Заключительные замечания

В целом все вышеизложенное представляет собой концептуальную схему — систему отсчета, теорию. Она ни в коем случае не рассчитана на эмпирическое приме­нение. Дубин, однако, говорит о важности эмпирической верификации этих понятий и их перспективности в этом отношении. В изложенном выше нет никаких основании для такого подхода, с чем я полностью согласен. Но читатель не должен заблуждаться, предполагая, что наше изложение имело в виду достижение именно этой цели. Конечно, кое-какой вклад на различных уровнях в этом направлении сделан в моих собственных работах, а так­же в работах моих сотрудников и многих других, прежде всего благодаря кодификации различных объектов эмпи­рического материала, а также концептуальным схемам, с помощью которых этот материал анализировался¹⁴.

¹⁴ Например, работа Бейлза по малым группам; работа о структуре семьи и социализации, включающая соотнесение с психоаналитической теорией: Parsons Т., Bales R. et al. Family, Socialization and Interaction Process, Glencoe, 111., Free Press, 1955; соотнесение с экономической теорией в работе: Parsons, Smelser, op, cit., с определенными проблемами экономического развития — в указанной книге Смелсера; соотнесение с теорией обучения, проведен­ное Олдсом, с анализом поведения на выборах: Parsons T. Voting and the Equilibrium of the American Political System (American Voting Behavieour. E. Burdick, A. Brodbeck eds. Glencoe, 111., Free Press, 1958, p. 80120; отношение к различным аспектам психологической теории — в книге под редакцией Коха; и последние очерки, опубликованные Парсонсом в книге «Structure and Process in Modern Societies» (Glencoe, 111., Free Press, 1960) с богатой библиографией по данному вопросу.

Следует помнить, что шесть положений, выдвинутых выше, изложены на довольно высоком уровне абстрак­ции, с намерением охватить все виды систем действия. Поэтому маловероятно, чтобы эти положения могли быть эмпирически верифицированы на обычных операциональ­ных уровнях. Для такой верификации требуется конкре­тизация — перевод понятий на более низкие уровни, на­пример, применительно к условиям, характерным для малых экспериментальных групп как подтипа социальной системы. Только в той мере, в которой кодификацией вскрывается явное единообразие сходных характеристик многих различных типов операционально изучаемых си­стем, эти абстрактные теоремы имеют шансы приблизить­ся к строгой эмпирической верификации.

Не следует предполагать, что такая конкретизация может быть достигнута при помощи «здравого смысла», она требует тщательного специального анализа путем целой серии последовательных приближений. Однако я убежден, что теория действия в своем настоящем состо­янии обеспечивает способы для успешного проведения такой конкретизации, а также для обобщения от более низких уровней единообразия к более высоким его уров­ням. Вероятно, наиболее широкие возможности для это­го открывает представление обо всех системах действия, как систематически связанных с другими системами по линии система—подсистема. Основные типы систем, обо­значенные здесь как организмы, личности, социальные системы и культурные системы, должны рассматривать­ся как иодсистемы общей категории «система действия». Каждая из них в свою очередь дифференцируется далее на подсистемы различных уровней разработки. Любая подсистема сочленена с другими подсистемами посред­ством определяемых категорий взаимообмена на входах-выходах процессами, которые в достаточно хорошо дифференцированных подсистемах опосредуются меха­низмами символического типа, такими, которые рассмат­ривались выше.

Во многих отношениях эта возможность иметь дело с многоплановостью системных связей и соблюдать стро­гие разграничения и взаимосвязи между ними открывает богатейшие возможности теоретического анализа разра­ботанной Дубиным модели № 2. «Плоское» представле­ние о единственной системе отношений, которое долж­но приниматься или отвергаться по принципу «все или ничего», не подходит для анализа сложных эмпиричес­ких проблем, поскольку не позволяет преодолеть те ог­ромные трудности, которые встают на пути исследова­ния человеческого действия.

1960

Новые тенденции в структурно-функциональной теории*

* Parsons Т. Recent trends in structural-functional theory// Fact and Theory in Social Science. E.W. Count and G.T. Bowles eds., N.Y., 1964, pp. 140-157. Редактор перевода — А.Г. Здравомыслов

Структурно-функциональную теорию можно рас­сматривать не столько как школу или тип теории в обыч­ном смысле этого слова, сколько как некоторый этап бо­лее общего развития теоретической мысли в социальных науках. Мне кажется, что этот этап характеризуется прежде всего тем, что становится особенно важным по­нятием системы. В то же время этот этап воплощает в себе интерес к системам, которые характеризуются именно стремлением подойти как можно ближе к значительным эмпирическим обобщениям и проблемам, хотя одновре­менно становится очевидным, что эти две цели при ны­нешнем уровне знания несовместимы с требованиями, предъявляемыми к идеальной теоретической системе — такой дедуктивной системе высказываний, где все эмпи­рические положения должны быть строго выводимы из небольшого числа основных посылок.

С точки зрения такой широкой концепции, я пола­гаю, можно наметить две принципальные особенности структурно-функциональной теории в социологии, кото­рые отличают ее, например, от такой теории в биологии, ^откуда эта модель в значительной степени была заимствована. Можно сказать, что эти особенности сводятся к двум основным содержательным категориям, которые следует использовать при интерпретации социального действия в том виде, в каком эта проблема прежде всего сформулирована М. Вебером в его методологических ра­ботах. Первая особенность состоит в отнесении действия к культурному содержанию с присущими ему комплек­сами символически значимых стандартов, которые обла­дают нормативным значением для актора, т.е. многооб­разными способами, определяющими то, что он должен делать, и дифференцирующими в определенной степени данные способы действия. Другая особенность состоит в рассмотрении психологической мотивации актора с точ­ки зрения удовлетворения или неудовлетворения его ин­тересов. Эти интересы сталкиваются в отношениях между акторами, связанными как с нормативными культурны­ми компонентами системы, так и с внешней, т.е. выходя­щей за сферу действия, средой.

По-видимому, можно утверждать, что этот тип тео­рии выкристаллизовался в Соединенных Штатах в 30-е годы. Это произошло главным образом в результате син­теза трех традиций: английской социальной антрополо­гии, в которой Малиновский и Радклифф-Браун, при всем их отличии друг от друга, были наиболее важными фигу­рами; а также учений Эмиля Дюркгейма и Макса Вебера. Влияние теории Дюркгейма — Радклифф-Брауна, веро­ятно, было наиболее существенным для понятий функ­ции и системы, а влияние Вебера — для аналитического метода в рамках данной конструкции. Можно заметить, что эти два элемента, отмеченные Вебером, создали ис­ходные предпосылки для определения взаимоотношений между социальными и культурными системами, с одной стороны, и психологическими или личностными система­ми — с другой.

Данная статья состоит из двух примерно равных ча­стей. В первой части я дам обзор того, что, по моему мне­нию, является основными чертами структурно-функци­ональной традиции в социологической теории, а также остановлюсь на некоторых идеях, вытекающих из этой традиции, которые особенно важны для будущего раз­вития. Вторая часть будет посвящена весьма схематичес­кому обзору некоторых основных направлений американ­ской социологической мысли, включающих не только теорию, как таковую, но и типы эмпирического исследо­вания. Я намереваюсь показать, что эти основные направ­ления соответствуют содержательным формам развития теоретического анализа, для которого стадия структур­но-функциональной теории является началом, открыва­ющим путь для анализа более развернутого и сложного типа.

I

Одна из самых трудных проблем социологической теории заключается в том, чтобы из множества типов описания социальных явлений, существующих на уровне здравого смысла, понимаемого настолько широко, что в него включается и право, — отобрать и упорядочить эти описания с точки зрения их специфических интересов.

Простейший случай использования понятия струк­туры состоит в описании аспектов системы, которые для определенной цели могут рассматриваться как данные таким образом, что описание их может касаться лишь определения свойств, имеющих значение для их отноше­ния с иными связанными с ними элементами. Осущест­вление структурного анализа в этом смысле может пока­заться настолько простым, что было бы незаконно называть его теоретическим анализом в каком бы то ни было смысле. Это заставляет в рамках любой системати­ческой конструкции ставить вопрос о месте любого опи­сываемого явления в более широкой системе. Основная предпосылка этого направления заключается в предпо­ложении, что явления находятся в состоянии своего рода систематической взаимозависимости друг с другом, хотя конкретный вид этой связи остается в высшей степени проблематичным.

Именно с этой точки зрения становится ясно, на­сколько важно понятие структуры. Структура — поня­тие общее, разумеется, для всех эмпирических наук и означает некоторый аспект системы, который обладает относительной устойчивостью. Примером этому может служить анатомическая структура.

Возможно, что именно понятие функции внутри и для социальной системы оказало величайшую услугу со­циологической науке в качестве искомого критерия уме­стности и значимости указанного процесса отбора и упо­рядочения. С таким мнением я не могу не согласиться. Прежде всего, выбор из бесконечного разнообразия тех свойств, которые могут считаться важными, не может быть проведен на основе здравого смысла, а требует тео­ретических критериев. Так, на первых этапах становле­ния механики не было очевидным, что масса тела, а не его плотность имеет специфическое теоретическое значение. Подобно этому, в современной социологии строгое раз­личие между ролью — участием индивида в социальном взаимодействии — и характеристикой его личности, не­зависимой от ролевой структуры, стало общим местом. Тем не менее, история социальной мысли красноречиво свидетельствует о том, что для последовательного про­ведения этого различения недостаточно было лишь здра­вого смысла.

Те же соображения относятся и к установлению свя­зей между компонентами некоторой социальной систе­мы на чисто структурном уровне. Это видно на примере различений между универсалистическим и партикуляри-стическим способами упорядочивания отношений меж­ду структурными единицами в социальной системе (эти термины, хотя и в несколько ином смысле, употреблял Макс Вебер). Так, структура родства рассматривается в подавляющем большинстве случаев в понятиях партику­ляризма, в то время как распределение статусов, опреде­ляемое успехами в деятельности, как, например, в школь­ной системе, — в понятиях универсализма.

Уже отмечалось, что именно понятие функции, вклю­чающее в себя, конечно, систематическую классифика­цию функций различного типа, составляет исходное те­оретическое основание для структурного анализа даже на этом элементарном уровне. Вопрос о роли структурного компонента в функционировании системы всегда косвенно, если не прямо, является вопросом о вероятных последствиях определенных изменений в функциониро­вании данной системы, которые будут представлять со­бою следствие определенных же изменений в его струк­туре. Конечно, теоретическое определение отношений между этими двумя рядами изменений предполагает, с одной стороны, систематически упорядоченную класси­фикацию структурных типов, где различаются каждый компонент и каждая категория отношений между ними. С другой стороны, установление отношений между из­менениями и их последствиями требует эмпирического доказательства этого взаимоотношения на достаточно большом количестве случаев.

Этот «простой» уровень теоретического анализа, таким образом, предполагает определенную структуру проблем, которые являются весьма перспективными. Су­ществует, по крайней мере, три органических области структурного обобщения, которые присущи этому уров­ню. Первая — это обобщение взаимосвязей структурных компонентов в частных типах социальных систем, степе­ни жестокости и гибкости таких отношений и пределов совместимости различных компонентов в одной и той же системе. Вторая область — это проблема сравнительной типологии социальных систем и, следовательно, пробле­ма степени изменчивости, вариабельности систем в целом, а не их частей. Как показал Вебер, логика доказательства причинных зависимостей в социальных процессах осно­вывается на систематической сравнительной типологии. Наконец, существует проблема генетических отношений между структурными типами. Структурные изменения потенциально присущи всем социальным системам. По­этому вопрос о том, какие структуры и при каких усло­виях могут измениться в некоторые другие структуры, является неотъемлемым вопросом, внутренне присущим структурному анализу. По моему убеждению, без функ­циональных оснований невозможно осуществить концеп­туальный анализ проблем в любом из этих или во всех трех направлениях. Более того, я убежден, что однажды

вступив на путь функционального анализа, мы не можем остановиться до тех пор, пока не получим вполне удовлетворительных структурных обобщений, относящихся (о всем трем вышеназванным теоретическим областям. Это приводит к рассмотрению важнейшего вопроса об отношении между структурой и процессом. При условии того, что мы строго придерживаемся одного и того же уровня структурной концептуализации, что в свою очередь предполагает последовательное применение ряда теоретических положений, характеризующих систему и функцию, можно сказать, что единственный тип эмпирического обобщения, который может быть обоснован чисто структурным анализом, является корреляционным и вероятностным.

Ценность подобного обобщения не следует пре­уменьшать. Но для большинства наук анализ осуществляется на двух уровнях — как, например, в механике, где, с одной стороны, анализируются свойства и размещения тел, а с другой стороны, рассматриваются их движения; в биологии мы имеем уровни анатомии и физиологии.

Двумя соответствующими уровнями в науках о действии, включающих социологию, как мне кажется, являются, с одной стороны, уровень структуры, состоящей 43 системы институционализированных и интернализированных культурных стандартов, которые, используя знаменитое выражение У. Томаса, «определяют ситуа­цию» действия и, с другой стороны, уровень «интеракциональных», или целенаправленных и мотивированных действий лиц, в том числе в некоторых случаях и коллективов. По Веберу, «физиология» социальных систем состоит из мотивации поступков членов данных систем, постановки целей выбора средств, экспрессивной симво­лизации и т.п. Для того чтобы такое действие можно было проанализировать с помощью рассматриваемой нами теории, оно должно быть «осмысленным» в двойном пла­не: в плане культурной символизации и психологической мотивации. Но для того чтобы данное действие было и социологически значимым, необходимо, чтобы оно имело отношение к некоторой структурной схеме, выраженной с помощью функциональных понятий и характери­зующей одну или несколько социальных систем. Это оз­начает, что должны быть рассмотрены явным образом последствия для системы как таковой различных возмож­ных типов осмысленных действий элементов данной сис­темы.

Отношения между этими теоретически существенны­ми элементами при анализе процесса должны быть уста­новлены при помощи специфического социологического сочленения культурных категорий значения и психоло­гических категорий мотивации, сочленения, которое вы­текает из концепции институционализированных ценно­стей и норм, с одной стороны, и ролей и общностей — с другой, как первичных структурных компонентов соци­альных систем, внутри которых может анализироваться значимое мотивированное действие.

В некотором смысле постоянное внимание к этому типу анализа мотивированного действия не является больше делом «структурно-функциональной» теории в простейшем смысле этого понятия. Я полагаю, что оно приводит к возникновению некоторого нового уровня анализа, на котором парными категориями являются не структура и функции, а структура и процесс.

Понятие функции становится тогда исходной точкой для формулировки проблем, которая оказывается общей для обоих подходов и которая связывает их с помощью того, что она устанавливает их значение для главного понятия — системы.

С точки зрения этих критериев, Макс Вебер не был таким представителем структурно-функциональной те­ории, какими были Дюркгейм или Радклифф-Браун. Од­нако он мыслил весьма похожими категориями, хотя не относил их непосредственно к понятию социальной сис­темы. Его интерес к мотивированному действию и близ­кому понятию процесса сделали его работы важным пе­реходным пунктом к социологии, ориентированной больше на понятие процесса. Четкие обоснования систематической концепции функционально упорядоченной и Дифференцированной системы, очерченной выше, сделали веберовский тип анализа более строгим и, следователь­но, более плодотворным, чем он был до него.

Рассмотрим теперь другой исключительно важный аспект этой теории, который хотя и связан с основными ее традициями, но вместе с тем выходит за ее пределы. Мы отмечали уже важность норм в определении ситуа­ции мотивированного и осмысленного действия. С одной стороны, Вебер с его акцентировкой культурных момен­тов, с другой — Дюркгейм с подчеркиванием роли соци­ального уровня пришли к важному понятию общезначи­мых нормативных элементов — убеждений и ценностей у Вебера и коллективного сознания у Дюркгейма. Отправ­ляясь от этих положений, они постепенно пришли к по­ниманию того, что процессы, названные мною процесса­ми институционализации и интериоризации (по отношению к личности индивида) этих нормативных эле­ментов, составляют главное в управлении действием в со­циальных системах, причем общая природа этих процес­сов стала значительно более понятной в последнее время.

Более ясное понимание пришло в основном из обла­стей, лежащих вне поведенческих наук, а именно — из анализа саморегулирующихся систем в биологии и из расчета и проектирования систем обработки информа­ции и автоматического регулирования в технике. Эта био­логическая модель восходит по меньшей мере к теории Клода Бернера о постоянстве внутренней среды организ­ма, как саморегулирующейся биологической единицы, получившей дальнейшее развитие в понятии гомеостазиса у Кэннона. В огромной степени это стимулировалось последними достижениями в области цитологии и био­химии в связи с новыми знаниями о механизме наслед­ственности видов и клеток, связанном с деятельностью сложных молекул ДНК и РНК. Воздействие техники, бе­зусловно, было связано с работами в области расчета коммуникационных систем, вычислительных машин и ав­томатики.

В результате этих достижений появилась новая пер­спектива, заключающаяся в том, что было понято значе­ние механизмов, ответственных за осуществление эталонов, «планов», которые, работая на низких уровнях энер­гии, контролируют системы с гораздо более высоким уровнем энергии. Стало ясно, что выходы таких систем аналогичны символам, несущим значения. Тем самым был установлен мост между теорией информации и лингвис­тикой. Благодаря этому был налажен контакт между ес­тественнонаучными понятиями и традиционными про­блемными областями наук, исследующих социальное поведение.

Исходя из этого, данную позицию можно определить следующим образом: социальное взаимодействие осуще­ствляется в большинстве случаев через языковую комму­никацию, и язык, наряду с другими символическими сред­ствами, составляет первичные механизмы контроля, связанные с механизмами мотивации, внутренне прису­щими личности. Эти мотивационные механизмы включе­ны в интенциальные лингвистические выражения, кото­рые в свою очередь в соединении ведут (через восприятие их значения) к действию.

Влияние этой линии анализа на издавна существую­щие споры о соотнесении идеальных и реальных факто­ров в социальном процессе очевидно. Эта очень старая проблема, вероятно, ложна в том же смысле, в котором было ложно в биологии XIX века противоречие между сторонниками теории наследственности и сторонниками теории внешней среды. Совершенно ясно, что оба ряда факторов существенны для любого адекватного анализа процесса в социальных системах, в том числе и тех про­цессов, посредством которых одни структуры превраща­ются в другие. Однако это смелое утверждение, взятое в отрыве от других, не является особенно плодотворным. Необходимо установить позиции, с которых можно было бы судить более конкретно, что изменяется и как (т.е. посредством каких процессов) это происходит.

Я думаю, что ответы на вопросы что, должны быть изложены при помощи структурных категорий, выражен­ных в специфических теоретических понятиях. Для со­циальных систем такими понятиями будут роли индиви­дов, коллективов, установленные через их организацию и ассоциацию друг с другом, нормирование которых под­вергается дифференциации путем функциональных распределений ролей и вкладов коллективов в систему, а также всеобщими ценностями, с помощью которых определяется степень законности различных функций.

Эти категории структурных компонентов соци­альных систем располагаются в реверсивном и иерархи­ческом порядке осуществления контроля, который в то же время является позитивным порядком учета необхо­димых условий. Это значит, что определение интересов личностей на уровне ролей является утверждением об условиях, необходимых для создания эффективных кол­лективов на следующем, более высоком уровне. Опреде­ленные уровни удовлетворения интересов коллективов становятся необходимыми, но недостаточными условия­ми поддерлсания ряда норм, снимающих различия между типами коллективов, например, в таких областях, как институционализация авторитета или наследование и отчуждение прав собственности. Заинтересованность в поддержании норм в свою очередь становится условием возможности осуществления определенных ценностных категорий, как например, равенства возможностей.

То, что я назвал управлением, является побочным результатом такой иерархии, в которой интересы трак­туются как условия. Так, непосредственным ограничени­ем реализации первичных экономических интересов еди­ниц на ролевом уровне является организация коллектива (с аналитической точки зрения это — политика). Только в рамках такой организации могут быть обеспечены меж­личностные условия эффективной социальной произво­дительности. В этом смысле организация на коллектив­ном уровне управляет деятельностью единиц на ролевом уровне. Подобно этому эффективная деятельность кол­лективов более высокого уровня может быть обеспечена только тогда, когда интересы частных коллективов бу­дут отнесены к уровню нормативной системы более об­щей, чем интересы одного частного случая или частного типа такого коллектива. Законный порядок, который хотя и поддерживается часто одним коллективом — государством, во многих отношениях независим от исполнительной власти последнего и является прототипом та­кого нормативного порядка. Наконец, как ясно показал Вебер, посредством узаконивания авторитета и введения ценностей в более определенный культурный контекст ценности начинают осуществлять контроль над более низкими уровнями социальной структуры в том смысле, что действие, отрицающее их, порождает конфликты, парализующие действие до тех пор, пока не будут выра­ботаны альтернативные образцы ценностей.

Только что рассмотренные категории по преимуще­ству относятся к аналитическим. Любое из конкретно существующих обществ и любая их подсистема должны рассматриваться с двух сторон. Относительно каждой категории существует иерархия; например, ценности, принятые всем обществом, должны иметь приоритет пе­ред ценностями отдельных коллективов — семьи или фир­мы. Однако, объясняя относительность аналитического статуса этих категорий, можно сказать, что исходное со­отношение управляющих элементов в установленном здесь смысле является нормативным и культурным; тогда как то, что обуславливает «интересы», является мотивационным, хотя на уровне коллективов мы должны говорить о типи­ческих мотивах и типологизированном распределении их, а не о конкретных мотивах отдельных индивидов.

Как это понимать в терминах старой дихотомии «иде­ального» и «реального»? Я думаю, что общий ответ на это уже существует. Он заключается в том, что в достаточно сложных системах это отношение осуществляется при помощи обобщенного набора средств, которые настоль­ко определенно являются средствами коммуникации, что их вполне можно трактовать как специализированные «языки управления». Наиболее известный из них и ме­нее всего понимаемый среди социологов — это феномен Денег. На мой взгляд, политическая власть, правильно понимаемая, является другим подобным механизмом и таковым же является «влияние общественного мнения».

Одна из функций этих средств состоит в том, чтобы контролировать ситуацию действия через институциональное определение «интересов», т.е. категорий целей которые могут преследоваться и достигаться при их помощи и тем самым определять границы, в которых действие может оставаться социально приемлемым. Например, в развитом рыночном хозяйстве широкое распро­странение «приобретательских» интересов законно достигается при помощи денег, т.е. контроля над товарами, услугами и некоторыми «неуловимыми» предметами потребления и факторами производства. И наоборот, существуют одинаково ориентированные или направленные виды действия, при помощи которых деньги могут быть приобретаемы посредством профессионального труда, продажи ценных товаров или сбора налогов правитель­ством. Конечно, оба явления подвергаются нормативно­му контролю, как формальному, так и неформальному, причем не только по поводу незаконного использования и приобретения денег, как, например, дача ложных све­дений о товарах, но и в таких ситуациях, где использова­ние денег строго запрещено, например, для обеспечения себя голосами на выборах.

Таким образом, деньги организуют широкое поле деятельности и отношений в обществе, включая контроль над физическими источниками и объектами использова­ния, выполняя тем самым первичную функцию общества как системы — экономическую, относящуюся к произ­водству и распределению общих возможностей или ис­точников для других функциональных потребностей. Цели единиц, насколько их можно определить с точки зрения экономического интереса, молено представить как относящиеся к экономической или производственной функции системы. И цели, и функция предварительно интегрированы ценностями, институционализированны­ми в этой системе и ее элементах, а также нормами, по­средством которых эти ценности проводятся в многооб­разных ситуациях.

В то же время деньги для других единиц структуры являются обобщенным средством осуществления инте­ресов данной единицы, которые в силу того, что средство обобщено, могут определяться как интерес в денежных ресурсах без спецификации детализированных подцелей и «желаний», стоящих за более общим интересом. Денеж­ный механизм, включающий институционально обосно­ванную норму, которой он подчинен, и сложный комп­лекс контекстов отношений или рынков, в которых он действует, может считаться одним, из наиболее важных механизмов, интегрирующих интересы единиц социаль­ной системы и ее нормативную структуру. Такая интег­рация, безусловно, подвержена различного рода напря­жениям, всегда не завершена, а в отдельных случаях может быть серьезно или даже полностью разрушена. Она также сложно включена во взаимодействие с други­ми факторами общей системы. Однако возникающие вследствие этого трудности не меняют того факта, что только через понимание таких механизмов можно в тер­минах процессов понять как, а не только структурное что этих «идеальных» и «реальных» факторов социальной системы, соотносящихся друг другом, включая помехи, которым подвержены их действия и, следовательно, ус­ловия эффективности их действия.

Мне хотелось бы, не обсуждая эту проблему в дета­лях, сказать, что политическая власть является таким же обобщенным механизмом, таким же языком управления, работающим в разных обществах аналогичными, хотя и не тождественными способами. В этом плане я представ­ляю себе власть не только как то, что характеризует пра­вительство, но и как то, что присуще всем организован­ным коллективам и частного, и общественного секторов. Власть связана с авторитетом подобно тому, как деньги — с собственностью как институтом. Власть является сред­ством, с помощью которого обобщенный авторитет ис­пользуется для усиления эффективности коллективного Действия. Действие власти принуждает соответствующих членов коллектива выполнять роль, цель которой состо­ит в необходимости осуществления коллективного дей­ствия.

Не вдаваясь в подробности природы власти в соци­альных системах, я хотел остановиться лишь на тех особенностях, которые являются характерными и для денежных систем. Узаконенные аспекты авторитета — как час­тного, так и публичного — и предлагаемые ограничения в их использовании и приобретении определяются теми целями, которые коллективы могут ставить, а также пу­тями их достижения. В этом плане нормативная структу­ра общества проявляется в сугубо важной сфере коллек­тивного действия. Но в то же время власть, включающая в себя не только собственные средства, но также и систе­му авторитета, внутри которой она существует, — пра­вила приобретения власти, концепции ее незаконного применения и представления о сферах, где ее вообще быть не должно (например, в либеральном обществе нельзя навязывать религиозные доктрины), — является, наряду с деньгами, вторым видом общего структурирования ин­тересов в обществе. Члены данного коллектива вынуж­дены оперировать через систему власти или отказаться от некоторых преимуществ, получаемых ими от участия в ней. Следовательно, в достаточно широких границах понимание институционализированной власти в обществе может увеличить наше знание о процессах, посредством которых канализируется мотивированное действие и тем самым — пути, по которым достижение интересов может рассматриваться как определенный порядок следующих друг за другом состояний системы.

Такой способ политического анализа сталкивается с теми же трудностями, которые присущи и экономичес­кому анализу, трудностями, возникающими при непол­ной интеграции и при изменениях ее уровней. Только для строго определенных целей допустимо ограничиваться рассмотрением политического комплекса в отрыве от других; он сложным образом взаимосвязан не только с экономическим, но и по меньшей мере с двумя другими, которые не могут быть здесь рассмотрены.

Выше обсуждалось развитие социологической тео­рии, которая лично для меня имела особое значение в течение последних лет. Это направление, по-видимому» важно в нескольких отношениях, каждое из которых от­крывает более богатые возможности для синтеза эконо­мики и социологии с политической наукой, по сравнению с теориями недавнего прошлого. Я думаю, что в резуль­тате такого синтеза мы подходим к гораздо более высо­кому уровню обобщенного знания, чем это было возмож­но на основе предыдущей теории. Более того, мне кажется, что с отказом от того типа чисто структурного анализа, который был описан в начале главы, и с обраще­нием к концепции процесса, теория будет развиваться в таком направлении, относительно которого старый тер­мин «структурно-функциональная» не будет адекватным. Здесь я могу согласиться с моим коллегой К. Девисом в том, что любая хорошая теория функциональна.

II

Поскольку я в состоянии говорить с наибольшей уве­ренностью о развитии социологии в Соединенных Шта­тах, то я и ограничусь в основном американскими мате­риалами. Прежде всего нужно сказать, что явный интерес к общей теории ограничен относительно небольшим кру­гом лиц. С наибольшей очевидностью это относится ко мне и небольшой группе людей, тесно связанных со мной на каких-то этапах своей карьеры. Сюда же следует от­нести работы Мертона и его сотрудников, имеющих ана­логичные корни и частично явившиеся результатом на­шего непосредственного сотрудничества. Это утвержде­ние ни в коей мере не умаляет важности влияния таких ранних направлений, как «социальная психология»Ч. Ку­ли, Дж. Мида и У. Томаса. Фактически оно было нераз­рывно связано с явным структурно-функциональным на­правлением, в частности, в аспекте анализа мотивации. Здесь же можно говорить о влиянии психоанализа, осо­бенно благодаря работам самого Фрейда.

Однажды в своей лекции Р. Кениг охарактеризовал американскую социологию 30-х — 40-х годов, как соци­ологию, озабоченную пониманием деятельности своего собственного общества и делающую упор на явлениях мелкого масштаба. Примером этого могут служить ис­следования городской общины и влияния на нее иммиг­рантов, работы по проблемам этнических и расовых ^гРупп, по формальным организациям, интерес к которым

особенно усилился в связи с распространением этой от­расли социологии в промышленности, а также исследо­вания управления, малых групп, социальных аспектов принятия групповых решений. Во всех этих работах мож­но отметить сильную тенденцию к психологизму, напри­мер, анализ «неформальных» отношений в формальных организациях фактически сводился к анализу тех отно­шений, цель которых состояла в том, чтобы расстроить намерения руководства.

В общем, наиболее существенной разработке под­верглись малые социальные структуры и функциональ­ные проблемы, связанные с ними. Что касается семьи и душевного здоровья, то самым важным вкладом в теорию был тонкий анализ мотивации с точки зрения связей пси­хологического и социального уровней. Здесь наиболее важный вклад внесли антропологический и психоанали­тический анализ родственных связей.

С точки зрения главных течений теоретической со­циологии, о которой мы говорили выше, можно сказать, что эта фаза развития американской социологии скорее соответствовала дюркгеймовской традиции, чем веберов-ской. Это значит, что основные материалы были сосре­доточены больше на внутренней деятельности частных подсистем отдельного общества, а не на сравнительном и генетическом анализе обществ в целом. Кроме того, это направление развивало дюркгеймовскую линию в другом смысле; а именно, чем дальше оно осуществляло интен­сивный анализ, тем более необходимым становились об­стоятельные исследования проблем социальной мотива­ции. И не случайно, что работы Дюркгейма совпадали по своему направлению с работами Фрейда, поскольку они вскрывали и анализировали чрезвычайно важное явление интернализации социальных объектов и культурных норм личности. Мне кажется, что в течение этого периода про­изошло важное накопление эмпирического знания о свя­зях между социальной структурой и мотивацией ин­дивида. Это эмпирическое знание в качестве факта в эмпирическом обобщении было в значительной мере сформулировано в результате постановки проблем в рамках структурно-функциональной теории. Одновременно некоторые авторы в своих работах развили схему струк­турно-функционального анализа дальше. В этом плане можно выделить два особенно важных достижения. В большом эмпирическом исследовании «Американский солдат», проведенном во время Второй мировой войны С А. Стоуфером и его сотрудниками, было выдвинуто понятие «относительной депривации» (relative depri­vation). Это значит, что при определенных условиях «аб­солютной» желательности или нежелательности ситуа­ции с точки зрения удовлетворения мотивационного интереса противопоставляется относительное значение вариаций внутри ситуации, значимой для актора. Приме­ром этого является известный случай, когда солдаты-негры, выходцы из северных штатов, предпочли находить­ся в южных военных лагерях. Объяснялось это тем, что в южных лагерях их статус в негритянской общине был выше по сравнению со статусом в северных лагерях, что более чем уравновешивало большую дискриминацию нег­ров на юге. Этот принцип был обобщен далее Мертоном и Киттом и положен в основу теории, известной как «те­ория референтных групп». Фактически данная теория являлась дальнейшим уточнением сформулированного Томасом понятия «определения ситуации».

Ко второй линии развития принадлежу я сам. Основ­ное усилие здесь было направлено на более строгий син­тез понятий фрейдистской теории личности с анализом социальной структуры — в первую очередь — семьи, а также процесса воспитания и т.п. Помимо моей книги «Семья, социализация и процесс взаимодействия» (в со­авторстве) и нескольких очерков, можно назвать работы таких авторов, как Шнейдер, Теодор Лидц с сотрудника­ми, Дж. Питтс и др. Это можно считать некоторым до­полнением теории референтных групп, поскольку по­следняя проясняет значение структуры частной ситуации в плане ее влияния на конкретную мотивацию индивида, в то время как то, что я могу назвать теорией социализа­ции, пытается показать, как опыт предшествующих со­циальных ситуаций становится фактором структуры самой личности и, следовательно, конкретная мотивация личности должна частично пониматься с помощью дан­ного социального опыта. Адекватный анализ обеих сто­рон отношения важен для построения моста между ними, что даст возможность проанализировать социальный процесс методически, а не при помощи случайных ссы­лок на мотивации.

Разумеется, нельзя забывать, что развитие теории было тесно связано не только с накоплением эмпири­ческого знания, но также и с развитием методов иссле­дования, при помощи которых собираются эти знания. Наибольшее значение имело развитие техники интер­вьюирования и включенного наблюдения, с одной сто­роны, и стратегического анализа, в особенности выбор­ки — с другой. Благодаря этой новой технике появилась возможность осуществить ранее отсутствующую связь между исследованиями малых систем, наиболее привле­кательной чертой которых была возможность их непос­редственного изучения, и крупномасштабных систем, в пределе — целостных обществ. Здесь можно отметить две наиболее важные с этой точки зрения области: де­мографию и экологию, с одной стороны, и обследова­ние — с другой.

Различие между ними соответствует различию меж­ду структурными и мотивационными (процессуальными) основаниями общей социологической теории. Система­тическая экология и демография обеспечили нас не толь­ко гораздо более полными и технически уточненными данными, чем это было раньше, но и данными, гораздо ближе стоящими к основным теоретическим проблемам. Работы К. Девиса, Ф. Хаувера и Л. Шноре ярко иллюст­рируют это. Может быть, монографическая серия, осно­ванная на переписи населения США, является наиболее примечательной в этом плане. На основе этой переписи получена гораздо более полная и адекватная картина домашнего хозяйства и его связи с семьей, чем раньше. Упомяну книгу Г. Лика «Американская семья» в каче­стве хорошего источника информации для теоретика со­циологии.

Обследования дали хорошие результаты и в другой, противостоящей экономике, области. Информация о мне­ниях и отношениях между ними собиралась при помощи таких типов выборки, которые позволяют делать обоб­щения для очень больших популяций на основе малых выборок. С точки зрения теории это все более тонкий и незаменимый инструмент, несмотря на воинствующий эмпиризм, характеризующий ранние этапы этой работы.

К. Маннгейм в 30-е годы высказал хорошо известное утверждение о том, что американская социология инте­ресуется в большей степени влияниями малого масштаба, в то время как европейская социология — обществами и их крупными историческими тенденциями. Последние до­стижения американской социологии показали, что это утверждение неверно по отношению к нашей стране, и я полагаю, что это относится и к Европе. Благодаря только что упомянутой технике и другим развивающимся облас­тям знания, в частности, экономике, а также статистичес­кой информации, получаемой из них, исследование обще­ства в целом стало возможным на совершенно другом уровне не эмпирической детализации и точности; в част­ности то, что относится к распределению структурных типов и процессов. Вообще это означает, что стремление к сравнительному и генетическому анализу социальной структуры и, кроме того, к пониманию процесса измене­ния, о котором упоминалось ранее, может быть реализо­вано на более адекватном научном уровне.

Переходу от изучения малых систем к изучению больших систем кроме внутренней логики развития тео­рии, рассматривающей общество как целостную систему, способствовал и прогресс в других областях. Среди них, вероятно, наиболее видное место занимают исследова­ния по социальной стратификации, впервые примененные при исследованиях локальных общин (работы супругов Линд и Уорнера). Однако вслед за этим очень быстро воз­никли не только проблемы определения классов, но и равновесия мел-еду конфликтом и интеграцией. По этому поводу происходила оживленная теоретическая дискус­сия. Вехой в эмпирическом плане явились исследования

Норта, Хатта и Сентерса, а в теоретическом — спор меж­ду Девисом и Муром, с одной стороны, и Тыоменом — с другой.

Я уверен, что и другие факторы сыграли роль в су­щественном развитии этих проблем в американской со­циологии. Однако я думаю, что существует четыре глав­ные области, в которых можно ожидать интереса к ним. Это социология экономики, социология политики, соци­ология права и социального контроля и социология куль­туры, в особенности религии и науки.

Социологии экономических систем и права наименее развиты. В первом случае молено говорить о двух препят­ствиях. Во-первых, здесь нельзя говорить о тесной связи между экономистами и социологами, столь необходимой для плодотворного развития и характерного для более ранних этапов развития этих наук. Экономистам прису­ща тенденция превратить свою науку в замкнутую тех­ническую систему, неприемлемую для других. Вторая причина заключается в том, что старое противоречие со­циализма и капитализма стало рассматриваться, что, в общем, является вполне правильным, скорее как полити­ческое, чем экономическое.

Однако существуют многообещающие попытки ожи­вить сотрудничество. Вероятно, самым значительным вкладом здесь до сих пор является работа Н. Смелсера «Социальное изменение в ходе промышленной револю­ции», написанная в результате нашей совместной теоре­тической работы. Сильно возросшее внимание к пробле­мам экономического развития «новых наций», очевидно, также послужит почвой для совместного пересмотра ос­новных теоретических положений в этой области.

Социология права, в основном развитая прошлым поколением европейских авторов, только сейчас начала приносить плоды на американской почве. Несмотря на то, что до сих пор появилось мало работ в этой области, мож­но говорить о безошибочных признаках наступающего оживления. Препятствия на пути развития этой отрасли социологии, включая сюда и ее академическую ветвь, ана­логичны препятствиям в сфере экономики. Они могут

быть преодолены совместной позитивной работой, заме­чательным примером которой является сотрудничество университетов Чикаго, Мичигана и Калифорнии (Беркли). По меньшей мере некоторые из появляющихся ра­бот будут носить широкий сравнительный и историчес­кий характер, хотя работы более конкретного плана вначале будут иметь большее значение. По-моему, на из­вестный период, это одна из важнейших новых областей как для эмпирического, так и для теоретического разви­тия социологии. Дальнейшие достижения в этой сфере приведут к обобщению открытия в области социологии правонарушений социального контроля, которые уже сейчас достаточно развиты.

Гораздо более быстрыми темпами развивается соци­ология религии. В течение длительного периода казалось, что она почти полностью сконцентрировала свои усилия на бесплодных спорах вокруг известной работы Вебера об отношениях протестантизма с капитализмом. Только впоследствии оживилась работа в гуманитарных науках, связанных с другими культурами и обществами. Это прежде всего работы Беллаю о Японии и К. Гирца об Ин­донезии. Существует значительная серия монографий, в большинстве еще неопубликованных, посвященных про­блемам истории христианства и иудаизма. В то же время современная социологическая теория и эмпирическая техника все в большей мере применяются к изучению религиозной ситуации в американском обществе (вклю­чая канадское). Во всем этом видную роль играет приме­нение знаний, почерпнутых в антропологическом иссле­довании примитивных религий.

Другая область изучения культуры и общества, по­лучившая наибольшее развитие, — социология науки. Основным пионером в этой области считается Мертон с его исследованием науки XVII века, проведенным около тридцати лет назад. Недавно он пересмотрел свои исто­рические работы на более широкой теоретической осно­ве, посвятив этой теме свое президентское послание к Американской социологической ассоциации. Однако огромный рост значения науки в американском обществе стимулирует обоснованнный интерес к современным ас­пектам этой области. Этот интерес, как свидетельствует работа израильского социолога Дж. Бен-Давида, суще­ствует не только в США. Немецкая традиция «социоло­гии знания» служит фоном, хотя теоретическая рамка данного направления претерпела сильные изменения со времен Маннгейма.

Наиболее активно развивающейся областью в пере­ходе к изучению общества как целого к сравнительному и генетическому анализу является политическая социо­логия. Возможно, что наиболее важным на ранних ста­диях явилось исследование стратификации, и основное противоречие между теми, кто подчеркивает элементы конфликта, с одной стороны, и элементы интеграции — с другой, продолжилось в новой фазе. Важно и то, что в исследовании стратификации сочетается изучение малых и больших систем. Так, многие из исследований формаль­ной организации и бюрократии таких социологов, как Кейдикс и Селзник, касаются крупных систем, например, книга Селзника, посвященная исследованию коммунис­тических тактик. Замечательным примером заполнения той же бреши служит связь между работой Липсета и его коллег «Профсоюзная демократия» и более широким исследованием того же автора правительственной демок­ратической системы, условий ее стабильности и неста­бильности.

Новые технические возможности социологического исследования были широко использованы в данной ра­боте, причем особенно полно применялись результаты обследований, выдающимися примерами которых на аме­риканской почве явились серии исследований Лазарсфельда, Барельсона и их сотрудников.

Конечно, несомненное влияние на результаты иссле­дования оказывает личная политическая ориентация того или иного автора. В самом широком смысле здесь можно говорить о поляризации позиций. С одной стороны, мы видим «левых», связанных с недогматической, но более или менее марксистской точкой зрения; это позиция, за­нятая такими авторами, как покойный Р. Миллс, в некоторой степени Козер и связанный с этой же позицией Дарендорф в Германии. С другой стороны, имеются ав­торы, позиция которых сориентирвана более на решение с помощью функционального анализа вопроса о том, ка­кие механизмы обеспечивают более или менее успешное функционирование политической системы. К ним следу­ет отнести Липсета, Корнхаузера, Бенедикт и, конечно, меня. Наиболее выдающимися нашими коллегами в Ев­ропе являются, видимо, Стейн Роккан в Норвегии и в не­котором отношении Р. Арон.

Эта широкая политическая поляризация между людь­ми более или менее центральными не является просто пред­метом личных предпочтений в сфере политического дей­ствия. Прежде всего она проявляется в различных теоретических установках. Несмотря на существование тонких различий в этом плане, мне хотелось бы сказать, что «интеграционистская» группа тяготеет к аналитичес­ким уровням теории, в то время как теоретики «конфлик­та» — я употребляю этот неопределенный термин в каче­стве временного ярлыка за неимением лучшего — стремятся больше мыслить в категориях развития нераз­ложимых структурных целостностей, таких, как «классы», а иногда целые системы. Понятие Миллса о «властвующей элите», противостоящей «массе», является хорошим при­мером.

Вызов, брошенный более конкретно мыслящими тео­ретиками конфликта, ставит существенные проблемы пе­ред аналитиками. Вообще говоря, в своих работах они за­трагивают крупные политические проблемы нашего времени — демократии и тоталитаризма, как в фашистс­кой, так и в коммунистической формах, возможные виды участия масс в политических процессах, роль бюрократии, партий и т.д. Однако все эти старые проблемы могут быть рассмотрены в свете более широкой теоретической и срав­нительной перспективы, чем раньше; теперь мы можем мобилизовать для этой цели гораздо более адекватные Данные, позволяющие провести более критический анализ.

Хотелось бы упомянуть, что среди работ, посвящен исследованию незападных культур, существуют замечательные сравнительные исследования культур, осо­бенно религии и общества, относительно далеких от со­временной политической жизни, но касающихся проблем политического процесса и организации. Наиболее инте­ресной работой в этом плане является исследование из­раильского социолога, получившего образование в Анг­лии, С. Айзенштадта «Политические системы империй».

Активизация сравнительных и исторических иссле­дований крупномасштабных обществ в четырех вышеназ­ванных областях и, в частности, выдающиеся достиже­ния политической социологии, позволяют сказать, что если предшествующая фаза развития социологии может быть охарактеризована как дюркгеймовская, то настоя­щая может рассматриваться как веберовская.

В своих более ранних фазах то, что было названо структурно-функциональной теорией, не связывалось слишком тесно с именем Вебера. Мне кажется, что после первоначального толчка веберовского влияния,которое стало ощутимым только в 30-е годы, произошел доволь­но экстенсивный процесс углубления и расширения со­циологической науки таким образом, что новая фаза включила в себя не только «дюркгеймовские» компонен­ты, но и другие, и может теперь вернуться к тому роду проблем, которыми интересовался Вебер, причем не толь­ко с усовершенствованной исследовательской техникой и накопленными в большом количестве эмпирическими данными, но и со значительно более совершенной теоре­тической схемой, которая включает многие из интересов Вебера и, будучи чрезвычайно обязанной ему, во многих аспектах ушла гораздо дальше Вебера.

Можно ли называть эту теорию «структурно-функ­циональной» — это, как мне кажется, дело индивидуаль­ного вкуса. Не подлежит сомнению, что она является продуктом нормального процесса научного развития, и не подлежит сомнению, по-видимому, то обстоятельство, что в потоке этого развития структурно-функциональ­ная теория сыграла важную роль.

1964

Функциональная теория изменения *

* Parsons Т. A Functional theory of change // Social Change: Source, Pattern and Concequence. Etzioni A. ed. N.Y., 1964, pp. 83-97.

Данный предмет был бы слишком широк для обсуж­дения в небольшой статье, если бы я не ограничился са­мым высоким уровнем обобщения. Поэтому мне хотелось бы остановиться в основном на главном типе изменения в социальной системе, том, который больше всего похож на процесс роста организма. Здесь обычно рассматривают не только элемент количественного роста «масштабности» системы, примером чего в области социального может слу­жит рост населения, но также и то, что валено для каче­ственного, или «структурного», изменения второго типа, а именно — процесс структурной дифференциации и со­путствующего ему развития стандартов и механизмов, ин­тегрирующих дифференцировавшиеся части.

Один из важных канонов науки состоит в том, что невозможно исследовать все сразу. Поскольку основа обобщения в науке состоит в демонстрации связанности процесса изменения, то всегда будет существовать раз­личие между теми чертами наблюдаемых явлений, кото­рые изменяются, и теми, которые не изменяются при соответствующих пространственно-временных ограничениях. Если нет соответствующего критерия неизменно­сти, с которым молено соотнести изменяющееся, то нельзя определить и специфические черты изменения.

Понятие структуры является для меня сокращенным выражением этого основного положения. Структура системы является тем рядом свойств компонентов и их отношений или комбинаций, который для многих анали­тических целей логически и эмпирически может тракто­ваться как константный. Однако, если существует веское эмпирическое подтверждение того, что такие постоян­ные элементы системы одного типа полезны для понима­ния изменения элементов другого типа, то такая струк­тура оказывается непроизвольным методологическим допущением, а положения о ней и границах ее эмпири­ческой стабильности становятся эмпирическими обобще­ниями, значимость которых зависит от степени их «ди­намичности».

Поэтому любую систему, с одной стороны, можно представить как структуру, т.е. ряд единиц или компонен­тов со стабильными свойствами (которые, конечно, могут быть и отношениями), а с другой стороны, как события, процессы, в ходе которых «нечто происходит», изменяя некоторые свойства и отношения между единицами.

Данное понятие стабильности используется здесь в качестве определяющей характеристики структуры. В этом смысле надо отличать этот термин от термина «структура», которым характеризуется система как це­лое и некоторая подсистема такой системы. В принятом здесь понимании термин «стабильность» эквивалентен более специфическому понятию стабильного равновесия, которое в другом отношении может быть как «статич­ным», так и «подвижным». Система стабильна или нахо­дится в относительном равновесии, если отношение меж­ду структурой и процессами, протекающими внутри нее, и между ней и окружением таково, что свойства и отно­шения, названные нами структурой, оказываются неиз­менными. Вообще говоря, в «динамических» системах такое поддержание равновесия всегда зависит от постоянно меняющихся процессов, «нейтрализующих» как экзогенные, так и эндогенные изменения, которые, если они зашли слишком далеко, могут привести к изменению структуры. Классическим примером равновесия в этом смысле является поддержание температуры тела, близ­кой к постоянной, млекопитающими и птицами.

Процессами, противоположными стабильным и рав­новесным, являются те, которые вызывают структурное изменение. Такие процессы существуют, и именно они больше всего интересуют нас сейчас. Так, даже в физике, где масса атома отдельного элемента служит прототипом стабильной структурной точки отсчета, последние откры­тия приводят к признанию принципа изменения, соглас­но которому одни структуры «атомной идентичности» посредством расщепления и синтеза преобразовывают­ся в другие. Причина, по которой важно помнить об ана­литическом различении понятий структуры и процесса, стабильности и изменяемости, состоит не в предпочте­нии одного предмета в паре другому, а в требованиях упо­рядоченной процедуры научного анализа.

Мне представляется, что различие между этими дву­мя парами понятий является различием в уровнях систем­ного отнесения. Структуру системы и ее окружения сле­дует отличать от процессов внутри систем и процессов взаимообмена между системой и ее окружением. Суще­ствуют процессы, которые поддерживают стабильность системы как через внутренние структуры и механизмы, так и через взаимообмен с ее окружением. Такие процессы, поддерживающие состояние равновесия системы, следу­ет отличать от иных процессов, которые изменяют указан­ный баланс между структурой и более «элементарными» процессами таким образом, что приводят к новому отли­чительному «состоянию» системы, состоянию, которое должно описываться в терминах, фиксирующих измене­ния первоначальной структуры. Конечно, это различение относительно, но эта относительность носит существен­ный и упорядочивающий характер. Этим я хочу сказать, ^что для любого достаточно развитого уровня теоретиче­ского анализа существует по крайней мере две систематически связанные перспективы, в которых можно рассмат­ривать проблему непрерывных изменений.

Эти соображения составляют основу перехода, при помощи которого я хотел бы проанализировать измене­ния в социальных системах. Мне хотелось бы попытать­ся обсудить тот тип изменения, который только что про­тивопоставлялся стабильности. Поэтому будет сделано предположение, что существуют системы или ряд систем, для которых понятие равновесия вполне релевантно, но которые рассматриваются как претерпевающие процесс изменения, сначала нарушающий внутреннее равновесие, а затем приводящий систему через это состояние к ново­му равновесному состоянию.

Начнем с вопроса о структуре социальных систем и введем как формальный, так и содержательный уровни рассмотрения. Формальный уровень состоит в том, что любая эмпирическая система может рассматриваться как состоящая из: 1) единиц — таких как частица или клетка, и 2) из стандартизированных отношений между этими единицами — таких как относительное расстояние, «организация» в ткани и органы. В социальной системе минимальной единицей является роль участвующего ин­дивидуального актора (или, если угодно, статус-роль), а минимальное отношение представляет собой стандарти­зованное взаимодействие, когда каждый участник функ­ционирует как актор, в той или иной мере ориентируясь на других, и наоборот, каждый является объектом для всех остальных. Единицами социальных систем более высокого порядка являются коллективы, т.е. организо­ванные системы действия, характеризующиеся исполне­нием ролей множеством человеческих индивидов. Может быть, было бы удобнее говорить об этих единицах, как о единицах ориентации, когда речь идет об акторах, и о еди­ницах модальности, когда рассматриваются объекты¹.

¹ Эта терминология использована в статье «Еще раз о стандартных пере­менных» (ASK, XXV, Aug. 1960).

В социальной структуре элемент «стандартизован­ного отношения» частично является «нормативным». Это означает, _{что с} точки зрения единицы это отношение включает в себя ряд «ожиданий» относительно поведе­ния этой единицы по оси: приемлемое — неприемлемое, правильное — неправильное. С позиций других единиц, с которыми эта единица отнесения находится во взаимо­действии, это оказывается рядом стандартов, в соответ­ствии с которыми могут узакониваться позитивные или негативные санкции. В связи с различением роли и кол­лектива на уровне единиц устанавливается различение между нормой и ценностью на уровне отношенческого стандарта. Ценность — нормативный стандарт, который определяет желаемое поведение системы относительно ее окружения без дифференциации функций единиц или их частных ситуаций. Норма, в свою очередь, является стандартом, определяющим желаемое поведение для еди­ницы или класса единиц в специфических для них кон­текстах, дифференцированных от контекстов, связанных с другими классами единиц.

Положение о том, что стандарты отношений явля­ются нормативными, означает, что они включены в ин­ституционализированную нормативную культуру. То же распространяется и на сами единицы. Это станет ясно, если доказано, что единицы находятся на одном уровне. Поэтому то, что мы называем структурными свойствами единиц на одном уровне, на следующем становится стан­дартами отношений, которые упорядочивают эти отно­шения. Последние, в свою очередь, представляют свой­ства более мелких единиц, составляющих этот уровень. В более широком смысле справедливо поэтому утверж­дать, что структура социальных систем в общем состо­ит из институционализированных стандартов норматив­ной культуры. Конечно, далее важно помнить о том, что эти стандарты должны рассматриваться на двух различ­ных уровнях организации, которые мы называем уров­нем единиц и уровнем стандартизированных отношений между этими единицами.

Вернемся теперь к парадигме стабильной системы, осужденной выше. Это процесс в системе, который мо­ет быть понят как процесс взаимообмена входов и выходов между единицами (подсистемами) в системе, с од­ной стороны, и между системой и ее окружением, кото­рое осуществляется с помощью ее единиц, с другой. Су­ществует некоторый «поток» таких выходов и входов между всеми парами классов единиц, независимо от того является отношение внутренним или внешним. То, что я называю нормативным стандартом, управляющим отно­шением, можно рассматривать как регулятор этого по­тока. Для осуществления стабильного взаимообмена дви­жений входов и выходов, с одной стороны, должна быть сохранена известная гибкость, а с другой стороны, дол­жны существовать определенные механизмы канализа­ции этого процесса, сдерживающие его в определенных границах.

Классическим случаем является обмен «ценных» ве­щей, а именно — товаров, услуг и денег, составляющий содержание рыночного процесса. Нормативными стан­дартами здесь являются институциональные стандарты, определяющие деньги, а также нормы контракта и ас­пекты собственности помимо денег, представленные у Дюркгейма в известной фазе о недоговорных элементах контракта. Равновесие рыночной системы зависит от поддержания границ флуктуации уровня этих потоков в соответствии с рядом изначально данных условий. Ста­бильность структуры рыночной системы в этом смыс­ле является, с другой стороны, результатом стабильно­сти нормативной стандартной системы институтов.

Далее. Что же мы подразумеваем под устойчивостью институционального комплекса? Во-первых, конечно, стабильность самих нормативных стандартов. Один тер­мин «норма», по-видимому, слишком узок, особенно если он приравнивается к термину «правило», т.к. он предпо­лагает такой уровень простоты, который допускает опи­сание в одном утверждении, а это заведомо неверно для случаев собственности или контракта. Во-вторых, ста­бильность предполагает минимальный уровень связанно­сти действующих единиц определенными внутренними обязательствами, т.е. их предрасположенности к дей­ствию в соответствии с определенными ожиданиями, а не

уклонению или сопротивлению им, и к применению со­ответствующих санкций, позитивных или негативных, к другим единицам в связи с их ожидаемым действием, ук­лонением или сопротивлением. В-третьих, институцио-_Нализация предполагает понятие эмпирического и оди­наково всеми понимаемого «определения ситуации» в смысле понимания того, чем является система отнесе­ния²; это определение ситуации может быть настолько идеологически искаженным, что всякое функционирова­ние становится невозможным³.

Наконец, институционализация означает некоторый порядок интеграции частного нормативного комплекса в более общий комплекс, управляющий системой в целом на нормативном уровне. Так, доктрина «отдельных, но равных» оказалась плохо интегрированной с остальны­ми частями американской системы конституционных прав, сформулированных на основе конституционально­го принципа «равного отношения ко всем». Можно ска­зать, что решение, принятое Верховным судом в 1954 году, было шагом к институциональной интеграции, или, во всяком случае, это была важнейшая проблема, стоящая перед судом.

² Это определение является нормативным для действующих единиц, но эк­зистенциальным для наблюдателей. Здесь актор поставлен в положение наблюдателя своей собственной ситуации действия, т.е. рассматривается как потенциально «рациональный».

³ Очевидно, наиболее серьезным источником конфликта в ООН являются идеологические различия между западными и коммунистическими стра­нами в определении природы этой организации и международного поряд­ка, на страже которого она стоит. Коммунисты вешают ярлык «империализ­ма» и «колониализма» на все, что так или иначе не входит в их сферу контроля. Если это положение верно, то ООН не исполняет своих функций.