Гений или сумасшедший?

Человек, сидящий напротив, чуть не свел меня с ума. Он показывал и манеры, и стиль – его одежда была удивительно однотонной, словно он как хамелеон хотел слиться с блеклой стеной в номере отеля в Торонто. Он был похож на гнома и монотонно бубнил, глядя на меня своими влажными глазами. На первый взгляд он был из тех, кого на вечеринках либо игнорируют, либо избегают.

И все же он говорил необыкновенные вещи. Вещи, которые меняют жизнь. Его утверждения заставляли меня усомниться в своей идее «платы за безопасность». И не просто усомниться, а, может быть, даже пойти дальше простого сомнения.

Но вот что сбивало меня с толку. Он говорил что‑то ценное, а следом выдавал какую‑нибудь нелепость. Он как по маслу скользил между бесподобным и бессмысленным, обезоруживающим и обескураживающим.

Вот как это выглядело.

Вверх: мгновенный диагноз состояния человека.

Вниз: странное, псевдонаучное суждение.

Вверх: проникновенный монолог о том, как мы заставляем самих себя страдать.

Вниз: история о том, как два года он жил на улице в состоянии одухотворения.

Он сказал, что знает, как я мог бы стать счастливее. Несмотря на налет абсурда, я подумал, что, может быть, он и правда знает.

* * *

За пару недель до того, как я впервые услышал имя Экхарта Толле, я стоял в туалете самолета и беспокойно разглядывал себя в зеркале. Я возвращался домой после съемок репортажа в Бразилии для «Ночного контура». Мы провели неделю в изолированном племени возле Амазонки. Это было невероятно. Люди жили точно так же, как их предки в каменном веке. Они почти не видели никого из внешнего мира. При этом они разрешили мне и моему продюсеру спать в гамаках в хижинах. Я в ответ на эту любезность поразил их воображение, показав им айфон. Но тогда в туалете, наклонившись над металлической раковиной, я отнюдь не переваривал новый фантастический опыт и не обдумывал, как лучше написать об этом репортаж, который должен был выйти через пару недель. Вместо этого я, откинув назад челку, нервно разглядывал линию роста волос. Она была настолько же стабильной, как брак Элизабет Тейлор.

Бьянка миллион раз заставала меня за этим занятием. Она смотрела на мои страдания с некоторой смесью сочувствия и нарастающего утомления. Ей приходилось показывать мне, что за исключением небольшой зоны на затылке и возле пробора волосы сохраняют густоту, но меня невозможно было остановить. Достаточно было кому‑нибудь лишь взглянуть на мои волосы, и я падал в пропасть, полную отчаяния. Однажды споткнувшись, я не мог прекратить лететь вниз. И в том туалете перед моими глазами проносились картины моего будущего:

Лысина → потеря работы → трущобы в Миннесоте.

Рано или поздно, более здравомыслящая часть моего мозга выдавала в ответ:

Господи, что за ничтожество.

Возьми себя в руки.

Доктор Бротман думал, что мой бзик слегка пахнет дисморфофобией[16].

«Но Вы не понимаете, – говорил я ему. – Если я облысею, моей карьере конец».

«Нет, это Вы не понимаете, – отвечал он, кидая через стол взгляд на мою голову. – Вы совершенно не лысеете».

Но по всем рациональным показателям моя жизнь становилась все лучше. Со времени панических атак прошло три года. Я больше не принимал клополин и к доктору Бротману ходил всего раз в месяц. Мысли о наркотиках изредка нападали на меня, но тяга была практически уничтожена, хотя я и держал в голове фразу моего приятеля: «Ты, конечно, вышвырнул своих чертей из дома, но они на парковке занимаются физкультурой». Дома дела шли еще лучше: мы с Бьянкой помолвились и планировали свадьбу на Багамах. На работе мне все еще нравилось вести воскресный выпуск «Мировых новостей». И хотя интерес к войнам в Ираке и Афганистане шел на убыль, открылось новое поле для работы. После отставки Теда Коппела в «Ночном контуре» стало меньше интервью и больше развернутых репортажей из разных уголков мира. Продюсеры разрешали мне проводить расследования про детскую работорговлю на Гаити и браконьеров, убивающих носорогов в Непале. Мне очень нравилось старое журналистское клише об «успокаивании возмущенных и возмущении спокойных», хотя, возможно, оно и было слишком избитым.

При этом моя тревожность из‑за работы усилилась, и история с волосами была только симптомом. Я все лучше понимал, что наше дело строится на нетвердой почве. За 8 лет в АВС я видел, как самые важные фигуры уходили на второй план или вовсе исчезали. Помимо Питера Дженнингса ушли Том Брокау и Дэн Разер. Когда я пришел на АВС News в 2000 году, я был самым молодым корреспондентом на 5 этаже. Сейчас же, в свои 37, я был почти самым старшим. Все корреспонденты более солидного возраста, кроме одного, ушли, и чаще всего они уходили без каких‑то церемоний. Эти люди посвятили свою жизнь профессии, которая могла привести как к щедрой награде, так и к неожиданному разочарованию. Я столько раз видел людей в ситуации «пан или пропал», когда все зависело только от случайностей вроде изменения внешности, личного отношения какого‑нибудь начальника или даже потребности в более ярком персонаже. Когда я говорил об этом со своим братом, он рассказал мне про научный эксперимент, в котором крысам давали награду в случайное время безо всякой закономерности. Крысы сходили с ума.

Еще больше усугубляло ситуацию то, что страна пришла в состояние самого серьезного экономического спада со времен Великой Депрессии. Один за другим обрушивались инвестиционные банки. Фондовый рынок находился в свободном падении. Казалось, что весь мир свалился с обрыва, которого никто вовремя не заметил. В АВС начались мучительные раунды сокращений. Моя позиция была вне опасности, но мне было обидно за коллег и страшно за свое будущее. Когда я обдумывал другие варианты карьеры, в голову ничего не приходило. Что я еще мог делать профессионально, кроме как наносить грим и белугой реветь в камеру? Это несколько сентиментально, но иногда я ложился на диван в своем кабинете, смотрел на изображение океана на стене и размышлял о слове «скоротечность».

В один из таких моментов в мою дверь постучали. Это был Дэвид Мьюир, который хотел поговорить. Мне отчаянно хотелось компании, поэтому я в порыве спросил его, что бы он делал, если бы весь новостной бизнес развалился. Он пожал плечами и сказал: «Э, найду что‑нибудь другое». Я позавидовал его беззаботности.

Эта сцена вертелась в моей голове в туалете самолета из Бразилии. А я продолжал разглядывать свои волосы.

Легко тебе говорить, Мьюир, – уж с твоей‑то роскошной шевелюрой.

Я стоял перед зеркалом минут десять. Затем я со стыдом понял, что снаружи, вероятно, уже собралась очередь, опустил челку на лоб и уныло поплелся на свое место.

* * *

Месяц спустя одним солнечным сентябрьским днем я был на вечеринке в Нью‑Джерси. Там были шашлыки, батут для детей и музыканты (басист был в бандане). Когда музыка закончилась, пастор взял микрофон и сказал: «Сегодня для всех найдется место возле креста».

Я приехал туда ради репортажа о Саре Пэйлин – недавно стало известно, что она станет сотрудничать с Джоном МакКейном. По Интернету ходил ролик, в котором Пэйлин молится Господу и просит Его помочь построить газопровод в ее родном штате Аляска. Это вызвало бурю дискуссий о том, что она из пятидесятников. Эту ветвь христианства называют «евангелизм на стероидах». Ближайшая церковь пятидесятников находилась в Нью‑Джерси, и они как раз устроили вечеринку.

Чтобы уйти от шума, оператор, звукорежиссер и продюсер установили оборудование для интервью дальше по улице. Все трое были вовлечены в оживленную беседу. Фелиция – продюсер, миниатюрная розовощекая блондинка, мать двоих детей, с которой я работал много лет, – рассказывала про книгу, которую она только прочитала. Автора звали Экхарт Толле. Когда я подошел к ним, она обратилась ко мне: «Ты читал его? Думаю, он тебе понравится. Это про контроль над своим эго».

Съемочная бригада расхохоталась. Так же, как и я, они восприняли ее слова как шутку над вечно раздутым чувством собственной важности любого ведущего. Серьезная и очень вежливая Фелиция покраснела и скороговоркой принялась уверять нас, что она имела в виду совсем другое. Она хотела сказать что книги Толле показались ей очень полезными. Более того, Опра[17]широко рекламировала его последнее издание, и ей казалось, что о нем можно сделать неплохой сюжет.

Это было резонно. Мне всегда нужны были интересные истории, а уж история работы над собой гуру, одобренного Опрой, с виду была тем, что надо. Поэтому, вернувшись вечером домой, я вышел в Интернет и заказал книгу.

* * *

Книга пришла через несколько дней. К тому моменту я почти забыл об Экхарте Толле. Попсовая оранжевая обложка тускло светилась под чрезмерно толстой воздушной упаковкой. Название было слегка взвинченным: «Новая Земля: пробуждение своей жизненной цели», рядом красовался штамп Книжного Клуба Опры.

Той ночью я раскрыл книгу. Слева от меня мирно спала Бьянка, не подозревая о том, что ее будущего мужа засасывает в странный водоворот.

Сначала книга показалась мне безнадежной ерундой. Меня отталкивала натянутая высокопарность, с которой писал Толле, а также терминология, которую невозможно было расшифровать. Как фанаты Опры могли справиться с этим потоком жаргона вроде «обусловленные структуры разума» или «обитатель сознания»? Что еще хуже, этот парень был невероятно пафосным. Он называл свою книгу «инструментом трансформации» и обещал, что после прочтения «в вас произойдет сдвиг».

Я лежал, закатывая глаза и тихо ругая Фелицию за то, что она сделала со мной. Но когда я подумал, что меня поглотила каша слов о «внутреннем открытии» и грозящем «сдвиге планетарного сознания», в дебрях показался свет. Толле начал раскрывать увлекательную идею, и я даже подумал, что он каким‑то образом прокрался в мою голову и жил там очень долго.

Он утверждал, что всей нашей жизнью управляет голос у нас в головах. Этот голос создает непрерывный, насильственный поток мыслей, по большей части негативных, зацикленных и повторяющихся. Он дребезжит от пробуждения утром до той минуты, когда мы засыпаем ночью, если он вообще позволяет нам спать. Он говорит, говорит, говорит – непрестанно оценивает и навешивает ярлыки на все, что попадает в поле его зрения. И его цели не всегда внешние, он часто забрасывает критическими замечаниями нас самих.

Фелиция была совершенно права, когда смутила всех в той улочке в Нью‑Джерси: Толле использовал термин «эго» в непривычном нам смысле. Он подразумевал не только гордость, самомнение и чувство собственного достоинства, которым телеведущие зарабатывают на жизнь. Не вкладывал он в это слово и фрейдистского смысла – поиска равновесия между нашим «оно» и «суперэго», желаниями и моралью. У него эго означало что‑то гораздо большее. Согласно Толле, эго – наш внутренний сказочник, наше ощущение «я».

Толле, несомненно, совершенно точно описал мой мозг. Я никогда не думал об этом раньше, но было ясно, что голос в моей голове был мной. Мой внутренний телеведущий делал репортажи о моей же жизни, закидывал меня некорректными вопросами и замечаниями о выборе цвета.

Хоть этот голос и мешает нам жить, большинство принимает его как должное. Согласно Толле, мы не можем просто считать мысли тем, чем они являются – просто маленькими выбросами психической энергии, которые существуют только у нас в голове. И это главная человеческая ошибка. Когда мы не понимаем, насколько «эгоичное» (кажется, он сам придумал это слово) у нас сознание, мы слепо следуем за нашими мыслями, и результат часто бывает плачевным.

Я начал вспоминать некоторые из тех блестящих идей, которые мне предлагал мой голос за последние годы.

– Нужно принимать кокаин.

– Ты прав, что злишься на продюсера. Брось бумаги в воздух!

– Этот пакистанец – придурок. Пусть с ним еще тысяча разозленных пакистанцев, с ним непременно надо поругаться.

После часа чтения Толле полностью захватил мое внимание. Он начал перечислять некоторые типичные вещи, которые делает эго, и многие из них действительно входили в мой репертуар.

Эго невозможно накормить досыта. Не важно, сколько разной ерунды мы покупаем, в скольких спорах побеждаем или сколько вкусной еды поглощаем. Эго никогда не довольно. Я ведь описывал свою бесконечную жажду эфира – или наркотиков? Я думал, не является ли эта ненасытность, эта чесотка тем, о чем говорил доктор Бротман – потребностью в сильном отвлекающем действии? И не это ли мой друг Саймон имел в виду, назвав меня «прирожденным наркоманом»?

Эго постоянно сравнивает нас с другими: оно оценивает нашу внешность, финансовое положение и социальный статус. Эго выматывает нас, заставляя чувствовать то превосходство, то неполноценность. Разве это не объясняет моего поведения с коллегами?

Эго играет на эмоциях. Оно бережно хранит все наши обиды и жалобы и постоянно прокручивает их у нас в голове. Не поэтому ли я приходил домой к моей святой Бьянке хмурым, что кто‑то на работе меня ущемил?

Возможно, самой сильной мыслью Толле об эго было то, что оно хватается за прошлое и будущее и давит на настоящее. Мы «живем практически только воспоминаниями и ожиданиями», пишет он. Мы консервируем тоску по прошлым событиям, а когда они происходили, мы пережевывали что‑то еще. Мы постоянно предвкушаем будущие события, чтобы потом, дождавшись их, снова фантазировать. Толле же говорил, что существует только Настоящее (ему нравилось писать это слово с большой буквы), и это все, что у нас есть. Когда мы переживаем события прошлого или будущего, они заменяют нам настоящее.

Стало ясно, что я мастер избегать настоящий момент. Загнанная лошадь. Я делал это всю жизнь. Мама всегда считала меня нетерпеливым ребенком, который вечно за чем‑то гнался. В восьмом классе моя тогдашняя подружка Джули Розендорф сказала мне: «Если ты одной ногой стоишь в прошлом, а другой – в будущем, получается, что ты писаешь на настоящее». Теперь я был взрослым и жил в мире новостей, крепко привязанном к срокам. Я носился целыми днями сломя голову, проверял пункты из своего списка дел, постоянно думал о результате, вместо того, чтобы просто наслаждаться процессом. Мне казалось очевидным, что в будущем обязательно будет лучше. Как только придет это невыразимое… что‑то … я буду полностью доволен. Но полностью довольным я был только в горячих точках или «под кайфом». Неудивительно, что одно породило другое.

До меня дошло, что всю жизнь я просто ходил во сне, плыл по течению автоматического, привычного поведения. Все, чего я стыдился за последние годы, можно было объяснить с помощью эго: погоня за адреналином на войне без единой мысли о последствиях, замещение опасности кокаином и экстази, несправедливые мысли о верующих людях, ненормальная тревога из‑за работы, игнорирование Бьянки ради телефона, навязчивая озабоченность своими дурацкими волосами.

Было немного неловко читать книгу о работе над собой и думать: «А ведь этот парень знает меня». Но в тот момент, лежа ночью в кровати, я понял, что голос в моей голове – постоянный комментатор, всю осознанную жизнь влияющий на мое мышление – полный негодяй.

* * *

Но потом все усложнилось. Как раз когда я уже готов был признать Толле мудрецом, хранителем ключа от всех моих проблем, он начал нести полную чушь. Меня больше не смущал его писательский стиль в духе рококо, теперь в горле застревали дикие псевдонаучные утверждения. Он писал, что концентрация на настоящем моменте замедляет процесс старения и делает «молекулярную структуру» тела «менее плотной». Он заявлял, что «мысли имеют свою частоту, и негативные мысли находятся в более низком диапазоне, а позитивные – в более высоком». Иногда в пределах одного предложения он мог сказать что‑то блестящее, а потом с хохотом унестись в дом для душевнобольных. Я не мог понять, гений он или сумасшедший.

Потом я разузнал о нем побольше. После нескольких ночей чтения до утра я добрался до компьютера, чтобы погуглить. Не знаю, чего я ожидал, но точно не этого. Оказалось, что это маленький немец с бледным лицом и мышиного цвета волосами, чуть старше среднего возраста. Его манера говорить отличалась от манеры писать в духе Откровения Божьего. В роликах на YouTube он говорил мягко и медленно, почти мучительно, как будто ему дали большую дозу знакомого мне клополина. Его гардероб состоял только из вязаных жилетов и мятых брюк цвета хаки. Один из обозревателей описал его как «библиотекаря эпохи коммунизма». Другой назвал его «бледной доброй выдрой».

В жизни Толле случился переломный эпизод. Он был аспирантом Оксфорда и пребывал в глубокой депрессии. Он лежал в кровати, охваченный суицидальными мыслями. Внезапно его «поглотила пустота». Он слышал голос, приказывающий ему «не противиться». Вокруг стало темно. Наутро он проснулся с пением птиц и солнечным светом, и жизнь сияла и блестела. Все проблемы были решены одним махом. Готово. Все. Как раз после этого он провел два года, живя на улице «в состоянии полного счастья». Это было его духовным пробуждением, о котором он позже рассказал так: «Осознание умиротворения было таким глубоким, что если бы я встретил Будду и Будда сказал, что я неправ, я ответил бы: „О, это интересно – оказывается, даже Будда может ошибаться“».

В конце концов он переехал в Канаду, где, по его словам, было подходящее «энергетическое поле» для «рождения» его первой книги. Эта книга, «Сила момента Сейчас», стала настоящей сенсацией. Мэг Райан дала ее Опре, которая положила по экземпляру на тумбочке в гостиной каждого своего дома. Джим Керри и Дженни Маккарти сделали рекламный ролик (это было до того, как они разошлись). Пэрис Хилтон держала книгу Толле, пробиваясь через толпу папарацци, когда шла в тюрьму за нарушение правил дорожного движения.

Когда вышло продолжение, «Новая Земля», Опра провела беспрецедентный вебинар из 11 частей. Миллионы людей включили телевизоры, чтобы посмотреть, как она и Толле разбирают книгу, глава за главой. Рядом они смотрелись почти забавно: Опра выкрикивала и восклицала, а Толле был безмятежен. Толле щебетал про «энергетические поля», а Опра только наивно поддакивала. В какой‑то момент она выбросила руки вперед, чтобы «дать пять», а Толле, очевидно не понимая, что это за жест, неловко схватился за них.

Я был поражен. Всю свою жизнь я гордился своим скептицизмом. Почти 10 лет я брал интервью у духовных лидеров, и ни один из них не сломил моей обороны. А теперь через нее сумел пробиться человек, который выглядел как персонаж Хоббита? Экхарт Толле, единственный из всех людей, пробрался в мою голову и точно поставил мне диагноз.

* * *

Я снова смотрел на себя в зеркало. На этот раз на моей правой щеке раздулось красное пятно размером с четвертак.

Когда дерматолог нашел на моей щеке белую область – базально‑клеточную карциному, несмертельную форму рака кожи – мне хотелось просто оставить ее как есть. Лицевая хирургия казалась не очень привлекательной перспективой для ведущего, который и без того чересчур озабочен своей внешностью. Но доктор и Бьянка убеждали меня, что бездействие – просто не вариант. Если позволить ей расти, она доберется до глаза и ослепит его. На долю секунды я подумал, что частичная слепота лучше, чем шрам, хотя доктор обещал, что если все пойдет нормально, шрам будет совсем маленьким.

Операция походила на китайскую пытку водой[18]. Хирург – бодрая молодая женщина родом из Пакистана – под микроскопом сделала первый надрез скальпелем, чтобы удалить раковые клетки. После этого она отправила меня в комнату ожидания, а сама начала проводить тесты, чтобы убедиться, что все удалено. Я сел рядом с Бьянкой и открыл Землю, которую читал уже в третий раз.

Через полчаса или около того, доктор снова позвала меня, чтобы сделать еще один надрез поглубже. И я снова лег под нож, и снова вернулся в комнату ожидания, и прочитал еще часть книги. Еще через полчаса пришла медсестра (мне показалось, что она выглядит слегка робкой) и сказала, что есть еще небольшой кусочек, который они должны удалить.

Когда я вернулся в процедурную комнату в этот раз, доктор сказала, что опухоль больше, чем она предполагала, и она не знала, насколько больше. Я потребовал у нее худший сценарий, и она призналась, что, возможно, рак добрался до нижнего века. Если так, то из‑за шрама мой правый глаз опустился бы ниже.

Сердце забилось быстрее, а в голове начали вертеться кадры:

Шрам как у Омара Литла в сериале «Прослушка» → увольнение из АВС News → поиск работы на радио.

А потом случилось нечто забавное. После чтения о пустом ворчании эго я понял, что все эти страшные прогнозы были всего лишь мыслями. Они не были иррациональными, но не были и истиной. Это была секундная вспышка мудрости, о которой говорил Толле. Не то, чтобы я раньше не осознавал свои мысли. Много раз уже я боялся и знал, что боюсь. Разница была в том, что теперь я воспринимал свои мысли как просто мысли, не связанные с реальностью. Я не избавился от беспокойства, но теперь оно не поглощало меня полностью. Я осознал суть своего положения: я даже не представлял, что будет с моим лицом. И слепая вера в худший сценарий, которую мне навязало эго, ничем не могла помочь.

Доктор сделала третий разрез и отправила меня в комнату ожидания. Бьянка заметила, что я неожиданно спокоен. Я не собирался восхвалять Толле, чтобы моя жена не сочла меня сумасшедшим. Она и без того думала, что странно читать эту книгу так долго.

В любом случае, я должен был четвертый раз возвращаться туда, чтобы моя опухоль была полностью удалена. Нижнее веко осталось незадетым, хотя до него оставался всего миллиметр. Перед тем, как сделать шов, доктор показала мне рану в зеркале, и я чуть не упал в обморок. Хорошо было видно канал по краю моей щеки – кровь, жир и все остальное. Бьянка достала телефон и сфотографировала меня.

* * *

Я на редкость неплохо справился с испытанием в виде лицевой хирургии, но нельзя же все время носить с собой книгу Экхарта Толле.

Через пару недель я просматривал «TV Newser», навязчивый сайт, отслеживающий события из мира новостей, и наткнулся на список ведущих и корреспондентов, которые будут сообщать об инаугурации президента Барака Обамы. Моего имени там не было. Я был в шоке. Я был уверен, что пройду на такой крупный сюжет. Обычно когда случается крупное событие вроде этого, если ты важный игрок, тебя как минимум предупредят, что ты не получишь роли. Но в этот раз я узнал об этом на сайте.

В отличие от операции, в этот момент я не сумел отстраниться от злых мыслей, скачущих по моему разуму. Я проглотил приманку своего голоса, который визжал: «Ты провалился, парень!» Я пинком отбросил стул и начал наворачивать круги по своему кабинету, как чихуахуа перед соревнованиями. Следующие 24 часа я хватался за каждого попавшегося под руку директора – в кабинетах, в коридоре, в туалете – и начинал громко жаловаться на свое исключение. Но вместо задания я получил только замечание. Один из моих начальников отвел меня в сторону и посоветовал прекратить «кровоточить повсюду».

Это было моим главным аргументом против Толле. Даже если закрыть глаза на его цветастый слог, сомнительные доводы и странноватую историю, я не мог смириться с тем, что у него нет практических методов, чтобы справиться с ситуациями вроде этой. Он проводил невероятное исследование человеческого состояния, но никакого плана по борьбе с эго у него не было. Если, конечно, не считать планом его опыт жизни на улице.

Как же мы можем сосредоточиться на Сейчас? Толле пишет: «Всегда говори „да“ настоящему моменту». Как мы освобождаемся от голоса в голове? Совет Толле – просто осознавать его. «Избавиться от эго – задача довольно простая». Ну да. Простая. Но если бы это и вправду было так легко, разве бы нас не окружали миллионы просветленных людей?

А дальше вставал еще более глобальный вопрос: даже если я мог осознать, что мой гнев из‑за репортажа, который я не получил, был всего лишь течением мыслей, следовало ли их просто не замечать? Я мог увидеть природу мыслей – они мимолетны и несущественны – но разве некоторые мысли не связаны с реальностью, с которой нужно иметь дело?

В своих книгах Толле постоянно критикует навязчивое беспокойство. Он называет это бесполезным разглядыванием воображаемого будущего. «Вы ничего не можете сделать с этой ситуацией, потому что ее пока даже не существует, это просто мысленный фантом», – пишет он. Но пока я наслаждался ценностью Сейчас, будущее все равно приближалось. Разве я не должен был подготовиться? Как бы я выжил в новостной иднустрии, если бы не думал о всех возможных вариантах разавития той или иной проблемы? Более того, мне кажется, что неустанное эго было источником самых великих достижений человечества. Конечно, оно же было виновником таких ужасных вещей, как войны, насилие над детьми и фильмы Поли Шора. Но человеческое стремление к будущему дало нам полиовакцину, полотна Караваджо и айфон.

И все же, и все же… я, конечно, понимал, что мой живой ум работал не только на пользу. Я знал, что бесконечно смотреть на свою редеющую шевелюру или предаваться мировой скорби на диване – не лучший способ провести время. Я думал, что буду особенным, если буду давить на свой синяк. Теперь же я понял, что это только помогало мне оставаться несчастным.

Толле подталкивал меня к мысли, что мой главный актив – внутренний кнут – был также и главным долговым обязательством. Теперь я уже по‑настоящему ставил под сомнение свою ортодоксальность, свою мантру про «плату за безопасность», которая была моим девизом, кажется, лет с восьми. Впервые я не знал, помогала ли моя установка двигаться вперед или разрушала мою жизнь.

Да, я хотел добиться успеха, но я также хотел быть счастливым. Этот странный немец, кажется, показал мне соблазнительную перспективу добиться и того и другого, но книги не рассказывали напрямую, как это сделать. Или, может быть, рассказывали, но я этого не понял.

Поэтому я решил встретиться с этим человеком.

* * *

Я столкнулся с Фелицией в коридоре на работе. «Давай назначим интервью с Экхартом Толле, – сказал я. – Мы можем сделать это для “ Воскресного портрета”». Мы как раз недавно запустили этот проект.

Это как если бы я сказал Фелиции, что она выиграла в лотерею или ее решили причислить к лику святых. Она просто сияла. В отличие от меня, она не думала, что Толле может оказаться сумасшедшим. Она была серьезно увлечена.

Через пару дней она сказала, что Толле, который очень редко соглашался на интервью, сказал «да». Он должен был провести несколько недель в Торонто с выступлениями и выделил нам час на аудиенцию. «У них очень жесткое ограничение по времени», – сказала Фелиция. Но она все равно была воодушевлена.

Я прилетел из Нью‑Йорка утром перед интервью. Оно было в отеле, и Фелиция уже ждала меня там вместе с командой и аккуратным молодым австралийцем по имени Энтони. Он был ближайшим помощником Толле. Я ожидал, что вокруг Великого Человека будет больше всяких людей.

Пока мы дожидались появления Толле, Энтони рассказал о себе. Он прочитал некоторые книги Толле, связался с ним и попросил взять его на работу, и тот согласился. Тогда Энтони собрал вещи и переехал из Австралии в Ванкувер, где жил Толле. Энтони удивил меня своим нормальным видом – светлые волосы были уложены гелем, рубашка выглажена. Он говорил о Толле с неподдельным восторгом, но без преклонения. Ничто в нем не выдавало «культа».

Вскоре раздался стук в дверь и вошел Толле. Первое, на что я обратил внимание, был его маленький рост. Он был ниже меня, при моих 172 сантиметрах в дни, когда я пользуюсь шампунем Бьянки, увеличивающим объем волос. С ним никого не было. В нем вообще не было ни капли той чванливости, которая могла бы быть у человека, который продал десятки миллионов книг и сам создал целую индустрию выступлений, дисков и «карточек вдохновения». Он подошел и пожал мне руку. Он был невзрачным, но не робким. Я бы назвал его дружелюбным, но без какой‑то особенной теплоты. Он только что пришел с вебинара Опры, и ему нравилось быть здесь, но особого энтузиазма он не выказывал. На нем был поразительно безвкусный коричневый блейзер поверх желтоватого свитера и бледно‑голубой рубашки. А еще у него была всклокоченная борода, которая закрывала только его подбородок и шею.

После обмена любезностями мы расселись для интервью. Было две камеры: одна направлена на Толле, другая – на меня. Я думал о своей пятнистой щеке, но все же гораздо больше был увлечен процессом. Наконец я лицом к лицу встретился с человеком, пришедшим из ниоткуда и так сильно заинтересовавшим и запутавшим меня. Впервые с тех пор, как приступил к религиозной теме, я чувствовал себя уязвимым.

– Как же перестать думать? – начал я. – Как перестать слышать голос в своей голове?

Он поерзал на стуле, готовясь дать практический совет, которого я так ждал. На миг меня охватила радость предвкушения.

– Вы создаете маленькие пустоты в своей повседневной жизни, когда вы знаете, но не задумываетесь, – сказал он. – Например, вы можете сделать осмысленный вдох.

Не разбивай мое сердце, Экхарт. Это все, что у тебя есть?

– Но люди могут сказать: «Этот человек утверждает, что я могу получить просветление, сделав вдох. Что все это значит?»

– Да, это говорит разум. Конечно, многие люди имеют свое мнение о том, о чем я пишу, и отвечают, что это бесполезно.

На самом деле, именно это я и думал. Это бесполезно.

Мое сознание выдало еще менее лицеприятные вещи, когда он высказал еще одно якобы практическое наставление: «Другая очень действенная вещь заключается в том, чтобы осознать внутреннее энергетическое поле своей сущности».

Понимая, что сижу перед камерой, я решился использовать старый трюк и выпустил «циника», который не должен быть мной (хотя в тот момен он вполне мог быть мной).

– Энергетическое поле. Эти два слова в два счета могут взорвать мозг скептикам.

– Да. Сейчас мы говорим о людях, которые погружены в свой разум. Они даже не пытаются попробовать что‑то новое.

Я сказал, что все мои попытки оставаться только в Сейчас разочаровали меня и только добавили чувство вины. Это как будто новый слой поверх обычного умственного мельтешения. «Я думаю все время, – сказал я, – и поэтому не могу быть связанным с Сейчас, и теперь чувствую себя виноватым из‑за этого».

– Да, и Вы очень точно описали происходящее, это именно новый слой мысли. Этот слой говорит: «Видишь, не получается. Я не могу не думать». А это еще больше мыслей, – сказал он, посмеиваясь.

– Как же из этого выбраться?

– Вы просто видите, что это очередная мысль. И, понимая это, Вы просто уже не связаны с ней.

От этого у меня заболела голова. Эта дорога определенно никуда не вела. Заметив, что Энтони не сводит глаз с часов, я решил сменить тему. И дальше Толле сказал то, что я посчитал его самым абсурдным высказыванием.

– То есть Вы никогда не злитесь, не раздражаетесь, не грустите – ничего негативного?

– Нет, я все принимаю так, как есть. Поэтому моя жизнь стала такой простой.

– А если кто‑нибудь начнет душить Вас в Вашей машине?

– Ничего страшного. Это как порыв ветра. Я же не злюсь на ветер, он просто есть.

– И Вы готовы наслаждаться каждым моментом, даже если я начну забрасывать Вас дурацкими вопросами?

– Да. Ничего страшного.

– Не искушайте меня.

Вот сейчас он просто взорвался смехом – прямо всем животом, наклоняясь вперед на своем стуле, он даже почти закрыл глаза. И после этого он сказал: «Ну вот в такие искренние моменты становится приятнее». Искренние моменты? Кого он дурачил? Он хотел сказать, что никогда не бывает в плохом настроении? Его никогда ничто не беспокоит? Как можно было сидеть перед камерой и говорить такое? Конечно, звучало здорово, но с тем же успехом можно учиться летать.

– Я не до конца понимаю вашу теорию, потому что иногда думаю, что перемена в чем‑то – техническая инновация или социальное движение – похожа на песчинку, которая попадает в раковину устрицы, и получается жемчужина.

– Ну да…

– Это устрица или какой‑то другой моллюск? Неважно, вы все равно понимаете, о чем я.

Он снова посмеялся.

– Самое сильное изменение происходит из другого состояния сознания. Люди так восхищаются делом Махатмы Ганди, потому что он принес что‑то новое в то состояние сознания, которое уже было в равновесии. Люди иногда верят, что если ты в равновесии, то ты не пойдешь куда‑то дальше. Но это не так. Очень сильные действия происходят именно в такой ситуации.

– То есть, Вы говорите, не нужно сидеть на месте, смотреть на то, как все меняется или позволять кому‑то душить вас в машине. Нужно понимать, что происходит прямо сейчас…

– И делать то, что необходимо, – сказал он, перебивая меня с необычной для него оживленностью. – Сделайте настоящий момент Вашим другом, а не врагом. Многие люди по привычке считают настоящее препятствием, которое нужно преодолеть, чтобы дойти до следующего момента. Представьте, что Вы всю жизнь так живете: в каждый момент вас что‑нибудь не устраивает, и Вам обязательно нужно добраться до следующего. Это же постоянный стресс.

Ладно, это уже было вполне понятно. Например, в моем случае с инаугурацией я мог просто принять свою неудачу как данность и поговорить с начальством, возможно ли это поменять, вместо того чтобы закатывать истерики и бросаться снарядами во все стороны.

Сидеть рядом с Толле было все равно что смотреть экранизированную версию его книг. И живьем, и на бумаге он все время перемещался между грандиозными идеями и непостижимыми заявлениями об идеальном спокойствии.

К этому моменту интервью длилось уже очень долго. Фелиция, вечная любимица публики, заметно нервничала. Она извиняющимся тоном сказала Толле и Энтони, что нам очень нужен «кадр на ходу» – съемка того, как мы с Толле идем по улице или где‑нибудь еще. Все согласились, что эта просьба вполне приемлема.

Мы спустились на лифте в холл, где я остался поговорить с Толле, пока Фелиция вместе с командой пошла на лицу найти подходящее место для съемки. Иногда после интервью люди становятся более дружелюбными. Они чувствуют облегчение от того, что интервью закончилось, и им кажется, что они немного знают журналиста. У Толле настроение совершенно не изменилось. Он вышел с той же приятной невозмутимостью. Я спросил о его возрасте, и он ответил, что ему 62. Когда же я отметил, что он выглядит моложе, он важно сказал, что он существенно не изменился с того момента, когда у него произошло просветление. Тогда ему было 29. Очередной крутой поворот в сторону сумасшедшего дома.

Cюжет попал в эфир через пару недель сразу в двух программах – «Мировые новости в субботу» и «Ночной контур». Реакция моих коллег была неоднозначной. Некоторые обозвали Толле законченным психом, а некоторые сказали, что он странным образом увлекает. Например, моя подруга Жанмари сравнила его с «рождественским поленом»[19]– вначале скучно, а потом захватывающе.

Я же после этой встречи остался в некоторой растерянности. Я не думал, что этот человек – просто мошенник. Я разговаривал с разными проходимцами – проповедниками наживы, работорговцами и последователями Саддама Хуссейна, которые клялись остановить вторжение США. Этот парень совершенно не имел той ауры «я негодяй, и я это знаю». А может быть, он и сам был в заблуждении? Невозможно сказать.

Вообще‑то я остался с тем, с чего начинал, когда открыл первую книгу Толле – та же смесь воодушевления и разочарования. Толле показал источник моей изматывающей нервотрепки. Но он не ответил на мои весьма агрессивные вопросы. Каким образом избавиться от голоса в голове? Как оставаться в Сейчас? Возможно ли вообще сбросить груз нарциссизма? Можно ли остановить внутренний сталинизм и не спать при этом на лавке в парке? Я не мог успокоиться. Я словно встретил человека, который сказал, что на мне волосы горят, но при этом отказался дать огнетушитель.

Мне внезапно стало ясно, что я уже три года ищу что‑нибудь, чтобы утихомирить свою голову. С самого первого визита к доктору Бротману. И теперь слепой поиск превратился в осознанную погоню. В конце концов, я бы нашел все ответы. Но дальше начали происходить еще более странные вещи.

Корпорация «Счастье»

Первое, что бросалось в глаза – очки со стразами. Потом запах – будто этот человек только что вышел из салона красоты после двухчасового массажа.

Я встретился с Дипаком Чопрой через 6 недель после интервью с Экхартом Толле. Все эти 6 недель я думал об эго и его ворчании. Встреча с Чопрой – другой звездой самопомощи – была несколько спонтанной. Я назвал это счастливой случайностью, Чопра сказал бы, что это карма.

Меня попросили слетать в Сиэтл, чтобы провести для «Ночного контура» дискуссию («Очную ставку», как это называли после ребрендинга). Ее название было очень изощренным: «Существует ли Сатана?». Чопра, как у нас принято говорить, – друг телевидения – должен был доказывать, что нет, вместе с епископом церкви пятидесятников, который потерял большую часть своей паствы после публичного обсуждения существования Сатаны. С ними спорили толковый местный пастор и бывшая проститутка, которая возглавляла евангелическую группу «Уличные девки за Иисуса».

Я имел слабое представление о Чопре. Конечно, я знал, что он, вероятно, самый известный гуру планеты, написавший тонны бестселлеров. Я видел его в комедии «Секс‑гуру» в роли самого себя. Он казался мне чем‑то вроде яблока на айфоне – всемирно известным знаком, с которым фотографировались знаменитости, когда хотели продемонстрировать «духовность». Я понимал, что помимо разговоров о ясной ауре и душевном равновесии Чопра также любил оживленные споры о политике, науке и вере. Иногда он появлялся на «Fox News», чтобы поговорить с консервативными ведущими вроде Шона Ханнити.

Именно из‑за сочетания репутации духовного лидера и рвения к словесной дуэли Чопру и пригласили на эту «Очную ставку» в Сиэтле. В здание набилась тысяча зрителей, все они были приглашены четверыми участниками. По плану они должны были разговаривать в течение двух часов. Мы записывали все целой батареей камер, расставленных по всей студии. Потом мы бы вырезали самые интересные моменты и смонтировали из них получасовой выпуск «Ночного контура».

Перед событием продюсеры попросили меня записать предварительные интервью с участниками, чтобы распалить их, как боксеров перед выходом на ринг. После разговора с бывшей проституткой и двумя пасторами мы со съемочной бригадой нашли Дипака в одной из задних комнат церкви. В дополнение к черным очкам со стразами на нем были джинсы, ярко‑красные кроссовки и куртка. Я никогда таких не видел – она была пепельно‑серой, до колен и с изящным китайским воротником. У него было мясистое лицо, кожа приятного цвета кофе с молоком и мягкий шоколадный баритон. Его индийский акцент был не сильнее, чем нужно для экзотического звучания.

В интервью он говорил помпезно, что вполне соответствовало случаю. Такие мероприятия сочетали в себе серьезные вещи и смехотворные. Он исключил существование Сатаны, назвав его «неразумным, мифическим объяснением» мирового зла, которое придумали люди. Насчет своего участия в дискуссии он сказал так: «Я не собираюсь делать ничего, что может обидеть кого‑то, я просто буду говорить о своей истине».

Очевидно, Чопра идеально подходил на роль участника этой программы, но для меня он был соблазнительной возможностью ответить на волнующие меня вопросы. Я хотел услышать его мнение об Экхарте Толле.

Поэтому я рассказал ему свою историю – о том, как я был заинтригован описанием эго, а потом разочарован тем, что по факту это знание ничего не меняет.

Чопра не задумываясь сказал, что Толле – «не очень хороший писатель». Как оказалось, учителя самопомощи тоже обмениваются критикой, как и евангелисты. Затем я спросил его, знает ли он, как остаться в настоящем. Он ответил, что знает, и даже подчеркнул, что непрерывно так и делает.

Мое руководство всегда подталкивало нас делать как можно больше разных материалов для сайта ABCNews.com. Я подумал, что разговор с Дипаком про понятие Сейчас мог бы стать хорошим видеороликом, поэтому я достал портативную камеру и задал еще несколько вопросов.

– То есть Ваш разум не блуждает? – спросил я. – Вы никогда не замечаете, что думаете о прошлом и будущем?

– У меня нет сожалений о прошлом, – ответил он, – и я ничего не жду от будущего. Я живу только настоящим.

– Ладно, но что если происходит что‑то неприятное? Что если Вам нужно в туалет, а его нет рядом? Или Вы очень голодны, а еды нет?

– Тогда я просто отделяю себя от окружающей ситуации. И тогда вокруг может происходить что угодно.

– Если я верно понимаю, – сказал я, – это просто такая хитрость?

– Нет, это не хитрость. Когда Вы полностью находитесь в настоящем моменте, любая хорошая или плохая ситуация когда‑нибудь пройдет. Остается только сам момент. Это переходный портал в вечность.

Видимо, когда кто‑то живет в настоящем, он перестает бояться выражений вроде «переходный портал в вечность».

Он все еще не говорил ничего конкретного, поэтому я снова надавил.

– Как Вы это делаете? Вот я сейчас говорю с Вами, и иногда в моей голове проносится что‑то вроде «Какие красивые очки» или «Какой следующий вопрос я задам?».

– Если Вы фиксируетесь в настоящем, Вы производите так называемые спонтанно верные действия – интуитивные, творческие и видимые, и они подслушивают замысел Вселенной.

Я все еще не понимал, о чем он говорит, но у нас закончилось время. Пришла техническая группа и начала обматывать Чопру проводами миниатюрного микрофона перед дискуссией.

– Я думаю, что Вы говорите об этом проще, чем оно есть на самом деле, – сказал я.

Он посмотрел на меня, легко пожал плечами, что, видимо, означало: «Что тебе еще нужно сказать, тупица?»

– Для меня все так и есть, – сказал он.

– Как мне стать таким, как Вы?

– Давайте будем общаться, – сказал он. Затем он сделал шаг ко мне, проигнорировав звукорежиссера, который вертелся вокруг него, и спросил адрес моей электронной почты, который я ему дал с некоторой неохотой.

После всех этих увлекательных разговоров о настоящем моменте и «подслушивании замысла Вселенной» мы вышли на сцену и приступили к горячим обсуждениям. Чопра громко говорил, размахивал руками и не производил впечатления безмятежного человека. Когда ему не давали слово, он откидывался в кресле, вытягивал ноги вперед и выглядел совершенно растерянным. Мне он не казался сосредоточенным на настоящем – уж точно не таким блаженным, как Экхарт Толле. А может быть, это только внешнее проявление? Что я мог понимать? Может быть, думал я, мне не нужно судить о нем так, как я судил о Теде Хаггарде. Возможно, Дипак Чопра сочетал в себе увлеченное стремление и контроль своего эго. Мог ли этот человек иметь все сразу?

Я не очень‑то верил.

* * *

Я разместил видеоролик с Чопрой на сайте ABC News, и меня очень удивила реакция на него. Сперва ролик посмотрели так много раз, что он попал в колонку «Самое популярное». Затем я получил письмо от самого неожиданного человека: моего начальника.

Дэвид Уэстин, президент службы новостей, был человеком, от которого вряд ли можно было ожидать, что он интересуется переходными порталами в вечность. Когда‑то он был юристом, а теперь вот уже более 10 лет возглавлял службу новостей. Он был ярко привлекательным, c мальчишескими чертами лица и густыми, слегка седеющими светлыми волосами. Он находился на своем месте, без всяких побочных эффектов. Он носил костюмы от Brooks Brother, полосатые галстуки и мягкие кожаные туфли. Его манера поведения была в равной степени живая, серьезная и радушная. Он легко мог бы быть политиком. Или ведущим.

В письме Уэстин сказал, что его лично заинтересовал мой разговор с Чопрой. Он предложил встретиться и поговорить.

Его секретарь назначила встречу, и через несколько дней я поднимался по лестнице от своего кабинета до Пятого этажа – так бесхитростно мы называли место, в котором располагалось наше начальство. Здесь был другой воздух, его как будто выкачивали из Сьерра‑Невады[20]. Это была просторная комната, с кабинетами по краям. Возле каждого сидел секретарь. Здесь стояла плотная тишина, в отличие от всего остального пространства службы новостей, полного шума и болтовни. В середине Пятого этажа была маленькая кухня с закусками и кофе из Старбакса.

Я решил, что это была не такая уж важная встреча – у меня не было проблем, и речь шла не о продлении контракта. Но я всегда нервничаю, когда разговариваю с начальством. Мне нравилось задавать провокационные вопросы политикам, главам корпораций и религиозным лидерам, но перед людьми, которые мне платили, я сдавался гораздо быстрее.

Секретарь проводила меня внутрь. Уэстин встал из‑за аккуратного стола, крепко пожал мне руку и обходительно сказал: «Здравствуй, Дэн».

После небольшой беседы «о погоде» Дэвид перешел к Чопре. Весьма дипломатично он сказал, что был удивлен моим серьезным отношением к нему.

– Я ценю твое мнение в этом вопросе, Дэн. А Дипака я видел только по телевизору. Скажи, он действительно заслуживает внимания?

Я начал подозревать, что вопросы Дэвида выходят за границы только профессионального интереса. Все‑таки у него была тяжелая работа, он должен был справляться как с непростыми людьми из службы новостей, так и с потребностями хозяев всей корпорации. Однажды за обедом он признался, что иногда он не такой радостный, каким выглядит.

– Это интересная тема, – ответил я. – Хотя Чопра, возможно, и не лучший пример.

Потом я пустился в провальный драматический монолог про Экхарта Толле, эго, настоящий момент и все остальное. И чем дольше я трещал про «свободный разум» и «голос в голове», тем больше понимал, что несу чушь. Впервые мне представился случай поговорить об этом с кем‑то еще (не считая, конечно, самих интервью с Толле и Чопрой), и только тут мне стало ясно, что я вообще не знал, о чем говорю. Это меня нервировало и заставляло говорить еще больше. В конце концов, увидев, что аудитория уже заскучала, я нервно сглотнул и посоветовал Уэстину прочитать книгу Толле.

На следующий день я снова поднялся наверх и оставил книгу секретарю с мыслями: «Вот оно и случилось. Я просто сумасшедший, который раздает религиозные брошюры на улице».

Тем не менее мне все равно захотелось поговорить о своих открытиях с людьми, которых я знаю и люблю. Не то чтобы я собирался их завербовать, просто хотел обсудить. Я понимал, что лучше выбрать в собеседники кого‑нибудь кроме моего начальника, и решил поговорить об этом за обедом с моей подругой Региной. Последние 10 лет мы с ней устраивали словесные бои без правил о чем угодно: от телепередач и недвижимости в Нью‑Йорке до моих неудачных любовных историй до Бьянки. Я думал, что на теме эго можно будет разгуляться. Но через минуту после того, как я начал про Экхарта Толле, Регина остановила меня: «Ну что ж, Дэн. Если тебе это интересно, ладно». Она сменила тему, предложив выбрать суп, который мы закажем. Вердикт был вынесен, причем с бесцеремонной жестокостью. Я ожидал, что тема будет горячей, но все кончилось таким постыдным недоразумением. Регина не собиралась даже подкалывать меня по этому поводу.

Моя неудача повторилась на семейном обеде, когда я размахивал книгой Толле перед моим младшим братом. Этого, конечно, следовало ожидать. Жизненной целью Мэтта с тех пор, как он появился на свет, было омрачать мою жизнь. Несмотря на то, что теперь он был венчурным инвестором и отцом чудесной девочки, его желание лопнуть мой шарик никуда не исчезло. После того как я закончил свою пламенную речь, он радостно посмотрел на меня с довольной ухмылкой. Я был уничтожен без единого слова. Скоро после этого я получил от него на Рождество календарь с Экхартом Толле. Я снял упаковку, поднял глаза и через всю комнату увидел на его лице ту же самую ухмылку.

Меня особенно удручало то, что я видел на лицах моих собеседников после неудачных попыток поговорить. Это было то же самое выражение, которое в течение многих лет появлялось на моем лице во время разговора с самыми махровыми верующими.

Не увенчались успехом даже разговоры с людьми, которые изначально не были враждебно настроены к подобным дискуссиям. За обедом с несколькими людьми я подошел к своей подруге Кайяме, человеку широких взглядов и преподавателю французской литературы Колумбийского университета. Когда я закончил рассказывать про Сейчас, она спросила: «А как ты можешь остаться в моменте, который все время ускользает?» Ответа у меня не нашлось.

Возможно, самым показательным случаем был совершенно спонтанный разговор с моим дядей Мартином на вечеринке, которую мои родители устраивают раз в год возле бассейна. Мартин – бывший частный предприниматель, и у него начала развиваться болезнь Альцгеймера. Он повернулся ко мне и задал интересный вопрос: «Что увлекательнее для тебя – реальность или воспоминания?» Я немного подумал и сказал: «Я бы хотел ответить, что реальность, но, скорее воспоминания». А потом я спросил: «А у тебя?» И тут Мартин рассеянно посмотрел на меня и спросил: «О чем вопрос?»

Бьянка довольно легко отнеслась к моему новому интересу. Ее прельщала мысль, что ее будущий муж может стать менее напряженным. В конце концов, последний год я только и делал, что акклиматизировался. Логично было бы предположить, что это увлечение просто было новым витком, хотя куда более эксцентричным.

Частично моя проблема заключалась в том, что как журналисту мне было гораздо проще обсуждать что‑либо с некоторой профессиональной отстраненностью. Если же меня действительно что‑то волновало, я не знал, как об этом говорить. У Pavement, моей любимой группы 90‑х, в одной из песен есть строчка: «Трудно сказать словами то, что ты думаешь, если ты действительно об этом думаешь».

Итак, я стоял ровно на том же месте, на котором застрял после интервью с Толле, когда мне казалось, что мои волосы горят и нет никакого огнетушителя. Когда Толле не смог ответить на мои вопросы, а я не сумел никому этого объяснить даже очень упрощенно и был готов свихнуться. Я не знал, куда бежать. Я вспомнил то, что Чопра сказал мне в конце нашего интервью: «Давайте будем общаться». Через несколько дней после знакомства он прислал мне целую кипу своих книг с названиями вроде «Книга тайн» или «Огонь в сердце. Духовные законы взросления». Он присылал мне СМС и электронные письма и даже перенаправлял рассылку google с записями Ким Кардашян[21], поющей его молитвы. От усталости я подумал: Что мне терять?

* * *

Дипак в черной футболке, украшенной знаком мира из блесток, увлеченно водил меня по манхэттенскому гарнизону центра «Чопра». Центр находился в роскошном районе и предлагал спа, медицинские консультации, занятия йогой и астрологические прогнозы. Мы зашли в сувенирную лавку. Я пробежался взглядом по широкому ассортименту фирменных товаров (аюрведические лекарства против простуды и аллергии, антиоксидантные биодобавки, «гармонизирующие» подвески, футболки с надписью «Благополучие») и книги (55 или 56 книг, я точно не помню – обо всем: от Бога до гольфа и кулинарии). Я подумал про Jay‑Z[22], у которого была строчка: «Я не бизнесмен… я бизнес».

Мы с Фелицией решили пригласить Дипака на воскресный выпуск «Мировых новостей». Его не пришлось долго уговаривать. Стало ясно, каким образом этот человек попал в список самых богатых знаменитостей журнала «Forbes» с доходом, оцениваемым в 22 млн долларов в год. На повестке дня у него всегда стояло какое‑то дело, связанное с его одержимым движением к славе. Я своими глазами видел, как в течение нескольких дней он проводил передачу на спутниковом радио, обсуждал с разработчиками видеоигр проект на основе его духовного учения и беседовал с человеком, который говорил, что умеет гнуть ложки силой разума, о бродвейском мюзикле.

Во многих смыслах Дипак был ходячим противоречием. Он заявлял, что постоянно живет только настоящим моментом, и тем не менее мы снимали, как он бежит по улице, яростно тыкая в экран телефона, а потом жадно читает статьи в электронной книге, демонстративно занимаясь на эллиптическом тренажере. Он говорил, что живет в состоянии «течения» и «вольной спонтанности», но при этом мне он казался сосредоточенным на собственном раскручивании. Когда он выпустил новую книгу, мы видели, как он бесстыдным образом призывал репортера читать его твиттер. А во время съемок рекламного ролика он сказал оператору: «Я не должен выглядеть полным». Это не вязалось у меня с поведением человека, который живет в полной гармонии с собой. Это было той же чушью, которой занимался я сам.

Мы проводили интервью в Центральном парке, и я решил проверить его невозмутимость. Вспомнив его на «Очной ставке» я сказал:

– Иногда я видел, что Вы бываете взвинченным.

– Ладно, я действительно был на взводе, – ответил он. – Но разве в этом была хоть капля гнева, обиды или агрессии?

– Я не могу читать Ваши мысли, но судя по мимике и жестам, Вы были недовольны.

– Без увлеченности Вы стали бы ходячим мертвецом, – сказал он. – Вы можете быть взвинчены и активно вовлечены во что‑то, но при этом не испытывать стресс.

Было ли это на самом деле «активной вовлеченностью» без стресса? Вообще‑то Дипак утверждал, что десятилетиями жил в постоянном стрессе. Он рассказывал, что много лет назад он был начинающим врачом в пригороде Массачусетса, курил две пачки сигарет в день и очень много пил. «Мы реанимировали человека с остановкой сердца, а потом выходили покурить», – сказал он.

А потом он все резко изменил.

– Это было кардинальным решением, – сказал он. – В один день я сказал себе, что эта часть моей жизни закончена. Я сказал: «Я был там, но теперь все кончено».

Он бросил работу и нанялся к Махариши Махеш Йоги, бородатому индийскому гуру, которого все знали в первую очередь как официального гуру группы Битлз. На самом деле, Джон Леннон после короткого пребывания в его ашраме[23]убежал, разгневанный на то, что Махариши якобы пытался лапать Миа Ферроу. Возвращаясь в Лондон, Леннон написал песню «Sexy Sadie» со словами: «Что ты наделал? Ты всех одурачил».

Дипак стал главным помощником Махариши. Но потом они разошлись – Дипак почувствовал, что в группе царит слишком благоговейный дух, а Махариши обвинил его в излишней амбициозности. Поэтому Дипак ушел оттуда.

Освободившись от обязательств, Дипак расправил крылья. Его стали интересовать «спонтанные ремиссии» – случаи резкого и необъяснимого излечения от серьезных заболеваний. Он не сумел добиться публикации своего исследования ни в одном серьезном медицинском журнале, поэтому заплатил 5 тысяч долларов издательству за выпуск книги. Это было сенсацией. Дальше ставки повышались – он подружился с Майклом Джексоном, который познакомил его с Опрой, и та пригласила его на телевидение. Все остальное было историей. Когда я встретил Дипака, ему было 63. Он записал альбом странной музыки в стиле нью‑эйдж вместе с Мартином Шином, Мадонной и Деми Мур. Леди Гага сказала, что он повлиял на ее жизнь больше, чем кто бы то ни было еще. Журнал «Time» окрестил его «‑поэтом‑пророком альтернативной медицины». Хотя, конечно, его и критиковали нещадно. Журнал «Skeptic» поместил Дипака на обложку, назвав его медицинские тезисы «дичайшей спекуляцией неубедительных фактов».

Значит ли это, что он был во власти порока? Я не знал. С Толле все было понятно – он представлял собой загадочную смесь интересного и непостижимого, как если бы ди‑джей постоянно смешивал «Роллинг стоунс» и Бритни Спирс, Боба Дилана и «Kiss». Мне нравилось, когда он говорил вещи вроде «То, что ты существуешь, – чистая случайность. Это статистически маловероятное событие, поэтому если тебя не удивляет сам факт твоего существования, ты не достоин того, чтобы быть здесь». Но он очень часто (и, похоже, бесконтрольно) уходил в какие‑то беспросветные дебри, в которых был определенный je ne sais pourquoi [24]. Из его прекрасных цитат мне запомнились «Вселенная – это нанотехнологическая мастерская в божественном разуме» и «Не называйте это Богом, называйте это беспричинной рассредоточенной квантово‑механической межрелигиозной сущностью».

С Чопрой явно было веселее, чем с Толле. Я предпочитал авантюрную манеру Дипака многословности Экхарта. Но это ничего не упрощало, и даже наоборот. Толле ставил меня в тупик, потому что казался честным, но заставлял сомневаться в своем здравосмыслии. С Дипаком все было наоборот – я видел, что он вполне нормальный, но не мог быть уверенным в его честности. Мне хотелось понять, как можно так открыто выбиваться из сил и при этом заявлять, что не испытываешь стресс. Его опыт мог бы помочь мне разобраться, как подавить эго и не потерять себя. Вот только я ему не верил.

* * *

Следующий шаг я сделал в приступе отчаяния. Этот эпизод был, к счастью, коротким, но, к сожалению, абсурдным. Мы с Фелицией решили сделать серию сюжетов для воскресных «Мировых новостей» про самопомощь. Мы придумали название «Корпорация „Счастье“». Смысл заключался в том, чтобы покопаться в бесконтрольной 11‑миллиардной индустрии, привлекающей все больше людей (американцы в последнее время отходили от любых религиозных собраний). Не получив ответа от Толле и Чопры, я не мог придумать ничего другого. То, что я обнаружил, было более, чем безумным – целый парад грязных и необразованных людей, проповедующих отчаянным и зачастую нищим.

Одним из заметных лидеров в этой сомнительной игре был Джо Витале. Он добился славы, создав невероятный культурный феномен под названием «Секрет». Это были глянцевый DVD и книга, вышедшие в 2006 году. В них фигурировала целая бригада гуру самопомощи, объясняющих «закон притяжения». Этот закон обещал, что можно получить все, что угодно – здоровье, богатство, любовь – всего лишь думая об этом надлежащим образом. Это была первоклассная новая упаковка для старой идеи, предложенной такими первопроходцами, как Наполеон Хилл (автор бестселлера 1950‑х «Думай и богатей») и Норман Винсент Пил (автор канонического бреда «Сила позитивного мышления»).

Скользнув на заднее сиденье «роллс‑ройса» Витале, я понял, что Дипак на самом деле твердо стоит на стороне добра. У Витале было бледное лицо и крупная лысая голова, как у большого ребенка. Он проводил для меня и моей бригады то, что обычно стоит 5 тысяч долларов: сеанс так называемого «моделирования ума в „роллс‑ройсе“». Пока его водитель катал нас по загородным дорогам Техаса, Витале рассказал, что люди платят, чтобы приехать в его дом в Остине, покататься с ним и научиться «создавать мысли, которые меняют жизнь».

Прямо перед камерой, снимающей нас с заднего сидения, я сказал:

– Машина отличная, но пять кусков – это много за три часа с Вами.

– Ну что ж, есть люди, которые думают, что я стою гораздо больше. Они уверены, что я занимаюсь благотворительностью.

«Роллс‑ройс» был не единственным источником дохода «доктора» Витале. Тридцать лет назад он был бездомным, а теперь у него степень доктора наук по «метафизике» Университета Седоны после дистанционного курса, который он проходил по почте. Витале жил в большом доме, а в его гараже стояло много машин, купленных на деньги с продаж десятков книг с названиями вроде «Жизнь без ограничений» и «Величайший секрет как делать деньги». Кроме того, он продавал разные товары вроде напитка здоровья «Сок молодости» и наклеек с изображениями матрешек. Каким‑то неведомым мне образом все это должно было, по словам Витале, помочь людям добиться их жизненных целей. Цена по прейскуранту: 39 долларов.

В интервью, которое мы взяли в доме Витале, я спросил его:

– Вы никогда не просыпаетесь посреди ночи с мыслью: «Не могу поверить, что занимаюсь этим»?

– Нет, никогда, – сказал он, смеясь так, словно это было самой невероятной для него вещью.

Теоретически я понимал смысл позитивного мышления, особенно будучи человеком, который тратит очень много времени на обдумывание. Но когда я скоблил поверхность этой философии, я быстро натыкался на глупость размером со скалу. В видео‑версии «Секрета» Витале появляется на экране, чтоб произнести чудесные банальности вроде «Вы Микеланджело своей жизни. Давид, которого Вы творите – это Вы сами, и Вы создаете себя собственными мыслями». Однако во время нашего интервью Витале признался, что это не так уж просто. На самом деле, в тот момент он сжался в изюминку.

– Если я хочу бриллиантовое колье для своей жены? – спросил я. – Получу ли я его, подумав о нем?

– Не просто подумав. Это один из самых больших предрассудков. Вам нужно приложить усилия. Недостаточно подумать, нужно совместить это с действиями.

– Разве это замечание не очевидно? Вы думаете, что для людей новость в том, что если чего‑то хочешь, нужно постараться, чтобы получить это?

– Знаете, когда Вы говорите об этом так, это и правда звучит смешно, – сказал он, нервно посмеиваясь. – И даже глупо.

Самым ужасным подтекстом феномена «Секрета» была даже не бессмысленность его главной коммерческой идеи, а его разрушительная подоплека.

– Обратная сторона Вашей логики, – сказал я Витале, – заключается в обвинении жертвы. Ты не получаешь, чего хочешь.

– Речь не об обвинении, – парировал он. – Наши несознательные мысли создают нашу реальность, и многие из них далеки от позитива, они негативны. Они на самом деле провоцируют проблемы.

И что, это касается детей, больных раком? Жертв геноцида?

– Трудно поверить, – сказал я. – Вы говорите, что все люди, пострадавшие от землетрясения на Гаити, стали жертвами своих неосознанных мыслей.

– Никто из них не стал жертвой. Другими словами…

– Во время землетрясения вы становитесь жертвой, правда?

Неловкая пауза. Заикание. Потом он согласился:

– Да, во время землетрясения вы становитесь жертвой.

Вторая звезда «Секрета», с которой я работал, умудрилась довести абсурдность до серьезно опасного уровня. Джеймс Артур Рей был крепким мужчиной чуть старше 50. Его исключили из колледжа, и он был в разводе. Этот человек излучал вкрадчивость, избыточную самоуверенность и неискренность. Этот скользкий тип выглядел так, словно его лицо покрывал тонкий слой пота. Он обещал своим последователям, что поможет им достичь «гармоничного здоровья» во всех сферах жизни. Он заявлял, что с помощью своих техник он не только разбогател, но и научился больше не простужаться.

Но что‑то в его голове было не так. В октябре 2009 года в «Пристанище духовных воинов» в Аризоне (участие стоило почти 10 тысяч долларов на человека) трое последователей Рэя погибли на церемонии очищения горячим паром, которую он проводил. Это была имитация ритуала коренных индейцев, которую Рэй называ «упражнением перерождения».

Когда эта история стала принимать государственные масштабы, продюсеры «Ночного контура» послали меня в Аризону разузнать подробности. Город Седона известен как «Ватикан эзотерики». Расположенный среди красных скал, он был центром духовного паломничества. Для туристов работали целые легионы