Возникновение и сущность оргиастических нападений

Отправным моментом процесса превращения первобытного стада в род и неандертальца в человека современного физического типа было завязывание половых отношений между членами различных тотемистических стад. Составить представление о том, как началось завязывание половых отношений между членами разных коллективов и какую форму носили первоначально эти связи, дают возможность данные этнографии и фольклористики. Рассмотрение этих данных мы начнем с анализа одного очень своеобразного обычая, существовавшего у меланезийцев островов Тробриан. Обычай этот, носивший туземное название йауса (yausa), был описан в монографии Б.Малиновского „Сексуальная жизнь туземцев Северо-Западной Меланезии" (Malinowski, 1948, р.231–233).

На островах Тробриан повсеместно был распространен порядок, согласно которому прополка огородов, каждый из которых находился во владении одной семьи, совершалась всеми женщинами деревни сообща, коллективно. На юге о. Киривина и на о. Вакута женщины, занимавшиеся коллективной прополкой, имели (по рассказам туземцев) очень странное право, а именно право напасть на любого замеченного ими мужчину, если он только не принадлежал к числу жителей их деревни. Право это осуществлялось женщинами, как рассказывали местные информаторы Б.Малиновскому, с рвением и энергией. Передать подробности этого нападения не представляется возможным. Отметим лишь, что оно выражалось в том, что женщины, заметив мужчину, сбрасывали с себя всю одежду, совершенно нагими накидывались на него, подвергали насилию и совершали над ним массу самых непристойных действий.

Подробно описав, со слов своих информаторов, этот обычай, Б.Малиновский отказался дать ему какое-либо объяснение. Прошли мимо этого обычая и остальные этнографы. К тому времени, когда существование этого обычая было зафиксировано Б.Малиновским, он носил уже пережиточный, во многом даже ритуальный характер. Однако восстановить его первоначальное значение тем не менее представляется возможным.

Прежде всего следует обратить внимание на то, что йауса с начала до конца носила необычайно ярко выраженный оргиастический характер. Ее нельзя охарактеризовать иначе, чем оргиастическое нападение женщин (Malinowski, 1948, р.231). Все особенности йаусы свидетельствуют о том, что она в своей сущности представляет собой не что иное, как пережиток имевшего в прошлом место необычайно бурного, неудержимого, принимавшего самые дикие формы проявления полового инстинкта. Столь бурное, дикое проявление полового инстинкта можно объяснить, лишь допустив, что он предварительно в течение длительного периода времени не мог получить удовлетворения, что он предварительно в течение долгого времени обуздывался и сдерживался. Такое предположение находит свое подтверждение в имеющемся фактическом материале.

Оргиастические нападения женщин на островах Тробриан могли иметь место не в любое время. Они были возможны лишь в период общественной прополки огородов и ни в какой другой (Malinowski, 1918, р.356). А этот период был временем действия строжайших половых табу. Во время прополки огородов были не только строжайше воспрещены половые сношения, но вообще считалось для мужчин неприличным приближаться к женщинам, когда они были заняты этой работой (1948, р. 388, 415).

Все эти данные говорят о том, что йауса в своей первоначальной, исходной форме была ни чем иным, как стихийным, бурным прорывом долгое время сдерживавшегося половыми производственными табу сексуального инстинкта. (См. примечание 20).

Возникает, однако, вопрос о том, почему этот дикий, бурный прорыв полового инстинкта, имевший место во время строжайшего запрета половых отношений, не только не осуждался коллективом, непримиримо относившимся ко всякого рода нарушениям моральных табу, но был узаконен, санкционирован им. Прежде чем ответить на этот вопрос, приведем еще один в некотором отношении аналогичный обычай.

На о. Яп (Каролинские о-ва) в течение всего сезона ловли рыбы, длившегося 6–8 недель, рыбаки были обязаны соблюдать строжайшие половые табу (Frazer, 1922б, p. 193). В этот период они не только не имели право вступать в половые отношения со своими женами и вообще женщинами своего селения, но даже жить с ними под одной крышей и смотреть на них. И в то же время в каждом мужском клубе, в котором в полной изоляции от женщин должны были жить рыбаки во время пребывания на берегу, содержались 1–2 женщины, сношения с которыми ни в малейшей степени не возбранялись, не считались нарушением табу. Объяснение этого крайне странного, на первый взгляд, факта мы получим, если примем во внимание, что женщины, содержавшиеся в мужских домах, были пленницами, захваченными в других селениях острова, т. е. чужеземками (Frazer, 1922b, p. 193).

На этом примере мы сталкиваемся с одной из характерных черт родового общества, заключавшейся в том, что каждый человеческий коллектив имел свою собственную мораль, нормы которой распространялись исключительно лишь на членов данного коллектива. На человека, стоявшего вне данного коллектива, не распространялись действия ни негативных, ни позитивных норм, существовавших в данном коллективе (Ковалевский, 1913, с.90; Энгельс. Соч., т.21, с.99; Токарев, 1960а, с. 16).

„Их поведение, — писал М.М.Ковалевский (1913, с.90), характеризуя поведение людей родового общества, — совершенно различно, смотря по тому, идет ли дело об иностранцах или сородичах… Что позволено по отношению к чужеродцам, то нетерпимо по отношению к сородичам. Один и тот же способ поведения может представится то дозволенным и даже заслуживающим похвал, то запрещенным и позорным… Тот, кто нарушает обычаи, тем самым обнаруживает злую волю по отношению к сородичам

и должен быть поэтому извергнут из своей среды. Те же самые действия, совершенные над иностранцами, над лицами, стоящими вне группы, теряют всякую нравственную квалификацию, они не считаются ни дозволенными, ни запрещенными, или, вернее, интерес группы придает им ту или другую природу".

Эта черта, довольно отчетливо проявлявшаяся на стадии родового общества и не исчезнувшая полностью даже в период его разложения, в гораздо большей степени должна была сказываться в эпоху формирования человеческого общества, когда каждое первобытное стадо представляло собой совершенно самостоятельный, изолированный от остальных человеческий коллектив. Понимание этой особенности первобытной морали дает возможность ответить на вопрос, почему оргиастическое нападение женщин не только не было осуждено, но даже санкционировано обычаем. Объектом такого нападения всегда и во всех случаях был исключительно лишь чужеземец, человек из чужой деревни. В силу этого оргиастическое нападение женщин не представляло собой нарушение полового производственного табу и поэтому не могло быть осуждено коллективом.

Все это позволяет уточнить представление о том, что собой представляла йауса — оргиастическое нападение женщин — в своей исходной форме. Это был стихийный прорыв необычайно долго сдерживаемого табу полового инстинкта, ставший возможным вследствие появления объекта удовлетворения этого инстинкта, не подпадавшего под сферу действия половых запретов.

Основные особенности оргиастических нападений женщин не позволяют отнести их появление к эпохе родового общества. Они могли возникнуть лишь в эпоху первобытного стада, точнее выражаясь, в эпоху тотемистического стада с ограниченным промискуитетом. Постепенное расширение сферы действия половых производственных табу, имевшее место в эту эпоху, делало все более длительными периоды полового воздержания и все более редкими и короткими периоды тотемико-оргиастических праздников. Чем больше подавлялся и обуздывался половой инстинкт, тем больше он стремился прорваться. Прорыв полового инстинкта внутри стада был исключен. Коллектив беспощадно карал нарушителей половых табу. Но, кроме людей, принадлежавших к данному коллективу, существовали люди, к нему не принадлежавшие, люди, на отношения к которым не распространялось действие норм стадной морали вообще, половых табу в частности.

Хотя каждое из тотемистических стад было замкнутым в себе, совершенно самостоятельным коллективом, однако их изоляция друг от друга не могла быть абсолютной. Они не могли время от времени не встречаться, не сталкиваться. На предшествовавшей стадии развития случайные встречи людей, принадлежавших к различным коллективам, не вели к завязыванию каких-либо связей между стадами. На стадии, когда подавление полового инстинкта достигло такой степени, что дальнейшее его сдерживание становилось все более и более затруднительным, даже невозможным, когда обуздываемый и подавляемый половой инстинкт все время стремился прорваться, встречи людей, принадлежащих к различным коллективам, все чаще начали принимать форму оргиастических нападений более сильной стороны на слабую.

Кроме оргиастических нападений женщин на мужчин, о существовании которых говорит йауса меланезиек о-вов Тробриан, несомненно имели место и оргиастические нападения мужчин на женщин. Однако последние не требовали численного превосходства и поэтому не могли приобрести столь ярко выраженного характера, как первые. (См. примечание).

Возникновение оргиастических нападений явилось закономерным этапом в развитии первобытных человеческих стад. Вытеснение половых отношений из жизни коллектива, сужение возможности удовлетворения полового инстинкта внутри коллектива неизбежно должно было породить на определенной ступени эволюции тотемистического стада у всех его взрослых членов стремление к половому общению с членами иных коллективов, настоятельную потребность в таком общении. Эта субъективная потребность возникла примерно на том же этапе развития тотемистического стада, когда появилась и оформилась производственная потребность в расширении полового общения между формирующимися людьми и тем самым в превращении половых отношений из внутриколлективных в междуколлективные, и, возникнув, она явилась своеобразной формой проявления последней потребности. Реализация субъективной потребности членов тотемистического стада в половом общении с членами других коллективов сделала возможным удовлетворение производственной потребности в расширении детопроизводства, в ликвидации изолированности человеческих коллективов.

Предположение о том, что оргиастические нападения представляют собой не случайность, а являются закономерным результатом развития первобытного человеческого стада, находит свое полное подтверждение в данных этнографии и фольклористики, которые свидетельствуют об их универсальной распространенности в далеком прошлом человечества.

Иначе как пережитки оргиастических нападений женщин, нельзя рассматривать целую группу обычаев и обрядов, имевших место у большого числа племен и народов, находившихся на самых различных ступенях развития. (См. примечание 22).

К числу их можно отнести совершаемый женщинами во время засухи обряд магического вызывания дождя, отмеченный в Африке у батонга (Briffault, 1927, III, p. 13, 204). Готовясь к совершению этого обряда, женщины сбрасывали с себя все обычные одежды и надевали пояса, сделанные из особого растения. Затем они образовывали длинную процессию, которая двигалась по полям, исполняя самые бесстыдные песни и непристойные танцы. Ни один мужчина не мог попасть на глаза женщинам без того, чтобы он не был подвергнут самому жестокому обращению с их стороны. Существование сходных в целом ряде отношений, обычаев или их иногда очень отдаленных пережитков отмечено у племен Трансвааля (Garbutt, 1909, р.550), Малави (Briffault, 1927, HI, р.204), у народов Индии (Crooke, 1896, I, р.68–71; Чат-топадхьяя, 1961, с.321), а также у сербов, болгар, румын, греков, грузин (Аничков, 1903, I, с.212; Богаевский, 1916, с.60; Фрезер, 1928, I, с.96–98; Зеленин, 1934, с.6; 1937а, с.52–54).

Разнообразные обряды вызывания дождя, совершаемые нагими женщинами, были зафиксированы в Индии. Подобного же рода церемонии совершались женщинами и для отвращения от города или деревни эпидемий и эпизоотий. В качестве примера можно указать на совершавшийся ночью и в строжайшем секрете от мужчин обряд опахивания деревни (Crooke, 1896,1, р.68–71).

Существование подобного же обычая отмечено у восточных славян, в частности, у русских, а также у чувашей (Афанасьев, 1865, 1, с.232, 241; 1869, 111, с.483; Бондаренко, 1890, с. 115–116; С.Максимов, 1903, с.260–263; „К вопросу об опахивании", 1910; Зеленин, 1914, 1, с.348, 383; 1915, с.526, 544, 555; Денисов, 1959, с.131 и др.). Опахивание совершалось, когда на деревню надвигалась эпидемия или эпизоотия, причем происходило оно глубокой ночью втайне от мужчин. Все женщины, принимавшие участие в обряде, распускали волосы и оставались в одних нижних рубахах (С.Максимов, 1903, с.269; Зеленин, 1914, I, с.348 и др.), а иногда и раздевались донага (Афанасьев, 1865, I, с.232, 241; 1869, III, с.483; Зеленин, 1915, II, с.589, 603). Затем вся процессия с криком неслась вокруг деревни. Ни один мужчина не мог попасть на глаза в это время без риска быть жестоко избитым разъяренными женщинами (Даль, 1880, с.106–107; Бондаренко, 1890, с.116; С.Максимов, 1903, с.263). (См. примечание).

К этой же группе обычаев следует, вероятно, отнести многие обряды земледельческой магии, в которых главную роль играли обнаженные женщины. Бытование их отмечено у многих народов. Из числа тех, которые еще не упоминались, можно назвать чехов (Афанасьев, 1869, III, с.799).

Кроме такого рода обычаев, почти по всему миру отмечено существование отличавшихся неприличием слов и действий особых женских праздников, на которые мужчины не допускались, а также подобного же рода женских процессий и обрядов во время общих праздников. Такие праздники или их пережитки существовали в древнем Египте, у древних евреев, в античной Греции, Этрурии, Риме, Галлии, древней Британии, средневековой Фландрии, а также у племен Конго, туземцев о-вов Лоялти, в Индии, у кетов, якутов, грузин, осетин, русских, украинцев, белорусов, чехов, ижорцев, немцев, коми, мордвы, марийцев, удмуртов и других народов (В.Миллер, 1884, с.26; Геродот, 1885, I, с.140; И.Смирнов, 1890, с.134; 1893, 5, с.468–469; Троицкая, 1893, с. 78; С.Максимов, 1903, с.421–431; В.Анучин, 1914, с.21–23; Богаевский, 1916, с.59, 183; Евреинов, 1924, с.70–71; Гаген-Торн, 1930, с.70–79; „Религиозные верования народов СССР", 1931, II, с.157; Кагаров, 1937, с.57–58; Белицер, 1958, с. 298; Плутарх, 1961, I, с.117; Crooke, 1896, I, р.68–69; 1919, р.247–248; Briffault, 1927, III, p.204–206). (См. примечание 24).

Во время афинского праздника Тесмофорий женщины самого знатного происхождения собирались вместе в особом здании, куда доступ мужчинам был строго воспрещен. Здесь они обращались друг к другу с шутками непристойного содержания и сквернословили. Неприличные действия совершались и непристойные песни распевались женщинами и во время праздничной процессии (Новосадский, 1887, с. 125, 130: Богаевский, 1916, с.59, 183; Briffault, 1927, III, р.206). Интересно в связи с этим отметить, что знатные женщины, принимавшие участие в праздничных обрядах, готовили себя к ним строгим постом и длительным половым воздержанием (Богаевский, 1916, с. 181; Briffault, 1927, III, p. 126–127). Непристойностью слов и действий отличался праздник римских женщин в честь Bona Dea. Мужчины не только не могли принимать участие в этом празднике, но даже присутствовать на нем в качестве зрителей. Считалось, что всякий мужчина, хотя бы случайно увидевший, как совершаются обряды этого праздника, неизбежно должен ослепнуть (Briffault, 1927, III, р.206; Плутарх, 1963, II, с.455–456).

Но особенно ярко черты былых оргиастических нападений проявлялись в греческих вакханалиях, являвшихся первоначально исключительно женскими праздниками (Nilsson, 1957, р.5–8). По свидетельству Плутарха, во время этого праздника женщины самым яростным образом набрасывались на плющ, который считался мужским растением и рассматривался как воплощение Вакха. Они хватали его, с ожесточением разрывали на части и жевали (Штернберг, 1936, с.470). Свидетельством происхождения вакханалий из оргиастических нападений женщин является легенда о растерзании Пенфея вакханками-менадами (Эврипид, 1916, I, с. 194 сл.; Анненский, 1916, с.190–192; Кагаров, 1937, с.57). (См. примечание 25).

Во время бытовавшего вплоть до XX в. у мордвы женского праздника всякий мужчина, который имел несчастье попасть навстречу двигавшейся по деревне с пением грубо эротических песен процессии пьяных женщин, становился объектом самых безобразных издевательств (И.Смирнов, 1893, 5, с.468–469). Оргиастический момент присутствовал также в обрядности женских праздников русских, украинцев, немцев, марийцев, удмуртов, ижорцев, хотя и в значительно смягченном виде. Проявлялся он обыкновенно в обязательном пьянстве всех женщин, принимавших участие в празднике, а иногда также в отступлении его участниц от обычаев, нарушение которых в обычное время считалось крайним неприличием (Гаген-Торн, 1930, с.70–79). Так, например, один из очевидцев, описавший женский праздник в Яранском уезде Вятской губернии, сообщал, что во время его женщины доходят до того, „что сдергивают с себя головные уборы и остаются простоволосые, что в другое время — величайший позор для всякой порядочной женщины, так как оно — признак крайней разнузданности" (Гаген-Торн, 1930, с.76. Ср.: С.Максимов, 1903, с.431). Присуща была многим женским праздникам перечисленных народов и такая черта, как замкнутость, хотя в ряде случаев наблюдается постепенное ее исчезновение. Интересно отметить, что кое-где этнографами было отмечено бытование поверья о том, что мужчина, оказавшийся свидетелем обрядов женского праздника, должен ослепнуть (Гаген-Торн, 1930, с.76).

Не менее убедительными свидетельствами в пользу правильности положения об универсальной распространенности в прошлом оргиастических нападений являются данные фольклористики.

На о-вах Тробриан Б.Малиновским была записана любопытная легенда, теснейшим образом связанная с обычаем оргиастического нападения женщин. Меланезийцы о-вов Тробриан были твердо убеждены, что где-то далеко в море лежит остров Кауталуги, населенный исключительно лишь женщинами. Обитательницы этого острова ходят нагими и отличаются ненасытным желанием. Когда к острову приплывает лодка и моряки выходят на берег, женщины набрасываются на них, заставляют их непрерывно удовлетворять свои желания и в конце концов замучивают до смерти. Как утверждают сами рассказчики-туземцы, нападение обитательниц о. Кауталуги на мужчин полностью сходно с тем, которое совершали женщины юга о. Киривина и о. Вакуты во время общественной прополки огородов, т. е. полностью сходно с обычаем йауса (Malinowski, 1948, р.356). Все это дает основание для вывода, что в данном случае мы имеем дело не с чем иным, как с отражением в фольклоре оргиастических нападений женщин.

Легенда эта не стоит одиноко. Она примыкает к целому циклу преданий о так называемых амазонках, прекрасную сводку которых мы находим в работе М.О.Косвена „Амазонки. История легенды" (1947, 2 и 3). Указав на универсальную распространенность легенд этого типа, а также на тот факт, что до сих пор не имеется ни одного сколько-нибудь удовлетворительного их толкования, сам М.О.Косвен (1947, 3, с.32; 1948а, с. 140) не дал им никакой интерпретации.

На наш взгляд, ключ к пониманию сущности по крайней мере части амазонских легенд лежит в оргиастических нападениях женщин, имевших место в последний период существования первобытного человеческого стада. Отображение этих нападений и составило основное, первоначальное ядро этих легенд, на которое в дальнейшем наслоились новые моменты, что привело к его более или менее значительному изменению. В целом ряде случаев эти изменения носили столь серьезный характер, что от первоначального ядра, собственно, ничего не осталось.

Первым и основным типом амазонских легенд являются предания, подобные тому, которое было записано Б. Малиновским на о-вах Тробриан. Этот тип легенд об амазонках включает три основных момента:

1. Существование местности (часто — острова), населенной исключительно лишь женщинами.

2. Вступление последних в половую связь со случайно появившимися в этой местности чужеземцами.

3. Последовавшую затем смерть чужеземцев.

Рассказ, почти полностью тождественный с записанным Б.Малиновским, находим мы в относящейся к X в. н. э. книге „Чудеса Индии", представляющей собой арабский сборник баснословных повествований моряков, авторство которого приписывается Бузургу ибн-Шахрияру (1959, с.36). Сходные легенды имеются в фольклоре нивхов и айнов (Штернберг, 1908, с. 159–164; Косвен, 1947, 2, с.52). В версии легенды, приводимой в книге Чжень Цюй-фей „Линь Бай дай да", написанной в 1178 г., к указанным выше трем моментам добавлен четвертый — мотив чудесного зачатия. Женщины легендарной страны беременеют от ветра (Косвен, 1947, 2, с.50–51).

Интересная версия содержится в приписываемом Ибра-химу ибн Вашиф-Шаху „Очерке чудес". В этой книге рассказывается о существовании народов, состоящих только из женщин, которые беременеют от ветра и рожают лишь девочек. Эти женщины обладают чарующим голосом, завлекающим людей. На одном острове, населенном этими женщинами, побывал мужчина. Женщины намеревались убить его, но одна из них сжалилась над ним, посадила его на бревно и пустила в море (Косвен, 1947, 2, с.52–53). Указание на чарующий голос, которым женщины завлекают моряков па смерть, позволяет включить в данный цикл легенду о сиренах, которую мы встречаем в „Одиссее" (Гомер, 1935, с.210, 214–215). Наконец, еще одна версия, которую мы находим в дневнике участника первого кругосветного путешествия А.Пигафетты (1928, с. 156). В нем имеется относящаяся к 1522 г. запись о том, что в Молуккском море взятый в качестве лоцмана старый туземец рассказал о существовании за Явой о. Околоро, на котором живут женщины, оплодотворяемые ветром. Если какой-либо мужчина осмелится явиться на остров, женщины его убивают.

Легенды приведенного выше типа являются исходными. Из них путем выпадения одних моментов и добавления других возникли предания остальных типов, причем в целом ряде случаев мы даже можем проследить, как это произошло. В некоторых легендах мы наблюдаем исчезновение одного из основных моментов — представления о стране женщин. В них сохраняется лишь мотив опасности, грозящей мужчине от первого сочетания с женщиной. Связь имеющих широкое распространение в мировом фольклоре сказок, содержащих этот мотив, с легендами амазонского типа раскрыта в работе В.Я.Проппа (1946, с.304–306).

Нужно отметить, что представление об опасности первого сочетания с женщиной не было лишь фольклорным мотивом. У многих народов этнографами было зафиксировано наличие живой веры в опасность первого сочетания, а также существование многочисленных обрядов, имеющих целью эту опасность нейтрализовать (Краулей, 1905, с.319–354; Westermark, 1925, И, р.496–542; Briffault, 1927, 111, р.239–243), (См. примечание 26).

В другой линии развития амазонских легенд мотив существования страны женщин сохраняется, но зато исчезает представление об опасности, грозящей мужчинам-чужеземцам. На первый план в таких легендах часто выступает мотив чудесного зачатия, который изредка встречается и в преданиях первого типа. Такого рода легенды можно найти в фольклоре чукчей, китайцев, японцев, туземцев Суматры и о-вов Ментавай, а также в старинных норвежских хрониках (Косвен, 1947, 2, с.47–48, 50–52; Хенниг, 1961, II, с.462). В других легендах этого типа момент чудесного зачатия отсутствует. В них речь идет лишь о далеких странах, населенных исключительно лишь женщинами. Такой характер носят буддийская тибетская легенда, бурятская, корейская (Косвен, 1947, 2, с.52; Пак, 1961, с. 124), а также старокельтское предание об острове, населенном прекрасными девушками, которое нашло свое развитие в ирландском эпосе в сагах „Плавание Брана, сына Фебала" и „Плавание Майль-Дуйна" („Ирландские саги", 1933, с.241–245,316 — 317).

Но наибольший интерес для нас представляет третья линия развития амазонских легенд, ибо в ней, должны мы сказать, забегая вперед, нашли отражение реальные сдвиги в отношениях между тотемистическими стадами, начало которым (отношениям) было положено оргиастическими нападениями. В этой линии развития наблюдается, во-первых, превращение случайных, эпизодических связей между первоначально совершенно чужими друг другу женщинами и мужчинами в прочные и постоянные, во-вторых, смягчение, а в дальнейшем и полное исчезновение опасности, грозящей мужчинам со стороны женщин.

В старинном индийском сказании „Махабхарата" имеется интересный рассказ о стране, населенной исключительно лишь женщинами. Когда мужчины-чужеземцы прибывают в эту страну, женщины становятся их женами. Но если мужчина оставался в стране больше месяца, его предавали смерти. Поэтому всякий мужчина убегал, если имел возможность, из этой страны через 20–25 дней (Косвен, 1947, 2, с.54). Сходная во всех основных моментах легенда была записана у папуасов Новой Гвинеи (Косвен, 1947, 2, с.57). Испанский монах де Мендоза, побывавший в Китае во второй половине XVI в., рассказывал, что недалеко от Японии открыты острова, населенные женщинами. Ежегодно в определенное время на эти острова прибывают из Японии суда с товарами. Мужчины, прибывшие на судах, ведут себя с местными жительницами как с женами, но лишь в течение определенного срока, после окончания которого они должны удалиться (Косвен, 1947, 2, с.53).

В последней легенде связи между мужчинами и женщинами продолжают носить эпизодический характер, но опасность исчезает, В некотором отношении обратную картину мы наблюдаем в легенде, содержащейся в апокрифическом „Послании пресвитера Иоанна", правителя баснословной страны, находящейся где-то на границе с Индией, к византийскому императору Мануилу Комнину (ХII в.). В ней рассказывается об амазонках, живущих на острове, окруженном со всех сторон водой. Мужья этих женщин не живут на острове и не осмеливаются на нем появиться под страхом немедленной смерти. Лишь в определенное время они приплывают на остров, живут со своими женами 10–15 дней, а затем удаляются (Косвен, 1947, 2, с.43).

Наконец, в следующих легендах говорится о существовании прочных связей между мужчинами и женщинами и ни слова об опасности, проистекающей из этих отношений. Характерным примером является рассказ Страбона (68 г. до н. э. — 20 г. н. э.) об амазонках, живущих на Кавказе рядом с народом гаргарейцев (по другим версиям, рядом с племенами гелов и легов). В течение большей части года амазонки ведут совершенно самостоятельное существование. Но у них имеется два месяца весной, когда они поднимаются на гору, отделяющую их от гаргарейцев. Последние также по древнему обычаю поднимаются на гору и вступают с амазонками в связь. Девочек, родившихся в результате этих отношений, амазонки оставляют у себя, мальчиков отдают гаргарейцам (Страбон, 1964, с.477–478). Вариант этого предания имеется в жизнеописании Помпея (Плутарх, 1963, 11, с.359). Сходное предание мы находим у Псевдо-Каллисфена („Известия древних писателей о Скифии и Кавказе", 1900, I, вып. З, с.902).

В „Книге Марко Поло" (1955, с.200) содержится рассказ о существующих в Аравийском море двух островах — мужском и женском. Ежегодно в марте мужчины отправляются на женский остров, где и остаются до конца мая. Остальные девять месяцев мужчины и женщины живут изолированно. Интересно объяснение причины изоляции мужчин от женщин, приводимое в итальянской версии Рамузио, относящейся к XVI в. „Это оттого, — говорится в указанном варианте „Книги Марко Поло", — что климат не позволяет мужчинам постоянно жить вместе с женщинами, так как они умерли бы" (с.332). Вряд ли можно расценить это объяснение иначе, как отголосок легенд первого типа, основным моментом которых является опасность, грозящая мужчинам.

Рассказ, почти во всех деталях тождественный содержащемуся в „Книге Марко Поло", приводит со слов туземцев-араваков Х.Колумб („Путешествия Христофора Колумба", 1952, с. 184–189). Подобного рода легенды конкистадоры и путешественники встретили у самых различных племен Центральной и Южной Америки (Косвен, 1947, 3, с.9— 14). Сходные рассказы мы находим в трудах арабского путешественника и географа XII в. Аль-Идриси, помещавшего мужской и женский острова в Северный океан, а также в описании Индии, принадлежащем церковному писателю Палладию, жившему в конце IV — начале V в. (Косвен, 1947, 8, с.46, 54). Наконец, сходные мотивы мы находим в мифах арунта (аранда), в которых рассказывается о существовании в эпоху альчера самостоятельных женских или мужских групп, имевших различные тотемы. Между представителями этих групп, обитавших недалеко друг от друга, существовали половые связи (Strehlow, 1947, р.92).

Интересно отметить, что в преданиях арунта мы встречаем намеки и на существование в былом оргиастических нападений мужчин. Так, например, в одном из мифов рассказывается о мужчине, принадлежащем к тотему дикой кошки, который шел от страны соленой воды на север и по пути насиловал и убивал женщин (Spencer and Gillen, 1899а, р.401, 416). В других мифах рассказывается о целых группах мужчин тотема дикой кошки, марширующих по стране. В полном противоречии с существовавшим в раннем и среднем альчера порядком, согласно которому мужчины жили с женщинами своего тотема, мужчины тотема дикой кошки вступали в сношения с женщинами других тотемов (1899а, р.416–420). „Сношения мужчин дикой кошки с женщинами других тотемов, — писали по этому вопросу Б.Смепсер и Ф.Гиллен (р.419), — может быть, имели своей основой насилие, практикуемое ими как группой завоевателей, и поэтому не подчинялись никаким ограничениям". Важно отметить, что путешествия мужчин тотема дикой кошки, следствием которых были их сношения с женщинами других тотемов, относятся к среднему альчера, т. е. ко времени, непосредственно предшествовавшему введению экзогамии и других брачных норм (р.420–422).

Date: 2016-05-14; view: 383; Нарушение авторских прав