Найти вампира

Шампанское недопили и как‑то сразу перешли к водке, причем как‑то девочки даже быстрее мальчиков… и растеклось между столами и стульями пьяное счастье. Кристина в одиночестве приканчивала неожиданно дорогое, как для офисных посиделок, итальянское шампанское. Не отрываясь от бокала, привычно технично ушла от привычно лишь техничных ухаживаний директора. Вот‑вот должен приехать муж, и праздничный вечер в офисе закончится так же, как и любой другой, – метро, маршрутка и, наконец, дом. Тридцать восемь квадратных метров – бетон, линолеум, кафель, паркет. Диван‑книжка, все больше для сна, все меньше для любви. Запах сигарет, запах кофе, запах пыли.

Когда‑нибудь появится машина в рассрочку и ритуал изменится, но все равно останется ритуалом. Исчезнет метро, добавится парковка, заправка и ненависть к милиции, уже не из солидарности, а личная, добытая в штрафах и взятках.

Андрей приехал синхронно с окончанием выставленного на стол и начавшимися поисками – чтобы еще съесть, выпить – в холодильнике, под столами… рано или поздно поиски приведут в ближайший магазин, и веселье еще на какое‑то время обретет уже другую, почти что выстраданную ожиданием жизнь.

По случаю очередной неудачи во флирте шеф, старательно не замечая Андрея, выделил копейку на такси. Кристина устроилась рядом с водителем, оставив мужа дремать на заднем сиденье. Черный город бежал навстречу и, кажется, что‑то обещал – еще немного, и втянет в себя, сделает другой, чтобы лететь над его мостами и никогда не ездить по одному и тому же маршруту. Ей уже было тридцать и было вновь, от многоразового употребления дни рождения стирались и вот‑вот должны были и вовсе стать почти незаметными поводами для неизменного шампанского и торта. Кристина с завистью посмотрела на мужа – у него все иначе. Седина превращает вечного студента в философа, а хронического бездельника в жертву режима. Что ни год, то прогресс без всяких усилий.

Квартира на первом этаже, и мужу даже не пришлось просыпаться, чтобы храпеть уже на диване. Если не считать звукового сопровождения, Кристина осталась одна. Когда‑то они себя чувствовали вдвоем даже на расстоянии.

Загудел комп, мигнул модем, и Кристина утонула в Сети. Сегодня она решила попытаться найти. Устала тайком от самой себя мечтать о том, что вот так вот сядет и сделает что‑то руками. Руки не подводили – умело, привычно выбирали правильные цепочки букв, комбинировали, уверенно жали на Enter…

Ничего. Книги, фильмы, форумы, порно, из того, что нужно, – ничего. У Кристины был дар, она умела различать настоящее. Талант, почти бесполезный в обычной жизни. Настоящее Кристина различала только в записанном – тексте, видео. Если бы её пытались обмануть в письмах, у жулика не было бы ни единого шанса. Увы, её успешно обманывали, пользуясь исключительно устной речью. Уже потом, вспоминая, Кристина понимала – обманули, легко, без борьбы, а она смотрела в глаза, гадала о характере, мечтала о других, серо‑голубых, не захотела видеть расчетливый прищур.

Сейчас её бесполезный дар потихоньку убивал глупую надежду. Сайты лгали, и не было ни слова, ни намека.

Итальянское шампанское – сладкое, коварное. Нужно было или как все – сразу к водке, чтобы в койку. Или не пить вообще. Если бы не игристое вино за зеленым толстым стеклом, не полезла бы в Интернет, не посмела бы сама себе признаться – хочу быть вампиром.

Взрослой женщиной, умной, в два часа ночи не искала бы – где найти тварь с клыками. Мечтала бы про себя. Мышка цокает, открывает ссылку за ссылкой, где‑то же есть заветный сайт, прочтешь и будешь знать, что сделать, чтобы летать, чтобы жить вечно и гордиться тем, что еще один год прошел… Кристина вздрогнула – муж всхрапнул и перевернулся с бока на бок, почти сбросив одеяло на пол. Вздрогнула – вдруг подсмотрит, вдруг увидит, увидит что? Переписку с любовником? Нет ни переписки, ни любовника.

Спит. А хоть бы и целый форум с любовниками, будет все так же спать.

На почти умершем сайте увидела коммент, и сразу – будто наглоталась песка. Шершавое горло, шершавое дыхание, осторожное – не спугнуть. Форум обсуждал методы убийства вампиров. Сторонники облучения ультрафиолетом яростно спорили с приверженцами опрыскивания святой водой. Коммент появился уже после того, как дискуссия выдохлась. Незарегистрировавшийся пользователь сухо отписался: солнца не боятся, чеснок, кресты, святая вода – не действуют. И не холодные, живые.

Пробили последние слова. Так мог написать только тот, кто знал на ощупь. И этот кто‑то не пережидал день в склепе и вряд ли работал на станции переливания крови. Диджей в ночном клубе? Образ жизни подходящий, но нет. Кристина видела этих мальчиков. В них нет ничего особенного. Когда она всерьез задумалась о тех, кто должен быть другим. Попыталась представить себе. На ум приходили – великие.

Искать вампиров среди них? Пробиться сквозь телохранителей, поклонников и, прикрываясь букетом, попросить…

Интернет послушно выбрасывал фотографии великих, Кристина напряженно вглядывалась в лица – искала признаки не холодных, живых, не боящихся солнца и все же… вечных, летающих в ночи и сосущих кровь. Кристина искала хищника в смокинге, спрятанные клыки за голливудской улыбкой. Находила, сомневалась, искала снова. Финансист, дизайнер, аналитик… В каждом особый – нет, не лоск, дух. Так старый антикварный стол отличается от только что наструганного, купленного в ИКЕА. Другая порода, и дело не в цене. И неизменная печаль, и обязательно профиль, у каждого из них был выразительный профиль, чтобы легко обозначить одним движением пера.

Эти в кадр попадали редко, но совсем скрыться не могли, все же оставаться в тени – это особый талант. Их не спасали заборы вокруг вилл и панический страх ковровых дорожек всех цветов и размеров. Внезапно захотелось увидеть их в движении. Кристина с головой ушла в поиск видео. Ничего. Кто‑то старательно вычистил любые треки с нужными ей людьми. Людьми ли?

Вернулась к фото. Решила, что сходит с ума, только что действующие ссылки умирали, отключались, будто кто‑то шел по пятам её поиска и подчищал только что найденное. Кристина бросилась лихорадочно сохранять на жесткий диск фотографии. Глупость какая, билось в голове, зачем уничтожать фотографии публичных персон? Не сегодня завтра кто‑то снова выложит. Или нет?

Сеть начала пугать. Кто‑то знал, что она ищет, кто‑то реагировал, следил за тем, что она делает на своем компьютере. Страшно даже просто выключить комп: останется ли записанное на жестком диске? Включила телевизор, пробежалась по кнопкам. В телевизор если уж что попало – не вытащишь, вдруг повезет? Видимо, те, кто был ей нужен, старались не попасть в фокус камеры хотя бы сегодня.

Кристина заснула, так и не выпустив пульт. Проснулась с чувством важного. Ей больше не надо мечтать, нужно делать. То, что напугало ночью, утром дало уверенность и цель. Если кто‑то мешает, значит, он существует. Ехала на работу, прикидывала – сколько раз еще придется так же проехать, прежде чем добьется своего. Кристина не сомневалась, что добьется, всегда добивалась.

Прошла к себе, даже не здороваясь. Дежурная улыбка потерялась, больше не нужно. Пока загружался комп, приготовила две чашки кофе, чтобы выпить одну за другой, и все равно, что остынет. Зашла на заброшенный сайт с задевшим ее комментарием. Зарегистрировалась, не таясь, настоящим именем, ждала подтверждения, по сто раз обновляя почту.

Сайт наконец отозвался, сухо поздравив с регистрацией. Замерла. Не зная что писать. То, что увидят, – не сомневалась. Надо было так, чтобы поверили. Так, как поверила она.

В конце концов, Кристина была экспертом. Её не самая маленькая зарплата платилась за то, что она находила решения. Кристина занималась логистикой, и обычно ей нужно было считать, но сначала понять, как работает система, составить алгоритм и уже потом подставить в нужную графу правильную цифру. Вот и сейчас Кристина пыталась понять, как работает система. Надо понять, нужные буквы придут сами.

Кристина ввела три фамилии. Те, в которых была уверена на все сто. И вышла из форума. Телефон зазвонил, будто почтительно выжидал, когда Кристина закончит с главным. Брать трубку не хотелось. Не хотелось вообще ничего. Кристина посмотрела на рабочий стол и не нашла ничего, что стоило бы забрать с собой. Сумочку на плечо и так же, как пришла не здороваясь, ушла не прощаясь.

Худшее, что могло с ней случиться, – это вернуться. Так она думала. Так ей хотелось думать. Кристина уже предчувствовала, как придет тот момент, когда она протрезвеет, блажь уйдет, и впереди будет только один путь – ритуал. Дом – метро – офис – метро – дом.

Улица подворачивалась, изгибалась, лишь бы попасть в неровный ритм её туфелек. Ветер дул, быть может, только для звука, быть может, только для того, чтобы деревья пригнулись и снова выпрямились, почти не касаясь её…

Кафе, мимо которого ходила сотни раз и ни разу не зашла, потому что не так и дорого, но все же дорого… Искрящаяся витрина мягко приблизилась, ткнулась открытыми дверями, как ласковый дворовый щенок. Кристина не удержалась. Нырнула в тепло, пропитанное запахом кофе и сигарет. Пристроилась у маленького столика, даже не для двоих – место только для чашки, пепельницы и руки, меню развернуть только на коленях, с опаской, чтобы ничего не задеть…

– Я не помешаю.

Он не спрашивал. В почти пустом кафе он выбрал место у её столика. Тонкие пальцы, маникюр, тонкие губы, волосы уложены мастером, глаза прикрыты веками, взгляд только вскользь. Тонкий темно‑синий свитер под горло, джинсы, кроссовки и тяжелые часы – олигарх в отпуске – оторвался от охраны, пытается слиться с народом, решил познакомиться с девушкой.

– Уже мешаете.

Подсознательно повернула руку – кольцом на безымянном пальце вперед, внимательно, без спешки рассмотрела незнакомца – результат впечатлил.

– Вы меня с кем‑то перепутали?

– Что вы! Вы назначили встречу, и я пришел.

– Я не назначала…

– Назначали. Вы просто не написали место и время, но встреча была назначена.

Ноги противно дрожали, Кристина боялась, что дрожь эта передается через пол, и мужчина с тонкими губами её слышит, о ней знает. Сердце отвердело и только изредка разламывало корку, чтобы пропустить через себя очередной сгусток крови.

– Кристина, вы угадали одну фамилию из трех. Чего вы хотите?

– Всего одну?

– Это больше, чем мне бы хотелось.

– Вам, это кому?

– Зовите меня Мишей.

– Это имя вам не подходит.

– Можно Майкл.

– Так лучше. Но кто вы?

– Я тот, кто готов вас выслушать, вам же этого хотелось? Вы приложили усилия, вам повезло, пользуйтесь.

Майкл был высок, крепок, светлокож, и пользоваться им можно было по‑разному. Только все было слишком быстро. И не так. Всего лишь кофе. Всего лишь кафе. Официант пройдет мимо в такт музыке из маленьких серебристых колонок, подвешенных по углам кафе.

– Что правда?

– Почти всё.

– Бессмертие?

– Да.

– Кровь?

– Это просто традиция.

– Полет, летучие мыши, туман?

– Если избранный хочет именно этого, то да.

– Избранные, вы так себя называете… – Кристина прищурилась, захотелось выплеснуть кофе, чтобы появилось в нем что‑то, что не даст поверить в то, что он действительно избранный. – Чеснок, солнце, осина, крест, святая вода?

– Нет. Ну разве что чеснок… Не люблю, слишком развиты вкусовые рецепторы, для нас это слишком остро, но если быстро запить чем‑нибудь кисломолочным, то ничего страшного. Некоторые не любят солнца, слишком нежная кожа. Спрашивайте, – Майкл сидел чуть дальше от столика, чем обычно, просто потому, что сидеть ближе не позволяли его длинные ноги, сидел, откинувшись на мягкую, широкую спинку кресла, – расслабленный мачо, так это должно было выглядеть. Только Кристина видела другое – усталость и печаль.

– Гробы?

– Склепы. Раньше это было довольно практично. Вы не задаете свой главный вопрос, смелее.

– Я так предсказуема?

– Все так предсказуемы. Даже мы. Непредсказуем только Он. Удивите меня, вдруг я неправ…

– Что я должна сделать? Вы меня укусите?

– Что? Я не сказал, а вы не спросили. Нет никаких клыков, это фольклор. Никто никого не кусает, есть некоторая разница между избранным и бешеным псом.

– Вы сделаете меня одной из вас? Мне все равно как.

– Зачем?

– Это странно. Зачем не быть такой – вот что вы должны были спросить, как можно быть не такими? Из‑за души? Из‑за веры?

– Нет. Из‑за аксолотля.

– Из‑за ящерицы?

– Из‑за неё.

Майкл поднялся, запахнул полы плаща, которого мгновение назад на нем не было, поклонился, так, что не в насмешку, с высоты своего роста не наклонился, изогнулся‑дотянулся до Кристины, чтобы прошептать:

– Через неделю, если не передумаете, будьте здесь. Почитайте про аксолотля. Вы должны понять.

Кристина вернулась домой через час. Добиралась в тяжело нагруженном вагоне вещью, доставляемой в пункт назначения. Только немного помочь ногами, чтобы вынесло побыстрее – вверх и вперед. Добралась до подъезда, кажется, впервые долго рассматривала дом. Дом не изменился, не подал знак. Таким он будет и когда она уйдет.

Через пятнадцать минут Кристина снова была у подъезда. Сумка на колесиках, собрала за пять минут. Сумка на плече, бросила паспорт, карточки – все, какие были, в кармашке заначка, наконец пригодится. Прошлась по квартире мимо что‑то говорящего Андрея, обошла по кривой, знала, не побежит догонять. Уже на улице вспомнила о зарядке для мобильного. Решила не возвращаться, проще купить новую.

В каждом большом городе есть такое место. Рядом с центром, а если смотреть на карту, то может показаться, что это он и есть. Только до центра настоящего идти долго и доехать не на чем. Такая городская подмышка, рядом с сердцем, но только рядом, больше ничего.

Она с детства боялась заблудиться в этих улочках, которые, казалось бы, неизбежно должны привести к шумным площадям и проспектам, но бесконечно вьющихся, перетекающих друг в друга, обходящих людные места, загораживаясь от них углами. Сейчас потянуло сюда. Потеряться во дворах‑колодцах, вложенных друг в друга квадратными матрешками, спрятаться, не отвечать на телефонные звонки, так и не выключить телефон, потому что вдруг… Кто мог ей позвонить, чтобы она все же решилась взять трубку?

Мини‑гостиница, вход во дворе. Евроремонт для тех, кто только слышал о евроремонте. Зато Интернет входит в стоимость, а из окна виден перекресток и мост через канал.

Телефон жил собственной жизнью, повизгивал, пытался броситься с тумбочки и разбиться об пол, но постепенно затихал, уже на третий день, оживая лишь двумя сериями – утренней и вечерней. СМС‑ки кончились уже на второй.

Кристина купила ноут в соседней компьютерной лавке, впервые покупая дорогую вещь из‑за цвета. Ей всегда хотелось красный. Теперь, однажды нажав круглую пуговицу включения, она почти не выныривала из Сети. Аксолотли преследовали её во сне, вздрагивали своими ветвистыми жабрами, теряли и вновь отращивали хвосты. Розовые, молочно‑белые, полосатые. Личинки, которые так и не станут взрослыми. Неотения, способность к размножению существа еще до конца не развившегося… Только при чем здесь вампиры? Майкл считал, что она поймет.

Весь четвертый день Кристина провела на балконе, наблюдая за людьми. Она перестала себя чувствовать одной из них. Они были странными. Неожиданно Кристина вспомнила, о чем не спросила еще. Почему‑то её вдруг остро заинтересовал вопрос, как у вампиров с половой функцией. Вероятно, это из‑за аксолотлей. Слишком много информации.

На пятый день Кристина выключила компьютер, потому что больше не смогла придумать, для чего он может ей понадобиться. Целый день она лежала в гостиничной постели и неожиданно поняла, что это лучшая кровать в её жизни.

Шестой день был посвящен часам. Кристина ждала, когда кончатся эти сутки. Аксолотли перестали быть загадкой, и разгадка мало чем отличалась от того, что сотни раз говорили в книгах и фильмах. В каком‑то смысле смерть – это переход на следующий уровень. Вампиры обходятся без этого. Так и остаются переразвитыми людьми. Как‑нибудь и Кристина обойдется без этого перехода.

Кристине остро хотелось летать. У гостиницы был выход на крышу, последние часы перед наступлением седьмого дня она просидела рядом с дымоходом.

До открытия кафе оставался еще час, но у неё не было сил оставаться в номере. Взяла паспорт и деньги. Настроение аэропорта. Вот‑вот начнется регистрация на её рейс. Двери в кафе открылись за тридцать секунд до срока – Кристина знала точно, последние двое суток она не доверяла часам в мобилке и звонила в службу точного времени.

Снова кофе. Когда насыпала сахар, поняла – никто не придет. Прикинула, сколько потрачено денег и что надо будет сказать Андрею. Успела придумать историю для офиса, подняла глаза и увидела Майкла. Судя по виду, сразу после встречи его аккуратно поставили в шкаф, где он так и простоял, не изменившись ни складкой на одежде, ни морщинкой на лице.

– Вы здесь.

– Мы оба здесь.

– Вы все еще хотите этого…

– Ничего не изменилось за неделю.

– Что‑то изменилось, что‑то всегда меняется.

Официантка замерла, так и не донеся меню. Майкл что‑то сделал с ней, с каждым, кто был в кафе. Наверное, с улицы и не понять – оказывается, нет ничего более неестественного, чем эти естественные позы, замороженные вампиром.

– Кристина, вы можете остаться среди них, забыть о нашей встрече, и через секунду вы сделаете глоток кофе и отправитесь утешать вашего мужа. Вы будете помнить только свой гостиничный номер и красный ноутбук. Кризис среднего возраста – так вы будете оправдывать себя. Через несколько лет вы почти забудете об этих днях, а ваш муж станет о них вспоминать каждый раз, когда вы будете опаздывать на встречу, и это сделает его бережнее, а вас – счастливее…

– Моего Андрея, правда, нужно утешать?

– Не нужно. Но он бы притворился. Вы понимаете, от чего отказываетесь?

– Понимаю.

– Нет. Вы думаете, что понимаете. Штука в том, что для вас это что‑то из сказок и легенд. А мы знаем точно. Каждый из нас отдал бы все, лишь бы оказаться на вашем месте и остаться обычным…

– Или это просто дежурная байка, чтобы проверить новичка. Вампиры ведь не размножаются, и новички нужны.

Кафе ожило, Майкл не щелкал пальцами, просто отпустил, не пролилось ни капли, ни одного разбитого блюдца – так плеер снимается с паузы.

– Мы вечные. Зачем нам новички?

– Не знаю. Охотники на вампиров? Оборотни? Кто‑то должен вас убивать.

– Только если избранный сам этого захочет. Потому что самому себя убить очень трудно, а главное, нет никакой гарантии, что получится.

– Вампиры – самоубийцы?

– Вампиры – единственные, кто точно знают, что их после смерти уже ничего не ждет. И все равно рано или поздно каждый выбирает смерть.

– Почему? Усталость от жизни – это такой же миф, как надоевшее богатство или тяжкое бремя популярности…

– Устаешь не от жизни, устаешь от одиночества и от того, что все лучшее, что могло быть с тобой, уже позади. Ждать нечего, и рано или поздно у тебя остается только один выбор.

– Лучше выбирать, чем ждать. Вы сделаете то, что я хочу? Если я вам нужна – не медлите. Кстати, вы всегда ждете добровольцев? Так ведь можно и не дождаться…

– Вы снова о выборе. Вы его сделали, мне жаль…

Кристина не уловила то мгновение, когда Майкл исчез. Официантка заметила лишь то, что меню нести некому. Не удивилась.

Кристина не успела удивиться, даже когда мир дрогнул и поехал в сторону. Когда мир успокоился, Кристине было больно. Обнаженная, лицом вниз, с вывернутыми руками и ногами, она висела в полутора метрах от пола, когда‑то давно выложенного керамической плиткой, образовывавшей рисунок – концентрические круги. Веревки, закрепленные на руках и ногах, уходили высоко вверх под купол заброшенной церкви и удерживали ее как раз в центре круга.

– Если ты помнишь, я говорил тебе, что кровь – это только традиция. Мы чтим традиции.

Чтобы увидеть Майкла, Кристине приходилось мучительно выгибать шею. Майкл стоял в двух шагах от неё, поигрывая чем‑то блестящим, металлическим, Кристина не сразу поняла, что это скальпель.

– Обычно человек умирает, потеряв два литра крови. Ты потеряешь всю. Капля за каплей. Ты не умрешь от жажды, от потери крови, у кого‑то другого могло бы не выдержать сердце. Но не у тебя. Ты будешь жить. И тебе будет больно, куда сильнее, чем сейчас.

Движения Майкла были совершенны. Десятки тончайших разрезов появились на теле Кристины. Он не задел ни одной артерии, ни одной крупной вены. Истертые плитки начали понемногу окрашиваться в новый цвет.

Из этой ловушки не было выхода. Не перегрызть веревки, даже не дотянуться, силы кончились, не дернуться, висеть грузом, который становится все легче, на каплю, еще на одну. Полтора метра – достаточно, чтобы упавшая капля превратилась в кляксу. Кристина сама превратилась в пятиконечную кляксу, боль, рожденная в кистях и лодыжках, к которым были привязаны веревки, выросла, растеклась по всему телу и заполнила голову. Иногда боль отступала, становилась меньше на миллиметр, и Кристине казалось, что вот сейчас все кончится, вот уже и не так больно. Ненадолго. Боль возвращалась, росла и снова уходила, лишь когда Кристина уже готова была потерять сознание. Этого она тоже не могла.

Наверное, где‑то начинался и заканчивался день. Для кого‑то пришло время пить кофе, а кто‑то заваривал чай. Кристина попыталась считать секунды, продвинуться дальше одиннадцатой не получалось, так и считала на месте, не зная, сколько прошло – одиннадцать или тысяча одиннадцать. В какой‑то момент особенно мучительной стала не сама боль, а мысль о том, что это навсегда. Потом Кристина начала мерзнуть, и от этого стало легче. Перед тем как все же отключиться, Кристина подумала, что больше не хочет летать.

Она очнулась в небольшой комнате. Кровать, тумбочка, стол, телевизор. Встала, удивленная своей уверенности и силе. Прислушалась. Боль не ушла, она даже не стала слабее, просто почему‑то Кристина была сильнее боли. Зеркала в ванной не было. Были зеркальные стены. Кристина не увидела ничего. Ей не нашлось места в отражении.

Боль прорвалась сквозь новую силу, и руки сами выгнулись вверх… Кристина кричала. Её тело было одними рассвирепевшими легкими, гнавшими воздух через связки, чтобы тот, отражаясь от нёба, вибрируя в черепной кости, вырвался на свободу.

Стены в ванной больше не были зеркальными. Когда Кристина вышла из неё, пройдя по дорожке из битого стекла, на ней не было ни одной царапины. Она подняла осколок и попыталась порезать ладонь. Стекло не выдержало, треснуло, так и не поранив.

На столике у телевизора – газета. Попыталась вспомнить последнее число, чтобы сравнить с газетным. Не смогла. Попыталась прочесть название – этого языка она не знала, зато узнала человека с фотографии на первой полосе. Кристина знала точно, что это некролог. Один из трех, чью фамилию она написала на форуме.

В комнате обнаружились окна и двери. За окнами была ночь, а за одной из дверей – балкон. Огни внизу, огни со всех сторон. Это не её город. Скорее всего, это не её страна. Может быть, Бангкок, может, Куала‑Лумпур. Кристина никогда не была на таком этаже. На двери её номера, теперь она уже не сомневалась, что находится в гостинице, написаны цифры 7534. Кристина решила, что первые две – номер этажа.

Она снова начала мерзнуть, ей хотелось заглянуть в шкаф, но лишь выключила свет и, уверенно развернув плечи, вернулась на балкон. Неожиданно легко забралась на перила. Не шагнула, упала вперед, ступни оторвались от перил, когда она уже не падала – висела параллельно земле. Страха не было, не было и восторга. Просто если не сделать этого, зачем эта боль?

Она не летела – плыла, легко касаясь окон, ныряя к нитям проводов, поднимаясь выше и выше, как серфингист, оседлавший девятый вал. Только холод. А еще ей не хотелось вниз, не хотелось увидеть живущих внизу, прилепленных к домам и земле. Кристина забиралась все выше и выше, когда боль пропала, и кто‑то огромный, невидимый взял её в ладони. На мгновение она потеряла все: слух, зрение – она не чувствовала ничего, она просто выключилась, как послушная выключателю лампочка, и включилась снова.

Её талант различать настоящее по‑прежнему был с ней. Она не знала, где она, но знала, что она в настоящем, можно до кости стереть руки об эти висящие в воздухе врата, разбить голову об эти скалы, так похожие на облака. И, не сделав ни шагу, Кристина знала, что никогда не сможет перешагнуть этот порог. Никогда не оставит следов на тропинке и не узнает, что за поворотом.

Она все‑таки заставила себя подойти к порогу, приложить ладонь к прозрачной границе, попыталась сделать шаг. Так и осталась стоя лежать, всем телом опираясь на невидимую стену между здесь и там. Ночь, которая оставалась где‑то в другом мире, пришла и сюда, Кристина не видела солнца, свет ушел, не дожидаясь заката, и было лишь мгновение, когда свет и тьма встретились. Хватило и его. Кристина не увидела – почувствовала этот взгляд всей кожей, каждым занывшим суставом, напрягшейся мышцей. Только печаль. Только прощание.

Боль вернулась. Кристина влетела‑вплыла в номер. Опустилась на кровать с уверенностью сотого раза. Не удивилась темному силуэту.

– Теперь ты знаешь.

Не нужно было отвечать. Кристина взяла Майкла за руку и, не отпуская его и не включая свет, оделась. Было важно чувствовать его. Так и не отпустив друг друга, они вышли из номера и спустились в лобби[2]отеля. Снизу город казался еще больше, блестели витрины, окна в такси и лбы швейцаров в ожидании чаевых. Казалось, весь город превратился в фабрику по производству зеркал. Боль снова начала выбираться наружу, Кристина крепче сжала руку Майкла и оторвалась от земли.

Ей не надо было спрашивать, почему Майкл согласился сделать с ней это. Перед ними был весь мир, любые желания и ни одной мечты, две боли, по одной на каждого, и взгляд, который не забыть. В сущности, ритуал.

Она постарается продержаться как можно дольше. На месте Майкла она бы тоже согласилась. Так мучительно знать о пороге, который не переступишь никогда, невозможно забыть тот взгляд, то чувство и ту печаль.

Жить с этим больно, остаться одному было бы действительно невыносимо.

Имя

Тургенев, Бунин и Пушкин писали зря. Его не радовали деревья, трава и свежий воздух. Тянуло в город, в асфальт. Хотелось, чтобы вокруг кирпич, хотелось смотреть из окна, не хотелось, чтобы кто‑то смотрел из окна на него.

Стоило ему оказаться за городской чертой, как он превращался в мишень. Сельские мухи чувствовали чужака и пытались отомстить за ненависть. Огибая по крутой дуге липучку, заходили на посадку. Руки, шея, плечи, колени – им нравилось все. Он мечтал о свитере с воротником под горло. О брюках, волочащихся по полу, чтобы ни щелки. И что‑то на лицо.

Парное молоко – теплое, пахнувшее коровой и тем, что она выделяла в промежутках между доением, – родители верили, это должно привести его в восторг. Солнце, местная река и велосипед с облезлой рамой должны были выбить из его сутулого городского тела бледность и обвисшую кожу. Загар и мышцы вот‑вот должны появиться. Пока были только мухи и запахи. Бледная зелень юга Украины не радовала и не манила. Тянуло к заброшенным железнодорожным путям, где‑то за горизонтом они должны вливаться в отполированные проходящими поездами бесконечные пересекающиеся параллельные. Где‑то там был город, место, где ему дышалось правильно.

Сегодня в плане деревенских забав значилась тарзанка. Дико весело. Ухватиться, раскачаться, прыгнуть и долго, мучительно выбираться из воды, старательно делая вид, что все местные точно так же падают в речку мешком. Вероятно, в деревенской школе был предмет «тарзанка». У всех высший бал.

Он уже даже не смотрел, как прыгают другие, терпеливо ждал, когда придет его очередь получить новую порцию стыда. В тот бесконечно малый миг, когда руки уже отпустили деревяшку, а падение еще не случилось, он летал. Как во сне. Как мечтал. Если бы не выгоревшие, тренированные местные. Входившие‑влетавшие коричневыми дельфинами в реку. Худые, с выпирающим плавником позвоночника, с круглыми коленями и локтями, с руками, не боящимися ничего, – дернет‑выдернет что угодно. Кости сильнее любой мышцы. Наращивать бесполезно. У него все равно не будет таких сухожилий, натянутых на раму такого скелета. Из‑за мамы. Из‑за папы.

Он даже не поднял голову, дернулся, просто чтобы что‑то неизвестное с крыльями и жужжаниями улетело. Этого хватило, чтобы совпасть. Тонкая линия оторвалась от тарзанки и, казалось, бесконечно летела между синим и синим, и, даже когда линия вошла в воду, она все еще летела.

У линии были глаза, руки, ноги. Имя. Ему показалось, что он его знал всегда. И он бы убил любого, кто посмел предположить, что в этом имени есть хоть что‑то обычное. Татьяна. Безусловно, она была единственной.

Город взорвался, и ветер унес пепел. Не осталось ничего, кроме знания – завтра снова быть рядом. Поздороваться, попрощаться. Он больше не прыгал. Он боялся пропустить её полет, её превращение из линии в небе в линию под водой, и не сразу, шаг за шагом, в человека.

Каникулы кончились. В последний из вечеров за час до автобуса он надел джинсы и рубаху с длинным рукавом. Стал выше и старше. Татьяна пришла его проводить и, прощаясь, долго держала свою ладошку в его ладони. Он был стар и опытен, ему было четырнадцать. Она была чудом, ей было двенадцать. Трясясь на заднем сиденье автобуса, он чувствовал себя мудрее Шекспира и знал каждый его сонет насквозь, навылет, в кровь.

Его позвоночник так и не стал плавником. Армия выпустила его, так и не сделав ему пересадку лишней челюсти и мозолей на костяшках кулаков. Мозоли появились потом, когда он решил отжиматься непременно на кулаках. Одновременно отрастил мозоли на подушечках пальцев, шесть струн по очереди врезались в мякоть, пока мякоть не стала твердью.

Зал был маленьким, песня – удачной, и тихий тонкий голос ладно подпевал. Он знал, как зовут девушку, до того, как увидел. У неё единственное в своем роде имя. Татьяна. Безусловно, она была единственной. Ему было двадцать один, ей было девятнадцать, она никогда не прыгала с тарзанки. Она вообще не умела плавать. Ему было плевать, он знал, что не мог ошибиться.

Проводив её до двери квартиры, он бесконечно долго держал в руках её ладонь. Он боялся не найти этот дом, боялся потерять её номер телефона. Было нормально просидеть всю ночь в её парадном. Так было спокойно и легко. Он задремал под утро счастливым. На его удачу, никто из соседей не вызвал милицию. На его судьбу, проснувшись, он не смог её найти. Её номер не отвечал. Её имя… Единственное в своем роде, никто никогда не слышал такого. Он перестал искать её в тот же день. Он знал «Ромео и Джульетту» до последней капли яда.

Ему было тридцать, и он успел потерять больше, чем нашел. В его жизни были десятки городов, около сотни стихов и полсотни песен. Иногда ему удавалось идти по асфальту, попадая в такт. Он почти понял Пушкина, но все еще побаивался Бунина. Он чувствовал, что нить его жизни становится все тоньше. Тянул все сильнее.

Она стояла на углу Крещатика и Прорезной, она ждала его так давно, что успела замерзнуть в этой теплой киевской осени. Он угадал её имя за два квартала. Не прибавил шаг. Не остановился, дойдя до угла. Протянул руку, украл ладонь, запер ладонь в ладонь.

Она была младше. Она была разной. Он снова находил и снова терял. Нить становилась тоньше тонкого, но он вспоминал имя. Он ловил ладонь и протягивался в следующий день.

В один из дней она лежала в его постели почти прозрачная, а он не мог заставить себя подойти к ней. Просто не мог, в последнее время он вообще мало что мог из‑за позвоночника. Окна их дома выходили на восток, и рассвет заставил его забыть о городе. Он знал, что видит этот рассвет один, но горя не было. Его кривая судьба выправилась и чудом дошла до конечного пункта.

Он успел открыть окно и вдохнуть ветер. Он успел понять кое‑что из прочитанного.

В комнате было холодно, когда шепот ветра нарушил шорох. Так рвется цветная бумага – развернуться, выбросить скрытое в мир. Прозрачная кожа тела старой женщины, лежавшей в постели, дала трещину. Трещина становилась все шире и глубже, пока на свет не показалась девочка, вылупившаяся из странного яйца. Ей было лет двенадцать. Выгоревшие волосы, фигурка, складывающаяся в линию. У неё было единственное в своем роде имя.

Date: 2016-01-20; view: 278; Нарушение авторских прав