем друг друга многие годы.

Следующим нам довелось посетить Кабшопа, дородного и напыщенного, довольно снисходительного джентльмена. Нас усадили на два стула перед его комфортабельным троном, и хозяин разразился потоком изысканных фраз. Наиболее значимые места своей речи он выделял шумным покашливанием, во время которого слуга подносил ему золотую плевательницу. Плевки не считались в Тибете нарушением этикета, и маленькие плевательницы имелись на каждом столе. Но мы еще ни разу не видели, чтобы плевательницу подносил слуга.

После первой встречи мы еще не знали, как оценить Кабшопа. Он захватил инициативу, и нам оставалось лишь вежливо отвечать в нужный момент. Нас угостили церемониальной чашкой чая, предложенной в напыщенной манере. Поскольку хозяин не знал, что мы говорим по-тибетски, весь разговор переводил его племянник. Благодаря владению английским этот молодой человек получил пост в министерстве иностранных дел, и впоследствии нам часто приходилось с ним встречаться. Типичный представитель нового поколения тибетской элиты, он учился в Индии и горел желанием реформировать Тибет, хотя еще не имел возможности изложить свои теории в присутствии консервативных монахов. Однажды, оставшись с ним наедине, я сказал: мне и Ауфшнайтеру следовало бы прибыть в Лхасу на несколько лет позже, когда он и другие молодые аристократы займут посты министров и для нас здесь появится много работы.

Министр– монах, живший в Лингхоре, в пяти милях от Дороги паломников, огибавшей Лхасу, принял нас менее формально. Этот уже немолодой человек носил симпатичную маленькую белую бородку, которой очень гордился, ибо бороды в Тибете -большая редкость. Звали его Рампа. В общем и целом он был достаточно хорошо информирован и в противоположность другим министрам избегал прямо выражать свое мнение. Один из немногих чиновников-монахов, Рампа принадлежал к аристократии. Развитие политической ситуации заставляло его втайне переживать. Министра очень интересовало наше мнение о России. Он поведал нам, что в древних манускриптах имеется такое предсказание: мощное государство с севера захватит Тибет, разрушит религию и будет править всем миром.

И наконец, мы посетили Пункханга, самого старого из министров. Маленький близорукий человек, вынужденный ходить в толстых очках, он выглядел довольно странно, ибо в Тибете к очкам относились отрицательно. Надевать их считалось 4не по-тибетски», а официальным лицам вовсе запрещалось. Пункхангу же носить очки на работе разрешил сам далай-лама, поскольку во время важных церемоний плохое зрение делало старика министра совершенно беспомощным. Когда он беседовал с нами, рядом находилась его жена. Формально муж занимал более высокое положение, чем она, но без труда определялось, кто в доме главный. После приветствий Пункханг не произнес ни одного слова, а женщина засыпала нас вопросами.

Потом он провел нас в свою домашнюю часовню. Отпрыск одной из семей, произведших на свет очередного далай-ламу, министр очень этим гордился. В тусклой и пыльной часовне он показал нам статуэтку самого «Божественного».

Со временем я познакомился с сыновьями Пункханга. Старший был губернатором Джангце, женатым на принцессе Сиккима, тибетке по происхождению. Интеллектуально она превосходила мужа, и могу поклясться, я не встречал дамы красивее. В ней сочеталось неописуемое очарование азиаток с некоей древней восточной прелестью. Умная, образованная, полностью современная, она училась в лучших школах и первой в Тибете отказалась стать женой братьев своего супруга, ибо следовала собственным принципам. В беседе принцесса ничем не уступала самым развитым женщинам европейских салонов. Ее интересовали политика, культура, события в мире. В разговоре она часто затрагивала тему равноправия женщин… Но Тибету предстоял еще долгий путь до понимания этого вопроса.

Прощаясь с Пункхангом, мы попросили его поддержать нашу просьбу о разрешении на проживание в Тибете. Естественно, он пообещал сделать все от него зависящее, но мы уже знали Азию: здесь никто не откажет вам напрямую.

Чтобы укрепить свое положение, мы постарались наладить отношения и с Китайским представительством. Поверенный принял нас довольно вежливо, чем всегда славилась его нация. Когда мы поинтересовались возможностью приехать в Китай и найти там работу, он пообещал передать наш запрос правительству.

Мы старались получить любую поддержку и убедить окружающих в нашем дружелюбии. Часто совершенно незнакомые люди подходили к нам во время прогулок и задавали разнообразные вопросы. Однажды китаец сфотографировал нас. Фотокамера в Лхасе не являлась чем-то необычным, но происшествие заставило нас задуматься. Мы слышали: в Лхасе есть шпионы других стран. Возможно, нас тоже считали агентами иностранной державы. Только англичане не сомневались в нашей честности, ибо точно знали, откуда мы и кто. Другие, знавшие о нас меньше, могли вообразить несусветное. На самом же деле мы не имели никаких политических амбиций, просили лишь об убежище – до тех пор, пока снова не сможем вернуться в Европу.

В начале февраля наступила настоящая теплая весна.

Лхаса находится на широте чуть южнее Каира, и лучи солнца на высокогорье пригревают довольно сильно. Мы чувствовали себя хорошо и жаждали приступить к регулярной трудовой деятельности. Но ежедневные визиты и банкеты продолжались часами: мы переходили из рук в руки, как пара заморских диковин. Вскоре такая жизнь нам наскучила, захотелось заняться работой и спортом. Кроме небольшой площадки для баскетбола, в Лхасе отсутствовали спортивные сооружения. Игравшие в баскетбол молодые тибетцы и китайцы очень обрадовались, когда мы предложили присоединиться к ним. При площадке функционировали горячие бани, но одно их посещение обходилось слишком дорого – в десять рупий. Столько стоила целая овца в Тибете.

Несколько лет назад в Лхасе существовали футбольное поле и одиннадцать команд, соревновавшихся между собой. Однажды во время матча разразилась буря, принесшая большие разрушения. В результате футбол запретили. Возможно, такое решение принял регент, но, скорее всего, кто-то посчитал спорт опасным для церкви: ведь многие люди с энтузиазмом участвовали в играх, и немало монахов из Серы и Дребунга с интересом наблюдали за состязаниями. Значит, футбол отвлекал народ от религии, снижал ее влияние. После бури ортодоксы объявили: она выражает отношение богов к легкомысленному футболу. Реакция власти последовала незамедлительно.

В связи с этой историей мы интересовались у своих друзей, действительно ли существуют ламы, способные предотвратить бурю или вызвать дождь. Подобное поверье давно существует в Тибете. На полях обязательно имеются небольшие каменные башни с подношениями богам в виде ракушек, в которых при буре зажигают фимиам. Во многих селах живут монахи, умеющие, как считается, управлять погодой. Перед бурей они дуют в раковины, издающие вибрирующий звук. В альпийских деревнях в похожей ситуации бьют в колокола. Эффект упомянутых раковин, пожалуй, сходен с воздействием колокольного звона. Конечно же тибетцы не признают никаких физических объяснений. Для них существуют лишь магия, чары и деяния богов.

Мы слышали прелестную историю, относящуюся к временам правления тринадцатого далай-ламы. Естественно, у него был собственный придворный «повелитель погоды», славившийся своим умением по всей стране. Его главная функция заключалась в защите от ненастья летнего сада Бога-Короля. Однажды сильнейшая буря начисто смела там цветы и фрукты. «Повелителя погоды» призвали к Живому Будде. Восседая на троне, тот сердито приказал трясущемуся от страха волшебнику незамедлительно сотворить какое-нибудь чудо, иначе он будет уволен и наказан. Монах бросился в ноги своему владыке и попросил дать ему решето, обыкновенное решето. Затем он спросил, сочет ли Божественный чудом, если налитая в решето вода просто-напросто не протечет насквозь. Далай-лама кивнул в знак согласия. И действительно, налитая в решето вода не протекла. Репутация волшебника подтвердилась, и его оставили на хорошо оплачиваемом посту.

Мы постоянно ломали голову над тем, как себя обеспечивать в случае дальнейшего проживания в Лхасе. Пока нас принимали весьма радушно, присылали посылки с цампой, снедью, маслом и чаем. Приятной неожиданностью стало вручение нам племянником Кабшопа пятисот рупий – подарка от министерства иностранных дел. В благодарственном письме мы изъявили готовность работать на правительство за гарантированное питание и крышу над головой.

Последние три недели нам давал приют Танг-ми. Теперь же всемогущий Царонг пригласил пожить у него. Мы с радостью согласились. Тангми растил четверых детей и сам нуждался в нашей комнате. Он подобрал нас, походивших на двух оборванных бродяг, на улице, поступил как настоящий друг. Мы были очень ему благодарны, первому на Новый год поднесли белые шарфы, и впоследствии, когда у меня появился собственный дом, регулярно приглашали его на рождественские торжества.

У Царонга нам выделили большую комнату с европейской мебелью, столом, креслами, кроватями и мягкими коврами. По соседству располагалась маленькая комната для умывания. Мы обнаружили также то, о чем давно скучали, – нормальную уборную. В плане отправления естественных нужд нравы Тибета довольно просты, и любое место порой используется как отхожее.

Царонг мог позволить себе держать нескольких поваров. Его шеф-повар много лет работал в лучшей гостинице Калькутты и знал европейскую кухню. Он готовил прекрасные бифштексы, выпечку и сладости. Другой повар учился в Китае и великолепно знал китайскую кухню. Царонг любил удивить гостей неизвестными деликатесами. Кстати, в лучших домах Тибета женщины никогда не работают поварами, а только помогают на кухне.

График тибетского питания отличается от нашего. На завтрак здесь пьют масляный чай, а зачастую пьют его до ночи. Я слышал о людях, выпивавших к вечеру до двухсот чашек, но мне кажется, это преувеличение. Едят тибетцы два раза в сутки: в десять утра и на закате солнца. Первая трапеза состоит из плошки чем-либо приправленной цампы; обычно мы ели ее вдвоем в нашей комнате. На вторую же трапезу, считавшуюся главным событием дня, нас приглашал хозяин. Вся семья рассаживалась вокруг большого стола, угощалась различными блюдами и обсуждала свежие новости.

После ужина общество переходило в комнату, казавшуюся переполненной многочисленными коврами, сундуками и статуэтками. Здесь мы курили сигареты, пили пиво. Выпадала возможность повосторгаться последними приобретениями нашего хозяина – он постоянно покупал что-то новенькое. Нас восхищало прекрасное радио, ловившее любые радиостанции мира и поражавшие чистотой звука – на Крыше Мира атмосферные помехи отсутствовали. В нашем распоряжении оказались также последние пластинки, кинокамера, новый фотоувеличитель, а однажды вечером Царонг распаковал теодолит! Министр прекрасно умел пользоваться своими сокровищами. Вероятно, его интересы простирались дальше, чем чьи-либо еще в городе. Мы не могли даже мечтать о более интересном времяпрепровождении. Царонг собирал марки и вел переписку с людьми всего мира при помощи сына – лингвиста. Великолепно подобранная библиотека министра включала коллекцию западной литературы. Многие книги достались ему в подарок: каждый европеец, прибывавший в Лхасу, останавливался в его доме и обычно оставлял свои книги хозяину.

Царонг был удивительным человеком. Он постоянно разрабатывал всяческие реформы и всегда присутствовал, когда правительство рассматривало какую-нибудь важную проблему. Царонг отвечал за единственный в стране железный мост. Он соорудил и собрал его в Индии, после чего мост разобрали на части и перевезли в Тибет на спинах яков и кули. Царонг сам создал себя по новейшему образцу, а с его способностями он мог стать исключительной личностью даже в западных странах.

Сын Царонга Джордж (он оставил себе свое индийское школьное имя) пошел по стопам отца. При первой же встрече он поразил нас своими знаниями и широтой интересов. В то время он занимался фотографией, и на его снимки стоило посмотреть. Однажды вечером он удивил нас, показав цветной фильм, который снял сам. Фильм был настолько удачным и качественным, что казалось, вы находитесь в первоклассном кинотеатре. Позже, естественно, случались различные неполадки с мотором и бобиной. Мы с Ауфшнайтером помогали их исправлять.

Ужины с Царонгом да книги из его библиотеки и из Британского представительства являлась нашим единственным вечерним развлечением. В Лхасе не было ни кинотеатров, ни театра, никаких гостиниц или общественных учреждений. Вся общественная жизнь протекала внутри частных домов.

Мы проводили дни, коллекционируя различные впечатления и опасаясь, что покинем страну раньше, чем успеем хорошо узнать ее. Мы не тешили себя иллюзиями, прекрасно понимая: наши друзья не смогут помочь нам в случае кризиса. Несколько раз нам рассказывали историю, звучавшую предупреждением. Однажды правительство попросило английского учителя создать в Лхасе школу европейского типа и заключило с ним долгосрочный контракт. А через шесть месяцев реакционные монахи вынудили британца уехать.

Мы продолжали наносить дневные визиты, многие люди хотели встретиться с нами, и таким образом нам удалось близко познакомиться с домашним бытом знатных тибетцев. Кое в чем жители Лхасы походили на некоторых обитателей наших родных городов – у них всегда хватало свободного времени.

Тибет еще не поразила самая страшная болезнь современности – бесконечная суета. Здесь никто не перерабатывал. Чиновники вели простую жизнь. Они появлялись в своих офисах поздним утром и уезжали домой в начале второй половины дня. Если у чиновника были гости или другая причина не появляться на работе, он направлял слугу к своим коллегам с просьбой подменить его.

Женщины даже не помышляли о равноправии и при этом хорошо себя чувствовали. Они часами раскрашивали лица, нанизывали жемчуга на новые нитки, выбирали новые материалы для одежды, придумывая, каким образом перещеголять остальных дам на следующем приеме. У них не болела голова о домашнем хозяйстве – его вели слуги. Желая продемонстрировать всем, что она хозяйка дома, женщина повсюду носила с собой большую связку ключей. В Лхасе всякую мало-мальски ценную вещь всегда запирали на один, а то и два замка.

В моду вошла древняя китайская игра маджонг, вдруг ставшая общей страстью. Словно зачарованные, люди играли день и ночь, забывая о работе, о доме, о семье. Иногда ставки сильно возрастали, но играть продолжали все, даже слуги, иногда проигрывавшие за несколько часов достояние, накопленное годами. Наконец правительство решило запретить игру, выкупило игорные дома и приговорило тайных нарушителей к огромным штрафам и каторжным работам. И истерия разом закончилась! Я бы никогда такому не поверил, но видел сам: несмотря на всеобщее желание продолжать играть, люди уважали запрет. По субботам, в день отдыха, они теперь развлекались шахматами или халмой.

16 февраля исполнился месяц нашего пребывания.в Лхасе. Будущее оставалось туманным, у нас не было работы, и мы опасались за свою дальнейшую судьбу. Именно в тот день Кабшоп пришел к нам с торжественным видом, подобающим представителю министерства иностранных дел. По выражению его лица мы поняли: он принес плохие новости. Кабшоп сообщил: правительство не разрешило нам долго находиться в Тибете. Мы должны направиться в Индию. Такая перспектива угрожала нам постоянно, но, став реальностью, она расстроила нас. Мы начали протестовать. Кабшоп пожал плечами: возражения следовало высказывать вышестоящему начальству.

В качестве ответной реакции на печальную новость мы стали собирать все карты Восточного Тибета, которые могли найти в Лхасе. Вечером принялись за составление новых планов и прокладку маршрута. Наши мнения полностью совпадали: никакой больше колючей проволоки! Уж лучше пробраться в Китай и попытать счастья там! У нас было немного денег и хорошее оснащение. Сделать запас провианта не составляло большого труда. Однако я помнил о своем радикулите. Ауфшнайтер вызвал мне доктора из Британского представительства, тот прописал лекарства и уколы, но ничего не помогало. Неужели болезнь нарушит наши планы?! Меня охватывало отчаяние.

На следующий день в подавленном состоянии я направился в дом родителей далай-ламы. Мы надеялись, что их вмешательство поможет. Святая Мать и Лобсанг Самтен пообещали рассказать обо всем молодому Богу-Королю и попросить замолвить за нас слово. Он так и сделал. Хотя молодой далай-лама еще не имел реальной власти, его мнение могло повлиять на развитие событий.

Между тем Ауфшнайтер ходил от одного знакомого к другому, уговаривая выступить единым фронтом в нашу защиту. Используя любую возможность, мы составили петицию на английском, изложив аргументы в пользу своего пребывания в Тибете.

Но судьба нам не улыбалась. Мой радикулит разыгрался всерьез, я едва мог пошевелиться. Мне пришлось валяться в постели, страдая от боли, пока Ауфшнайтер, стирая ноги до мозолей, носился по городу.

21 февраля на пороге нашего дома появились солдаты. Они приказали нам собираться: им приказано сопроводить нас в Индию. Ехать надлежало ранним утром. Все надежды рухнули, но я не мог отправиться в путь. Мне удалось лишь с трудом добраться до окна, демонстрируя лейтенанту мою беспомощность. Его лицо осталось беспристрастным: он выполнял приказ и не имел полномочий выслушивать какие-либо объяснения. Собравшись с духом, я попросил его сообщить начальству, что могу покинуть Лхасу только в том случае, если меня вынесут на руках. Солдаты ушли.

Мы бросились к Царонгу за помощью и советом, но он не сообщил нам ничего нового. По его словам, никто не мог отменить решения правительства. Оставшись вдвоем в комнате, мы вовсю ругали мой радикулит, мешавший нам бежать той же ночью, предпочтя опасности и невзгоды даже самым комфортабельным условиям за колючей проволокой. Однако сдвинуть меня с места завтра будет нелегко: я с горечью решил оказывать пассивное сопротивление.

Но следующим утром ничего не произошло. Не появилось ни солдат, ни новостей. Сгорая от нетерпения, мы послали за Кабшопом, который явился сам и выглядел довольно растерянно. Ауфшнайтер объяснил, как сильно я болен. Началось обсуждение нашей проблемы. «Может быть, – сказал Кабшоп с серьезным видом, – нам удастся достичь компромисса?»

Тут мы начали подозревать, что на нашей выдаче настаивает Британское представительство.

Вполне понятно, Тибет маленькая страна, в чьих интересах поддерживать хорошие отношения с соседями. Какой резон ссориться с Англией из-за такой мелочи – пары беглых немецких военнопленных? Ауфшнайтер предложил попросить у английского доктора дать медицинское заключение о состоянии моего здоровья. Кабшоп согласился, но настолько скептически, что мы, обменявшись взглядами, убедились в правоте своих подозрений.

Доктор посетил меня на следующий день и сообщил: решение о дате нашего отъезда будет принято правительством. Он сделал мне укол, от которого лучше не стало. Больше пользы принес подаренный Царонгом теплый шерстяной платок.

Я упорно пытался преодолеть свой недуг, нарушавший наши планы. Один лама рекомендовал мне перекатывать палку ступнями вперед-назад. Я ежедневно, стиснув зубы, часами занимался этим, сидя на стуле. Упражнение причиняло много боли, но постепенно помогало. Вскоре я смог выходить в сад и, подобно старику, греться на теплом солнышке.

Весна вступила в свои права. Наступал март, и четвертого числа началось празднование Нового года, самого длительного из тибетских торжеств, продолжавшегося три недели. Я не мог принимать в нем участие, только слушал отдаленные звуки барабанов и тромбонов и, глядя на суету в доме, понимал важность всего происходящего. Каждый день меня навещали Царонг с сыном, демонстрируя свои новые великолепные одежды из шелка и парчи. Ауфшнайтер, естественно, бывал повсюду и подробно докладывал мне вечером об увиденном.

Наступавший год назывался годом Очищающего Огня. Примерно 4 марта (тибетский Новый год, как и наша Пасха, не имеет фиксированной даты) городской магистрат обычно передавал всю полноту власти монахам. Начинал действовать суровый и своеобразный режим. Первым делом производилась уборка улиц. Вечно грязная, Лхаса становилась образцом чистоты. Провозглашался некий гражданский мир, ссоры запрещались. Общественные офисы закрывались, а уличная торговля становилась еще оживленнее, прекращаясь лишь на время праздничных процессий. Любые нарушения закона, включая азартные игры, наказывались с полной строгостью. Монахи судили преступников сурово, приговоры выносили жестокие, вплоть до смертной казни (правда, в таких случаях вмешивался регент и самостоятельно разбирался с виновными).

Похоже, празднуя, власти совсем позабыли о нас, и мы старались никак не привлекать к себе внимания. Возможно, правительство удовлетворилось диагнозом английского доктора, гласившим, что мне еще рано путешествовать. Мы получили передышку. Я изо всех сил стремился поправиться, обрести физическую форму, необходимую для побега в Китай.

Каждый день солнце в саду пригревало сильнее и сильнее. Но однажды утром сад неожиданно завалило глубоким снегом. В марте снег в Лхасе – редкое явление. Город расположен в самом сердце Азии, и атмосферные катаклизмы здесь редки. Зимой снег лежит недолго, и теперь он тоже быстро растаял, принеся даже пользу: песок и пыль превратились в грязь, уменьшив неудобства от последующих песчаных бурь. Они каждую весну регулярно бушуют тут в течение примерно двух месяцев, чаще обрушиваясь на город после полудня.

Обычно буря быстро приближается к Лхасе огромным черным облаком. Дворец Потала скрывается из виду. Люди спешат по домам. Жизнь замирает. Животные на полях поворачиваются хвостами к ветру и терпеливо ждут, когда снова смогут щипать траву. Многочисленные уличные собаки жмутся стаями по углам. (Кстати, они не такие уж дружелюбные. Однажды Ауфшнайтер вернулся домой в разорванной одежде. На него набросились псы, загрызшие умирающую лошадь и пировавшие вовсю. Ауфшнайтер им чем-то помешал.)

Период песчаных бурь – самое неприятное время года в Тибете. Даже сидя в комнате, вы ощущаете песок, скрипящий у вас на зубах: в домах Лхасы нет двойных рам. Утешает одно: весенние бури означают конец зимы. Садовники знают – заморозков уже нечего бояться. Луга вдоль каналов начинают зеленеть, символизируя рост волос на голове Будды. Гибкие свисающие ветки плакучих ив, вполне оправдывая столь поэтическое название деревьев, покрываются пушистыми желтыми соцветиями.

Когда я снова смог двигаться нормально, мне очень захотелось приносить хоть какую-то пользу. Царонг посадил в своем саду сотни молодых фруктовых деревьев, выращенных из семян и до сих пор не приносивших плодов. Вместе с Джорджем, сыном хозяина, я приступил к их систематической прививке. Это дало повод домочадцам повеселиться. В Тибете прививка деревьев неизвестна, нет даже такого слова в языке. Местные жители называли данный процесс «женитьба» и считали его довольно занятным.

Тибетцы – счастливый маленький народ, полный ребяческого юмора. Им достаточно малейшего повода для смеха. Если кто-нибудь споткнется или поскользнется, люди могут веселиться часами. Повсеместно принято смеяться над чужими неприятностями, но без злого умысла. Люди подсмеиваются над чем угодно. Не имея газет, они критикуют все, что им нравится, при помощи частушек или сатирических песенок: Мальчишки и девчонки, гуляя вечером по Паркхору, распевают последние частушки. Даже самые высокопоставленные чиновники не могут избежать разгромного осмеяния. Иногда правительство запрещает какую-нибудь конкретную песню, но за ее исполнение никого не наказывают, а просто больше не исполняют публично. Но она звучит ничуть не реже в частных домах.

В Новый год улица Паркхор кишит народом. Она идет вокруг храма, и на ней сконцентрирована почти вся общественная жизнь города. Здесь много крупных деловых зданий; религиозные и военные процессии начинаются и заканчиваются именно здесь. К вечеру, особенно в общественные праздники, верующие ходят по Паркхору, бормоча молитвы. Но не только верующими полон Паркхор. Здесь много красивых женщин, демонстрирующих свои последние наряды и слегка кокетничающих с молодыми знатными мужчинами. Женщины легкого поведения демонстрируют себя здесь же.

Другими словами, Паркхор являет собой центр бизнеса, социальной жизни и фривольности.

15– го числа первого месяца нового тибетского года я почувствовал себя настолько хорошо, что тоже смог принять участие в празднествах. Это был знаменательный день, когда устраивалась величественная процессия с участием самого далай-ламы. Царонг пообещал уступить нам окно в одном из своих домов, выходящих фасадом на Паркхор. Мы заняли места на первом этаже, поскольку никому не позволено находиться выше великих персон, размеренным шагом следующих вдоль улицы. В Лхасе не разрешено строить дома выше двух этажей, поскольку соперничать с храмом или Поталой считается кощунственным. Запрет строго соблюдается, и легкие деревянные навесы, которые некоторые представители знати устанавливают на плоских крышах своих домов в жаркую погоду, исчезают, словно по мановению волшебной палочки, когда далай-лама или регент должны пройти по городу.

Пока ярко раскрашенная толпа людей текла мимо, мы сидели у окна вместе с госпожой Царонг. Наша хозяйка, приветливая пожилая женщина, постоянно, словно мать, заботилась о нас. В чужом для нас окружении мы радовались ее обществу. Она охотно разъясняла нам все непонятное в происходившем.

Мы увидели странные, похожие на рамки предметы, возвышавшиеся над землей иногда на тридцать и более футов. Госпожа Царонг рассказала, что они предназначены для масляных фигур. Вскоре после заката солнца их вынесут на всеобщее обозрение. При монастырях есть специальные мастерские, где особо одаренные монахи, виртуозы своего дела, производят разноцветные фигуры из масла. Это подчас филигранное искусство требует беспредельного терпения. Устраиваются даже соревнования по производству шедевров за одну ночь, поскольку за лучший из них правительство вручает приз. В течение многих лет победителем всегда оказывался монастырь Джию.

В назначенный срок часть улицы Паркхор покрылась ярко окрашенными масляными пирамидами. Перед нами толпилось неимоверное количество народа, и мы испугались, что ничего не увидим. Уже начинало темнеть, когда по улице под звуки труб и барабанов промаршировал лхасский полк. Шеренги солдат оттеснили зрителей к домам, оставив центр Паркхора свободным.

Стемнело, но тысячи масляных ламп горели мерцающим огнем. Шипело несколько бензиновых фонарей, озаряя улицу пугающим светом. Из-за крыш домов поднялась луна. Месяцы в Тибете определяются по лунному календарю, и этот, пятнадцатый, совпадал с полнолунием.

Итак, сцена была готова, и спектакль начался. Толпа стихла в ожидании великого момента.

Двери собора распахнулись, оттуда медленно вышел молодой Бог-Король, поддерживаемый с обеих сторон двумя настоятелями монастырей. Люди склонились в благоговейном трепете. В соответствии со строгим церемониалом они должны были пасть ниц, но сегодня для этого просто не хватало места. При приближении далай-ламы головы собравшихся опускались разом, словно пшеница под порывом ветра. Никто не смел поднять глаз. Размеренным шагом далай-лама начал свой торжественный круговой путь по Паркхору. Время от времени он останавливался, чтобы рассмотреть фигуры из масла. За ним шествовала блистательная процессия высших чиновников и знати. Потом по ранжиру следовали другие официальные лица. В процессии, поблизости от далай-ламы, мы разглядели нашего друга Царонга. Как и все аристократы, он нес в руке дымящуюся палочку благовоний.

Подобострастная толпа хранила молчание. Слышалась только музыка монахов – гобои, литавры, медные трубы и чинели. Некая ирреальность происходящего будто превращала его в видение из другого мира. Казалось, огромные фигуры, вылепленные из масла, ожили в мерцающем свете желтых ламп. Чудилось: диковинные цветы качают головками на ветру, шуршат одежды богов, гримасничают демоны. Бог-Король поднял руку, благословляя подданных.

Живой Будда приближался. Он прошел невдалеке от нашего окна. Женщины не отваживались даже дышать. Толпа замерла. Глубоко тронутые увиденным, мы спрятались за спинами дам, словно опасаясь быть втянутыми в магический круг божественной силой.

Мысленно мы постоянно повторяли: «Он всего лишь ребенок». Но этот ребенок олицетворял собой веру тысяч людей, их желания и надежды. Толпу объединяло желание: найти Бога и служить Ему. Закрыв глаза, я прислушивался к шепоту молитв и торжественной музыке, ощущал сладкий запах благовоний, поднимавшийся к вечернему небу.

Вскоре далай-лама завершил круговой обход Паркхора и скрылся за дверями Цаг-Лаг-Канга. Под музыку оркестров солдаты маршевым шагом покинули площадь.

И, словно очнувшись от гипнотического сна, десятки тысяч зрителей из послушных верующих внезапно превратились в хаотичную толпу, стали кричать и оживленно жестикулировать. Минутой раньше они плакали, молились или медитировали, теперь же словно взбесились. В действие вступили охранники-монахи, рослые широкоплечие ребята с выкрашенными черной краской лицами, что придавало им еще более свирепый вид. Они хлестали вокруг себя кнутами, но толпа фанатично напирала на масляные фигуры, которые могли опрокинуться в любой момент. Игнорируя болезненные удары хлыстов, народ лез в драку. Казалось, в него вселились дьяволы. Неужели те же самые люди несколько минут назад благоговейно склоняли головы перед ребенком?

На следующее утро улица была пуста. Не осталось и следа страстей, царивших здесь в прошлую ночь. На месте подставок для масляных фигур появились рыночные прилавки. Ярко раскрашенные статуэтки святых расплавили и теперь будут использовать как топливо для ламп или в качестве магического лечебного средства.

Date: 2016-05-25; view: 312; Нарушение авторских прав