Становление личности писателя

«В первые годы становления советской власти разрушенное народ­ное хозяйство страны нуждалось в помощи честных и образованных специалистов—представителей русской интеллигенции. Мой отец ока­зался в их числе, стал впоследствии одним из основоположников со­ветского промышленного птицеводства...

1925 год.

Вспоминаю себя книгоношей. Мне двенадцать лет. Я хожу по до­мам подмосковного поселка Жаворонки и предлагаю приобрести брошюру под названием «Что нужно знать крестьянину-птицеводу». Автор - мой отец. Уже вторая книга отца называлась: «Почему в Америке куры хорошо несутся?»[cxxvi].

Мать поэта — Ольга Михайловна Михалкова, урожденная Глебова. Ее предки тоже служили на военной и государст­венной службе: «Женщина безгранично добрая, мягкая и без­заветно преданная семье...»[cxxvii]. Писать одаренный мальчик Се­режа начал рано. Вот как об этом вспоминает теперь С.В. Ми­халков: «Мне было немногим больше десяти лет, когда беспризорники, проникшие в нашу квартиру, похитили шка­тулку с моими «сокровищами», среди которых, вместе с пе­рочинным ножом и рогаткой, хранилась общая тетрадь с на­чисто переписанными первыми моими стихотворениями.

В 1945 году, в Горьком, после моего выступления в зале Горьковской филармонии знавшая когда-то нашу семью А.Н.Румянцева передала мне, Бог весть как, сохранившиеся у нее восемь моих стихотворений, датированных 1924—1925 годами. Была среди них и моя первая басня «Культура».

Начальное образование С.В.Михалков получил дома. В обычную школу пошел с четвертого класса. Отец приобщил сына к стихам Маяковского, Есенина, Демьяна Бедного. «Влияние именно этих поэтов наиболее сильно сказалось на моих детских поэтических опытах, — вспоминает С.В.Ми­халков. — Но больше всего я любил сказки Пушкина, басни Крылова, стихи Лермонтова и Некрасова». Подросток Сер­гей Михалков выпускает домашний «литературно-художе­ственный журнал».

Отец внимательно наблюдал за развитием интереса сына к стихотворчеству, однажды без его ведома отправил несколько произведений известному поэту. Пришел ответ: «У мальчика есть способности. Однако трудно сказать, будет ли он поэ­том. Могу только посоветовать: пусть больше читает и про­должает писать стихи». Мальчик, у которого «есть способ­ности», и сам уже мечтал, чтобы его стихи были опубликова­ны не только им самим в своем домашнем журнале. Сочинив в стихах «Сказку про медведя», он переписал ее печатными буквами и отнес в одно из московских частных издательств. Опытный издатель внимательно выслушал волнующегося ав­тора, вручил ему гонорар в размере трех рублей, пожал руку на прощание: «Надо ли рассказывать, что я, выйдя за ворота, оставил его у моссельпромщицы, торговавшей с лотка ирисками и соевыми батончиками.

А спустя неделю я держал дрожащими пальцами напеча­танный на издательском бланке ответ, в краткой, но убеди­тельной форме отклонявший мою рукопись как непригод­ную для издания”, — читаем в автобиографии С.В.Михалко­ва. Были и другие аналогичные неудачи. Но в 1928 году в июльском номере журнала “На подъеме” (Ростов-на-Дону) было “по-настоящему” опубликовано стихотворение “Доро­га”. Пятнадцатилетнему начинающему поэту редактор писал:

“Очень не восхищайтесь, учитесь работать и шлите нам своид стихи”. Поэт был трудолюбив, доказал и продолжает доказывать это всей своей жизнью.

В 1927 году семья Михалковых переехала в Пятигорск. Сын птицевода-исследователя скоро стал автором краевой газеты “Терек”. Первой публикацией в ней была “Казачья песня” (1929). Автор был зачислен в актив при Терской ассо­циации пролетарских писателей — ТАПП. С благодарностью вспоминает Сергей Владимирович школьного учителя рус­ского языка и литературы А.Сафроненко. В 1930 году была закончена пятигорская школа 2-й ступени. “...Я решил на­чать самостоятельную жизнь. Поехал в Москву, имея письмо отца, адресованное им своей сестре: “...Посылаю сына в Мос­кву, чтобы попытаться поставить его на ноги. Его задача — получить нужное для писателя образование — путем работы в библиотеке, посещения театров, диспутов и общения с людьми, причастными к культуре. Если в течение года он сумеет двинуться вперед и будут какие-либо надежды, то воз­можно учение в литературном техникуме, если нет — он по­ступит на завод рабочим, а потом будет учиться по какой-нибудь специальности...” Сергею Михалкову было 17 лет. Отец считал, что уже пришло время самостоятельных решений. Он напутствовал сына: “Больше всего ты любишь писать стихи. Пробуй свои силы. Учись дальше. Попробуй вылечиться от заикания. Работай над собой. Может быть, со временем из тебя что-нибудь и выйдет. Но главное, чтобы из тебя вышел человек!”[cxxviii]

В течение трех последующих лет будущий поэт сменил ряд профессий: разнорабочий Московской ткацко-отделоч-ной фабрики, помощник топографа геолого-разведочной экс­педиции в Восточном Казахстане, в изыскательской партии Московского управления воздушных линий на Волге. С 1933 года часто печатается на страницах “Огонька”, “Прожекто­ра”, газет “Известия”, “Вечерняя Москва”, становится не чу­жим на эстраде, возникает дружба с Риной Зеленой, Игорем Ильинским... Они читали стихи С.Михалкова с эстрады. Став внештатным сотрудником газеты “Известия”, поэт знакомится с фельетонистом Л.А. Кассилем. Эта дружба тоже была креп­кой, творческой до последних дней Льва Абрамовича Касси­ля. Выразительна оценка этого времени С.В.Михалковым:

“Молодые поэты и прозаики тридцатых годов принимали живое участие в работе заводских литературных кружков, выступали на стра­ницах многотиражек, в рабочих и студенческих аудиториях, по коман­дировкам редакции выезжали на новостройки и в колхозы страны. Па­фос первых пятилеток вдохновлял молодую литературную смену. Для меня, как и для многих моих товарищей и сверстников по литератур­ному объединению “Огонек” (К.Симонов, М.Алигер, С.Васильев и др.), стало насущной потребностью творчески откликаться на события вре­мени, внутренняя потребность черпать вдохновение в делах и мыслях современников. Я писал стихи о челюскинцах и папанинцах, о погра­ничниках, поднимал свой еще не окрепший голос против фашизма.

Моя “Итальянская песенка” была посвящена событиям в Абисси­нии”[cxxix].

В годы героической борьбы испанского народа за свою независимость были созданы стихи о погибшем астурийском горняке, появились баллады “Жили три друга-товарища в маленьком городе Эн”, стихотворение “Испанский мальчишка в Испании жил”. Выходила несколькими изданиями поэма “Миша Корольков” — о пионере, который попал в длен к японцам, захватившим советский корабль.

Секрет таланта. Острый, строгий критик М.Левидов в ре­цензии, опубликованной в журнале “Литературная учеба” еще в 30-е годы, отметил, что творчество Михалкова несет на себе “знак индивидуальности” и все его стихи “тесно связаны с нею”. Очевидно, что индивидуальность эта проявляется преж­де всего в принадлежности поэта к детству: в ощущении и признании жизненной ценности детства. В искренней поэ­тизации детского, незамутненного конформизмом мироо­щущения. В постоянном одновременном пребывании в двух состояниях — взрослого, мудрого, опытного человека и жи­вого, непосредственного, лукавого и веселого, обидчивого ^и незлобивого, готового к миру, дружбе, к игре и радости ребенка. Не случайно одной из программных станет книга С. Михалкова “Все начинается с детства”. А после ее выхода в свет в официальных докладах, в исследованиях и публи­цистических публикациях будет часто мелькать это емкое словосочетание.

В первом разделе этой книги, в главе “Литература для де­тей и детская литература”, подчеркивалось различие между этими двумя понятиями, между предметами, которые они обозначают. В личности, в творчестве С. Михалкова “детский поэт” и “поэт, пишущий для детей”, сливаются. Память дет­ства — состояние взрослого поэта. Она не только кладовая впечатлений. Она основа и взрослого, формально вышедше­го из поры детства человека. С. В. Михалков всегда жил и живет в своем детстве.

В критических статьях, в учебниках, в исследованиях мож­но прочитать: он легко подстраивается под детство; он сво­бодно переключается на детство. Михалков “имеет дар... при­сваивать, делать своими собственными чувства детей...”. Но Михалков ни к кому не подстраивается. Ничьи чувства не делает своими. Он живет, находясь в своем календарном воз­расте, и одновременно находится в детстве. В его стихах не “игровой момент”, у них — игровая природа, как сама приро­да детей. Нет нужды ему “присваивать, делать своими собст­венными чувства детей”. Они органичны внутреннему состоя­нию поэта, его мироощущению, что не только не мешает, но обостряет ощущение, анализ реальных противоречий дейст­вительности, углубляет и осложняет их чувствование. Об этом свидетельствует все творчество С.В.Михалкова, включая при­думанный им киножурнал “Фитиль”. Органическое единство взрослого и детского сознания, чувствований проявляют все его стихи, написанные от имени детей и для детей. Вслушаем­ся в интонацию, например, стихотворения “Всадник”, пред­ставим зримо нарисованную в нем картину:

...Я в канаву не хочу.

Но приходится —

Лечу.

Не схватился я за гриву,

А схватился за крапиву.

— Отойдите от меня!

Я не сяду больше на эту лошадь!

Невозможно не почувствовать, особенно в последней рит­мически акцентированной строчке, естественную, именно детскую обиду свалившегося седока. Седока-ребенка.

В середине 30-х годов пионерский отдел Московского ко­митета комсомола предложил С.Михалкову принять участие в конкурсе на лучшую пионерскую песню. Поэт выехал в подмосковный пионерский лагерь и провел с детьми лагер­ную смену: ходил в походы, купался, играл, удил рыбу, раз­жигал костры, пел около них, придумывал забавные сорев­нования на смекалку...

По возвращении были написаны несколько песен и... не­сколько веселых стихов. Борис Ивантер[cxxx] одобрил принесен­ные в руководимый им журнал “Пионер” стихи. Их опубли­ковали. А поэт вскоре написал поэму “Дядя Степа”. Прочи­тав ее, Ивантер сказал: “Ну вот! Теперь мы начали всерьез писать для детей. Надо бы вас познакомить с Маршаком”. Маршак, как уже было сказано в главе о нем, жил в эти годы в Ленинграде. “Пионер” командирует С. Михалкова к С.Мар­шаку. “Это была вторая в моей жизни творческая команди­ровка. Признаться, не без душевного трепета вошел я в зда­ние ленинградского Дома книги на Невском проспекте, где в нескольких комнатах размещалась редакция детского отдела, возглавляемого С. Маршаком, — вспоминает С. Михалков. — Самуил Яковлевич принял меня сразу же. И “Дядю Степу” прочитал при мне. Таков уж был стиль работы в этой редак­ции, где каждого нового человека встречали так, как будто его самого и его рукопись давно уже поджидали. Разговор с Мар­шаком мне запомнился. И если впоследствии я не счел своего “Дядю Степу” случайным эпизодом в литературной работе, а продолжал трудиться для юного читателя, — в этом, может быть, прежде всего заслуга Самуила Яковлевича Маршака”[cxxxi].

Поэма была опубликована сначала в журнале “Пионер” (1935, № 7). Это и последующие ее издания отдельной кни­гой быстро принесли автору всеобщую любовь, всеобщее при­знание. К.Чуковский: “...появился новый поэт, самобытный, смелый. Стих Михалкова то озорной, то насмешливый, не­отразимо певуч, лиричен, и в этом его главная сила”. В 1973 году уже о трилогии “Дядя Степа”, “Дядя Степа — милицио­нер”, “Дядя Степа и Егор” Н.Тихонов писал: “...Она не име­ет себе равных, как и добрый ее великан, с решительным и справедливым характером, умеющий быть веселым, мудрым, храбрым, любящим шутку и не выносящим несправедливос­ти”[cxxxii]. Несколько позднее появится по просьбе читателей еще одна часть поэмы — “Дядя Степа — ветеран”. Читатели хоте­ли видеть дядю Степу не только во вчерашнем дне.

Любимый герой должен, по их мнению, быть в движении, изменяться, как изменяются все живые люди. А дети никогда не воспринимали прекрасного великана только как приду­манного сказочного героя. Он был всегда близок и остается таким поныне. Близок, и понятен, и “приятен, хотя и взрос­лый”. С ним можно посоветоваться. К нему можно обратить­ся с ^просьбой, написать письмо. И писали. И пишут. Дет­ская почта к дяде Степе еще ждет своего исследователя. В этих письмах немало удивительно интересного. Например, дети действительно, бывает, отождествляют личность автора и полюбившегося героя классической поэмы. Есть в этом какая-то загадочная доверчивость детей к поэту — он такой же свой человек, как и “самый главный великан”.

Вот отрывок записанного мною диалога мальчишек на открытии главной детской библиотеки России, расположен­ной на Калужской площади столицы: “...Ой, вон смотри. живой дядя Степа!” — счастливо улыбаясь, кричал мальчиш­ка, дергая приятеля за рукав свитера. “Ну и балда. Это вовсе и не дядя Степа. Это — Михалков”, — резонно возразил тот. “Сам балда. Что я, не знаю? Только это все равно”.

Есть в почте С.В.Михалкова и письма, адресом напоми­нающие известное письмо Ваньки Жукова, героя чеховского рассказа: “Москва. Сергею Михалкову”. Дети не сомневают­ся, что все знают, в каком доме, на какой улице живет близ­кий им человек. Читаем одно из таких писем, написанное ста­рательно, почти печатными буквами: “Товарищ Сергей Ми­халков. Мы поспорили с Димкой Осадчим. Я говорю, что Вам, наверное, сто лет или даже больше. А Димка не верит. А мой папа и даже дедушка говорят, что когда они были маленьки­ми, то Сергей Михалков тоже писал стихи, которые в детском саду и в школе наизусть учат. Папа даже больше знает наи­зусть стихов, чем я. А Димка говорит, что если человеку сто лет, то он не сочиняет детские стишки и не может быть смеш­ным и веселым. Димкиному дедушке еще не сто лет, и то он никогда не смеется и все время болеет. Сколько же Вам лет? Может, давно, когда дедушка был мальчишкой, был другой Сергей Михалков? Мне уже скоро будет восемь, в ноябре”.

Секрета нет. Возраст поэта вычислить легко. Вопрос в другом: в чем секрет таланта, позволившего его владельцу уже давно стать подлинно народным? Не одно поколение де­тей знает, читает, ценит произведения С.В.Михалкова: сти­хи, сказки для детей, басни, баллады, пьесы для детей и взрос­лых, киносценарии, либретто к операм, публицистику. Зна-цительная часть наших соотечественников еще помнят Госу­дарственный гимн Советского Союза, впервые прозвучавший в ночь на Новый 1944 год по Всесоюзному радио. Авторы его текста — поэты Михалков и Эль-Регистан. Каждый из нас — и взрослых и детей — мысленно или наяву обращается ду­шой к Вечному огню у Кремлевской стены, зажженному в память о Неизвестном солдате... На камне выбиты слова: “Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен”. Их автор — Сер­гей Владимирович Михалков.

Еще в 70-е годы о нем с уважением говорили: “Наш клас­сик”. Кому это не очень нравится, говорит, что автора гимна поддерживал его общественный авторитет, служебное положе­ние: он был депутатом Верховного Совета СССР не одного со­зыва, председателем Правления Союза писателей РСФСР, сек­ретарем Правления Союза писателей СССР, членом и предсе­дателем различных конкурсных комиссий... Поэтому, мол, его книги выходили при советской власти миллионными тиража­ми. Но ведь моментально раскупались они ценителями литера­туры. В 1995—1996 годах поэма “Дядя Степа”, сборники новых и ранее не издававшихся стихов С. Михалкова были тоже изда­ны огромными для нашего времени тиражами сразу несколь­кими издательствами. Названный выше общественный авто­ритет, общественное положение автора теперь не могли вли­ять на работу издательств... Все книги разошлись моментально. Издательство “Современный писатель” в 1996 году выпустило сборник басен “На мой вкус”. Через несколько дней купить книгу можно было лишь у перекупщиков...

Секрет таланта? В определенной степени на этот вопрос отвечает известный литературовед Д.Д.Благой:

“Поэтическое дарование Сергея Михалкова — совсем уж взрослого человека, многое пережившего, перевидевшего, перечувствовавшего, участника боевых походов, большого писателя-художника, видного об­щественного деятеля — заключает в себе чудесное качество милой не­посредственной детскости. Поэтому ему нет нужды нагибаться к своим маленьким читателям. Наоборот, в своих стихах он как бы подымает их на свой “взрослый” рост, чтобы, не утрачивая детской природы, они могли лучше узнать себя, дальше и зорче увидеть реальный мир, их ок­ружающий, нашу советскую действительность. Воздуху милой, чарую­щей детскости, которым так радостно дышится в стихотворениях Ми­халкова, гармонически соответствует их удивительно простая, народно-Русская, кристально чистая поэтическая речь; соответствует музыкальность и звуковая изобразительность стиха, который, подобно стиху пушкинских сказок, “как реченька журчит”, течет необыкновенно живо, легко, непосредственно и запоминается сам собой, без малейших усилий”.

С.В.Михалков — лауреат ряда международных премий за лучшую детскую книгу; удостоен почетного диплома имени Х.К.Андерсена. В Москве в 1989 году состоялась Междуна­родная встреча специалистов по детской литературе, детско­му, юношескому чтению: писателей, критиков, издателей... Популярнейшая писательница из Австралии, отвечая на во­прос, как она долетела до Москвы, улыбаясь, сказала: “Ко­нечно, для кенгуру это слишком длинный и весьма трудный путь. И московский климат мало подходящ. Но все неудоб­ства компенсируются возможностью побеседовать с живым дядей Степой... Я люблю его, потому что его любят мои вну­ки...” В этом тоже есть частичная отгадка Михалковского секрета. Сам же он ответил на вопрос о секрете его таланта стихами “Мой секрет”:

В той удивительной Стране,

Где я увидел свет,

Как многим, исполнялось мне

И пять, и десять лет.

В стране Фантазий и Проказ,

И озорных Затей

Когда-то каждый был из нас

Одним из тех детей,

Все те, кто рос тогда со мной

И набирал года,

Однажды с этою Страной

Простился навсегда,

Держава Детства далеко

Осталась позади.

“Хочу назад!” — сказать легко.

Попробуй! Попади!

А я могу, но свой секрет

Я не открою вам,

Как я уже десятки лет

Живу и тут, и там.

Мне стоит лишь собрать багаж!

А долго ли собрать -

Бумагу, ручку, карандаш

И общую тетрадь?

И вот уже я в той Стране,

Где я увидел свет,

И, как ни странно, снова мне

И пять, и десять лет.

В народной памяти. Стало привычным, что произведения С.В.Михалкова разных жанров критики и читатели аттесту­ют как юмористические. Л.Б.Либединская в интервью, кото­рое у нее брал Зиновий Паперный для статьи “К 75-летию Сергея Владимировича Михалкова” (Литературная газета. — 1988. — 9 марта), сказала/что давно и неизменно любит Сер­гея Владимировича: “Прежде всего за то, что от его стихов веселее жить на свете. Когда эти стихи только начали печа­таться, в 30-е годы, их сразу стали запоминать наизусть не только дети, но и взрослые:

...Дело было вечером,

Делать было нечего...

— А у нас в квартире газ!

А у вас?

— А у нас водопровод.

Вот!..”

Но разве только эти стихи знают все? Большая часть вошла во всенародную поэтическую память...” В названной статье весьма самобытный литературовед, критик, фельетонист 3.Па­перный приводит ответы разных людей, которых он опраши­вал, выясняя “впечатление народа” о творчестве юбиляра:

“Каждый раз, когда перед началом киносеанса на экране разгорает­ся... — “Фитиль”, в зале дружный радостный вздох. “Фитиль” — зна­чит, посмеемся над жуликами и бюрократами, которым в жизни не раз удается посмеяться над нами... Лучшие михалковские “Фитили” — при­меры антизастойности” — мнение опытного кинолюба. “Нравится мне “Дядя Степа”, — с удовольствием отмечает капитан милиции. —...Ге­рой как будто состоит из одних достоинств — во всем правильный, находчивый, энергичный, физически подготовлен прекрасно... И при этом живой человек, одним словом — свой... роста он высокого, на других не глядит свысока. Еще мне нравится, что Михалков сочиняет очень смешно. Дядя Степа творит у него необыкновенные дела. На­пример, во время начавшегося ледохода бабка, зазевавшись, поплыла со своим бельем на льдине; перегнувшись с высокого моста, “Он успел схватить в охапку/Перепуганную бабку...”. Не читавший названной ста­тьи выпускник юридического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, еще только собирающийся работать в системе “моей милиции”, которая “меня бережет”, на наш вопрос об отношении к творчеству С.В.Михалкова — юбиляра 80 лет (1993), задорно улыбаясь, сказал: “Михалков?! Да разве можно его не знать, а если знаешь, — не любить?! Ведь наша речь насы­щена, как нашими собственными, присказками, цитатами из его стихов, басен. “В этой речке утром рано утонули два барана...”, “Когда пасти овец призвание твое/ — Не спи под деревом и не бросай ружье”... Если говорить о баснях, так почти все они — приятный урок гражданствен­ности, а для юриста — профессиональной наблюдательности”.

Зерно этого таланта все же, главным образом, в человеч­ности поэта. Его стихи объединяют, роднят людей, вселяют надежду, радуют добротой, мужеством, праздничностью:

...Мы едем, едем, едем

В далекие края,

Хорошие соседи,

Счастливые друзья.

Нам весело живется,

Мы песенку поем,

А в песенке поется

О том, как мы живем...

Ну разве это не близко, не дорого для каждого ребенка и взрослого? Здесь простор чувства, счастья, надежды. Здесь

праздник красоты, раскованной для всех: “Красота! Красота!/ Мы везем с собой кота,/Чижика, собаку,/Петьку-забияку!..” Пожалуй, еще никто так задорно и поэтично не рифмовал кра­соту с котом — частью веселой детской компании... Вот так бы и ехать всегда далеко и вперед с этими счастливчиками, среди которых сама Красота — равный с другими весельчаками субъ­ект. Доброго им попутного ветра и солнца в крови!

Продолжая традиции реализма гражданской лирики XIX века, Маяковского, С.В.Михалков разговаривает с читателя­ми понятно и захватывающе на серьезнейшие социальные и политические темы. Поэт ввел в поэзию для самых малень­ких публицистику: “Быль для детей” (1941—1957), “Разговор с сыном”, начатый в конце 40-х годов, продолженный в 70-е годы книгой “День Родины”. Разговаривая со всеми детьми и обращаясь отдельно к каждому своему читателю, он ведет задушевный и одновременно открыто нацеленный диалог о понятиях чести, патриотизма, гражданственности, воспевает созидательный труд, равноправие всех людей, право челове­ка на защищенность и счастье.

Может быть, именно потому так естественно близок де­тям образ дяди Степы, что в нем изображен сам Поэт. Сте­пан Степанов везде и всегда готов быть для ребят необходи­мым. Он — рядом. Он — надежен. Он — камертон тональ­ности всех поэм, былей, стихов, пьес. Он помогает попавшей в беду бабке, вытаскивает из воды тонущего ученика, пред­упреждает крушение поезда... — так естественно и просто, как естествен, прост и широк его шаг по жизни, как естест­венно его гордое чувство гражданина своей страны:

...За поступок благородный

Все его благодарят.

— Попросите что угодно, —

Дяде Степе говорят.

— Мне не нужно ничего —

Я задаром спас его!

Или:

— Я готов служить народу, —

Раздается Степин бас, —

Я пойду в огонь и воду!

Посылайте хоть сейчас!

Образ легендарного Степана Степанова не только правдив и конкретен. Он — символичен. Вспомним, первая часть поэ­тической тетралогии заканчивается рассказом о том, что дядя Степа вернулся из армии. Он служил моряком. Защищал Ле­нинград. Был ранен. Ему есть что рассказать “про войну и про 5омбежку...”. Ребята горды, что знакомы с “краснофлотцем”, они счастливо величают его “Маяком”. Во второй части дядя Степа — милиционер. Он все тот же: добр, отзывчив, велико­душен, любит жизнь, ответственно, преданно защищает ее на своем посту. Конкретными делами герой и поэт утверждают красоту жизни. Не случайно дядя Степа получает еще одно гордое символическое имя — “Светофор”. Светофор нравст­венности, человечности, добропорядочности, совестливости.

Художественная определенность и завершенность образа позволяют рассматривать каждую часть поэмы как самостоя­тельное законченное произведение. Вместе с этим все части объединяет единый нравственный ключ, единый художест­венный замысел. Каждая из последующих частей мудро и остроумно развивает образ, обогащая его нравственный, граж­данский диапазон. В авторской интонации появляются новые мотивы. Все более широко связывается жизнь Степана со страной. В части “Дядя Степа и Егор” связи расширяются до международных. Однако главным остается неизменно креп­нущее духовное родство Степана с гражданами своего города, своей страны. Читателя отнюдь не удивляет, что счастливого старшину Степанова Степана поздравляют с новорожденным сыном-великаном и город Горький, и октябрята-малыши, и Ташкент, и Севастополь... А боевой Балтийский флот “малышу подарок шлет...”.

Так читатель через живые и конкретные картины, факты биографии героя, воспринимая их эмоционально, заинтере­сованно, осваивает высокие принципы гуманистической мо­рали. В поэме о дяде Степе, как и во всем творчестве С.Ми­халкова, уютно соседствуют лирические интонации с граж­данскими политическими мотивами. Их начало — в первых произведениях поэта. Вспомним, что в колыбельной “Свет­лане” (1935) элегический мягкий тон изображения русского пейзажа сливается с настораживающим голосом, который возвещает, что “над землей гроза”. Это было время первых фашистских угроз. А затем гроза все ближе. Бои в Испа­нии — открытое наступление фашизма. Поэт рассказывает о героях, которые являют пример мужества. Создается торже­ственная, строгая, лаконичная баллада о трех товарищах, взя­тых фашистами в плен. Каждое слово баллады весомо. Изо­бражаемые факты зримы, эмоционально действенны.

...Третий товарищ не вытерпел,

Третий язык развязал.

— Не о чем нам разговаривать! —

Он перед смертью сказал.

Если проанализировать стихи С.Михалкова, выстроив их по хронологии написания, то нетрудно увидеть, что поэт последо­вательно и живо рисует для детей биографию родной страны. Он не обходит, не забывает никакие из самых трудных и ответ­ственных тем. Они составляют основной пафос его творчества.

Сказки С. Михалкова тоже содержат особый михалковский юмористический подтекст и непременно воспитательную ус­тановку. “Праздник Непослушания” — одна из популярней­ших. О чем она? О том, что мамам и папам нельзя без детей. А детям — невозможно без взрослых. Праздник свободы от взрослых сначала был прекрасен: ешь сладости в любом ко­личестве, валяй дурака, не учись... Ура! Свобода! Но... Сюжет всем известен. Известен и вывод. Есть в сказке все то, что дает основание говорить: при внимательном чтении и анали­зе сказки ребенок получает первые представления о сущнос­ти демократии и анархизма. О человеческой ценности перво­го и об убийственной природе второго понятия. Сам автор, отвечая на вопрос журналиста из “Огонька” об этих поняти­ях, сказал: “Любая свобода не отрицает порядка. Только гу­ляя по лесу, но без топора в руках, человек может ощущать относительно полную свободу. Полная свобода в любом об­ществе переходит в анархию. Я написал об этом сказку для детей “Праздник Непослушания”. Вот почему важно научиться видеть и читать подтекст не только басен, но и стихов и ска­зок; слушать и слышать голос автора: интонацию стиха, чув­ствовать ритм, понимать метафоры и символы, те единствен­ные слова, которые создают смысл, выразительность и про­никновение в сердце, в ум читателя.

Произведения С.В.Михалкова — профилактика против уныния, источник богатого и светлого воображения, мальчи­шеской мечты о бесконечно далекой и бесконечно насыщен­ной дороге в незнаемое — возможное. Этому служат и лег­кая, чуть заметная улыбка, местами переходящая в добро­душную иронию, и постановка проблем, и богатство чувств, и подтекст... А еще — изобразительность. Только начина­ешь читать стихотворение — и уже живая картина, словно сидишь в театре в первом ряду и сразу все видишь:

Кто на лавочке сидел,

Кто на улицу глядел.

Толя пел,

Борис молчал,

Николай ногой качал.

Дело было вечером,

Делать было нечего.

Галка села на заборе,

Кот забрался на чердак.

Тут сказал ребятам Боря

Просто так:

— А у меня в кармане гвоздь.

А у вас?..

Далее следует всем известный, ритмически безупречный, та­кой простой разговор детей о том, что каждый из них сам заме­тил и счел значимым. А вывод: “Мамы разные нужны./Мамы всякие важны./Дело было вечером./Спорить было нечего”. Здесь абсолютно гармоничная форма: интонация, ритм, непосредст­венность речи детей, спокойная атмосфера естественного ува­жения всех участников “посиделки” друг к другу, понимание, что “гвоздь в кармане” у Бориса тоже не пустяк. Поэтому ясен, прост, значителен и неоспорим общечеловеческий вывод.

Date: 2016-02-19; view: 822; Нарушение авторских прав