Глава одиннадцатая. Многоликий евроцентризм

Обществоведческие дилеммы*

Общественные науки оставались евроцентричными на протяжении всей своей институционализированной истории, начиная с того времени, как в университетах появились первые обществоведческие отделения. Вряд ли этому стоит удивляться. Обществоведение есть продукт миро-системы модернити, а евроцентризм - основа характерной для этой системы геокультуры. Более того, как институциональная структура социальная теория сформировалась прежде всего в Европе. В дальнейшем мы будем использовать понятие «Европа» скорее в культурном, нежели в географическом значении; применяя данный подход к [истории] двух последних столетий, следует сосредоточиться прежде всего на Западной Европе и Северной Америке, рассматриваемых как единое целое. Подавляющее большинство центров социологических исследований, по крайней мере до 1945 года, были сосредоточены всего в пяти странах: Франции, Великобритании, Германии, Италии и Соединенных Штатах. Даже сегодня, несмотря на распространенность профессии обществоведа повсюду в мире, значительное большинство исследователей социальных процессов представлено европейцами. [Исторически] развитие социологии стало реакцией на европейские проблемы, и началось оно в условиях, когда Европа господ-

* Основной доклад на организованном Международной социологической ассоциацией восточноазиатском региональном коллоквиуме «Будущее социологии в Восточной Азии», Сеул, [Южная] Корея, 22-23 ноября 1996 года. 226

ствовала над всей миро-системой. Поэтому границы ее предмета, способы построения теории, ее методология и эпистемология - все это обусловлено пределами того плавильного котла, из которого она появилась на свет.

Однако начиная с 1945 года процесс деколонизации Азии и Африки, а также резкий рост политического сознания в неевропейском мире трансформировали научный мир не в меньшей мере, чем политические реальности миро-системы. Одним из принципиальных отличий этого нового состояния от прежнего, отличий, существующих вот уже почти тридцать лет, является то, что «евроцентризм» социальных наук находится под мощным огнем критики. Нападки эти, разумеется, небезосновательны, и нет никакого сомнения в том, что если обществоведческая теория захочет в XXI веке выйти на новые рубежи, она должна найти в себе силы преодолеть евроцентричное наследие, искажающее научный анализ и лишающее нас способности справиться с проблемами современного мира. Если мы решимся на это, будет полезно внимательно изучить черты евроцентризма, ибо данное понятие можно сравнить с многоголовым и многоликим чудовищем. Такого дракона не одолеешь одним ударом. При этом, если быть невнимательным, можно начать критиковать евроцентризм, используя его собственные аргументы, а подобная критика способна лишь укрепить его позиции в научном сообществе.

Существуют по меньшей мере пять аспектов, по которым социальная теория может быть определена как евроцентричная. Данные аспекты не складываются в логически упорядоченную систему категорий, так как пересекаются друг с другом не вполне понятным образом. Несмотря на это, относительно автономное рассмотрение каждого из допущений может оказаться полезным. Считается, что евроцентризм социологической концепции способен проявиться: 1) в ее историографии; 2) в ограниченности ее универсализма; 3) в ее возвеличивании (западной) цивилизации; 4) в ее ориентализме; и 5) в попытках навязать теорию прогресса. Историография. Историография. В данном случае предпринимается попытка обосновать европейское доминирование в эпоху модерни- 227

ти посредством апелляции к значимости европейских успехов. Историография, быть может, и первична по отношению к другим методам аргументации, но в то же время ее отличает явная наивность, позволяющая с легкостью ее оспорить. Нет никакого сомнения в том, что на протяжении последних двух столетий европейцы правили миром. В совокупности они

*.

контролировали наиболее богатые и мощные в военном отношении державы. Они использовали самые передовые технологии и были их единственными создателями. Эти факты кажутся практически неоспоримыми, и их действительно нелегко опровергнуть. Вопрос, однако, состоит в том, чем обусловлен разрыв в мощи и благосостоянии между Европой и остальным миром. Некоторые считают, что европейцам удалось совершить нечто особенное и достойное похвалы, что не удалось людям в других частях света; в этом случае говорят о «европейском чуде». Европейцы инициировали промышленную революцию и разработали концепцию устойчивого экономического роста, они реализовали модели модернити и капитализма, породили как бюрократизацию, так и представления о свободе личности. Разумеется, в этом случае необходимо четче определить данные понятия, определить, действительно ли европейцы вызвали к жизни эти процессы, и если да, то когда именно.

Но даже если мы придем к согласию относительно определений и хронологии и тем самым признаем реальность того или иного явления, то и в этом случае мы проясним лишь немногое. Нам по-прежнему нужно будет объяснить, почему именно европейцы, а не кто-то другой дал толчок тем или иным процессам и почему они зародились в конкретный исторический момент, а не раньше или позже. В поисках разгадки многие ученые инстинктивно обращаются к далекому прошлому, пытаясь разглядеть в его чертах истоки современных тенденций. Если в XVIII или XVI веках европейцы совершали поступки типа «а», то это объявляется следствием того, что их предки (или, точнее, те, кто считается их предками, так как это понятие имеет скорее культурное, или псевдокультурное, нежели биологическое значение) совершали поступки типа «у» в XI веке н.э. или обладали характеристикой «у» в 228

веке до н.э., если не раньше. Каждый из нас может привести множество примеров, когда в ходе объяснения, установив или, по крайней мере, предположив существование определенных исторических фактов или тенденций в XVI-XIX веках, нас отсылают еще дальше в глубь европейской истории на поиски наиболее значимой переменной.

Однако существует обстоятельство, которое долгое время не то чтобы скрывалось, но как бы не подлежало обсуждению. Считалось, что изобретения и новации, возникшие в XVI-XIX веках в Европе, были все без исключения позитивными, что Европа должна ими гордиться, а остальной мир может лишь завидовать европейцам или, по крайней мере, быть им признательным. В этом случае сама новизна уже воспринимается как достижение, и названия множества книг подтверждают распространенность подобного подхода.

У меня не вызывает сомнения, что современная историография социологической теории отражает в общем и целом именно такое восприятие. Конечно, его правильность может быть оспорена с помощью различных контраргументов, что и случается все чаще и чаще. Можно усомниться в том, насколько точны наши представления о том, что происходило в Европе и в мире в целом в XVI-XIX веках. Можно оспорить значимость того, что считают культурными предпосылками тех или иных процессов. Можно вписать историю Европы в XVI-XIX веках в более широкий контекст, расширив временные рамки от нескольких веков до десятков тысячелетий. Предприняв подобные попытки, многие исследователи выступают с заявлениями о том, что европейские «достижения» XVI-XIX веков выглядят не столь уж и впечатляющими, что они могут относиться к [высокой точке] циклического пути развития; иногда вспоминают, что многие из таковых вовсе даже и не являются исключительно европейскими достижениями. И наконец, можно признать, что все эти нововведения были реальны, но возразить, что они принесли с собой скорее негативные, чем позитивные, последствия.

Подобная ревизионистская историография убеждает своей детализированностью, но при этом стремится к созданию нового собирательного образа. В определенный момент 229 стремление разрушать и развенчивать старое может возобладать, и тогда альтернативная теория одержит верх. Нечто подобное, похоже, происходит (или уже случилось) с историографией Французской революции, в которой так называемый «социальный подход», или «социальная интерпретация», господствовавшие в научной литературе без малого полтора столетия, на протяжении последних трех десятилетий подверглись серьезным сомнениям, решительно критиковались и были в определенной степени преодолены. Весьма вероятно, что в наши дни мы находимся на пороге смены парадигм, затрагивающей фундаментальные основы историографии модернити. В моменты таких масштабных перемен остается глубоко вздохнуть, отступить на шаг назад и

*.

задуматься, так уж ли новые гипотезы убедительнее прежних, и, что даже более важно, воистину ли свободны они от базовых предпосылок своих предшественниц? Именно этот вопрос я хотел бы поставить в связи со сменой парадигмы в исследовании предполагаемых достижений европейцев в эпоху модернити. Старая парадигма критикуется. Что предлагается в качестве замены? Насколько это новое отличается от старого? Прежде чем обратиться к этой масштабной проблеме, рассмотрим другие подходы к критике евроцентризма. Универсализм.

Универсализм. Универсализм предполагает существование научных истин, справедливых всегда и везде. В последние столетия, явившиеся эпохой культурного триумфа науки как познавательной деятельности, европейская мысль была отмечена серьезным влиянием универсализма. Наука потеснила философию, став самым авторитетным методом познания и заняв место арбитра в обществоведческих спорах. Наука эта была, разумеется, ньютоновско-картезианской. Она утверждала, что мир подчиняется детерминистским законам, описывающим линейные процессы, управляемые стремлением к достижению равновесия, и что возводя эти законы в ранг универсальных обратимых уравнений, мы можем, зная определенный набор исходных условий, определить состояние системы в любой момент времени - как прошлого, так и будущего. 230 Значение этого для социальной теории казалось очевидным. Обществоведы считали себя способными открыть универсальные процессы, объясняющие поведение человека, а любые гипотезы, которые им удавалось обосновать, считались сохраняющими свою актуальность независимо от времени и пространства или же должны были формулироваться таким образом, чтобы их истинность не зависела от времени и пространства. Личность исследователя не имела значения, коль скоро ученые выступали в качестве аналитиков, не имевших своих особых ценностей. Региональными особенностями эмпирических реалий также можно было пренебречь, если только исходные данные были обработаны правильно, поскольку считалось, что процессы [развития] неизменны. Сходными оставались и позиции тех ученых, которые придерживались более исторического и идиографического подхода, поскольку признавалось существование некоей определяющей историческое развитие модели. Все теории стадиального развития (созданные Контом, Спенсером или Марксом, если назвать лишь несколько имен из длинного списка) по большому счету оставались теоретизированным изложением того, что принято было называть виговской интерпретацией истории* и что сводилось к утверждениям о превосходстве нынешнего состояния над всеми предшествующими и о четкой обусловленности настоящего прошлым. И даже наиболее подверженные эмпиризму исторические исследования, сколько бы решительно в них ни отвергалось теоретизирование, несли на себе печать представлений о стадиальности развития.

Европейская социальная теория - выступала ли она в виде антиисторических рассуждений социологов или в виде разра-

* Речь идет о концепции, представлявшей историю как безусловно прогрессивный процесс, которому может быть придано нужное направление. Популяризировавшаяся в середине XIX века лордом Макалеем (Lord Macaulay) и другими лидерами партии вигов, отождествлявших распространение британских политических институтов, британской культуры и английского языка по всему миру с распространением принципов цивилизации, эта концепция стала основой для формулирования принципа мелиоризма, согласно которому человечество может и должно совершенствоваться. Сегодня принцип мелиоризма считается одной из трех базовых и составляющих идеологии либерализма. - Прим. ред. 231

батывавшейся историками стадиальной теории развития - оставалась предельно универсалистской в своем утверждении того, что процессы, происходившие в Европе в XVI-XIX веках, определяли модель, способную быть примененной повсеместно: либо потому, что она отражает прогрессивное, а потому необратимое развитие человечества, либо потому, что описывает процесс удовлетворения все новых потребностей человечества через устранение искусственных препятствий. Современная исследователям Европа выступала не только примером совершенства, но и всеобщей моделью будущего.

Склонные к универсализму теории всегда подвергались критике с тех позиций, что ситуация в конкретном месте в конкретный момент времени выглядела противоречащей модели. Всегда находились и ученые, заявлявшие, что универсальные обобщения невозможны как таковые. Однако в последние тридцать лет к этим двум типам критики универсалистских социальных теорий добавился третий. Было заявлено, что предполагавшиеся универсальными теории в действительности не являются таковыми, оказываясь попыткой представить исторический путь западного мира в качестве универсальной модели. Джозеф Нидхэм уже довольно давно заметил,

*.

что «фундаментальной ошибкой евроцентризма является... неявное постулирование того, что современные наука и техника, сформировавшиеся в Европе эпохи Возрождения, универсальны, а следовательно, универсально и все исходящее от Европы».

Тем самым была обозначена связь евроцентризма социальной теории с ее партикуляризмом. Данная теория была объявлена не только евроцентричной, но и подверженной провинциальной ограниченности. Это задело за живое, поскольку социальная теория эпохи модернити гордилась прежде всего тем, что возвысилась над частностями. И в той степени, в которой это обвинение казалось оправданным, оно несло в себе нечто намного большее, нежели простое утверждение о том, что универсальные положения все еще не были сформулированы в том виде, который делал бы их применимыми в любой ситуации. Цивилизация. Под «цивилизацией» понимается ряд социальных характеристик, противоположных первобытности или варварству. Европа эпохи модернити считала себя не про-232

сто одной из многих «цивилизаций», но единственной или, по крайней мере, наиболее «цивилизованной». Единого мнения по поводу черт этой цивилизованности не наблюдалось, однако, даже среди самих европейцев. Для одних цивилизация отождествлялась с «модернити», то есть с развитием технологий, ростом производительности и верой в исторический прогресс. Для других цивилизация означала возросшую независимость «индивида» от иных социальных субъектов: семьи, сообщества, государства, религиозных институтов. Для третьих цивилизация означала отказ от грубости в повседневной жизни, «хорошее» в самом широком смысле слова поведение. Для четвертых она ассоциировалась с сокращением масштабов или сужением сферы применения легитимного насилия и расширением понятия жестокости. И разумеется, для многих понятие цивилизации предполагало комбинацию некоторых или даже всех отмеченных черт. Когда в XIX веке французские колонизаторы говорили о цивилизаторской миссии {la mission civilisatrice), они имели в виду, что посредством колониальных завоеваний Франция (и, в более широком смысле слова, Европа) привьют неевропейским народам ценности и нормы, воплощенные в этих определениях цивилизации. Когда в 1990-е годы отдельные группы в западных странах говорили о «праве вмешательства» в политическую ситуацию в различных, но почти никогда не относящихся к западному миру регионах планеты, оно также обосновывалось ценностями цивилизации.

Совокупность этих ценностей, как бы мы их ни называли -цивилизационными, секулярно-гуманистическими или ценностями модернити, - пронизывает социальную теорию, поскольку она сама выступает продуктом исторической системы, возведшей их в абсолют. Обществоведы инкорпорировали эти ценности в определения тех проблем (социальных или интеллектуальных), которые они считают заслуживающими внимания. Они инкорпорировали их в понятия, используемые при анализе этих проблем, равно как и в измеряющие их индикаторы. Без сомнения, социологи в большинстве своем утверждали, что отрицают ценностный подход, подчеркивая, что стремятся сознательно искажать данные в угоду своим 233

общественным или политическим предпочтениям. Но ценностно-нейтральная позиция в этом смысле вовсе не означает, что ценности не играют роли при оценке исторической значимости тех или иных явлений. Именно это прежде всего имел в виду Генрих Риккерт, когда он еще в 1913 году говорил о логической специфичности того, что он называл «культурными науками». Последние не способны игнорировать «ценности» при определении социальной значимости. Справедливости ради заметим, что западные, а потому определявшиеся специфическими социальными условиями, представления о «цивилизации» не были абсолютно чужды концепции множественности «цивилизаций». При постановке вопроса об истоках цивилизационных ценностей и о том, почему они изначально возникли (как это утверждалось) в западном мире эпохи модернити, ответ почти неизбежно сводился к тому, что они являются продуктом специфических и имеющих продолжительную историю процессов, обусловленных наследием то античности и/или христианского средневековья, то иудейского мира, а то и обоих, что иногда называют иудейско-христианской традицией.

Против этих утверждений может быть и уже было выдвинуто множество возражений. Цивилизованность современного мира, или современного европейского мира, причем именно в том смысле, в каком это понятие употребляется европейцами, была поставлена под сомнение. Примечателен ироничный ответ, данный Махатмой Ганди на вопрос «Что Вы думаете о западной цивилизации?»: «Это была бы неплохая идея». Оспаривается и тезис о том, что ценности древних

*.

Греции и Рима или древней Иудеи в большей мере способствовали возникновению так называемых современных ценностей, чем ценности других цивилизаций. И наконец, неочевидно само право современной Европы считать себя наследницей, с одной стороны, цивилизации Греции и Рима и, с другой стороны, древней Иудеи. Спор между теми, кто считает Грецию и Иудею альтернативными источниками европейской цивилизации, имеет долгую историю. Каждая из сторон отрицает правоту другой, но сам спор вызывает сомнения в состоятельности его предмета.

Как бы то ни было, рискнет ли кто-нибудь утверждать, что Япония может объявить себя наследницей цивилизации древней Индии на том лишь основании, что именно там зародился буддизм, ставший центральным элементом японской культуры? Более ли близки в культурном смысле современные Соединенные Штаты к древним Греции, Риму или Иудее, чем Япония к индийской цивилизации? Можно, наконец, указать на то, что христианство решительно порвало с греческой, римской и иудейской традициями. Сами христиане говорили именно об этом вплоть до эпохи Возрождения. И разве разрыв с античностью не остается и по сей день частью символа веры всех христианских конфессий?

Сегодня, однако, спор о ценностях вышел на первый план в сфере политики. Малазийский премьер-министр Махатхир был предельно четок в своем заявлении о том, что азиатские страны могут и должны проводить «модернизацию» без принятия всех или хотя бы части ценностей европейской цивилизации. Его взгляды встретили поддержку азиатских политических лидеров. Спор о «ценностях» приобрел большое значение и в самих европейских странах, особенно (но не только) в Соединенных Штатах*, приняв вид дискуссии о «мультикультурализме». Она оказала значительное влияние на институционализированную социологию, вызвав к жизни объединения университетских ученых, отрицающих тезис о единичности того, что принято называть цивилизацией. Ориентализм.

Ориентализм. Ориентализм рисует стилизованную и обобщенную картину характерных черт незападных цивилизаций. Он представляет собой как бы оборотную сторону понятия «цивилизация» и со времени выхода в свет работ Анвара Абдель-Малека и Эдуарда Сайда выступает предметом широких дискуссий⁴. Еще совсем недавно быть ориенталистом счита-* Эта формулировка заслуживает, на наш взгляд, особого внимания по причине четкости, с какой автор подчеркивает принадлежность Соединенных Штатов к ареалу распространения европейской культуры; даже знаменитая формула А.Мэддисона о США, Канаде, Австралии и Новой Зеландии как о боковых ветвях Запада (см.: Maddison, A. The World Economy. A Millennial Perspective. Paris: OECD Development Centre, 2001, p. 27) оказывается гораздо менее категоричной. - Прим. ред. 235

лось почетным⁶. Ориентализм обнаруживает свои истоки в европейском средневековьи, когда отдельные христианские монахи-интеллектуалы, желая лучше понять нехристианские верования, начали изучать языки восточных народов и вчитываться в их священные писания. Разумеется, они основывались на предпосылке истинности христианской доктрины и стремились к обращению язычников в христианскую веру, но тем не менее они воспринимали восточные религиозные тексты серьезно, как выражение, пусть и извращенное, человеческой культуры. Когда в XIX веке ориентализм обрел светский вид, он не слишком изменил свои формы. Ориенталисты продолжали изучать языки и расшифровывать тексты. Они сохранили и прежде присущий им «бинарный» взгляд на социальную реальность, лишь заменив разделение на христианское и языческое дихотомией западного и восточного, модернити и архаики. В социологии возник длинный ряд известных противопоставлений: военного и индустриального типов обществ, Gemeinschaft и Gesellschaft, механической и органической солидарности, традиционной и рационально-законодательной легитимации, статики и динамики. Хотя в большинстве случаев эти противопоставления не содержали прямых отсылок к ориентологическим исследованиями, не стоит забывать, что их предтечей явилось противопоставление Генри Майном статуса договору, основанное на сравнении индийской и английской систем права. Ориенталисты считали себя людьми, старательно доказывавшими свое благожелательное отношение к незападным цивилизациям, посвящая всю свою жизнь кропотливому изучению текстов с целью понять их культуру. То, что в данном случае они считали культурой, было, разумеется, не более чем конструкцией, созданной представителями иной культуры. И именно адекватность и действенность этих конструкций и была подвергнута критике, причем на трех уровнях: утверждалось, что они противоречат эмпирическим фактам; что они являются слишком

*.

абстрактными и игнорируют очевидное многообразие [социальных] форм; и, наконец, что они представляют собой развитие европейских предрассудков. 236

Выпады против ориентализма были, однако, чем-то большим, чем критика научной несостоятельности. Они воплощали в себе и критику в адрес политических последствий подобных социологических построений. Ориентализм рассматривался в качестве инструмента оправдания доминирующего статуса Европы, как важный идеологический довод в пользу имперской роли Европы в миро-системе модернити. Критика ориентализма оказалась увязанной с более общей критикой материального подхода и стала элементом усилий, направленных на разрушение обществоведческих догм. При этом отмечалось, что как попытки инициировать за пределами западного мира альтернативное обсуждение «оксидентализма», так и, к примеру, «все рассуждения элит об антитрадиционализме в современном Китае, проявляющемся начиная с 'Движения 4 мая' и заканчивая студенческой демонстрацией на площади Тянаньмынь в 1989 году, оказались в значительной степени ориентализированы»⁶ и потому лишь укрепляли позиции ориентализма, а не подрывали их. Прогресс.

Прогресс. Прогресс, его реальность и неизбежность, был основной темой в эпоху европейского Просвещения. Некоторые авторы считают, что эта идея столь же стара, как и западная философская традиция⁷. Так или иначе, концепция прогресса в XIX веке стала в Европе общепринятой (и оставалась таковой на протяжении большей части XX столетия). Общественные науки с самого своего возникновения несли на себе печать теории прогресса. Идея прогресса стала основой исследования всемирной истории и краеугольным камнем всех теорий стадиального развития. Более того, она оказалась движителем прикладной социологии. Нам внушали, что мы изучаем обществоведческие дисциплины с тем, чтобы глубже понять социальную реальность, ибо только в этом случае мы сможем более осмысленно и более уверенно способствовать всемерному ускорению прогресса (или, по меньшей мере, устранять препятствия на его пути). «Эволюция» или «развитие» выступали скорее не как аналитические, а как предписывающие понятия. Социальные науки стали советником (а то и служанкой) политиков - от паноптикума Бентама до Союза социальной поли- 237

тики*, комиссии Бевериджа и бесчисленного множества других государственных комитетов, послевоенных антирасистских программ ЮНЕСКО, а также исследований Джеймса Коулмана по проблемам американской системы образования. В послевоенный период «развитие отсталых стран» выступило лозунгом, оправдывавшим вовлечение обществоведов, исповедовавших самые разные политические убеждения, в социальную и политическую реорганизацию незападного мира. Прогресс не просто осознавался или анализировался, он еще и навязывался. Такой подход не слишком отличается от того, о котором мы упоминали при обсуждении «цивилизации». В данном случае следует, однако, подчеркнуть, что в то время как понятие цивилизации стало неоднозначным и вызывающим подозрение (особенно после 1945 года), понятие прогресса сохранило свою значимость и легко заменило категорию цивилизации, так как выглядело более импозантным. Идея прогресса выступала последним рубежом обороны евроцентризма, его резервной позицией.

Идея прогресса во все времена подвергалась критике со стороны консерваторов, хотя можно сказать, что сила их сопротивления радикально снизилась в период с 1850 по 1950 год. Однако с 1968 года критики идеи прогресса вновь ожили, обретя новых сторонников в среде консерваторов и новые основы для своей веры в левых кругах. Ведь к критике идеи прогресса можно подойти с различных сторон. Можно сказать, что все, обычно называемое прогрессом, представляет собой псевдопрогресс, но при этом существует и прогресс подлинный; что европейская трактовка прогресса была не более чем заблуждением или попыткой ввести в заблуждение других. Можно, напротив, заявить, что прогресса не существует, как тако-

* «Союз социальной политики» - организация, созданная в 1872 году в Эйзенахе германскими экономистами и социальными философами Г.Шмоллером и Г.Шенбергом для популяризации мер, направленных на сокращение имущественного и социального неравенства. Деятельность Союза была направлена на введение обязательного начального школьного обучения, системы страхования от несчастных случаев на производстве и элементов пенсионного обеспечения; большинство этих мер было реализовано в Германии в конце XIX -начале XX веков. - Прим. ред. 238

вого, вследствие «первородного греха» или цикличного характера всемирной истории. И наконец, можно отметить, как это делают за пределами западного мира некоторые критики экологического

*.

движения, что Европа уже познала прогресс и потому сегодня пытается скрыть его плоды от остального мира. Остается очевидным, что в глазах многих идея прогресса выглядит сугубо европейской идеей и потому оказывается жертвой борьбы с евроцентризмом. Эта борьба, однако, выглядит весьма непоследовательной, если принимать во внимание стремление обитателей незападного мира приписать прогресс всему этому миру или его части, сбрасывающее со счетов Европу, но не прогресс.

Многочисленные формы евроцентризма и многочисленные формы его критики не всегда способствуют созданию ясной картины. Поэтому мы предпочли бы попытаться оценить центральный элемент этой полемики. Институционализированное обществоведение как особый вид деятельности зародилось, как мы уже отмечали, в Европе. Именно оно обвинялось и обвиняется в создании ошибочного образа социальной реальности из-за неверного осмысления, грубого преувеличения и/или искажения исторической роли Европы, особенно в эпоху модернити. В основном возражения критиков сводятся к трем разным (и отчасти противоречащим друг другу) типам заявлений. Согласно первому, все, что бы ни делала Европа, делали и иные цивилизации до тех пор, пока Европа не применила свою геополитическую мощь для того, чтобы прервать этот процесс в других регионах мира. Согласно второму, все, что бы ни делала Европа, было лишь продолжением того, что в течение долгого времени делали все остальные, а европейцы лишь временно оказались в авангарде. Согласно третьему, все, что бы ни делала Европа, анализируется некорректно и рассматривается через призму необоснованных экстраполяции, что несет с собой опасные последствия как для мира науки, так и для мира политики. Первые два аргумента, широко распространенные, страдают, как мне кажется, от того, что можно назвать «антиевроцентристским евроцентризмом». Тре-239

тий представляется мне бесспорно правомерным и заслуживающим самого пристального внимания. Но что может представлять собой «антиевроцентристский евроцентризм»? Рассмотрим последовательно каждый из аргументов.

На протяжении всего XX века встречались люди, утверждавшие, что в рамках, скажем, китайской, индийской или арабо-мусульманской цивилизаций имели место такие культурные предпосылки, а также прослеживались такие социально-исторические тенденции, которые впоследствии могли привести к формированию зрелого современного капитализма и реально способствовали развитию в этом направлении. В случае с Японией подобное утверждение формулируется еще более жестко: говорится, что капитализм там сложился самостоятельно, и этот процесс лишь совпал по времени с его развитием в Европе. Большинство таких утверждений основано на концепции стадиального развития (и часто на ее марксистской версии), из которой логически вытекает, что все народы движутся параллельными путями к модернити или капитализму. Эта система аргументации предполагает, с одной стороны, самобытность и автономность различных цивилизационных регионов и, с другой, их подчиненность единой всеобъемлющей модели развития. Аргументы этого типа при всем их многообразии относятся, как правило, к какой-либо определенной культурной зоне и ее исторической эволюции и потому могли бы послужить серьезным поводом для обсуждения исторической специфики их применения к каждой из таких зон. Я не предлагаю делать это сейчас, но отмечу одно логическое ограничение данного подхода, существующее вне зависимости от рассматриваемого региона, а также одно общее интеллектуальное следствие. Логическое ограничение весьма очевидно. Даже если все регионы планеты действительно шли по пути к модернити и капитализму и, возможно, продвинулись в этом направлении достаточно далеко, сохраняется необходимость объяснить, почему же Запад, а именно Европа, первым достиг цели и в результате смог «завоевать весь мир». Здесь нам вновь приходится вернуться к прежней постановке вопроса: почему модернити и капитализм возникли на Западе? 240

Конечно, и сегодня можно слышать мнения, что по большому счету Европа так и не покорила мир, поскольку всегда и везде она встречала сопротивление; такие утверждения кажутся мне предельным искажением реальности. В конце концов, существовали же на большей части земного шара реально завоеванные колонии. Европейская мощь имела вполне реальное военное выражение. Конечно, во все времена имело место сопротивление, как в активной, так и в пассивной формах, но если бы оно действительно было столь серьезным, сегодня нам нечего было бы обсуждать. Если мы станем чрезмерно заострять внимание на неевропейских источниках развития, то закончим отпущением всех европейских грехов или, по крайней мере, большей их

*.

части. Это, как мне кажется, не входит в намерения критиков.

В любом случае, сколь бы временным мы ни считали европейское доминирование, оно тем не менее нуждается в объяснении. Большинство критиков, приводящих такие доводы, пытается прежде всего объяснить, как европейцы прервали самобытное развитие их стран, а не почему им удалось это сделать. Более того, пытаясь преуменьшить роль Европы в том, что иногда считается достижением, они тем самым подчеркивают, что речь все же идет о достижении. Такой подход делает из Европы «антигероя» - несомненно, «анти-», но столь же, несомненно, героя в драматическом смысле слова, ибо именно Европа совершила финальный рывок и первой достигла финиша. И, что даже хуже, из разделяемых этими критиками положений с очевидностью следует, что будь у Китая, Индии или арабского мира хоть малейший шанс, они бы смогли и, более того, стали бы стремиться достичь того же результата, и сами стали бы родоначальниками модернити и капитализма, завоевали бы мир, эксплуатировали бы его население и ресурсы и вполне бы свыклись с ролью антигероя.

Подобное видение современной истории представляется весьма евроцентристским в своем антиевроцентризме, ибо оно соглашается со значимостью (и тем самым принимает Ценность) европейских «достижений» в том самом смысле, в каком ее определяют европейцы, и всего лишь отмечает, что Другие народы могли бы достичь того же самого или стреми-241 лись к этому. По каким-то причинам, возможно, случайным, Европа временно вырвалась вперед и насильственно вмешалась в развитие других стран. Утверждение о том, что иные народы также могли сыграть роль европейцев, кажется мне сомнительным приемом критики евроцентризма и на деле лишь усугубляет худшие следствия использования евроцентристского типа мышления в социальной теории.

Вторая линия сопротивления евроцентристским методам анализа основывается на утверждении о том, что Европа, по сути, не сделала ничего оригинального. В этом случае отмечается, что даже в позднее средневековье, не говоря уже о более ранних периодах, Европа оставалась окраинным (периферийным) регионом Евразийского континента, историческая роль и культурные достижения которого были несравнимы с уровнем развития, достигнутого в других частях света (таких, как арабский мир или Китай). И это, безусловно, верно, по крайней мере на первый взгляд. Затем, однако, сторонники этой линии резко переходят к рассмотрению современной Европы в рамках ойкумены, или всемирной структуры, формировавшейся несколько тысячелетий⁸. Такой подход возможен, но, по моему мнению, системный смысл понятия «ойкумена» только еще предстоит определить. Между тем мы приближаемся к третьему элементу в этой логической цепи: утверждается, что из изначальной периферийности Западной Европы и тысячелетнего созидания евразийской ойкумены следует, что происходившие в Западной Европе события не представляли собой ничего особенного, будучи лишь одним из вариантов исторического развития всеобщей системы.

Это последнее утверждение представляется мне глубоко ошибочным как с концептуальной, так и с исторической точек зрения. Однако я не хочу в очередной раз его опровергать. Я попытаюсь лишь отметить черты, свидетельствующие о евроцентричное™ этого антиевроцентризма. В рамках этого подхода логично предположить, что капитализм не представляет собой ничего нового, и некоторые сторонники непрерывности развития евразийской ойкумены открыто поддерживают это мнение. В отличие от тех, кто утверждает, что другие цивилизации тоже шли по пути к капитализму, когда 242

Европа вмешалась в этот процесс, сторонники рассматриваемого подхода считают, что все мы шли к капитализму вместе и что реального движения в направлении капитализма в эпоху модернити не было заметно прежде всего потому, что капитализм в некотором роде уже существовал во всем мире (или, по крайней мере, в евразийской ойкумене) на протяжении многих тысячелетий.

Прежде всего, позвольте заметить, что это классическая позиция либеральных экономистов. Она по сути не слишком отличается от занимавшейся Адамом Смитом, утверждавшим, что «человек [по своей природе] склонен к обмену одних вещей на другие»¹⁰. Такой подход стирает существенные различия между отдельными историческими системами. Если на протяжении истории китайцы, египтяне и западноевропейцы делали одно и то же, то какой смысл вкладывается в утверждение о том, что они представляют различные цивилизации или различные исторические системы? Если отрицать заслуги Европы, то можно ли признавать их за кем-то

*.

еще, кроме всего человечества?

И в который раз, к своему ужасу, присваивая другим европейские заслуги перед евразийской ойкуменой, мы принимаем главный идеологический аргумент евроцентризма -высокую ценность модернити и капитализма, - добавляя к этому лишь то, что все народы во все времена разными путями шли в этом направлении. Отрицая заслуги Европы, мы отрицаем и ее вину. Что страшного может быть в «европейском завоевании мира», если в таком виде предстает лишь новейший этап непрерывного развития ойкумены? Такое утверждение, вовсе даже не критическое в отношении Европы, скорее, должно вызвать взрыв аплодисментов в ее честь, коль скоро Европа, будучи окраинной частью ойкумены, смогла не только усвоить мудрость других (и более древних) [цивилизаций], но и успешно воплотить ее в жизнь.

Отсюда с очевидностью вытекает редко оглашаемый вывод. Если евразийская ойкумена тысячелетиями следовала единым путем, а капиталистическая миро-система не представляет собой ничего нового, то есть ли основания считать, что этот путь не будет бесконечным или, по крайней мере, не про-243

должится еще неопределенно долгое время? Если капитализм не возник в XVI (или XVIII) веке, то он наверняка не закончится в XXI-м. Что касается лично меня, то я просто не верю в это, о чем уже говорил в нескольких недавних своих работах¹². В данном случае, однако, я хочу прежде всего обратить внимание на то, что подобная аргументация ни в коем случае не является антиевроцентристской, ибо принимает набор базовых ценностей, выдвинутый Европой в эпоху ее господства над миром, и тем самым фактически отрицает и/или принижает иные системы ценностей, являющиеся или являвшиеся некогда господствовавшими в иных частях света. Мне кажется, что следует найти более серьезные основания для критики евроцентризма в общественных науках, равно как и более солидные ее формы. Это особенно важно потому, что третья линия критики - утверждение о том, что все прежнее развитие Европы оценивалось некорректно и становилось базой для необоснованных экстраполяции, повлекших опасные последствия как для науки, так и для мира политики, - представляется правильной. На мой взгляд, прежде всего необходимо пересмотреть тезис о том, что все европейские достижения являются позитивными. Нужно составить максимально точный баланс всего того, что было сделано капиталистической цивилизацией на протяжении ее истории, и выяснить, действительно ли достижения перевешивают недостатки. Однажды я уже попытался сделать это и призываю других к тому же¹³. Составленный мною баланс полностью отрицателен, и потому я не считаю капиталистическую систему свидетельством прогресса человечества. Для меня она выглядит скорее результатом разрушения исторических барьеров, стоявших на пути именно этой исторической разновидности эксплуатации. Китай, Индия, арабский мир и иные страны не пошли по капиталистическому пути, и я считаю это свидетельством их большего иммунитета и в данном качестве их исторической заслугой. Все попытки заставить их оправдываться за то, что является их достижением, представляются мне квинтэссенцией евроцентризма.

Позвольте внести ясность. Я считаю, что в той или иной степени элементы коммодификации, а следовательно, и ком-244

мерциализации, присутствовали во всех наиболее значимых исторических системах (цивилизациях). Как следствие всегда находились люди, стремившиеся к извлечению прибыли. Однако целая пропасть разделяет ту историческую систему, где предприниматели, торговцы и прочие «капиталисты» составляют определенный процент граждан, и ту, в которой безраздельно господствуют капиталистический дух и стиль жизни. В обществах, предшествовавших миро-системе модернити, как только капиталистическая страта становилась слишком богатой или преуспевающей или же начинала препятствовать функционированию существующих институтов, она встречала отпор со стороны других институциональных групп (культурных, религиозных, военных, политических), которые использовали и свои властные рычаги, и свои системы ценностей для оправдания необходимости противостоять жаждущей прибыли группе и удерживать ее в рамках дозволенного. Таким образом, буржуазии раз за разом не удавалось навязать свои устои в качестве приоритетных. Нередко предпринимателей лишали, причем самым грубым образом, накопленного ими капитала или иным образом заставляли проявлять почтение к тем ценностям и порядкам, которые стояли у них на пути. Это я и называю противоядием, сумевшим ослабить вирус. Между тем в западном мире в силу ряда причин, носивших временный (случайный,

*.

конъюнктурный) характер, противоядия оказались менее доступными или менее эффективными, и вирус стремительно распространился, продемонстрировав невосприимчивость к попыткам сдержать его разрушительное действие. Европейское миро-хозяйство уже в XVI веке было необратимо капиталистическим. И как только капитализм превратился в основу данной исторической системы, как только приоритетом этой системы стало непрерывное накопление капитала, она получила особое преимущество перед другими историческими системами, позволившее ей расширяться до тех пор, пока она физически не охватила весь мир, став первой исторической системой, достигшей такой тотальной экспансии.

Но хотя капитализм и совершил свой прорыв в Европе, откуда он и распространился по всей планете, из этого не вы-245

текает, что данный процесс был неизбежен, желателен или в каком бы то ни было смысле прогрессивен. На мой взгляд, ни одна из этих характеристик не могла быть к нему применена. И именно с этого следует начинать критику евроцентризма.

Я предпочел бы выяснить, что не является универсальным в универсалистских доктринах, порожденных капиталистической исторической системой, то есть миро-системой модернити. Эта миро-система породила структуры знания, значительно отличающиеся от предшествующих. Часто говорят, что это отличие заключается в развитии научной мысли. Подобное утверждение, однако, ошибочно, какими бы блестящими ни были достижения современной науки. Научная мысль появилась задолго до мира модернити и присутствует во всех основных цивилизационных зонах. На примере Китая это было авторитетно продемонстрировано в фундаментальной, хотя и незаконченной работе Джозефа Нидхэма¹⁴.

В гораздо большей мере стуктурирование знаний в современной миро-системе характеризуется наличием «двух культур». Ни в одной другой исторической системе не существовало такой пропасти между наукой, с одной стороны, и философией и этикой - с другой, или, что было бы даже точнее, между жаждой истины и жаждой добра и совершенства. Это разделение нелегко было сохранить в рамках геокультуры современной миро-системы. На его институционализацию ушло три столетия. Сегодня, однако, оно присуще геокультуре и составляет основу нашей университетской системы.

Такое концептуальное разделение позволило миру модернити выпестовать в высшей степени противоречивую идею о специалисте, не подверженном влиянию ценностей, чье объективное видение реальности могло не только определить технические (в самом широком смысле слова) решения, но и стать основанием для социальных и политических предпочтений. Получив защиту от коллективных оценок и, по существу, превратившись в технократов, ученые освободились от диктата властей, не имеющих отношения к науке. Но при этом обесценились и ключевые социальные концепции, вырабатывавшиеся на протяжении последних пятисот лет в ходе реальных (в противоположность формальным) научных дискуссий. Тезис 246

о том, что в одних сферах важнее наука, а в других - социальные и политические решения, выступает ключевой концепцией, поддерживающей евроцентризм, поскольку приемлемыми считаются лишь те универсалистские предложения, которые являются евроцентристскими. Все, что бы ни укрепляло это разделение двух культур, усиливает позиции евроцентризма. Кто бы ни отрицал специфику мира модернити, он не сможет доказать необходимость воссоздания структур знания, а следовательно, и предложить убедительные и выглядящие рациональными альтернативы существующей миро-системе.

В последние лет двадцать законность этой разделенности философии и науки впервые была оспорена. В этом состоит значение, например, экологического движения. И в этом же глубинная суть широкой критики евроцентризма. Новые вызовы привели к так называемым культурным и научным войнам, которые часто оказывались обскурантистскими и делали проблему еще более запутанной. И если мы стремимся создать воссоединенную и потому неевроцентричную структуру знания, то мы ни в коем случае не должны уклоняться от решения этого центрального вопроса. Если мы хотим создать миро-систему, альтернативную находящейся ныне в глубоком кризисе, мы должны последовательно рассматривать темы истины и блага в их неразрывной связи. И раз нам предстоит сделать это, придется признать, что Европа воистину совершила в XVI-XVIII веках нечто особенное, нечто реально преобразившее мир, но преобразившее его в таком направлении, что негативные последствия такой трансформации мы ощущаем на себе до сих пор. Мы должны прекратить попытки отрицать специфику Европы, основываясь на той ложной

*.

посылке, что таким образом мы лишаем ее не принадлежащих ей по праву заслуг. Совсем наоборот. Мы должны признать специфический характер произведенного Европой переустройства мира, ибо только в этом случае мы сможем преодолеть его последствия и прийти к более универсалистской трактовке человеческих возможностей, к трактовке, в рамках которой можно будет не уклоняться от решения сложной и противоречивой проблемы соподчинения стремлений к истине и благу. 247

Date: 2016-05-14; view: 482; Нарушение авторских прав