Глава щедьмая

«Полядок».

Вот как писать нужно! Рожнов еще раз с удовольствием пробежал глазами готовое представление в Исправительный комитет Управы, подмахнул его и завизировал личной печатью. В комитете проблем не ожидалось: председателем недавно был назначен Николай Теплов, одноклассник Рожнова и такой же сторонник языковой реформы. За последние два месяца еще ни одно представление от Рожнова или другого члена Совета логопедов при Высокой Управе не было отклонено Исправительным комитетом. После комитета представление шло в министерство образования, где становилось циркуляром. Циркуляр направлялся в школы.

Членом постоянной проверочной комиссии Рожнов проработал два года. Это были годы чередовавшихся малых побед и поражений – противодействуя друг другу, Рожнов и Страхов тянули кандидатов каждый в свою сторону: один – в Партию, другой – на речеисправительные курсы. А потом произошло ожидаемое: скончался Бронислав Сусоров, бывший министр обороны, которого за год до этого избрали генерал‑прокурором. Сусоров был компромиссной фигурой, избранной на пике оголтелой борьбы за власть между двумя управскими фракциями. Во главе одной стоял Виталий Мезенцев, главный логопед страны и выходец из семейства Мезенцевых, потомственных главных логопедов. Другую фракцию возглавлял член Управы Валерий Павлов, министр юстиции, которого поддерживала Партия. Подковерная борьба продолжалась почти месяц, пока генерал‑прокурором не избрали Сусорова, который устраивал всех. Дряхлый и больной, он даже не мог присутствовать на заседаниях Управы и почти все время проводил в Особой клинической больнице. Фактически страной управлял помощник Сусорова, полковник Якунов, близкий Мезенцеву. Главный логопед многим и виделся самой логичной кандидатурой в качестве преемника Сусорова. На него возлагала надежды наиболее консервативная часть логопедов – те, что выступали за ужесточение орфоэпического законодательства, чистку своих рядов от либералов и сторонников языковых реформ. Как логопед Мезенцев был известен в качестве жесткого противника изменения законодательства. На посту главного логопеда страны он прославился тем, что сумел отправить в отставку Стукалова, тогдашнего министра образования, который много лет был костью в горле у логопедов. Более того, Мезенцев добился возбуждения уголовного дела против Стукалова по факту превышения должностных полномочий. Это снискало Мезенцеву репутацию душителя‑ультраконсерватора среди либерально настроенных логопедов и вызвало восторг в консервативной среде. Мезенцев был назначен главой правительственной комиссии по организации и проведению похорон Сусорова, что практически определяло исход выборов нового генерал‑прокурора.

Однако за день до похорон 59‑летний Мезенцев скоропостижно скончался в своем кабинете от сердечного приступа.

Мало кто осознал тогда, что страна оказалась на распутье. Очень немногие знали, что в Партии и среди логопедов царит раскол, что наверху идет лютая борьба кланов и фракций и что разброд и шатания укоренились в самых трезвомыслящих головах. Разумеется, знало об этом партийное руководство, знали и высшие чины логопедов. В числе таких немногих суть происходящего понял Рожнов. Незадолго до того у него установились довольно близкие отношения с одним из членов Управы, Владимиром Куприяновым, курировавшим науку. Вместе они ездили на охоту, Рожнов часто гостил на даче Куприянова. К тому же они были сверстниками. Куприянов не примыкал ни к одной из враждующих управских партий и пользовался поэтому авторитетом у обеих. В этом человеке, гораздо более искушенном в партийной борьбе, чем казалось на первый взгляд, Рожнов обнаружил последовательного приверженца идеи свободного развития языка, снятия всех административных и правовых препон на пути этого процесса. Они много беседовали на эту тему и нашли друг в друге самое горячее понимание. Чем больше они общались, тем больше утверждался Рожнов во мнении, что Куприянов, которого в стране мало кто знал, сейчас на взлете.

Так что Рожнов лишний раз порадовался собственной проницательности, узнав, что главой правительственной комиссии по организации похорон Сусорова назначен именно Куприянов. По‑видимому, эта кандидатура устраивала все воюющие управские фракции. Когда через пару недель чрезвычайный пленум утвердил Куприянова на посту генерал‑прокурора, новостью это стало только для народа. На разных уровнях власти о грядущем назначении уже знали и гадали, чем это может для всех обернуться. Сходились в одном: новый генерал‑прокурор станет вмешиваться в вопросы языка не более своих предшественников. Это подтверждалось и отсутствием громких отставок после выборов. «Тихое назначение», – так было воспринято это событие людьми во власти, и все взгляды обратились к пустующему месту главного логопеда.

Тут интрига была гораздо острее: главный логопед избирался тайным конклавом, который состоял из двенадцати членов Совета логопедов. Им мог стать только прямой потомок первого логопеда Мезенцева, обязательно мужчина не моложе 35‑ти, с опытом работы не менее 10 лет. На практике, однако, на эту должность избирались люди в возрасте, с заслугами. «Кто это будет?» – гадали все и раз за разом перечисляли подходящих кандидатов: младшего брата Мезенцева и еще четверых носителей фамилии, представителей боковых ветвей семейства. У самого Виталия Мезенцева детей не было.

Результаты конклава буквально оглушили всю касту. Новым главным логопедом стал Александр Ирошников, потомок Леонида Мезенцева по материнской линии, магистр биологии и главный логопед одного из столичных округов. В среде коллег у него была репутация либерала, он открыто поддерживал идею о языковой реформе, поэтому немедленно после объявления результатов выборов разразился скандал, разумеется, только внутри касты: представители консервативного крыла не пожелали признать результатов выборов. Выяснилось, что либералов среди двенадцати членов Совета было большинство – аж восемь человек. Самым неприятным для консерваторов было то, что все эти восемь человек были назначены в Совет покойным Мезенцевым строго на основании их заслуг и ценного опыта. Протесты, однако, затихли довольно быстро, особенно после того, как новоизбранный главный логопед снял с должностей самых рьяных протестантов. А Рожнов осознал, что у него появился уникальный шанс.

С Сашей Ирошниковым он отношений никогда не терял. Как и предрекал давно покойный Петр Александрович Рожнов, Сашины земские увлечения скоро прошли, и он вернулся в город, где семья быстро помогла ему устроиться на хорошую должность. С тех пор он рос по службе, хотя и не так быстро, как Юра. Но за ним было происхождение, голубая кровь, о чем сам Ирошников всегда отзывался с насмешкой. Либеральных взглядов Саша никогда не скрывал, а консерваторов из числа логопедов просто не замечал: все‑таки аристократ в нем чувствовался.

Рожнов позвонил ему сразу же, как только узнал о его назначении. Ирошников был, как всегда, вдумчив и серьезен.

– Такое же поведение иногда встречается у представителей животного мира, – сказал он. – Например, копытные избирают себе лидеров не из числа общепризнанных, а руководствуясь критериями спасения вида. Возможно, и тут без этого не обошлось. Наше стадо, похоже, о чем‑то задумалось.

– Что с Советом собираешься делать? – напрямик спросил Рожнов.

– Там открываются четыре вакансии, – так же прямо ответил Ирошников.

– Палтусы небось скачут от восторга, – заметил Рожнов, скрыв радость.

– А чего им не скакать? Они свой интерес видят. Только что Куприянов звонил, поздравлял.

– А! Ну, есть с чем.

– Ты, говорят, его знаешь неплохо?

– Да. Мужик он хороший оказался.

– Иногда обнаруживается такая аномалия среди членов Управы.

Они помолчали.

– Ну, ты, значит…– сказал Рожнов.

– Я понял, Юра, – перебил Ирошников. – Это хорошо, что ты позвонил. До скорого.

И действительно, очень скоро Рожнова вызвали в Управу – главный логопед выдвинул его кандидатуру на одно из освободившихся мест в Совете.

Итак, «полядок».

Рожнов и слышать не желал жалких аргументов противников этого нововведения. Отчаявшись ссылаться на недопустимость изменения норм законодательства, они напирали теперь на то, что меняется смысл корневого слова, а с ним в новое слово привносится ложный, и даже вредный, смысл, связанный со словом «ляд». У граждан может возникнуть ощущение, что порядок, ряд отныне отменены, аргументировали официальные оппоненты Исправительного комитета. Граждане могут задаться вопросом: «На кой ляд нам этот полядок, когда он – непорядок?»

Рожнов ответил стандартной запиской на имя всех трех оппонентов:

«Совет руководствовался многочисленными обращениями граждан и организаций, представивших неопровержимые примеры употребления в народе слова «полядок», а также результаты миниреферендумов в нескольких муниципальных образованиях по всей стране, где гражданам были заданы вопросы: «Произносите ли вы слово «порядок» как «полядок»? «Целесообразно ли, по вашему мнению, официально закрепить употребление слова “полядок”?» Подавляющее большинство граждан ответили на оба вопроса утвердительно».

Одним из официальных оппонентов Исправительного комитета при Высокой Управе был Страхов, всегдашний противник Рожнова. Оба получили назначение на свои новые должности почти одновременно, с перерывом в пару дней, но назначение Страхова официальным оппонентом Исправительного комитета было неожиданным. Уже либералы всех мастей зашевелились внутри касты – а тут Страхов, известный консерватор, получает возможность официально тормозить представление любого либерального члена Совета логопедов. На посту члена главной проверочной комиссии Страхов столько раз срывал планы по призыву кандидатов, что жалобы на него составили в Совете три толстых фолианта, прошитых крепким шпагатом. Несмотря на это, Страхов удержался и даже укрепил свои позиции – у него были тайные покровители. В сущности, за Страховым стояло все консервативное крыло логопедии. Из двух других оппонентов Исправительного комитета один был назначен по его рекомендации. С самого своего назначения Страхов развернул непримиримую борьбу с Рожновым и другими либеральными членами Совета. Эта борьба до последнего времени шла с переменным успехом, но с назначением либерала Теплова на пост председателя комитета оппоненты начали проигрывать. Это приводило Страхова в неистовство, а Рожнова – в тихий восторг.

Последний месяц борьба развернулась вокруг речеисправительного ведомства. Высокая Управа явно взяла курс на то, чтобы подчинить речеисправителей себе. Совет логопедов дал понять, что не возражает. Страхов не сомневался, что это сговор, и догадывался, кто за этим стоит. С давних пор, еще когда молодой Рожнов добился смещения с должностей всего руководства речеисправительного ведомства столичного Цибиковского района, он словно дал обет бороться с речеисправителями на всех уровнях. Его внезапные инспекционные поездки по речеисправительным курсам создали ему славу гонителя: Рожнов добивался увольнения виновных, даже когда нарушения, по всеобщему мнению, были пустяшные. Не было новостью и то, что речеисправителей хочет подчинить себе Управа. На протяжении долгих лет этого добивались все генерал‑прокуроры, но ведомство, опираясь на поддержку логопедов, оставалось судебным органом. Теперь, когда поддержка логопедов внезапно исчезла, ведомство оказалось практически незащищенным. Его директор Гуселетов принялся забрасывать Совет паническими письмами о том, что к нему в очередь выстроились девять управских проверок, что затребована секретная статистика по несчастным случаям (так официально именовались немтыри), что будущее ведомства под угрозой. Совет безмолствовал. А потом замолчал и Гуселетов: его принялись проверять так основательно, что времени на письма у него уже не осталось.

Вот тогда и настало время Рожнова. Он замыслил проверку всех столичных исправдомов, находящихся в ведении речеисправительного ведомства. Исправдомами в быту называли лечебницы, где содержались немтыри – несчастные жертвы речеисправительных курсов. Некоторым удавалось остаться на свободе. Большинство запирали в исправдомах: ведомство не было заинтересовано в том, чтобы общество узнало о масштабах потерь. Однако недовольство и злоба на речеисправителей росли. Усилился поток жалоб от населения. С негласного разрешения партийного руководства и согласия логопедов некоторые обкомы на местах начали партийные проверки речеисправительных курсов и исправдомов.

Так что свой завершающий удар по речеисправителям Рожнов рассчитал отменно. Почва была подготовлена: у него накопился огромный материал на речеисправителей, в том числе из архива Тайного департамента, где обнаружилось любопытное анонимное свидетельство – рукописная тетрадь, озаглавленная «Немтыри», сборник свидетельских показаний о преступлениях речеисправителей. Эти материалы Рожнов отправил на ознакомление и в Управу, и в Совет логопедов, после чего по особым каналам получил информацию, что против дальнейших действий Рожнова руководство не возражает. К тому времени подоспел и указ о переводе речеисправительных учреждений в ведение министерства образования.

Итак, руки у него были развязаны. Одно только смущало Рожнова: о грядущей инспекции по исправдомам откуда‑то прознал Страхов. Таиться он не стал, а сразу позвонил Рожнову. Разговор длился недолго:

– День добрый, Юрий Петрович. Страхов беспокоит.

– Добрый день, Александр Николаевич. Слушаю вас.

– Я буквально на две минуты. Хочу, чтобы вы знали – нам известно о ваших намерениях, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы ваш преступный сговор с Партией завершился большой неудачей.

– Вот не знал, что вы сочувствуете речеисправителям.

– А я им не сочувствую, Юрий Петрович. Отдельные их недостатки известны. Но то, что собираетесь сделать вы… не отпирайтесь, ведь вы хотите упразднить ведомство.

– Это не в моих силах. Зато я могу затеять расследование. У меня, Александр Николаевич, столько на них материала, что девать некуда. И это истинно вопль народный. Не слышать его дольше – преступление.

– Преступление – то, что собираетесь сделать вы. В общем, я вас предупредил, Юрий Петрович.

– А я вас, Александр Николаевич.

– Всего доброго.

– До свидания.

Положив трубку, Рожнов задумался, к чему может привести эта утечка информации. Свои проверки он всегда организовывал в строжайшей тайне. Помогало также и то, что никто прихода логопедов не ожидал. Речеисправители не привыкли к таким проверкам. Оповестит ли их Страхов? Вряд ли тот мог узнать, какие именно исправдома подвергнутся проверке, но все же…

Рожнов и вправду желал упразднения речеисправительного ведомства. Это было истинной целью его проверки. Более того, это было его мечтой. Странная уния, намечающаяся между Партией и логопедами, радовала его. Рожнов был уверен, что в результате победитель будет один – Язык. Тогда и народу будет легче. Разумеется, какие‑то законы следует сохранить. Но такие калечащие, репрессивные ведомства, как институт речеисправителей, никому не подконтрольный, следует уничтожить. Он давно утвердился в этом мнении, с первого своего посещения цибиковских речеисправительных курсов.

Рожнов был за осмотрительные реформы.

Тогда, в Цибикове, ему не удалось закрыть курсы. Более того, за стремление это сделать ему наверху дали по шапке. Но снять с работы и упечь за решетку за выявленные нарушения все руководство курсов ему удалось, и это он считал первым своим достижением и первой победой. Кандидатов, конечно, продолжали посылать на речеисправительные курсы, но Рожнов взял этот процесс под личный контроль и следил за тем, чтобы кандидаты набирали минимально необходимое количество часов. Уже на следующий год кандидаты от Цибиковского района заполнили призывные пункты Партии. Это были, по мнению Рожнова, достойные люди, вовсе не сорный народ. В признание его заслуг Рожнова специально вызвали к члену Управы Вереину, ответственному за кадровые вопросы, чтобы вынести ему особую благодарность за вклад в улучшение кадровой ситуации на местах.

Потом были другие назначения, все в пределах столицы. Рожнова стали бросать в самые сложные районы, где на фоне тяжелой экономической ситуации отмечались массовые нарушения, допускаемые речеисправительными органами. Для Рожнова не было секретом, что за этими назначениями стоит Партия, увидевшая в нем удобного борца с давним врагом. Знала об этом и логопедия. Отец, вначале одобрявший его действия, потом осудил его. Они так и не восстановили добрых отношений: спустя несколько месяцев Петр Александрович неожиданно скончался. Не надолго пережила его и мать. Андрей, сын, давно стоящий на ультраконсервативных позициях, тоже осуждал Рожнова. И внутри касты Рожнов не избежал косых взглядов, но сотрудничество с Партией ему спускалось с рук – такую ненависть вызывали речеисправители у обеих сторон.

И вот теперь ему предстояло нанести последний удар.

Рожнова в инспекционных поездках всегда сопровождали несколько молодых чиновников, которых он перед каждой поездкой на всякий случай менял. Еще вечером он не знал, какой из отобранных накануне исправдомов посетит. Утром погода была дряблая, промозглая, и Рожнов остановил свой выбор на исправдоме недалеко от центра, чтобы ехать было не так далеко. С собой он взял четырех исполнительных молодых людей, которые только явились на работу и были поставлены перед фактом во избежание огласки. Все погрузились в черную служебную машину и отправились в путь.

Рожнов немногословно объявил, что им предстоит делать. В детали он не вдавался еще и потому, что никогда не бывал в исправдомах и не знал, как их встретят. Никогда еще в истории логопеды не являлись с проверкой в исправдом. Письменной санкции на руках у него не было, имелось только устное напутствие Куприянова и устное же одобрение Ирошникова. Рожнов понимал всю деликатность ситуации, поэтому решил проявить всю твердость, на какую был способен.

Исправдом помещался в тяжелом темном кирпичном здании, бывшем ремесленном училище. Здание это едва виднелось из‑за высокого сплошного забора. Он был так высок, словно в исправдоме содержались не люди, а какие‑то особенные прыгучие животные. Массивные резные ворота были заперты. Рожнов подошел к ним и стукнул громадным молотком. Прошло время, пока открылось окошечко в дверце. Рожнов сказал прямо в белое лицо, выглядывавшее оттуда:

– Логопедическая проверка. Открывайте.

Белое лицо вытянулось, и окошечко захлопнулось. Послышался топот убегающих ног.

Рожнов повернулся к ожидавшим помощникам.

– Ломай, – негромко приказал он.

Молодые люди радостно всполошились и быстро вытащили из машины ручной таран. Гулкие удары понеслись по окрестностям. За воротами слышался топот многих встревоженных ног и какие‑то смутные голоса.

– Не ломайте! – вдруг послышался с той стороны голос. – Кто там?

– Логопедическая проверка, – нехотя повысил голос Рожнов. – Открывайте, а то ворота вам вышибем.

– По какому праву? – вопросил голос.

Рожнов махнул рукой, и новый удар сотряс ворота. Одна петля соскочила, дверца покосилась.

– Подождите! – вскричал голос с той стороны. – Открываем!

Дверца задергалась и выпала наружу. Рожнов шагнул в открывшийся проем. За воротами его ожидала небольшая толпа перепуганных людей. Судя по белым халатам, это был персонал исправдома. Вперед вышел худой, коротко стриженный, смуглый человек.

– В чем дело, товарищ? – волнуясь, произнес он. – Здесь лечебное учреждение. Вы не имеете права.

– По распоряжению министерства образования, – сказал Рожнов.

– Нам никто не звонил, – заволновался человек. – Постойте, какого министерства образования? При чем тут министерство образования?

– Им еще не сообщили, – обернувшись к помощникам, иронично сказал Рожнов. Помощники с готовностью засмеялись.

– Газеты нужно читать, товарищ, – сказал Рожнов человеку. – Кто здесь Штин?

– Я Штин, – ответил человек.

– Вы директор?

– Да в чем дело?!

– Рожнов, из Совета логопедов. По распоряжению министерства образования. Принято решение о внеплановой проверке вашего учреждения.

– Как, вы сказали, ваша фамилия?

– Рожнов моя фамилия.

– А почему именно нашего учреждения, можно узнать?

– Игорь Анатольевич, да? Значит, Игорь Анатольевич, давайте пройдем к вам в кабинет, и я вам там все расскажу. А пока ребята мои походят вокруг, посмотрят.

– Вообще‑то это режимное учреждение…

– А они не будут лишний раз никуда соваться. Просто походят, на воспитанников ваших поглядят. Не возражаете?

– Мария Владимировна, проводите.

– Да вы не беспокойтесь, Мария Владимировна. Ребята уже взрослые, сами походят, посмотрят.

– Вообще‑то это режимное учреждение!

– Ничего, ничего, на то и проверка. Проверяют и режимные учреждения, и нережимные. А Марию Владимировну мы беспокоить не станем. Мария Владимировна, вы можете спокойно заниматься своими делами.

Замкнувшийся Штин провел Рожнова в свой кабинет. Здесь он сел за стол и молча принялся ждать, что скажет Рожнов.

Рожнов сказал:

– Игорь Анатольевич, я понимаю, что мы неожиданно нагрянули. Но таково распоряжение.

– С каких это пор логопеды минобразу подчиняются?

– Не подчиняются, а сотрудничают.

– Тоже новость для меня.

– Времена такие настали, Игорь Анатольевич. Вы бумаги приготовьте.

– Какие вас интересуют?

– Нас дела ваших воспитанников прежде всего интересуют.

– Дела воспитанников? Их тут сорок два человека.

– Ничего, у нас целый день впереди. И прикажите чаю принести. Погода сегодня паршивая, не находите?

– Погода да, мерзкая. Алло, Алена? Принесите, пожалуйста, дела наших воспитанников. Да, всех. Ну, попросите кого‑нибудь вам помочь. Да, и чайку принесите нам. Ни с кем меня не соединяйте, я буду до вечера занят.

Через какое‑то время начали вносить пухлые папки. Рожнов просмотрел четыре. Другие смотреть не имело смысла: везде стояли те же самые подписи – Гуселетова, его заместителя Клепикова и самого Штина. Резолюция о помещении кандидата в исправдом тоже была одинаковой: «На основании длительного безуспешного пребывания на курсах и ввиду неудовлетворительных результатов». По сути дела, потерявших речь людей упрятывали подальше от глаз. Судя по датам, некоторые бывшие кандидаты пробыли в этом учреждении по десять–пятнадцать лет. Это и были те самые знаменитые немтыри, о которых в народе ходили самые жуткие слухи. Их здесь не лечили и никак не исправляли: они просто содержались за этими высокими стенами.

– Игорь Анатольевич, – обратился Рожнов к терпеливо ожидающему Штину, – вы здесь сколько уже работаете?

– Четвертый год.

– А до этого кем работали?

– До этого в пятом речеисправительном управлении.

– Которое в Гладилине, что ли?

– Да, в Гладилине.

– А там вы кем?

– Главным речеисправителем. Девять лет проработал.

– Вот оно как. И часто кандидатов вы тут принимаете?

– Каких кандидатов?

– Партийных.

– А! Ну, какие они кандидаты. Бывшие кандидаты, и только. Нечасто. По паре человек раз в три месяца.

– А выписываете часто?

– Ну, тоже где‑то так.

– Я вот выписок не вижу в делах. Вы не подшиваете их, что ли?

– Почему, подшиваем. Только те дела, наверное, в архиве.

– Игорь Анатольевич, – произнес Рожнов с упреком, – я не про архивные дела вас спрашиваю. Когда вы в последний раз выписывали воспитанников?

– Ну, – сказал Штин, – разве так упомнишь? Месяц назад где‑то.

– Сколько человек выписали?

– Это надо Марию Владимировну спросить.

– Подождите звонить, Игорь Анатольевич. Расскажите, что вы здесь делаете с воспитанниками?

Штин скрестил пальцы и замолчал.

– Вот вы молчите, – заметил Рожнов, – а время идет.

– У нас инструкция есть, – сказал Штин, – директором утвержденная.

– Понятно, как же без инструкции? А вот согласно инструкции этой что с воспитанниками тут делают?

– Наблюдают.

– И лечат как‑то?

– Они не больны, лечить их незачем. Наблюдаем их. Они плохо ориентируются в пространстве, могут пораниться.

– А в инструкции об этом написано?

– Да.

– Вы сделайте мне копию этой инструкции. Просто интересно.

Рожнов перелистал еще несколько дел. Внесли чай, печенья.

– Чай у вас вкусный какой, – сказал Рожнов.

Штин напряженно молчал.

– А все‑таки, Игорь Анатольевич, – произнес Рожнов, закрывая последнее дело. – Выписок я так и не вижу. Вы, похоже, совсем людей не выписываете?

Штин пошевелился.

– Это нужно подчиненных спрашивать, – упрямо произнес он.

– Спросим и подчиненных, – кивнул Рожнов.

В это время вошел один из его помощников.

– Юрий Петрович, – негромко сказал он, – идите взгляните.

На дворе толпились люди в желтых больничных халатах. Их было много: Рожнову показалось, что не меньше сотни. Толпа была странно молчалива. У тех, что стояли в переднем ряду, в руках был плакат: «Произвол!» Толпу малосильно теснил исправдомовский персонал, но при появлении Рожнова перестал.

– В чем дело, товарищи? – обратился Рожнов к толпе.

Вперед вышел мучнистого цвета, редковолосый человек. Он попытался что‑то сказать, но, кроме отдельных звуков, ничего вымолвить не смог. По его лицу было, однако, видно, что ему много о чем есть рассказать.

– Не волнуйтесь, товарищ, – произнес Рожнов успокаивающе. – Сосредоточьтесь и расскажите все по порядку.

– Да он не может по порядку! – не выдержал вышедший с ними Штин. – Он речь потерял. Как вы не понимаете – они все тут такие!

– Игорь Анатольевич! – строго сказал ему Рожнов. – Речь не главное. У граждан накопилось. Видите плакат? Я такого сигнала пропустить не могу.

– Да они вечно жалуются! – закричал Штин.

– Попрошу не вмешиваться, – осадил его Рожнов. – Товарищи! Кто может говорить?

Из задних рядов протолкался худой пучеглазый человек со стоящими дыбом волосами.

– Па… па… па… – произнес он, помогая себе руками.

– Не спешите, – подбодрил Рожнов. – Излагайте по существу.

– Па… ра… из… – вытолкал из себя человек.

– Я понял вас, – кивнул Рожнов. – Произвол, так?

Человек закивал.

– Чей произвол?

– Ых, – сказал человек, уставляя палец в Штина.

– Понимаю вас, – сказал Рожнов, испепелив того взглядом. – Продолжайте.

– Са… са… са… ва…

– Свобода? Свободы нет?

Человек с жаром закивал.

– За… за… кы… кы…

– Закон?

Человек кивнул и тут же показал руками – нет.

– Закона такого нет – вас тут держать?

Тут закивала и замычала вся толпа. Вперед выступил еще один безъязыкий.

– Пы… сы…ты…

– Писать?

Человек закивал и продолжил:

– Бы… мы…

– Бумагу? Бумаги не дают – писать?

Толпа замычала в подтверждение так громко, что Рожнов невольно сделал шаг назад.

– Вот что, товарищи, – произнес он. – Я сейчас распоряжусь выдать вам бумагу. Времени у вас – до окончания рабочего дня. Пишите, пожалуйста.

Под наблюдением Рожнова в толпе раздали листы, ручки, и счастливые немтыри, мыча, разбежались по своим углам.

Со Штиным Рожнов уже не разговаривал. Он стал обходить дом. Все здесь было как в больнице: общие палаты, койки, прикрытые толстыми одеялами, прикроватные тумбочки. Все было новое, крашеное. Было и медицинское оборудование: какие‑то аппараты, размеренно пикая, стояли в некоторых палатах. Рожнов не вдавался насчет них в детали. Их, этих деталей, было так много, что можно было поневоле отвлечься от главного. Он заходил в палаты и всюду видел: немтыри пишут. На него даже не оглядывались. Каждый воспитанник настолько ушел в рассказ о собственных бедах и в связанные с этим переживания, что Рожнова просто не замечал. На него поднимали невидящие глаза, что‑то мычали, а потом снова опускали глаза к бумаге. А та терпела годами выстраданные рассказы немтырей.

Рожнов тихонько подозвал одного из своих помощников.

– Митя, скачи в минобраз и требуй допуска в другие дома. Завтра разобьемся по группам.

Сообразительный Митя кивнул и исчез. Рожнов медленно продолжал обход.

К вечеру помощники принесли Рожнову собранные по палатам заявления немтырей. Беглый его взгляд выхватил строчку: «А как я есть пррризванный нашей ррродной Паррртией, то всецело готов занять любые положенные должности, но, будучи схвачен пррреступными…», Рожнов, качая головой, аккуратно собрал листы в одну стопку и сунул в папку. На него отсутствующим взглядом смотрел Штин.

– Я буду жаловаться, – сообщил он равнодушно.

– Жалуйтесь, конечно, – разрешил Рожнов.

– Мы все зафиксировали. Вами допущены нарушения. Превышаете полномочия, – кинул Штин.

– Как же без этого? – не стал возражать Рожнов. – У нас ведь так: не превысишь полномочий – ничего не добьешься. Вот и приходится превышать.

– Вот вы и превысили.

– Допускаю. Но мы не со зла.

– За дверь кто будет платить?

– Вы направьте запрос в министерство.

– Образования?

– Образования.

Вошел помощник, сообщил:

– Все готово, Юрий Петрович.

– Все взяли?

– Все.

Рожнов повернулся к Штину:

– Ну, спасибо, Игорь Анатольевич, – попрощался он.

Штин промолчал.

Во дворе их окружили немтыри. Они что‑то растроганно мычали, провожая их под сплошным холодным дождем.

Рожнов ездил по исправдомам всю неделю. Под конец этой трудной недели по телевидению неожиданно выступил Куприянов. Это было его первое телевыступление с момента избрания генерал‑прокурором.

– Дорогие товарищи! – начал он, и вдруг стало заметно, что он немного гундосит. – Партия и правительство прилагают…

Рожнов речи не слышал: допоздна просидел за составлением отчета. Как потом ему рассказывали, речь Куприянова лилась плавно и привычно, перекатываясь на затверженных оборотах. Поведал он планах на будущее, о скором начале посевной. А потом стал рассказывать Куприянов о насущных задачах, и вся страна вдруг замолкла.

– Товарищи! Ни для кого не секрет, что наше недавнее прошлое канонизировано и идеализировано, возведено в ранг общих непреложных догм. Самое опасное – замалчивать историю, заглушать ее честный голос. В угоду политическому моменту конкретные исторические факты и события, плоды деятельности таких значительных исторических фигур, как, например, Василий Тарабрин, искажаются, а то и просто скрываются от общественности. Открытое и непредвзятое осмысление собственной истории – гарантия открытости нашей политической системы, ее демократического будущего.

И дальше в том же духе говорил Владимир Куприянов, тихий генерал‑прокурор, и вся страна, замерев, слушала его. Упомянув запрещенное имя Тарабрина и его значительную историческую роль, Куприянов отметил преимущества демократического общества и подчеркнул необходимость перехода к многопартийной системе. К тому времени некоторая часть его аудитории находилась в обмороке, другая замерла от восторга, а остальные, ничего не понимая, внимательно слушали, чувствуя важность момента, и ждали, чем речь завершится.

Куприянов же закончил так:

– Наше общество, решительно двинувшееся по пути демократического обновления, остро нуждается в реформировании самого главного – языка, нашей с вами родной речи. Существующие правовые нормы окосняют язык, лишают его живительного истока – народной речи. Самые институты, призванные сохранять язык, превратились в застойные очаги, рассадники всяческих злоупотреблений и кастового мракобесия. Поэтому назрела необходимость в обновлении, а в некоторых случаях в решительной ломке этих отживших институтов. Будущее нашего свободного общества – в свободном языке.

Рожнову позвонил рассказать об этом один из его помощников. Выслушав все, Рожнов медленно положил трубку.

Он почувствовал, как там, за окном, в густой ночи, оживился, приподнялся, приблизился к нему и ко всем Язык.

– Ну, тепель не усидеть лечеисплавителям! – довольно пробормотал Рожнов, с новой силой набрасываясь на свой доклад.