О парфянском вооружении 4 page

Платон, а также указанные примеры приводят нас к заключению, что мыприходим к вере в бога либо с помощью разума, либо силой обстоятельств. Таккак атеизм есть учение чудовищное и противоестественное, к тому же с трудомукладывающееся в человеческой голове в силу присущей ему наглости иразнузданности, то встречается немало таких людей, которые исповедуют егодля вида из тщеславия или из чванства, желая показать, что онипридерживаются не общепринятых, а бунтарских взглядов. Эти люди, хотя они идостаточно безумны, недостаточно, однако, сильны, чтобы укоренить безбожие всвоем сознании. Они не преминут поднять руки к небу, если вы им нанесетехороший удар кинжалом в грудь, а когда страх и болезнь несколько утихомирятих разнузданный пыл и ослабят это преходящее умонастроение, они тотчас жеопомнятся и покорно подчинятся установленным верованиям и обычаям. Одно дело — основательно усвоенная догма, и совсем другое — порожденные разгуломсвихнувшегося ума поверхностные представления, которые, беспорядочно ипостоянно сменяясь, теснятся в нашем воображении. О, несчастные люди свывихнутыми мозгами, которые стараются быть хуже, чем они есть!

Заблуждения язычества и незнакомство с нашей святой верой привели ктому, что Платон, этот великий ум (наделенный, однако, только чисточеловеческим величием), впал еще и в другую ошибку: он утверждал, что дети истарики более восприимчивы к религии, как если бы религия была порождениемнашей глупости и на ней покоилась.

Узы, которые должны связывать наш разум и нашу волю и которые должныукреплять нашу душу и соединять ее с нашим творцом, такие узы должныпокоиться не на человеческих суждениях, доводах и страстях, а набожественном и сверхъестественном основании; они должны покоиться наавторитете бога и его благодати: это их единственная форма, единственныйоблик, единственный свет. Так как вера управляет и руководит нашим сердцем инашей душой, то естественно, что она заставляет служить себе и все другиенаши способности, в зависимости от их важности. Поэтому нет ничегоневероятного в том, что на всей вселенной лежит некий отпечаток руки этоговеликого ваятеля и что в земных вещах есть некий образ, до известной степенисхожий с создавшим и сформировавшим их творцом. Он наложил на этивозвышенные творения печать своей божественности, и только по неразумениюнашему мы не в состоянии ее обнаружить. Он сам заявляет нам об этом, говоря,что «эти невидимые дела его раскрываются нам через дела видимые». РаймундСабундский потратил немало усилий на изучение этого важного вопроса, и онпоказывает нам, что нет такого существа на свете, которое отрицало бы своеготворца. Было бы оскорблением божественной благости, если бы вселенная небыла заодно с нашей верой. Небо, земля, стихии, наши душа и тело — всепринимают в этом участие, надо лишь уметь найти способ использовать их. Онисами наставляют нас, когда мы оказываемся в состоянии их понять. В самомделе, наш мир — не что иное, как священный храм, открытый для человека,чтобы он мог созерцать в нем предметы, не созданные смертной рукой, а такие,как солнце, звезды, вода и земля, которые божественное провидение сотворилодоступными чувствам для того, чтобы дать нам представление о вещах,доступным лишь высшему разуму. «Ибо невидимое Его, — как говорит апостолПавел, — вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматриваниетворений видимы, так что они безответны» [1226].

Atque adeo faciem coeli non invidet orbi

Ipse deus, vultusque suos corpusque recludit

Semper volvendo; seque ipsum inculcat et offert

Ut bene cognosci possit, doceatque vivendo

Qualis eat, doceatque suas attendere leges. [1227]

Наши человеческие доводы и рассуждения подобны косной и бесплоднойматерии; только благодать божья их образует: она придает им форму иценность. Подобно тому как добродетельные поступки Сократа или Катонаостаются незачтенными и бесполезными, поскольку они не были направлены копределенной цели, поскольку они не знали истинного бога и не былипроникнуты любовью к творцу всех вещей и повиновением ему, — точно так жеобстоит дело и с нашими взглядами и суждениями: они имеют некое содержание,но остаются неопределенной и бесформенной массой, не просветленной до техпор, пока они не соединятся с верой и божьей благодатью. Так как доводыРаймунда Сабундского пронизаны и озарены верой, то она делает ихнесокрушимыми и убедительными; они могут служить первым вожатым ученика наэтом пути. Его рассуждения до известной степени подготовляют ученика квосприятию божьей благодати, с помощью которой достигается и в дальнейшемсовершенствуется наша вера. Я знаю одного почтенного и весьма образованногочеловека, который признался мне, что он выбрался из заблуждений неверия спомощью доводов Раймунда Сабундского. Если даже лишить эти доводы той веры,которая является их украшением и подтверждением, и принять их просто вкачестве чисто человеческих суждений для опровержения тех, кто склонился кчудовищному мраку неверия, то и в этом случае они остаются непоколебленнымии настолько убедительными, что им нельзя противопоставить никаких другихравноценных доводов. Таким образом, мы можем сказать нашим противникам:

Si melius quid habes, accerse, vel imperium fer, [1228]

либо признайте силу наших доказательств, либо покажите нам какие-нибудьдругие более обоснованные и более несокрушимые доводы.

Развивая эти мысли, я незаметно перешел уже ко второму возражению, накоторое я хотел ответить за Раймунда Сабундского.

Некоторые утверждают, что его доводы слабы и не способны подтвердитьто, что он хочет, и берутся легко их опровергнуть. Эти лица заслуживаютболее резкой отповеди, ибо они опаснее и зловреднее первых. Мы обычно охотноистолковываем высказывания других людей в пользу наших собственных,укоренившихся в нас, предрассудков; для атеиста, например, все произведенияведут к атеизму: самую невинную вещь он заражает своим собственным ядом. Уэтих людей есть некое умственное предубеждение, в силу которого доводыРаймунда Сабундского до них не доходят. А между тем им кажется, что импредоставляется благоприятный случай свободно опровергать своим чисточеловеческим оружием нашу религию, на которую они иначе не решились бынападать, памятуя о всем ее величии, о ее авторитете и предписаниях. Чтобыобуздать это безумие, вернейшим средством я считаю низвергнуть и растоптатьногами это высокомерие, эту человеческую гордыню, заставить человекапочувствовать его ничтожество и суетность, вырвать из рук его жалкое оружиеразума, заставить его склонить голову и грызть прах земной из уважения передвеличием бога и его авторитетом. Знание и мудрость являются уделом толькобога, лишь он один может что-то о себе мнить, мы же крадем у него то, что мысебе приписываем, то, за что мы себя хвалим.

Ου γαρ εαφρονειν ο Θεοςμέγα αλλον ηεωυτον [1229]

Собьем с человека эту спесь, эту главную основу тирании зловредногочеловеческого разума. Deus superbis resistit, humilibus autem dat gratiam [1230]. Все богиобладают разумом, заявляет Платон, из людей же — очень немногие [1231].

Разумеется, для христианина большое утешение видеть, что наше бренноеоружие столь же применимо к нашей святой и божественной вере, как и к нашимчеловеческим и бренным делам; оно действует в обоих случаях одинаково и стой же силой. Посмотрим же, имеет ли человек в своем распоряжении другиеаргументы, более сильные, чем доводы Раймунда Сабундского, и вообще,возможно ли для человека прийти путем доказательств и суждений ккакой-нибудь достоверности.

Блаженный Августин [1232], споря с неверующими, изобличает их в том, чтоони не правы, утверждая, будто те части нашей веры, которые не могут бытьдоказаны нашим разумом, ложны; желая показать им, что существует — исуществовало — много вещей, причины и природа которых не могут бытьизъяснены нашим разумом, он ссылается на ряд известных и бесспорныхпримеров, относительно которых человек признает, что он ничего в них непонимает; с этой целью Августин приводит, как и во многих других местах,очень тонкие и остроумные доказательства. Но надо пойти дальше и показать,что для того, чтобы убедить их в слабости человеческого разума, незачемссылаться на редкостные явления; что человеческий разум настольконедостаточен и слеп, что нет ни одной вещи, которая была бы ему достаточноясна; что для него все равно — что трудное, что легкое; что все явления ився природа вообще единодушно отвергают его компетенцию и притязания.

Чему учит нас вера, когда она проповедует остерегаться светскойфилософии [1233], когда она постоянно внушает нам, что наша мудрость — лишьбезумие перед лицом бога [1234], что человек — самое суетное существо насвете, и что человек, кичащийся своим знанием, даже не знает того, что такоезнание [1235], и что человек, который почитает себя чем-нибудь, будучи ничто,обольщает и обманывает сам себя [1236]? — Эти наставления Священного писаниятак ясно и наглядно выражают то, что я хочу доказать, что для людей, которыебеспрекословно и смиренно признавали бы авторитет Священного писания, мненичего больше не требовалось бы. Но те, которым я возражаю, хотят бытьпобитыми их же оружием: они желают, чтобы борьба с разумом велась не иначе,как с помощью самого разума.

Рассмотрим же человека, взятого самого по себе, без всякой постороннейпомощи, вооруженного лишь своими человеческими средствами и лишенногобожественной милости и знания, составляющих в действительности всю егославу, его силу, основу его существа. Посмотрим, чего он стоит со всем этимвеликолепным, но чисто человеческим вооружением. Пусть он покажет мне спомощью своего разума, на чем покоятся те огромные преимущества надостальными созданиями, которые он приписывает себе. Кто уверил человека, чтоэто изумительное движение небосвода, этот вечный свет, льющийся извеличественно вращающихся над его головой светил, этот грозный ропотбезбрежного моря, — что все это сотворено и существует столько веков толькодля него, для его удобства и к его услугам [1237]? Не смешно ли, что этоничтожное и жалкое создание, которое не в силах даже управлять собой ипредоставлено ударам всех случайностей, объявляет себя властелином ивладыкой вселенной, малейшей частицы которой оно даже не в силах познать, нето что повелевать ею! На чем основано то превосходство, которое он себеприписывает, полагая, что в этом великом мироздании только он один способенраспознать его красоту и устройство, что только он один может воздаватьхвалу его творцу и отдавать себе отчет в возникновении и распорядкевселенной? Кто дал ему эту привилегию? Пусть он покажет нам грамоты,которыми на него возложены эти сложные и великие обязанности.

Даны ли они только одним мудрецам? Относятся ли они только к немногимлюдям? Или безумцы и злодеи также стоят того, чтобы они, худшие существавселенной, пользовались таким предпочтением перед всеми остальными?

Можно ли этому поверить? Quorum igitur causa quis dixerit effectum essemundum? Eorum scilicet animantium quae ratione utuntur. Hi sunt dii ethomines, quibus profecto nihil est melius [1238]. Нет слов, чтобы достаточно осмеять это бесстыдное приравнивание людей кбогам.

Есть ли в этом жалком существе хоть что-нибудь достойное такогопреимущества? Подумайте только о нетленной жизни небесных тел, их красоте,их величии, их непрерывном и столь правильном движении:

cum suspicimus magni caelestia mundi

Templa super, stellisque micantibus aethera fixum,

Et venit in mentem lunae solisque viarum. [1239]

Подумайте о том, какую огромную власть и силу имеют эти небесные телане только над нашей жизнью и превратностями нашей судьбы,

Facta etenim et vitas hominum suspendit ab astris, [1240]

но, как учит нас наш разум, даже над нашими склонностями, над нашейволей, которой они управляют и движут по своему усмотрению:

speculataque longe

Deprendit tacitis dominantia legibus astra,

Et totum alterna mundum ratione moveri,

Fatorumque vices certis discernere signis. [1241]

Подумайте о том, что не только отдельный человек, будь то даже король,но и целые монархии, целые империи и весь этот подлунный мир изменяется подвоздействием малейших небесных движений:

Quantaque quam parvi faciant discrimina motus:

Tantum est hoc regnum, quod regibus imperat ipsis! [1242]

А что сказать, если наши добродетели, наши пороки, наши способности,наши знания и даже само это рассуждение о силе небесных светил и само этосравнение их с нами проистекают — как полагает наш разум — с их помощью и поих милости;

furit alter amore

Et pontum tranare potest et vertere Troiam;

Alterius sors est scribendis legibus apta;

Ecce patrem nati perimunt, natosque parentes;

Mutuaque armati coeunt in vulnera fratres:

Non nostrum hoc bellum est, coguntur tanta movere,

Inque suas ferri poenas, lacerandaque membra;

Нос quoque fatale est, sic ipsum expendere fatum. [1243]

Если даже та доля разума, которой мы обладаем, уделена нам небом, какже может эта крупица разума равнять себя с ним? Как можно судить о егосущности и его способностях по нашему знанию! Все, что мы видим в небесныхтелах, поражает и потрясает нас. Quae molitio, quae ferramenta, quae vectes,qui machinae, qui ministri tanti operis fuerunt [1244]? На каком же основаниилишаем мы их души, жизни, разума? Убедились ли мы в их неподвижности,бесчувствии, неразумии, мы, не имеющие с ними никакого общения и вынужденныеим лишь повиноваться? Сошлемся ли мы на то, что мы не видели ни одногосущества, кроме человека, которое наделено было бы разумной душой? А виделили мы нечто подобное солнцу? Перестает ли оно быть солнцем от того, что мыне видели ничего подобного? Перестают ли существовать его движения на томосновании, что нет подобных им? Если нет того, чего мы не видели, то нашезнание становится необычайно куцым: Quae sunt tantae animi angustiae [1245]! Не химеры ли эточеловеческого тщеславия — превращать луну в некую небесную землю ипредставлять себе на ней, подобно Анаксагору [1246], горы и долины, находитьна ней человеческие селения и жилища и даже устраивать на ней, ради нашегоудобства, целые колонии, как это делают Платон и Плутарх, а нашу землюпревращать в сверкающее и лучезарное светило? Inter cetera mortalitatisincommoda et hoc est, caligo mentium, nec tantum necessitas errandi sederrorum amor [1247]. Corruptibile corpus aggravat animam, et deprimitterrena inhabitatio sensum multa cogitantem [1248].

Самомнение — наша прирожденная и естественная болезнь. Человек самоезлополучное и хрупкое создание и тем не менее самое высокомерное [1249].Человек видит и чувствует, что он помещен среди грязи и нечистот мира, онприкован к худшей, самой тленной и испорченной части вселенной, находится насамой низкой ступени мироздания, наиболее удаленной от небосвода, вместе сживотными наихудшего из трех видов [1250], и, однако же, он мнит себя стоящимвыше луны и попирающим небо. По суетности того же воображения он равняетсебя с богом, приписывает себе божественные способности, отличает и выделяетсебя из множества других созданий, преуменьшает возможности животных, своихсобратьев и сотоварищей, наделяя их такой долей сил и способностей, какойему заблагорассудится. Как он может познать усилием своего разума внутренниеи скрытые движения животных? На основании какого сопоставления их с нами онприписывает им глупость [1251]?

Когда я играю со своей кошкой, кто знает, не забавляется ли скорее онамною, нежели я ею! Платон в своем изображении золотого века Сатурна [1252]относит к важнейшим преимуществам человека тех времен его общение сживотными, изучая и поучаясь у которых, он знал подлинные качества иособенности каждого из них; благодаря этому он совершенствовал свой разум исвою проницательность, и в результате жизнь его была во много раз счастливеенашей. Нужно ли лучшее доказательство глупости обычных человеческих сужденийо животных? Этот выдающийся автор полагал [1253], что ту телесную форму,которую дала им природа, она в большинстве случаев назначила лишь для того,чтобы люди по ней могли предсказывать будущее, чем в его время ипользовались.

Тот недостаток, который препятствует общению животных с нами, — почемуэто не в такой же мере и наш недостаток, как их? Трудно сказать, кто виноватв том, что люди и животные не понимают друг друга, ибо ведь мы не понимаемих так же, как и они нас. На этом основании они так же вправе считать насживотными, как мы их. Нет ничего особенно удивительного в том, что мы непонимаем их: ведь точно так же мы не понимаем басков и троглодитов. Однаконекоторые люди хвастались тем, что понимают их, например Аполлоний Тианский,Меламп, Тиресий, Фалес и другие [1254]. И если есть народы, которые, какутверждают географы, выбирают себе в цари собаку [1255], то они должны уметьистолковывать ее лай и движения. Нужно признать равенство между нами иживотными: у нас есть некоторое понимание их движений и чувств, и примерно втакой же степени животные понимают нас. Они ласкаются к нам, угрожают нам,требуют от нас; то же самое проделываем и мы с ними.

В то же время известно, что и между самими животными существуетглубокое общение и полное взаимопонимание, причем не только между животнымиодного и того же вида, но и различных видов:

Et mutae pecudes et denique saecla ferarum

Dissimiles soleant voces variasque cluere

Cum metus aut dolor est, aut cum iam gaudia gliscunt. [1256]

Заслышав собачий лай, лошадь распознает, злобно ли лает собака, инисколько не пугается, когда собака лает совсем по-иному. Но и относительноживотных, лишенных голоса, мы без труда догадываемся по тем услугам, которыеони оказывают друг другу, о каком-то существующем между ними способеобщения; они рассуждают и говорят с помощью своих движений:

Non alia longe ratione atque ipsa videtur

Protrahere ad gestum pueros infantia linguae. [1257]

Почему бы и нет? Ведь видим же мы, как немые при помощи жестов спорят,доказывают и рассказывают разные вещи. Я видел таких искусников в этом деле,что их действительно можно было понимать полностью. Влюбленные ссорятся,мирятся, благодарят, просят друг друга, уславливаются и говорят друг другувсе одними только глазами:

Е’l silenzio ancor suole

Aver prieghi e parole. [1258]

А чего только мы не выражаем руками? Мы требуем, обещаем, зовем ипрогоняем, угрожаем, просим, умоляем, отрицаем, отказываем, спрашиваем,восхищаемся, считаем, признаемся, раскаиваемся, пугаемся, стыдимся,сомневаемся, поучаем, приказываем, подбадриваем, поощряем, клянемся,свидетельствуем, обвиняем, осуждаем, прощаем, браним, презираем, недоверяем, досадуем, мстим, рукоплещем, благословляем, унижаем, насмехаемся,примиряем, советуем, превозносим, чествуем, радуемся, сочувствуем,огорчаемся, отказываемся, отчаиваемся, удивляемся, восклицаем, немеем.Многоразличию и многообразию этих выражений позавидует любой язык! Кивкомголовы мы соглашаемся, отказываем, признаемся, отрекаемся, отрицаем,приветствуем, чествуем, почитаем, презираем, спрашиваем, выпроваживаем,потешаемся, жалуемся, ласкаем, покоряемся, противодействуем, увещеваем,грозим, уверяем, осведомляем. А чего только не выражаем мы с помощью бровейили с помощью плеч! Нет движения, которое не говорило бы и притом на языке,понятном всем без всякого обучения ему, на общепризнанном языке. Такимобразом, если учесть наличие множества других языков, каждый из которыхпринят лишь в определенных областях или государствах, то язык движенийследует, пожалуй, признать наиболее пригодным для человеческого рода. Я ужене говорю о том, как под давлением необходимости ему сразу научаются те,кому это нужно; не говорю я ни об азбуке пальцев, ни о грамматике жестов, нио науках, которые изъясняются и выражаются лишь с их помощью; ни о технародах, которые, по словам Плиния [1259], не имеют никакого другого языка.

Посол города Абдеры после длинной речи, произнесенной перед спартанскимцарем Агисом, спросил его: «Итак, государь, какой ответ я должен передатьмоим согражданам?» — «Что я позволил тебе, — ответил Агис, — сказать все,что ты хотел и сколько ты хотел, не произнеся ни одного слова» [1260]. Развеэто не образец разговора без слов и притом совершенно понятного?

Наконец, каких только человеческих способностей не узнаем мы вдействиях животных! Существует ли более благоустроенное общество, с болееразнообразным распределением труда и обязанностей, с более твердымраспорядком, чем у пчел? Можно ли представить себе, чтобы это стольналаженное распределение труда и обязанностей совершалось без участияразума, без понимания?

His quidam signis atque haec exempla secuti,

Esse apibus partem divinae mentis et haustus

Aethereos dixere [1261].

Разве ласточки, которые с наступлением весны исследуют все уголки нашихдомов с тем, чтобы из тысячи местечек выбрать наиболее удобное для гнезда,делают это без всякого расчета, наугад? И разве могли бы птицы выбирать длясвоих замечательных по устройству гнезд скорее квадратную форму, чемкруглую, предпочтительно тупой угол, а не прямой, если бы не зналипреимуществ этого? Разве, смешивая глину с водой, они не понимают, что изтвердого материала легче лепить, если он увлажнен? Разве, устилая своигнезда мохом или пухом, не учитывают они того, что нежным тельцам птенцовтак будет мягче и удобнее? Не потому ли защищаются они от ветра с дождем ивьют гнезда на восточной стороне, что разбираются в действии разных ветров исчитают, что одни из этих ветров для них полезнее, чем другие? Почему паук,если он лишен способности суждения и умения делать выводы, в одном местеткет густую паутину, в другом — редкую и пользуется в одних случаях сетью изтолстых нитей, в других — из тонких? На большинстве творений животных мыубеждаемся, как слабо мы способны подражать им. Ведь знаем же мы, когда речьидет о наших более грубых творениях, какие способности участвуют в ихсоздании, и видим, что душа наша напрягает при этом все свои силы; почему втаком случае не думать того же о животных? На каком основании приписываем мытворения животных какой-то врожденной слепой склонности, хотя эти творенияпревосходят все, на что мы способны по своим природным дарованиям и знаниям!Так, мы, не задумываясь, наделяем животных большим преимуществом посравнению с нами самими, допускаем, что природа с материнской нежностьюохраняет и как вы собственноручно направляет их при всех обстоятельствах ихжизни, во всех их действиях, между тем как нас, людей, она предоставляет наволю судьбы и случая, заставляя с помощью знания отыскивать вещи,необходимые для нашего сохранения; при этом природа отказывает нам всредствах, с помощью которых мы могли бы путем какого-то обучения исовершенствования уравнять наши способности с природной сметливостьюживотных. Ввиду этого, несмотря на неразумие животных, они во всехотношениях превосходят все, что доступно нашему божественному разуму.

Мы вправе были бы на этом основании назвать природу несправедливоймачехой. Но дело обстоит вовсе не так, и мы отнюдь не в столь уж плохом иневыгодном положении. В действительности природа позаботилась о всех своихсозданиях, и нет из них ни одного, которого бы она не наделила всеминеобходимыми средствами самозащиты. Жалобы, которые мы постоянно слышим отлюдей (ибо по присущему им высокомерию они склонны то заноситься вышеоблаков, то впадать в противоположную крайность), заключаются в том, чточеловек будто бы единственная, брошенная на произвол судьбы тварь, голыйчеловек на голой земле, связанный по рукам и ногам, могущий вооружиться изащититься лишь чужим оружием, — между тем природа позаботилась снабдить вседругие создания раковинами, стручками, корой, мехом, шерстью, шкурой,шипами, перьями, волосами, чешуей, щетиной, руном, в зависимости отпотребностей того или иного существа; она вооружила их когтями, зубами,рогами для нападения и защиты, она сама научила их тому, что им свойственно, — плавать, бегать, летать, петь, между тем как человек без обучения не умеетни ходить, ни говорить, ни есть, а только плакать.

Tum porro puer, ut saevis proiectus ab undis

Navita nudus humi iacet, infans, indigus omni

Vitali auxilio, cum primum in luminis oras

Nexibus ex alvo matris natura profudit;

Vagituque locum lugubri complet, ut aequum est

Cui tantum in vita restet transire malorum.

At variae crescunt pecudes, armenta feraeque

Nec crepitacula eis opus est, nec cuiquam adhibenda est

Almae nutricis blanda atque infracta loquella;

Nec varias quaerunt vestes pro tempore caeli;

Denique non armis opus est, non moenibus altis,

Queis sua tutentur quando omnibus omnia large

Tellus ipsa parit, naturaque daedala rerum. [1262]

Эти жалобы человека необоснованны: мир устроен более справедливо иболее единообразно. Наша кожа не менее, чем кожа животных, способнапротивостоять переменам погоды, как показывает пример народов, которыеникогда не носили никакой одежды. Наши предки, древние галлы, были одетысовсем легко, как легко одеты и наши соседи ирландцы, живущие в весьмахолодном климате. Да мы можем убедиться в этом и по себе, ибо все частитела, которые мы, согласно принятому в тех или иных краях обычаю, оставляемоткрытыми для ветра и воздуха, быстро приспосабливаются к этому, как,например, наше лицо, руки, ноги, плечи, голова. Если у нас и есть слабоеместо, которое должно было бы бояться холода, то это желудок, где происходитпищеварение, а между тем наши отцы не прикрывали его; если взять наших дам,таких слабых и хрупких, то мы нередко видим, что они обнажаются до пупка.Пеленание и завязывание детей тоже необязательны, как показывает примерспартанских матерей, которые воспитывали детей, не завязывая и не пеленаяих, предоставляя полную свободу их членам [1263]. Плакать так же свойственнобольшинству других животных, как и человеку, и многие из них долгое времяпосле появления своего на свет пищат и стонут, ибо этот плач есть следствиетой слабости, которую они ощущают. Что касается привычки есть, то она есть иу нас, и у животных прирожденная и не требует обучения:

Sentit enim vim quisque suam quam possit abuti. [1264]

Кто же усомнится в том, что ребенок, уже набравшийся достаточно сил,чтобы питаться, не сумеет отыскать себе пищу? Земля производит достаточно иможет дать сколько ему нужно, не требуя обработки и никакого примененияискусства; а то обстоятельство, что она может прокормить не во всякое время,относится в одинаковой мере и к животным, как показывает пример муравьев идругих животных, делающих запасы на голодное время. Пример недавно открытыхнародов, у которых мы видим столь обильные запасы пищи и естественныхнапитков, не требующих ни трудов, ни забот, учит нас, что хлеб — вовсе неединственный наш предмет питания и что без всякого земледелия нашаприрода-мать позаботилась о произрастании всего нам необходимого; и неисключено даже, что она делала это щедрее и богаче, чем в настоящее время,когда мы присоединили к этому наше искусство, —

Praeterea nitidas fruges vinetaque laeta

Sponte sua primum mortalibus ipsa creavit;

Ipsa dedit dulces foetus et pabula laeta,

Quae nunc vix nostro grandescunt aucta labore,

Conterimusque boves et vires agricolarum, [1265] —

но только чрезмерные наши желания, которые мы спешим удовлетворить,опережают все наши достижения.

Что касается вооружения, то мы вооружены природой лучше, чембольшинство других животных; мы располагаем большим числом разнообразныхдвижений наших членов и извлекаем из них большую пользу, притом без всякогообучения; те, кто вынуждены сражаться нагими, так же, как и мы, отдаются наволю случая. Если некоторые животные и имеют перед нами в этом отношениипреимущество, мы зато превосходим многих других животных. Что же касаетсяискусства укреплять тело и защищать его разными способами, то это делаетсяинстинктивно, по внушению природы. Так, например, слон с этой целью точит иупражняет те зубы, которыми он пользуется в борьбе (ибо у слонов имеются дляэтой цели особые зубы, которые они берегут и не употребляют для другихнадобностей) [1266]. Когда быки идут на бой, они поднимают вокруг себя пыль ввиде завесы; кабаны оттачивают свои клыки; когда ихневмон готовится к битвес крокодилом, он для предохранения обмазывает свое тело слоем ила наподобиеброни. Разве это не так же естественно, как то, что мы вооружаемсядеревянными или железными приспособлениями?

Что касается дара речи, то если он не дан природой, без него можнообойтись. Но все же я полагаю, что ребенок, которого вырастили бы в полномодиночестве, без всякого общения с другими людьми (это был бы весьма трудноосуществимый опыт), все же имел бы какие-то слова для выражения своихмыслей. Нет оснований думать, что природа отказала бы нам в этойспособности, которою она наделила многих других животных, ибо ихспособность, пользуясь голосом, жаловаться, радоваться, призывать на помощь,склонять к любви разве не есть речь? Почему бы им не разговаривать друг сдругом, раз они разговаривают с нами, как и мы говорим с ними? Разве мы неразговариваем на все лады с нашими собаками? И они нам отвечают! Мыразговариваем с ними другим языком, другими словами, чем с птицами или сосвиньями, или с волами, или с лошадьми; мы меняем свою речь в зависимости отвида животных, с которыми мы говорим.