Этой же ночью

– Можно рассуждать о том, что есть свет – волны или частицы, – говорил Вася, а сам думал: «Ну хоть на этот‑то раз удастся?» – Можно предположить, что он и то, и другое, и из этого мыслимого равновесия вывести гармонию, что он Бог. Или как минимум атрибут Бога. Как его гнев. Как Коран для мусульман. Но тогда Свет – лишь кирпичи. Сейчас поясню…

Рука Васи была уже на Таниной груди, но она то ли не замечала, то ли… это и есть Васин шанс, упускать который он больше не намерен.

– Понимаешь, это не ответ на наши вопросы. Мы же ничего об этом не знаем. Наше сознание приняло идею тяготения к свету в уже готовом виде, как фундамент, – с пылом рассуждал Вася. – И тогда Свет – лишь кирпичики, из которых наш собственный разум строит нашу же духовную Вселенную, только… Это все равно тюрьма! Потому что вопрос лишь в качестве кирпичей, – Вася видел место, к которому они приближались. Там было очень темно. А темнота, как известно, друг молодежи. – Мы же не можем с достоверностью сказать, существует ли Свет Изначальный. Мы даже не можем предположить, как он выглядит… Отсюда, кстати, столько модных в масс‑культе спекуляций о вселенных смерти, о мирах тьмы…

Подобные алкогольно‑космогонические споры были весьма популярны у студентов Московского гуманитарного университета (МГУ имени Шолом Алейхема). Этот, последний по счету, они затеяли часа три назад на кухне у Макса, выпив почти ящик дешевого шампанского. Молодые люди, видимо, по неопытности полагали, что утонченные интеллектуалки‑подруги воспринимают эти споры как любовную прелюдию. Что удивительно, чаще всего – хвала взаимной неопытности – так оно и было. Теперь, когда Вася взялся проводить Таню, они продолжили спор вдвоем. Точнее, уже некоторое время говорил один Вася.

– Кирпичи – это, как ты понимаешь, всего лишь эвфемизм, – рука робко сжала Танину грудь, Вася сладко сглотнул, а Таня икнула – она прилично накирялась, – применимый лишь в том смысле, что нам совершенно по барабану, из чего состоят стенки иллюзии, в которую ты погружен. Помнишь, как в фильме «Матрица»? И проблема не в том, что где‑то есть другая, более достоверная реальность, а в том, что наше существование возможно лишь в виде этих самых стенок…

«Блин, обидно‑то как…»

Васе вдруг действительно стало обидно. Ему вовсе не улыбалось жить в стенке. Но вроде по логике его рассуждений выходило так. Вася даже несколько опечалился. Но тут на помощь пришел спасительный буддизм. Даже не столько на помощь – это могло стать изящным и впечатляющим завершением…

«Да, черт побери! – двинулась по спирали мысль Васи, – Буддизм, компьютеры и наркотики – этот суперактуальный психоделический микс действует безотказно! – чуть не прокричал вслух Вася, радуясь найденному рецепту, да вовремя спохватился. – Именно эту лапшу вешают на уши ультрамодные художники, писатели, режиссеры и прочие гуру масс, получая от всех остальных то, что им нужно!»

Вася знал, что ему нужно, – рука еще раз, теперь уже более настойчиво сжала Танину грудь. Было еще кое‑что… В институте говорили, будто Таня заводится от буддизма. Правда, Вася не совсем представлял, что бы это могло значить.

Молодые люди на курсе делились на спортсменов и умников, «интеллектуалов», как любили самоопределяться последние. У многих из этих последних уже определились будущие круглые и толстые попки и будущее тотальное отсутствие мышц. Зато они блистали интеллектом, и еще больше – алмазами эзотерических путешествий – блистал их внутренний мир. На что они и ловили девушек. Спортсмены были тупы, денежны и прямолинейны, как реклама зубной пасты. Но именно это – солнечные улыбки во все 32 зуба и накачанные туловища с шестью играющими квадратиками на плоском животе – было крючком, которым они вылавливали в девичьих глазах своих перламутровых рыбок. Причем, мать их, крючком весьма эффективным! Что, на взгляд Васи, было не то чтобы несправедливым, а скорее свидетельствовало о слабости и весомой плотской составляющей так называемой загадочной женской природы.

Таня обычно иронизировала над спортсменами и их легкодоступными девочками. В институте ее считали недотрогой. Вася же видел себя диким мачо с душой поэта, певцом‑партизаном городских улиц, таким Джимом Моррисоном в постмиллениумной версии. Исходя из созданного автопортрета, Вася даже предполагал, что у них с Таней – рафинированной эстеткой из хорошей семьи – установилось что‑то вроде духовной связи. За Таней многие пытались приударить, не без прицела на «хорошую семью». Вася тоже был бы рад выйти за рамки духовности и установить телесный контакт. Но все его попытки, кроме неопытных поцелуев, натыкались на преграду ее рук и вечное девичье «не надо». Конечно, Вася не представлял себе, как кто‑то может заводиться от буддизма, полагая это сплетней завистливых и злых на язык шутников, но сейчас ему нужно было заканчивать тему стенок.

И Вася закончил.

– Однако, – возвестил он, – помнишь, как злой демон Мара грузил Бодхисаттву?! Мара, как ты понимаешь, повелитель сансары, которой подчинены люди. И как Сидхартха Гаутама обломал его перед окончательным пробуждением?

Васе показалось, что Таня еще ближе прильнула, и задышала чаще…

– Люди, желающие достичь другого берега, спрашивают о царстве бессмертия; если они спрашивают меня, то я возвещаю, что концом всего является освобождение от всякой привязанности к бытию, – процитировал Вася, будто сам был свидетелем диалога злого духа и Просветленного.

Они уже достигли темного места. Чахлые скелеты деревьев в капельках весенней воды закрывали их от огней автострады Третьего кольца. С другой стороны аллеи сгущала тьму глухая стена бывшего советского универсама. Или кинотеатра. Вася вдруг вспомнил, как Макс хвастал, что у него рядом с домом месяц назад открылся крутейший шоу‑рум по продаже «БМВ»… то ли самый большой в Европе, то ли в мире. То ли – Вася хихикнул – в воспаленном мозгу Макса. Освещенный фасад салона‑универсама был выдвинут далеко вперед и смотрел на Третье транспортное, а здесь был мир задворок. И был этот запах…

– Под всякой привязанностью Будда Шакьямуни…

Вася не закончил фразы. А еще через мгновение забыл, что хотел сказать. Что‑то про привязанность к бытию. В том числе и к той его форме, куда была устремлена сейчас Васина рука. Видимо, он пытался подвести Таню к тому, что поскольку все равно ВСЕ иллюзия, то, типа, давай, чего уж там, пора… На самом ли деле Вася собирался применить учение Просветленного в столь необычном аспекте, останется неведомым даже для него самого. Потому как, едва выговорив слово «Шакьямуни», Вася услышал непривычно низкий Танин то ли выдох, то ли стон. И сразу же ощутил на губах влажные горячие Танины губы. Раскрывшиеся, огромные и пугающие, словно она хотела проглотить его. Или выпить. Или высосать. Вслед за губами последовал язык, и побежали мгновения самого страстного и откровенного поцелуя в Васиной жизни. Его рука стала путаться в застежке, пытаясь добраться до вожделенной груди, но Таня сама быстрым движением расстегнула молнию на куртке.

Вася не верил, что это может происходить на самом деле. Он все еще не верил, когда она прижалась к нему низом живота с такой силой, что у Васи перехватило в паху. Больно и сладко. И грудь, Танина грудь, большая, упругая и горячая, была вся в Васином распоряжении, распроставшись и вобрав в себя его худую фигуру.

«Ничего себе, – с восторгом думал Вася, – точно, от шампанского девчонки сходят с катушек».

И конечно, он не обратил никакого внимания на то, что этот запах вокруг, запах спелых арбузов, усилился. Луна плыла в чистом ночном небе, полоски ее света лежали на аллее, по которой пришли Таня и Вася. И что‑то там, в глубине аллеи…

Таня дышала так горячо и часто, что у Васи задрожала правая коленка. Его перевозбужденное сердце бешено колотилось, перегоняя сексуальные соки, рвавшиеся наружу. Таня сама расстегнула ему зиппер на джинсах, и Васе осталось лишь проглотить ком, подступивший к горлу. В какой‑то момент ему показалось, что он не сможет справиться с этой обрушившейся на него роскошью. А потом почувствовал ее руку на своем набухшем члене и замер. Она совершила несколько быстрых поступательных движений; Вася некоторым образом не в такт ответил, затем снова услышал низкий быстрый стон, когда Таня встала перед ним на колени. В такое везенье он уже совсем не мог поверить. Здесь… Сейчас… Таня?!

Этот невероятный растянувшийся миг ожидания оказался самым пронзительным и хрупким переживанием Васиной жизни. Самым большим кайфом. И когда там, внизу, он впервые почувствовал прикосновение ее языка, словно электрические импульсы пробежали по всему Васиному телу. Еще одно прикосновение… И Вселенная рухнула: Вася услышал собственный стон, когда то, что он именовал своим «дружком» (а порой и «Васяткой») поглотило влажное тепло Таниного рта. Невероятное раскрылось, заблистав всеми своими расточительными возможностями.

В глубине аллеи на полосу лунного света надвинулась какая‑то тень. Словно луна спряталась за облачком. Только это было не так: в чистом ночном небе вовсю сияли звезды, и облаков не наблюдалось. Подобная странная природная аномалия, возможно, и имела касательство к луне, но не столь прямое, как непосредственное захождение света за тьму, и уходила корнями скорее в науку мифологию, нежели в астрономию. Но по поводу этих двух наук, точнее, базирующихся на них разных взглядах на вещи, мачо‑партизан Вася не раз высказывался, что «если даже трагедия имеет касательство к музыке посредством духа, то уж боги в виде космических тел, плавающих по нашему общему универсуму, явно этой музыкой не раз наслаждались и в состоянии отличить, какая из двух наук если не достоверней, то, по крайней мере, предпочтительней». Сейчас городскому партизану предстояло получить все, чем он любил поблистать, в полном объеме.

Происшедшее дальше повергло Васю в еще большее изумление. Таня покинула его. Подняла на Васю глаза, чуть не перепугав до полусмерти (вдруг передумала?!), а потом вобрала в себя его всего, до основания. Так глубоко Васе не делал никто.

Ничего себе!

От какой‑то нутряной откровенности нового ощущения он испытал что‑то среднее между шоком и ошалелой радостью. Вася сжал руки и подался вперед, ему показалось, что он может сейчас полностью перетечь в нее. Вновь услышал ее захлебывающийся стон, когда она опять быстро покинула, а потом вернулась к нему. Впилась в него, прижалась к Васиному паху губами, ухватив мачо за худые ягодицы. Предательская коленка снова задрожала, и еще сильнее, когда Танина голова скользнула вниз, угнездившись между Васиными ногами, и он понял: то, что теперь находится во влажной теплой воронке ее рта, – его яички.

«А‑а‑у‑у…», – пропищало в Васином мозгу, хотя он хотел выдать (и вслух!): «Вау!». Однако эти звуковые регистры не отвлекли роскошную Васину женщину, сквозь чью неопытность, вожделея, он пробивался так долго, чтобы наконец получить то, что он сейчас получил: интервалы между захлебывающимися стонами сократились до коротких мгновений – Таня заводилась все больше.

Ничего себе – неопытная!

Сердцебиение, сладостный ком, застрявший в горле и не желавший рассасываться, коленка… Ритм покачивания, волосы, плен ее волос, сомнительные джунгли для хиреющего воина, паутина, сотканная паучихой… и Будда, Будда…

– Будда, Будда, – выдыхал вслух Вася, – Будда Шакьяму… Ой!..

И опять он не закончил фразы. Потому что что‑то, божественное и карающее, черной небесной молнией обожгло ему задний проход.

(Ой)

И двинулось дальше – нежно, страшно… Дальше. С ужасом и восторгом Вася понял, что это ее указательный палец. С ужасом и восторгом, а еще – со смущенным любопытством. Анальные мышцы, защищаясь, сократились, но и она ждала.

Как? Что? Он должен довериться ей? Распластаться моллюском на алтаре перед ее всесведущим лоном?

Вася расслабился, и… Она двинулась дальше. Нанизанный на ее палец, Вася на мгновение заделался женщиной, стал андрогином, а потом…

Это был экстаз. Будда, Будда Шакьямуни. Нет в этом мире мужчин и нет женщин, нет света и нет тьмы, тепла и холода, ласки и боли, нет страданий и нет смерти, а есть Тело твое, Дыхание, явленное миру под именем «Милосердный свет», и мы, в высшем счастье растворяясь в этом свете, в сияющей любви, познаем, что нет ни Света, ни Милосердия, ни Мира, Высшего счастья, да и Познания нет.

…Вася и не догадывался, что какая‑то крохотная часть его мозга была занята конструированием этой маловразумительной и крайне сомнительной молитвы. Распластавшись пятном блаженства, он знал лишь, что это лучший минет в его жизни. И даже почти не был смущен явной переменой лидера.

«Ничего себе, неопытная! – Вася подкатывал к критической точке восторга. – Да она прямо профессионалка!»

Это последнее слово, пролетев яркой ликующей кометой по краешку сознания, оставило темный след, природу которого Вася определили не сразу. Что‑то, неожиданно родившееся внутри, попыталось опечалить его сердце, не позволяло радости сделаться окончательной. И через какое‑то время Вася вдруг с удивлением обнаружил, что… ревнует. Даже не к чужому опыту, а к какой‑то иррациональной тайне Таниной жизни. Ко всем тем неведомым и, собственно говоря, не имеющим к нему никакого отношения, с которыми она ТАК научилась. Ведь с кем‑то она должна была научиться! И эти неведомые учителя совсем не оставили на Тане пятен порока. Сей отрадный факт, начавший волновать больше всего, неожиданно обдал холодком.

Вася даже несколько протрезвел. Или ему показалось, что протрезвел. Но что‑то предательское кольнуло его сердце. И какая‑то пелена (безоговорочного доверия?) явно спала с Васиных глаз.

(Бог мой. И это ЕГО неопытная недотрога, небесное создание… делает ему лучший в жизни минет?)

Со странным, смущающим его чувством Вася решил дотронуться до ее щеки. Но Таня быстрым жестом уклонилась от прикосновения. «Не мешай!» – шепнул Васиному сердцу взмах ее волос. И от этой четко обозначенной самодостаточности Вася почувствовал себя маленьким и беспомощным.

Тень в глубине аллеи накрыла еще одну полоску лунного света, словно она вовсе не нуждалась в расположении светил и была такой же самодостаточной, как и Васина подруга. Словно эта тень двигалась впереди какой‑то другой Тьмы. Гораздо более густой и непроницаемой, чем эта ночь вокруг.

Вася продолжал трезветь. И его внутреннее ликование периодически сменялось смехом другого рода – в нем появилось что‑то жалкое, униженное… Ну Танечка, ну ты даешь! Она чего, насмотрелась порно, или…

или

Вася глядел на нее, слушал, получал самый большой в жизни сексуальный кайф, и не понимал: что не так? Вот она перед ним, его стонущая девочка, и это так красиво; откуда же взялись уколы ноющей и все нарастающей печали?.. Откуда в сердце эта неопределенная, точнее – неопределимая тоска? Откуда отравляющее чувство потери?

Он что – ревнивый козел? Или мачо‑партизан?! Он, может быть, влюблен? В фантом, который сейчас развеивался?

Всего этого Вася не знал. Он чувствовал лишь, что ее стоны адресованы как бы не совсем ему; словно он встал в очередь и вот теперь просто дождался; что‑то очень тонкое, хрупкое, важное, что было между ними, сейчас заканчивалось.

И Вася вдруг понял, что не так. Определилось качество печали, вставшей между ним и радостью. Вася ощутил себя человеком, неожиданно обнаружившим, что его… провели. Надули. Предали! Наказали за доверчивость. Словно, подталкиваемый ускользающей нежностью, он снова захотел погладить ее. И снова Таня уклонилась от его руки:

«Не мешай!»

«Не мешай!»

«Не мешай!»

– вонзилось в сердце, и стоны, ее восхитительные, никому не принадлежащие (уж точно не ему!), любовные стоны… Вася ничего не мог с этим поделать: в каком‑то странном смысле, в каком‑то странном соревновании она сейчас обставляла его, только Вася не мог понять, в каком. Ущемленное мужество выплюнуло в его мозг спасительную ироничную фразу: «Блядь, кто кого ебет?!.» Но это не помогло. Лишь попытка спрятаться сделалась очевидней. Как и ответ на только что поставленный вопрос.

А их духовная связь? Тайное значение слов? Их игры, как порхание бабочки вокруг цветка – будущего плода? А такое уютное ощущение Красавицы и Чудовища?

Вася только что получил то, чего желал и о чем мечтал больше всего на свете. И теперь не знал, что с этим делать. Потому что Таня была не с ним, Васей, а с его… х… Ладно, причем тут это, сегодня у нас вечеринка эвфемизмов… Таня была с миром мужчин. С мужиком. А он, Вася, живое существо с его трепетной душой, с его надеждами, чувством и страданиями, здесь абсолютно ни при чем. Он сам ей совершенно не нужен, и…

…И тогда сюда пришла Тень.

Всего лишь колыхнулся воздух, до предела насыщенный запахом спелых арбузов. Так всегда пахла весна, но… не совсем так.

Лучше бы Вася этого не делал. Лучше бы не поворачивал головы и не смотрел в глубину аллеи – никогда не следует оборачиваться. Колыхнувшийся воздух принес сюда не только запах.

И не только выпуклая, как долька сыра или как буква “D”, плывущая в ясном небе луна оказалась свидетельницей Васиных любовных утех. Потому что они были здесь больше не одни. Именно эта четкая и пугающе‑абсолютная уверенность вывела Васю из киселя его невнятных ревнивых раздумий. Там, в глубине аллеи… Васе показалось, что там странным образом сделалось темнее, чем вокруг, и это «темнее» продолжало сгущаться. Вася поморгал, потряс головой, сглотнул ком, подступивший к горлу: где‑то он читал, что страх и эротическое возбуждение порой вызывают схожие физиологические реакции – сейчас Вася об этом забыл. Забыл обо всем на свете, а лишь всматривался в перечеркнутую полосами размытого лунного света аллею. Стало как‑то очень тихо. Ни птиц, ни звуков города.

Что‑то не так

Вася потряс головой – глупости. Но… И снова сглотнул. Ведь такого не бывает, ведь это все… Вася вглядывался в неясные тени как завороженный – там… но что это? Пелена?

И тоскливо вдруг сделалось Васе. Да так, что все недавние сомнения и переживания показались нелепыми, смешными. Он бросил взгляд на Таню – девушка ничего не замечала. И вовсе не догадывалась, что там…

Вася почувствовал, какими неожиданно слабыми стали его руки.

Там, там… откуда они пришли

Какая‑то шершавая волна холодком поднялась по спине, заставляя шевелиться даже самые крохотные волоски: клубящаяся, словно дымчатая тьма встала в глубине аллеи. Но кошмарным было другое. Оно случилось чуть позже. Примерно через мгновение. Когда эта тьма… придвинулась.

«Ма‑ма‑а, – панически пропищало в Васиной голове. – Мне что, плохо? Обморок?» Но следом пришло другое: надо немедленно валить отсюда! Там что‑то есть, и обморок здесь ни при чем. Валить, а потом разбираться – глупости, не глупости!

Конечно, мысль здравая, да было уже поздно. И странным образом Вася знал, что валить, собственно говоря, ему некуда. Мглистая пелена будто начала наливаться, как поспевающее черное яблочко. Что‑то было там, в теле ночи, и оно приближалось. Что‑то непереносимо кошмарное, чуждое; а если и оставалась у Васи надежда на спасение, то заключалась она лишь в одном: на него не обратят внимания. Еще с почти экзальтированной покорностью Вася успел подумать, что, может, ему повезет, может, он успеет потерять сознание прежде чем… увидит это.

А потом из набухшей тьмы, словно она выплюнула его, появился… автомобиль. Вася даже не сразу поверил своим глазам – просто автомобиль. Его сердце все еще продолжало бешено колотиться, хотя градус накала Васиных эмоций упал почти до нуля. Бог мой, он совсем рехнулся?! Испугаться автомобиля. Обычной черной (или хрен знает какой – ночью все серые) тачки. Машины! Да еще пересрать так, что был готов… Очень подозрительная шальная улыбочка начала растягивать Васины губы. Затем это мимическое действо замерло, оставив на лице мачо маску рассуждающего тугодума: обычная черная тачка, ну едет себе ночью… Вася сглотнул – или… необычная? Что‑то с этим автомобилем было не так. Тачка крутая, скорее всего, да, точно – BMW (Макс же говорил про шоу‑рум); бумер, черный Бумер, ну и?

Защитные механизмы уже включились, нагнетая шкалу страха до предела, а глаза все еще не могли распознать несоответствия.

«Боги небесные! – вспомнил Вася забытые строки, чувствуя возвращение прежней ватной слабости. – У всадника нет головы!»

Вот, вот в чем дело. В этой тишине. Ни звука двигателя, ни даже шуршания шин по мокрому асфальту. Автомобиль двигался в абсолютной тишине. И хоть мотор, фары, габаритные и прочие огни могли выключить, Вася знал, что это не так. И дело даже не в отсутствии уклона, по которому авто могло катиться на нейтральной. Просто… не надо ничего отключать. Эта тишина, как и ощущение угрозы, исходит от него – фешенебельного черного авто. И в этой тишине таится что‑то невозможное, словно там заканчивается мир, и веет лишь непререкаемо‑конечный могильный холод.

Автомобиль, черный Бумер, знай себе неспешно катил по аллее. И даже бледного размазанного света луны хватило, чтобы Вася смог увидеть, различить –

У всадника нет головы! –

в роскошном, сверкающем новизной лимузине не было никого. Вообще никого. Ни водителя, ни пассажиров, ни даже беспечной пьяной парочки, трахающейся на заднем сиденье.

Именно в этот момент Вася захотел потерять сознание и очутиться дома, в своей постели, и проснуться после дурного сна. Но не тут‑то было – здоровые юношеские организмы вынесут и не такое! Васе пришлось смотреть, как абсолютно пустой Бумер поравнялся с ними (Васе показалось, будто какое‑то черное облачко то ли окутывало лимузин, то ли исходило из салона; но когда такое случается, на органы чувств особо полагаться не станешь), а потом… Нет, он продолжил движение, но и… словно бы остановился, всего на мгновение. Васина челюсть давно отвисла, и вообще, роль деревенского дурачка ему сегодня удавалась на все сто. А Бумер проехал мимо. И дальше Вася видел: докатив до конца аллеи, лимузин повернул, двинулся в направлении салона‑универсама, выполнил правый разворот и покатил вверх по подиуму, скрывшись на пару секунд за фасадом шоу‑рума. Вася поморгал – тишина ушла, Танечка продолжала активно стонать. А Бумер появился снова: выкатил из‑за фасада шоу‑рума, блеснув отраженными огнями Третьего транспортного кольца, и двинулся по дебаркадеру в сторону пребывающего в ступоре городского партизана. Вася тихонечко заскулил, но роскошный BMW остановился у грузовых ворот. Если бы рот Васи открылся еще шире, нижняя половина лица просто бы отвалилась. Потому что грузовые ворота стали медленно открываться. Странная ассоциация промелькнула в Васином мозгу, Билибинская иллюстрация и возвращающаяся под утро Баба‑Яга; не комичная мультяшка, а вот та – пересекающая границу мертвых. Вася не успел ухватиться или осмыслить эту ассоциацию, он пялился на черный Бумер, который собирался въехать на свою стоянку в салоне и… заснуть? До следующего раза? Васе не было отведено времени на размышления: фары Бумера дальним светом ударили Васе прямо в лицо, правда, быстренько, словно деликатно, свет сменился на обычный. И Вася, блестящий мачо‑партизан, пророк шампанского, Света как кирпичей мироздания и карающей оральной любви, услышал голос Бумера. Так, наверное, Моисей беседовал со своим Богом. Этот мощный утробный Глас звучал внутри Васи, но не в его голове, сердце или ушах; он словно бы рождался во всем его существе, во всем его материально‑духовном существовании, заброшенном куда‑то сюда, в расколдованную ночь.

«Срун ты, а не мачо‑партизан! – сказал ему Бумер. – И честно говоря, только мудак может столько рефлексировать из‑за минета. Развел достоевщину… Ты всего‑навсего мерзкий мелкий собственничек, ни хера не понимающий в Любви, и тебя расстроило лишь то, что твоя демонстративная бравада разбита сейчас в пух и прах».

– А я что, я вот… – хотел вымолвить Вася, да не смог.

«Позволяй вещам случаться.

Не задавай лишних вопросов.

Размножайся».

И фары выключились.

«Да… – снова услышал Вася, – и держись этой телки. Блядь – это не конец. Это самое начало!»

И фары, словно на прощанье, моргнули пару раз. Бумер, резко развернувшись, вкатил в грузовые ворота. И те стали медленно закрываться.

Именно в эту минуту Васина психика не выдержала. Он начал терять сознание. Но перед тем, как погрузиться в спасительное небытие, он услышал Танин голос:

– Ну, наконец‑то ты кончил, котик.