ГЛАВА 13. Лоретта медленно пробуждалась от сна, разбуженная какими‑то звуками, напоминавшими ей кудахтанье кур

Лоретта медленно пробуждалась от сна, разбуженная какими‑то звуками, напоминавшими ей кудахтанье кур. Курятник? Когда она повернулась на бок и попыталась открыть глаза, она ощутила прикосновение меха к своей щеке. Память вернулась к ней в головокружении событий и в хороводе туманных образов. Деревня. Женщина Многих Одежд, колотящая ложкой по головам, Охотник, покусывающий ее шею. А затем темнота. Дальними уголками своего сознания она вспоминала кого‑то, будившего ее несколько раз, чтобы влить бульон и воду в нее.

Казалось, что звуки кудахтанья приближаются, и медленно она распознала их как хриплое хихиканье. Вздрогнув, Лоретта окончательно проснулась. Она открыла глаза и увидела лукавое лицо Черного Дрозда на расстоянии нескольких дюймов от своего собственного. В следующее мгновение она поняла, что маленькая девочка была не одна. Двое других детей, мальчик лет пяти и девочка лет двух, также находились на кровати. Их глазки‑пуговки были широко раскрыты от любопытства.

Лоретта приподнялась на локте. Голова больше не кружилась, она просто испытывала ужасную слабость. Настороженная, она быстро огляделась в вигваме, но не увидела никого из взрослых. Дети независимо от их расы не очень пугали ее.

Маленький мальчик коснулся рукой, покрытой пылью, волос Лоретты и, задержав дыхание, издал звук «уух». От него пахло, как от любого маленького мальчика, который много играл, немного потел, и тем не менее в этом запахе было что‑то свежее с определенной долей примеси запахов собак и лошадей. Черный Дрозд сосредоточилась на голубых глазах Лоретты, смотря в них немигающим взглядом. Младшая девочка почтительно проводила кончиками пальцев по оборкам штанов Лоретты, все время повторяя:

— Tosi wannup.

Лоретта не смогла удержаться от улыбки. Она была для них таким же неведомым существом, какими они были для нее. У нее возникло страстное желание привлечь их к себе и никогда не отпускать. Дружеские лица и человеческое тепло. От их хихиканья ей еще больше захотелось домой.

Голосом, который не очень хорошо повиновался приказам мозга, Лоретта пробормотала:

— Здравствуйте. — Звук ее собственного голоса казался ей нереальным — отзвуком из прошлого.

— Hi, hites. — Черный Дрозд сплела свои маленькие указательные пальцы в безошибочном знаке дружбы. — Hah‑ich‑ka sooe ein conic?

Лоретта не имела никакого представления о том, что спросила ее девочка, до тех пор, пока Черный Дрозд не сложила пальцы пирамидкой.

— О, мой дом? — Лоретта приложила руку ко лбу, как бы вглядываясь вдаль. — Очень далеко отсюда.

Глаза Черного Дрозда сверкнули от удовольствия, и она разразилась длинной цепью непонятных слов, хихикая и размахивая руками. Лоретта наблюдала за ней, зачарованная светом счастья в ее глазах, выражением невинности ее маленького лица. Она всегда воображала, что команчи — как молодые, так и старые — покрыты кровью, капающей с их пальцев.

Позади нее раздался низкий голос:

— Она спрашивает, сколько времени ты будешь кушать и греться с нами.

Удивленная Лоретта обернулась и увидела Охотника, полулежащего на матраце из шкур. Так как он лежал очень низко, она не заметила его, когда осматривалась первый раз в вигваме. Опираясь на локоть, он с минуту слушал болтовню своей племянницы. В его глазах, блестящих, бездонных, отражался свет, попадавший в вигвам через вход.

— Ты скажешь ей: Pihet tabbe. Доверие нелегко приходило к Лоретте.

— Что это значит?

В углах его рта появился намек на улыбку.

— Pihet, три. Tabbe — солнце. Три солнца. Так мы договорились.

Успокоенная тем, что обещание отвезти ее домой не приснилось ей, Лоретта повторила Черному Дрозду: «pihet tabbe». Маленькая девочка выглядела огорченной и взяла Лоретту за руку.

— Ка, — вскричала она. — Ein mea mon‑ach.

— Ка — нет. Ты уходишь далеко, — перевел Охотник, поднимаясь. — Мне кажется, ты нравишься ей. — Он подошел к кровати и со снисходительной улыбкой отогнал детей в сторону, как тетя Рейчел отгоняла кур. — Poke wy‑ar‑pee‑cha, Девочка‑Пони, — сказал он, сгребая неиспугавшуюся малышку со шкур и ставя ее на пол. Его рука на какое‑то мгновение задержалась на ее голове, ласково потрепав волосы, что, по мнению Лоретты, было не характерно для команча. Хрупкий ребенок, его грубая сила. Эти двое находились в абсолютном противоречии. — Она дочь моей сестры, которая умерла. — Кивнув в сторону мальчика, он добавил: — Wakere‑ee, Черепаха, сын Воина.

Лоретте не хотелось, чтобы дети оставили ее наедине с их дядей. Она смотрела им вслед, когда они выбежали из дверей вигвама. Звуки их смеха уплыли вместе с ними. Чувствуя на себе взгляд Охотника, она глотнула, пытаясь привести свои мысли в порядок. Хотя он был очень добр с ней во время их путешествия и проявлял по отношению к ней чрезвычайное терпение, она не могла забыть его скрытые угрозы в день прибытия.

— Г‑где твои дети?

На мгновение ей показалось, что она увидела выражение боли в его лице. Затем он улыбнулся.

— Они играют в Nanipka, прячутся за холмом.

— Значит, у тебя… нет детей?

— Нет. — Он наклонился и занялся находящейся поблизости грудой из буйволовых кож и кожаных коробок, мускулы на его руках играли и образовывали узлы при каждом движении. — Моя женщина была убита mau‑vate taum, пять лет назад. Наш ребенок был в ней.

— О, — у Лоретты опустился подбородок, и взгляд ее устремился на колени. В то же время она в смущении теребила бахрому рубашки из оленьей кожи. — Я… я очень сожалею.

Он взглянул на нее, нахмурившись. Почувствовав его растерянность, она подняла голову.

— Это… очень печально.

Выражение его лица стало еще более хмурым, но смятение исчезло.

— Huh, да, очень печально.

— Как это случилось? — Она задала этот вопрос шепотом, нерешительно, неуверенная в том, что он ответит, но испытывая потребность узнать.

— Память об этом унеслась с ветром. — Повозившись в буйволовых кожах, он извлек веревочный мешочек. Подойдя к кровати, он сел рядом с ней, держась подчеркнуто безразлично, как будто пытался успокоить ее. — Ягоды и орехи. Ты позволишь небольшому количеству пищи сказать hi, hites своему животу, а?

Лоретта узнала слова «Hi,hites», как те, которые сказала Черный Дрозд, переплетя указательные пальцы своих рук в знак дружбы.

— Здравствуй?

— Да, на языке племени команчей это значит: «Как поживаешь, мой друг?»

Он положил мешочек между ними на шкуру с широко раскрытым верхом, чтобы она могла свободно брать пищу. Лоретта посмотрела на глазированные медом пеканы и сушеные ягоды. Прошлой ночью, когда она согласилась кушать и пить, она была слишком больная и усталая, чтобы сохранять ясность мыслей. Теперь, при свете дня, несмотря на то, что он сказал несколько минут назад, было вполне вероятно, что он мог солгать ей, говоря о возвращении домой.

Она быстро огляделась в незнакомой обстановке. Его боевой щит стоял на треноге неподалеку, перья, окружавшие его края, слегка шевелились в дуновении ветра, проникавшего через дверь вигвама. До нее доносился звук многих голосов, произносивших непонятные слова на чужом языке. Его власть над нею была абсолютной. Он мог сохранить ее навсегда, если бы пожелал. Или убить ее, если бы ему того захотелось.

— Охотник‑Волк, ты действительно…

— Просто Охотник, если твой язык устал. Она облизала губы.

— Охотник… ты действительно имел в виду то, о чем говорил? Насчет того, что отвезешь меня домой?

— Я сказал это.

Она смотрела пристально на него, стараясь найти какой‑то ключ к его мыслям. «Я сказал это». Никаких интонаций в его голосе, выражение лица непроницаемо. Что это за ответ?

— Я… я знаю, что ты сказал, недействительно ли ты имел в виду это?

Губы у него сжались.

— Я сказал это.

Она обхватила руками колени, определив по тону его голоса, что ему не нравится, когда его слова берутся под сомнение.

— Я… — Она впилась ногтями в ладони. — Мне очень хочется домой.

Лоретта уставилась на медальон своего господина. Все вокруг нее — запахи этого мира, кожи, пыли, дыма и незнакомой пищи — проникало в ее существо. Она, наверное, лишилась ума, если была готова поверить ему. Но, как ей хотелось домой. К тете Рейчел и Эми. Верно было и то, что он ни разу не обманул ее и не изменил своему слову, за исключением того случая, когда пообещал отрезать ей язык и не отрезал. Она не могла обижаться на него за это.

Она взяла горсть орехов и ягод и положила несколько в рот. Сладкий вкус меда обволок язык, активизируя деятельность слюнных желез. В животе заурчало. Он услышал звук и вопросительно приподнял бровь.

— Вкусно?

— Мм, — промычала она в ответ, беря в рот еще немного и вытирая ладонь о свои штаны. — Восхитительно.

— Вос‑схи‑тительно?

На мгновение она забыла о страхе перед ним, и ее губы расплылись в улыбке прежде, чем она это поняла. Когда он улыбнулся ей в ответ, ее охватило удивительнейшее чувство необъяснимой теплоты. Он улыбался ей и раньше, но никогда так, как в этот раз.

— Восхитительно, — повторила она. — Это значит очень хорошо, много лучше, чем просто хорошо.

Его улыбка не исчезла, и она поймала себя на том, что зачарована ею. От такой улыбки цивилизованного мужчины могло замереть сердце. Его четко очерченные губы приподнялись лениво с одного угла рта, открывая сверкающие белые зубы. Это не было лицо убийцы.

Это настроение исчезло, когда он протянул руку, чтобы коснуться ее щеки. Неожиданное движение заставило ее отпрянуть, напоминая, кем был он и кем была она. Ведь он считал ее своей собственностью. Так как она отстранилась, он схватил прядь ее волос, перебирая пальцами.

— Ты вос‑схи‑тительна. Как солнечный свет. Обеспокоенная блеском, появившимся в его глазах,

Лоретта схватила его руку, чтобы освободить свои волосы. То, что в его вигваме не было скальпов, не означало, что он не мог снять один, когда у него появится такое желание.

— Только вещи, которые можно попробовать, бывают восхитительны.

В тот момент, когда слова эти выскочили из ее уст, она вспомнила, как он покусывал ее шею. От страха у нее похолодела шея. Как будто догадавшись о ее мыслях, он посмотрел на ее шею. Она поймала себя на мысли, что мечтает о своем платье из домотканой материи с длинными рукавами и высоким воротником.

Озорной блеск заиграл в его глазах. Или, может, это была игра света?

— Этот индеец не тонкова, поедатель людей.

— Тонкова кушают людей? — В прошлом году в форте Белнап было несколько индейцев из племени тонкова. Лоретта видела их во время посещения форта. Они были дружелюбными индейцами и казались безвредными. Они даже добровольно предложили свои услуги пограничному патрулю в качестве разведчиков, чтобы помочь в обнаружении команчей. Неужели она находилась в непосредственной близости от каннибалов? — Боже, — прошептала она.

Он ударил себя по лбу тыльной стороной ладони.

— Милосердия от них не жди. Они поедают храбрых врагов, чтобы украсть их мужество. Это точно boisa. Они to‑ho‑ba‑ka, враги людей.

Он поднялся с кровати и принес бутыль. Она попила воды, которую он налил ей, затем вернула чашку с удовлетворенным ворчанием.

— Ты будешь пить еще?

— Нет, спасибо.

Она внезапно почувствовала себя очень усталой и страстно захотела, чтобы он ушел и она смогла бы заснуть. Вместо этого он заткнул пробкой бутыль и снова уселся на кровать. Она подтянула вверх колени и уставилась на него. Он смотрел ответным взглядом. Молчание становилось угнетающим, а ее веки налились тяжестью.

— Ты устала, — сказал он негромко, нагибаясь, чтобы поставить бутыль и чашку на земляной пол. — Ты ляжешь на спину, а?

Ей в голову пришла мысль, что он может лечь рядом с нею, как он поступал во время их путешествия.

— Нет, нет, я чувствую себя хорошо, правда.

Он схватил ее за лодыжку. Тепло от его руки распространилось вверх по всей ноге. У нее захватило дыхание от этой фамильярности. Несмотря на то, что она уже привыкла к его прикосновениям, ей не нравилось это, и она нелегко смирялась. Дома женщина даже не показывала своих лодыжек, не говоря уже о том, чтобы позволить мужчине дотронуться до них. А этот мужчина трогал ее повсюду, где ему хотелось, безо всяких раздумий. Он слегка потянул.

— Ты будешь лежать на спине. Никакого вреда, а? Я буду сторожить.

— А нужно ли?

— Hein?

Hein? Лоретта не имела ни малейшего представления о том, что значит это слово.

— Я говорю, нужно ли сторожить? Это заставляет меня нервничать. Я не могу убежать.

— Нервнишать?

— Нервничать. — Она пожала одним плечом, а затем попыталась освободить свою лодыжку от его пальцев. — Нервничать… беспокоиться. — Она дернула ногой. Но это ни к чему не привело, его хватка была железной. — Не можешь ли ты отпустить меня. Это неприлично, когда ты меня трогаешь таким образом.

— Не‑пры‑лышно?

— Неприлично. Позорно. Слушай, отпусти меня, пожалуйста. Это ведь моя нога.

— А ты моя женщина.

Она откинула голову и вздохнула. У него была хватка, как железные тиски, и он весил больше нее на добрые девяносто фунтов. Его женщина. На минуту она упустила это из виду и позволила успокоить себя ложным чувством безопасности.

Он потянул ее за ногу и подвинул к себе таким образом, что она оказалась лежащей на спине. Затем он отпустил ее лодыжку и надвинулся на нее, положив руки по обе стороны от нее. Лоретта смотрела на его темное лицо. Сердце бешено колотилось. Во рту все пересохло.

После стольких случаев борьбы с ним она знала, как легко он мог прижать ее своим телом, как быстро он мог схватить ее руки и повергнуть ее в состояние беспомощности. Блеск вожделения в его глазах пугал ее. Что могло остановить его в стремлении овладеть ею? Если она закричит, никто не вмешается.

Где была его мать со своей ложкой теперь, когда она была так нужна?

— Ты будешь спать. — Его низкий голос отдавался в ней вибрацией. — Я буду сторожить.

Сказав это, он отпустил ее и сел на свой матрац. Она услышала постукивание и, поглядев, увидела, что он строгает кремень с помощью костяного кернера. Приглядевшись, она увидела два готовых наконечника для стрел, лежавших рядом с ним, — наконечники для стрел, которыми он когда‑нибудь будет убивать белых людей. Она улеглась на бок и стала смотреть на него. Даже здесь, на другой стороне вигвама, она все еще испытывала страх перед ним. И в то же время она всецело зависела от него. Она никогда не сможет расслабиться полностью, пока он сидит здесь.

Через несколько минут тень упала на пол вигвама. В дверях стоял двоюродный боат Охотника. От вида обезображенных черт лица этого человека сердце ее дрогнуло. Одетый только в набедренную повязку и мокасины, он был совершенно обнаженный.

Не обращая внимания на ее присутствие, кроме мимолетного взгляда в ее сторону, он вошел, принеся с собой чувство злости, настолько ощутимое, холодное, что воздух, казалось, был насыщен им. Он обратил свой взгляд к Охотнику. К удивлению Лоретты, он говорил по‑английски.

— Твой отец говорит, что ты собираешься отвезти женщину назад, Брат, это boisa. Убей ее. Если ты не можешь пролить ее кровь, я могу. — Лоретта сжала руку в кулак и прижала ее к талии.

Охотник посмотрел в ее сторону, затем встал.

— Ты не будешь говорить об убийстве, Красный Бизон.

Красный Бизон фыркнул с отвращением.

— Я сделаю больше этого. Я требую, чтобы ты привел ее к большому костру.

Большой костер? Дыхание Лоретты замерло на полпути между горлом и легкими. Она почти слышала шипение пламени и потрескивание сучьев.

Охотник широко расставил ноги и скрестил руки на груди.

— Она моя женщина. Она остается в моем вигваме.

— И в то же время ты возвращаешь ее домой? Побей ее. Она будет кушать. Если ты не можешь, я заставлю ее.

Красный Бизон направился к кровати. Лоретта бросила в сторону Охотника взгляд, полный испуга.

Был ли он ее господином или нет, он был ее единственной надеждой, единственным человеком, который стоял между нею и смертью. Взгляд его темно‑синих глаз встретился с ее. Красный Бизон протянул к ней руку. Его пальцы готовы были сомкнуться на ее руке. Лоретта отпрянула, дыхание ее стало прерывистым и учащенным.

В последнюю секунду Охотник сказал:

— Не трогай ее, брат. Мое сердце ляжет на землю, если я буду вынужден поднять на тебя руку.

В нахлынувшей волне облегчения Лоретта закрыла глаза, но тут же снова открыла их.

— Ты бросаешь мне вызов? — Красный Бизон выпрямился и резко обернулся. — Из‑за Желтых Волос? Я твоей крови! Ты отказываешься от меня из‑за нее, которая ненавидит тебя?

Вены вздулись на шее Охотника, и это был единственный признак охватившего его гнева.

— Я отказываюсь от тебя? Ты думаешь, мои глаза слепы? Что я не знаю, как змея попала в ее постель?

Лоретта прижалась спиной к туго натянутой кожаной стене, взгляд ее перемещался с одного мужчины на другого. Красный Бизон начал трястись, его руки прижались к бокам.

— Ты говоришь, что это я положил туда змею?

— Я слышу шепот своего сердца. Меа, уходи. До тех пор пока твоя верность мне не победит твою ненависть.

— Я вставал между тобой и винтовками врага!

— А теперь ты воюешь с моей женщиной. Не испытывай меня больше, двоюродный брат.

Мускулы на спине Красного Бизона вздулись узлами и дергались. Он постоял минуту, дрожа от гнева, потом повернулся и плюнул в направлении Лоретты, его черные глаза стали синевато‑багровыми от гнева.

— Твоя женщина, — с насмешкой произнес он. — Меня тошнит от нее. Ты забываешь о своей жене, или она умерла ради Желтых Волос?

С этим он выбежал из вигвама.

В вигваме воцарилась хрупкая тишина. Лоретту охватила дрожь вследствие пережитого. Змея была подброшена? Она смотрела на Охотника, он смотрел на дверь. Когда наконец он посмотрел на нее, глаза его были темными от обуревавших эмоций. Он вернулся к своему матрацу и сел, скрестив ноги в лодыжках. Со вздохом он снова взял кремень и костяную заточку, согнувшись над плоским камнем, который служил ему подставкой.

— Ты будешь спать, я буду сторожить. Каменная маска гнева на его лице плохо скрывала переживаемую им боль. Он любил своего кузена, тем не менее он защищал ее от него. Лоретта легла, но сон не шел к ней. Секунды тянулись, превращаясь в минуты, а в вигваме все еще стояла тишина, нарушаемая лишь стуком кости по кремню. Лоретта сглотнула.

— Охотник?

Взгляд его темно‑синих глаз встретился с ее.

— Спасибо. Зато… что защищал меня. Почти незаметно он наклонил голову.

— Спи, Голубые Глаза. Все в порядке.

— Я… я сожалею о том, что явилась причиной разлада… большой драки… между вами. Я правда сожалею. — Боясь, что он может не понять, она положила руку себе на грудь. — Мое сердце на земле.

Он плотно сжал губы и посмотрел в направлении двери.

— Пусть твое сердце будет снова спокойно. Ненависть пришла к нему давно.

Что‑то в ее груди завязывалось в узел, перекручивалось. Она обхватила себя руками и отчаянно пыталась не думать, отрицать действительность, которую она не могла принять. Охотник, легендарный убийца, был человеком, который думал, чувствовал и любил точно так же, как другие. Он даже скорбел об умершей жене.

Он был также человеком, верным своему слову. Он обещал защищать ее и сдержал слово.

Следующие три дня прошли без всяких событий. Большую часть времени Лоретта спала, а Охотник сторожил ее. Когда она пробуждалась от сна, он всегда оказывался поблизости либо внутри вигвама или снаружи в пределах видимости его двери. Вместо того, чтобы испытывать нервозность, она успокаивалась в его присутствии. Когда ей хотелось пить, он приносил воду. Когда она испытывала голод, он обеспечивал ее пищей. Когда по ночам становилось холодно, она согревалась под его бизоньими шкурами. В тех случаях, когда ей надо было сходить в кусты, он сопровождал ее, и, несмотря на враждебные взгляды, которыми ее одаривали другие индейцы, никто не смел приблизиться к ней, потому что он был рядом. Она привыкла зависеть от него во всем.

В конце третьего дня Охотник взял ее на прогулку. Она не имела никакого представления о цели этой прогулки и начала испытывать беспокойство, когда они удалились на приличное расстояние от деревни. Светло‑голубое небо стало уже стального цвета и прижималось ближе к земле. Слева от реки до нее доносилось щебетание птиц, готовившихся к ночи. Скоро должно было стемнеть.

У нее разыгралось воображение. Может быть, он изменил намерение отвезти ее домой? Может быть, его кузен уговорил его убить ее? Он был неразговорчив, и, когда он снисходил до разговора, его упрошенное знание английского языка часто оставляло больше вопросов, чем ответов.

— Куда мы идем? — спросила она.

— Ты увидишь.

Она с беспокойством посмотрела на нож, висевший у него на поясе. Затем взгляд проследовал по мускулистому торсу. Ветерок подхватил его волосы, откинув их назад, так что лицо полностью открылось ее взгляду.

Она так привыкла к шраму на его щеке, что почти не замечала его, она едва заметила его и теперь. Вместо этого она увидела гордо поднятый квадратный подбородок, высоко посаженные скулы, четкие очертания профиля носа и лба. Рассматривая его, она все больше убеждалась в том, что при всех его недостатках лживость не была в их числе.

Ладони ее покрылись потом. Она отвернулась и плелась рядом с ним, тщательно выбирая дорогу, чтобы не наступить босой ногой на колючую траву или опавший лист чертополоха. Ярко‑розовые цветки на стеблях остролодки терлись об ее икры, их аромат поднимался к носу, как нежные духи.

Он протянул руку, чтобы помочь перебраться через небольшой ручеек, зигзагами стремившийся к реке. Неделю назад от неожиданного прикосновения его руки у нее перехватило бы дыхание. Что происходит с нею? Неужели она начинает относиться к индейцу, как к человеку, заслуживающему доверия? Это было безумие.

Но это было также неоспоримо.

О, она не доверяла ему полностью. Это было бы глупо с ее стороны. Они пришли из разных миров, и его понятие вреда было гораздо более неопределенным, чем ее. Она знала, что он все еще мог попытаться силой овладеть ею и что при этом мог быть грубым. Если бы она рассердила его, он мог побить ее. Но жизнь ее была вне опасности.

Звук лошадиного ржания послужил для Лоретты первым намеком, куда они идут. Когда они достигли вершины поросшего травой холма, у нее расширились глаза. Перед ними расстилался широкий луг, и он был полон лошадей — гнедые, вороные, серые и любой другой масти. Охотник знаком велел ей остановиться и подождать, пока он сходит в стадо. Через несколько минут он вернулся, ведя в поводу черного жеребца. Лошадь была очень похожа на ту, ногу которой она сломала.

Приблизившись, Охотник остановился и протянул ей поводья. При этом его темные глаза светились блеском, который когда‑то очень беспокоил ее. Теперь она поняла, что блеск этот был всего‑навсего улыбкой, еще не достигшей губ. Принимая поводья, она посмотрела на коня.

— Он красавец.

— Когда взойдет солнце, мы поедем к твоим деревянным стенам. Он повезет тебя. — Взяв ее руку, Охотник шагнул к голове жеребца и поднес ее ладонь к его бархатной морде. — Дай ему понюхать себя.

Жеребец понюхал и потрогал губами пальцы в знак приветствия.

— Он так красив, но после всего, что случилось с… Я не могу ехать на нем, я никогда не прощу себе, если что‑нибудь случится. Я чувствовала себя так… — Она замолчала и облизнула губы. Ей вдруг пришло в голову, что она ни разу не извинилась перед ним за то, что убила его лошадь. Она должна была сделать это теперь, но прошло столько времени, и она не знала, как это сказать. — Мое сердце все еще печально за твоего жеребца. Мне не хочется, чтобы и с этим случилось что‑нибудь.

— С этим кончено. — Черты его лица напряглись, когда он произносил эти слова. — Этот жеребец говорит: «Hi, hites, как поживаешь, мой друг». — Он провел мускулистой рукой по черной шее, подвигаясь к лошади вплотную. — Он сын моего друга, который мертв.

Вдохни в него, чтобы он знал твой запах и помнил без горизонта.

Мысль о том, чтобы поцеловать лошадь, не очень привлекала ее, но, вспомнив о взаимоотношении индейца с другим жеребцом, она решила, что он лучше знает, как общаться с ними. Она нагнулась и выдохнула вблизи морды вороного. Конь фыркнул и коснулся губами ее лица с ржаньем и выдыханием. Лоретта удивленно засмеялась и отступила назад, вытирая рот рукавом. Она подняла голову и увидела, что Охотник улыбается. Смех ее замер, и она вдруг почувствовала себя неловко. Его большая ладонь все еще обхватывала ее, и от этого прикосновения сердце ее затрепетало.

Его пальцы сжались.

— Тебе нравится?

— Я… да, он чудесен. На его левом ухе нет насечки, как у многих других. Почему?

— Насечка на ухе говорит, что лошадь объезжена. Он нет. Если другой положит руки на него, он будет драться большую драку.

— Тогда как я смогу ехать на нем?

— Ты будешь его хороший друг. Подойди ближе. Вместо этого Лоретта отступила назад.

— Но он дикий.

Сжав ее руку, Охотник потащил ее вперед.

— Он друг мне и никому другому. Он возит меня, потому что хочет этого. Теперь он будет возить тебя.

С этим объяснением, которое не очень успокоило ее, он забрал у нее поводья, подняв, посадил на спину жеребца.

Лоретта посмотрела вниз.

— Я… я не уверена, что это хорошая мысль.

— Это хорошо. Ты будешь доверять, да? Я сказал ему слова. Он принимает. Ложись вперед на шею и прошепчи свое сердце ему в ухо. Проведи по нему руками. Крепче сожми его ногами.

Лоретта, у которой душа ушла в пятки, сделала, как он велел. Она прошептала:

— Пожалуйста, лошадь, не сходи с ума и не убей меня. — Жеребец заржал и понюхал ее босую ногу, перекатывая белками глаз.

Охотник засмеялся.

— Он чувствует твой страх и спрашивает, существует ли опасность? Должен ли он бежать, как ветер? Он должен стоять? Он нервнишать, как маленькая Голубые Глаза нервнишать, когда она думает, что я съем ее и буду ковырять в зубах ее костями. Ты скажи ему, как я сказал тебе, — это хорошо.

Лоретта отдернула ногу, боясь, что лошадь может укусить.

— Он м‑может не понять. Он ведь конь индейца, не так ли?

— Toquet, это хорошо. Прошепчи свое сердце. Слова твои. Будь спокойна, и он будет спокоен.

Она провела руками по шее и телу жеребца, лаская пальцами мощные мускулы животного. Когда она удостоверилась в том, что лошадь не встанет на дыбы, она расслабилась. Жеребец опустил голову и начал щипать траву. Охотник передал поводья Лоретте.

— Разреши ему везти тебя. Шепчи ему. Научи, что твои руки не несут боли — только хорошие вещи. Он найдет сладкую траву и будет слушать.

— Он так красив, Охотник.

— Скажи это ему.

Лоретта сказала. Жеребец пошевелил ушами и заржал. Пока он щипал траву, она ласкала его. Только когда она стала чувствовать себя уверенно, Охотник снял ее с коня. Когда он брал поводья жеребца из ее руки, он также обхватил ее руку, при этом пальцы тепло обвились вокруг ее.

— Он теперь твой хороший друг. — Охотник обнял свободной рукой жеребца за плечи. — Если ты будешь дышать с ним часто, ты можешь красить себя и носить листья на голове, и он все равно будет узнавать тебя. Всегда.

— Хорошо, по крайней мере до тех пор, пока я не доберусь до дома. — Она глотнула. — Ведь я поеду домой, не так ли?

Что‑то промелькнуло в его глазах, что‑то опасное. Ноги Лоретты стали тяжелыми, как мокрая глина, и она беспомощно смотрела, как он прижал ее руку к своей щеке.

— Ты хочешь ехать? — Его челюсть на ощупь была твердой и теплой.

— Я… да, я хочу ехать.

Он переместил ее руку со щеки на грудь, прижав ладонь к вибрирующему мускулу своей груди. Безжалостный и проницательный взгляд его глаз цепко удерживал ее. Лоретте хотелось отодвинуться, но она понимала, что ей вряд ли удастся вырваться из его хватки. Она ощущала биение его сердца, устойчивое и сильное в противоположность прерывистому трепетанию своего собственного.

— Ты пойдешь назад по своим следам и пойдешь вперед по новому пути?

— Я…

Он подвинул ее ладонь вверх так, что она покоилась на его плече, прижав ее еще ближе к себе. Он был так высок, что она была вынуждена запрокинуть голову, чтобы видеть его лицо. Если бы он был белым, она подумала бы, что он собирается поцеловать ее. Но он не был белым. И она сомневалась в том, что способы нежного убеждения входили в его планы. Ширина его плеч составляла около ярда, нависшая над нею стена мускулов. В глубине его глаз, когда он смотрел на нее, светилось тепло, которого в них раньше никогда не было.

— Я хотел бы, чтобы ты была рядом со мной, — сказал он хриплым голосом.

— Но ты обещал отвезти меня домой.

Жеребец заржал и сделал шаг в сторону, нарушив их равновесие. Охотник отпустил поводья, чтобы подхватить ее, его рука обвилась вокруг ее талии. Лоретта напряглась, когда его твердые бедра прижались к ее.

Он наклонил голову и прижался лицом к ее волосам. Его дыхание проникало сквозь волосы, достигая кожи головы. Дрожь пробежала по ее телу. В течение какой‑то минуты она боролась с ним, но затем почувствовала, как невидимая паутина окутывает ее, шелковистые нити так связали ее, что она не могла пошевелиться, думать.

Она закрыла глаза, дико боясь его и того, что он заставляет ее ощущать. Она отчаянно пыталась вызвать в своем сознании образ матери, что‑нибудь, что помогло бы разрушить эти чары. Возможно, ему в конце концов не были чужды способы нежного убеждения. Она понимала, что должна отодвинуться в сторону, но что‑то, чему она не могла найти названия, не давало ей пошевелиться. Его губы прикоснулись к изгибу ее шеи, отчего по спине побежали мурашки. Предательское томление овладело ее конечностями. Тепло распространилось по животу. На мгновение ею овладело желание прижаться к нему, позволить его чудесным сильным рукам придать всему ее телу форму его тела.

Прикосновение его руки к обнаженной спине привело ее в чувство. Ее глаза раскрылись, и у нее перехватило дыхание. Она попыталась вырваться, но это привело лишь к тому, что его рот оказался прижатым к ее шее, когда голова откинулась назад. Он прижался губами к впадине на ее шее, где пульсирующая вена выбивала быструю дробь. Его загрубевшая ладонь медленно, но неотвратимо двигалась к ее боку, большой палец поглаживал нижнюю сторону ее груди. В ужасе она пыталась схватить его запястье, но пальцы оказались недостаточно сильными.

— О, nei mah‑tao‑yo, — прошептал он. — Ты дрожишь.

Его рот продолжал свое движение вниз. Губы, как шелк, покусывали ключицу. Остро сознавая, что низкий вырез рубашки не был преградой для него, она отпустила его запястье и сжала обеими руками его лицо. Подняв его голову, она встретила его взгляд, еще более обеспокоенная блеском желания, который увидела в его глазах.

— Ты пугаешь меня.

— Этот страх boisa. — Под рубашкой его теплая ладонь остановилась на ребрах. — Ты моя женщина.

— Как раз это пугает меня. Ты не можешь купить женщину. — Она уперлась одной рукой в его шею. Она не испытывала никаких иллюзий. Если бы он продолжал настаивать, у нее не хватило бы сил, чтобы справиться с ним. — Почему ты не можешь понять этого? Женщина должна прийти по своей воле.

Опустив руку на ее талию, он отклонился от нее и глаза его стали задумчивыми.

— А когда ты придешь по своей воле, ты не будешь бояться?

— Я… —Она смотрела на него. —Я предполагаю, что, если — не то чтобы я когда‑нибудь захотела, учти, — но, если я приду к тебе по своей воле, тогда нет, я, вероятно, не смогу. — Лоретта понимала, что несет чепуху. У него был растерянный вид, и она понимала его. Она замолчала и опустила глаза. — Это совершенно невероятно, чтобы я… но, если бы я пришла, не думаю, что стала бы бояться. Я не пришла бы, если бы боялась.

Рука, обнимавшая ее, расслабилась. После рассматривания ее в течение периода, показавшегося вечностью, он сказал:

— Тогда Охотник будет ждать. До тех пор, пока Боги не приведут тебя большим кругом назад к нему.

Обратное путешествие к дому Лоретты заняло пять дней. Несмотря на свое нетерпение, временами она ловила себя на том, что в действительности получает удовольствие от медленного продвижения. Сорок воинов команчей, сопровождавших ее и Охотника, относились к ней доброжелательно, и она больше не испытывала страха, когда ее господин не был рядом с ней, что случалось редко. Домой. Кошмар почти закончился.

Лоретту беспокоили мысли о том, какой прием будет ей оказан. Люди вряд ли поверят, что пленивший ее индеец не изнасиловал ее. Но она решила не думать пока об этом. Потому что сейчас ей было достаточно того, что она снова увидит Эми и тетю Рейчел.

Охотник старался сделать все, чтобы время прошло быстрее. Для этого он учил ее всяким премудростям, пока они ехали: как найти воду, наблюдая за птицами и дикими лошадями, с помощью определенных трав, которые росли только вблизи подземных источников, как оставлять следы; и самое интересное, как читать знаки, оставляемые команчами, чтобы обозначить направление их движения.

— Охотник, если ты оставляешь знаки для других команчей, почему белые люди не могут тебя найти?

— Они не так умны. Лоретта негромко рассмеялась.

— Мне кажется, ты оскорбил меня. Ты считаешь меня глупой?

Он посмотрел на нее взглядом, который заставил ее рассмеяться снова.

— Немного умная. Потому что я учу тебя.

— О, значит, я невежественная, но не глупая? Я предполагаю, что могу принять это. — Она окинула взглядом бесконечное пространство золотых холмов, вытянувшихся перед ними, как буханки свежеиспеченного незаквашенного хлеба. Этот суровый край был для Охотника его главной кладовой, ее полки хранили все, что ему могло понадобиться. Для нее это было чужим и незнакомым местом, пугающим и таким огромным, что оно оказало на нее действие, обратное клаустрофобии. Здесь она чувствовала себя уязвимой, такой уязвимой. — В моем мире ты тоже был бы не очень умным.

— Это хорошо. Жизнь tosi tivo boisa.

— Как так?

Он кивнул в сторону сухого месквитового дерева, росшего из группы камней.

— Он сажает мертвые деревья в землю, и они падают. Это дерево не падает.

Жеребец Лоретты нетерпеливо отошел в сторону. Она сместила свой вес и вернула его обратно в общий строй. Поглаживая шею и сощурившись, глядела через пыль, которую поднимали другие лошади.

— Нет, оно не падает, но оно и находится не там, где в нем есть потребность для того, чтобы сделать забор, например.

— Забор говорит, что земля принадлежит tosi tivo? Он станет пылью в ветре, забор сгниет, а земля останется. Другой tosi tivo придет и посадит еще мертвые деревья. Это все boisa.

— Но tosi tivo покупает землю. Она принадлежит ему. Он сажает мертвые деревья, чтобы другие знали, где граница его земли, чтобы скот не разбежался.

— Он не может купить землю. Мать Земля принадлежит настоящему народу.

Лоретта смотрела вслед другим воинам, молчаливая и задумчивая.

— Настоящему Народу. Твоему народу?

— Да.

— Это ты так считаешь. Но мы считаем, что землю можно купить. И огородить. Ты понимаешь? Никто не хочет украсть у тебя. Они берут только то, что им дает правительство или за что они заплатили. Ты должен научиться мыслить без предубеждения. Земли много, хватит на всех.

Охотник проворчал.

— Пусть tosi tivo найдет землю, много на всех, и сажает там мертвые деревья. Эта земля команчей, и она не может быть подарена или куплена.

— А мы говорим, может. Как ты любишь говорить, глупо бороться, когда не можешь победить. Мы сильнее. У нас лучше оружие. Когда твой противник превосходит тебя количественно и умнее тебя, ты должен отказаться от старого образа жизни и принять новый.

Он посмотрел на нее.

— Сильный прав?

— В общем, да, думаю, что так можно сказать.

— Ты говоришь, женщину нельзя купить. Я говорю, можно. Я сильнее. Я прав.

Как только она начала расслабляться в отношениях с ним, он выбивал опору у нее из‑под ног.

— Это совсем другое.

— Я говорю нет. — Озорные огоньки бегали у него в глазах, когда он медленно смерил ее взглядом от лодыжек до талии. То, как его взгляд задержался на бедрах, заставило ее покраснеть. — Ты веришь По‑другому. Но я сильный, ты нет. Я возьму то, за что заплатил. Ты сдашься? Моему порядку?

— Никогда. — Она потянула край его рубашки вниз, еще раз с болью сознавая, что ее ноги прикрыты только штанами. — Это совсем не одно и то же.

— О, но это одно и то же. Твое сердце кричит нет. Наши сердца кричат нет. Сильный не всегда хороший. Не проси этого индейца сделать то, что ты не можешь. Это мудрость.

Ком застрял у Лоретты в горле. Она никогда не смотрела на ситуацию с точки зрения индейцев. Их земля? Некоторым образом они имели право считать так. Они были здесь первыми. Она закусила нижнюю губу, не желая признаваться самой себе в том, что ей трудно согласиться с этим.

— Я сожалею, что вашу землю забрали, Охотник.

— Я сожалею, ты сожалеешь. Они берут землю. Они убивают бизонов. Наше сожаление ничему не помогает.

Она наклонилась, чтобы пальцами расправить гриву своей лошади, все еще чувствуя себя не в своей тарелке из‑за того, что он одержал верх в их споре. Ей хотелось сменить тему разговора.

— Мой хороший друг устает. Мы скоро остановимся для отдыха?

— Да.

— Твой хороший друг тоже устал. — Она скосила глаза на жеребца, на котором он ехал, почти абсолютно похожего на ее собственного. — Можно мне спросить что‑то?

Угол рта Охотника чуть приподнялся.

— Если я скажу нет, ты будешь молчать?

— Ты хочешь сказать, что я говорю слишком много? — Лоретта запнулась, осознав, что это правда. Вынужденное молчание было ее тюрьмой слишком долго. И, пока у нее была возможность, ей хотелось узнать о нем все, что было в ее силах, чтобы успокоиться. — Я просто подумала об этих двух лошадях, почему ты выбрал ту как своего хорошего друга? Она превосходит эту в чем‑либо?

— Прее‑вошх‑одит?

— Лучше.

— Не лучше. У него кривое переднее копыто, как у моего хорошего друга, который умер. — Он замолчал и, казалось, подыскивал правильные слова. — Он его лицо на воде, нет? Как это правильно сказать?

Лоретта наклонилась в сторону, чтобы рассмотреть следы жеребца. Его правое переднее копыто оставляло в пыли след в виде зазубренного полумесяца.

— Отражение?

— Да, он его отражение.

— Он вылитая копия… Как звали твоего умершего друга?

— Это нельзя произносить. Он мертвый. Сказать его имя не уважать его. Что это ты сказала лить?

— Это просто образное выражение. Когда кто‑нибудь или что‑нибудь выглядит как кто‑то или что‑то еще, называется вылитая копия. Я не знаю почему.

— Ты не знаешь, но ты говоришь слова? Слова из твоего рта говорят, кто ты, Голубые Глаза. Я делаю ложь; я буду выдумщик. Я говорю гнев; мое сердце горит гневом. Наш народ не говорит, если не знает слова. Если сказано, это должно быть. Мужчина то, что он говорит. У tosi tivo не так?

Лоретта пожала плечами и сдержалась от улыбки.

— Я в самом деле сомневаюсь, чтобы я стала лить что‑нибудь. Это просто так говорят.

— Ты узнаешь значение вылитая копия, нет? И расскажешь мне, когда мы снова встретимся?

Лоретта сжала поводья крепче.

— Да, если мы снова встретимся.

Он оглянулся на нее, и его лицо сразу стало серьезным.

— Мы идем по нашим следам назад. Может быть, ты пойдешь вперед по новому пути, когда мы достигнем деревянных стен. Ты могла быть немного счастливой как моя женщина, нет?

Лоретта устремила взгляд к горизонту. Они находились всего на расстоянии полутора суток пути от ее дома. Полтора суток ее отделяли от настоящей одежды, возможности вымыть голову, покушать ту пищу, к которой она привыкла. Да, он был добр е ней. Хотя ей не хотелось признаваться в этом, он даже стал нравиться ей немного. Но недостаточно, чтобы принадлежать ему. Этого не будет никогда.

— Чтобы быть счастливой, я должна оказаться в моих деревянных стенах, — сказала она неуверенным тоном. — Это мой дом, где находятся мои люди.

Ей оставалось только пережить эту ночь и завтрашнюю, и тогда она будет дома. Suvate. Все почти закончилось.

К огорчению Лоретты, чем ближе они подходили к ее дому, тем меньше она стремилась туда. Время проходило очень быстро. В сумерках следующего дня они остановились на ночь у подножья горы Уискей. В пути мужчины собрали прямые ивовые ветви, и теперь они уселись небольшими группами, чтобы изготовить из них копья, каждое из которых украшалось перьями изготовившего. Лоретту это поначалу встревожило, но после того, как Охотник заверил ее, что у них нет никаких намерений затевать войну на ее ферме, она успокоилась и уселась рядом с ним, чтобы наблюдать. Его длинные, тонкие пальцы, изящные и сильные, зачаровывали ее. Она вспомнила их прикосновения к ее коже, теплые и легкие, способные причинить боль и в то же время всегда нежные. У нее защипало в горле.

Она обратила внимание на то, что перья у всех были окрашены в разные цвета.

— Что говорят твои перья?

— Они несут мою метку. И рассказывают немного мою песню жизни. — Его полные губы изогнулись в улыбке. — Мои метки говорят, что я хороший парень — хороший любовник, хороший охотник, с сильной рукой, чтобы защитить маленькую Желтые Волосы.

Она обхватила руками колени и улыбнулась ему.

— Держу пари, твои метки говорят, что ты отважный воин, и Желтые Волосы должна остерегаться.

Он пожал плечами.

— Я дерусь в большой драке за мой народ. Это плохо?

Лоретта сорвала пучок травы. Ее запах остро ударил ей в ноздри.

— Ты пойдешь воевать после того, как отвезешь меня домой?

Он поднял голову от своей работы.

— С этим? — Его темные глаза наполнились смехом, когда он посмотрел вдоль не совсем прямого древка копья. — Голубые Глаза, такое кривое tse‑ak, как это, не может убить даже врага, стоящего рядом со мной. Это tse‑ak будет говорить hi, hites, здравствуй, мой друг.

— Кому?

— Всем, кто пройдет мимо. Ты увидишь.

— Ты уверен, что не собираешься напасть на мой дом?

— Никакой драки. Ты можешь быть спокойна. После того как копье было готово, они с Охотником

устроили свой костер в стороне от других, а затем уселись возле, чтобы покушать из запасов, которые его мать предусмотрительно упаковала для них. Когда Лоретта стала жевать вяленое мясо бизона, у нее во рту все пересохло. Кусок мяса становился все больше и больше, превращаясь в огромный ком, который она была не в силах проглотить.

Вот и наступил этот момент, когда они могли кушать вместе у костра. Самый последний раз. Безумно было испытывать печаль, но с ней происходило именно это.

Вскоре после того как они покушали, они устроили свои ложа вблизи угасающего костра и приготовились ко сну. Лоретта лежала на спине, глядя на звезды. Почти на расстоянии протянутой руки от нее спал Охотник. Во всяком случае она думала, что он спит. Она никогда не была в этом уверена. Он мог лежать неподвижно, словно во власти смерти, в следующую минуту вскочить на ноги, полностью пробудившись. Всю вторую половину этого дня он был тише, чем обычно. И даже печален. Завтра им предстоит проститься.

Слово это звучало одиноко в ее голове. И с такой законченностью. Одному Богу известно, как она прониклась к нему симпатией. Достаточной для того, чтобы заставить ее пожелать себе, чтобы они встретились когда‑нибудь снова. Безумство. Было бы лучше, если бы их дороги больше никогда не пересеклись. Она жила в своем мире, он в своем, и эти два мира были несовместимы. И так будет всегда.

Она вспоминала его мать, колотившую соплеменников по головам ложкой. Веселый смех Черного Дрозда. Команчи. Слово это не вызывало больше у нее чувство ужаса. Возобновится ли это чувство завтра, после того как он уедет? Лоретта вздохнула. После того как он уедет, они снова станут врагами. Их перемирие носило временный характер. Если бы он приехал на ферму, дядя Генри застрелил бы его. От этой мысли у нее сжалось сердце.

— Охотник? — прошептала она. — Ты не спишь?

Молчание. Она натянула бизонью шкуру до подбородка и содрогнулась, хотя ей не было холодно. Воспоминания о тех первых днях нахлынули на нее. О его руке, обвитой вокруг нее, пока она спала, о тепле его груди на ее спине, о том, как испугана она была. Внезапно звезды как‑то расплылись в ее глазах, и она поняла, что смотрит на них сквозь слезы. Она зажмурила глаза, и горячие потоки потекли по щекам к ушам. Она не должна плакать, она не плакала. Не могла. Это казалось невозможным.

Всхлипывание возникло в ее горле и вырвалось наружу. Она прижала руку ко рту, злясь на себя. Как она могла дойти до того, чтобы ей понравился индеец? Разве могла она так легко забыть своих родителей? Это было немыслимо. Непростительно.

— Mah‑tao‑yo?

Лоретта вскочила и открыла глаза. Охотник стоял на коленях рядом с нею, темная тень на фоне сине‑черного, усеянного звездами неба.

— Ты плачешь?

— Нет… да. — Ее голос сбился на писк. — Мне просто печально, вот и все.

Он сел рядом с нею и обхватил колени руками, глядя в беспросветную тьму.

— Ты останешься со мной?

— Нет. — Мысль эта показалась ей такой нелепой, что у нее вырвался смешок, смешанный со слезами. — Я просто думала. После того как я возвращусь домой, мы опять станем врагами. Мои люди застрелят тебя, если ты когда‑нибудь появишься в этих местах. И это… — Она шмыгнула носом и вытерла глаза. — Это печалит меня. И как‑то пугает. Что, если индейцы нападут? Что, если я… — она повернула голову и посмотрела ему прямо в глаза, — когда‑нибудь посмотрю в прицел винтовки, а мишенью окажешься ты.

— Я никогда не подниму своего копья на тебя.

— Но что, если ты не будешь знать? Что, если ты отправишься в налет, и я окажусь там, сражаясь, чтобы защитить свою семью и друзей? Что, если я прицелюсь в какого‑нибудь убийцу‑дикаря, стараясь сбить его с лошади, и этим дикарем окажешься ты?

Когда он повернулся к ней лицом, глаза его казались темными пятнами на лице. После долгого молчания он сказал:

— И ты нажала бы спусковой крючок?

Лоретта посмотрела на него, и в груди у нее образовался большой ком, причинявший ей боль.

— О Охотник, нет. Я не думаю, что смогла бы сделать это.

— Тогда пусть твоя печаль улетит с ветром. — Его белые зубы сверкнули в лунном свете. — Если мы встретимся в бою, я буду знать, какую песню поет твое сердце. И ты будешь знать мою.

Она глотнула, пытаясь рассмотреть выражение его лица, но ей мешала темнота.

— Что, если это случится? Что, если ты нападешь на ферму и увидишь меня в одном из окон? Что ты сделаешь?

— Я буду приветствовать тебя. Между нами не будет войны.

— Однако между нами идет война. Наши люди ненавидят друг друга, Охотник.

Он вздохнул и посмотрел на нее в темноте.

— Ob‑be mah‑e‑vah.

— Что?

— Подвинься. — Он поднял край шкуры и лег рядом с нею на матрац.

— Что?.. не собираешься ли ты спать со мной?

— Nei che‑ida‑ha, мне очень, очень холодно.

Лоретта подозревала, что он лжет, но она подвинулась, втайне радуясь тому, что он рядом, отказываясь думать о том, что это значит. Он повернулся на бок и положил руку на ее талию. Их лица находились на расстоянии нескольких дюймов одно от другого. Взгляды их скрестились. Его зубы снова сверкнули в улыбке.

— Ты печален? Из‑за прощания завтра?

— Нет. Ты будешь ехать по большому кругу назад ко мне. Боги сказали так.

— В твоей песне? — Она фыркнула. — Эта песня причинила мне достаточно горя.

Он крепче сжал ее и притянул ближе к себе.

— Спи, mah‑tao‑yo. Это последний раз рядом со мной.

В полдень следующего дня команчи поднялись на вершину возвышенности над фермой Мастерса и остановили лошадей за пределами дистанции выстрела. Лоретта сжала поводья своего коня с такой силой, что у нее заболели суставы пальцев. Охотник сидел верхом на своей лошади рядом с ней, его колено касалось ее. Лоретта не могла смотреть на него. Вместо этого она смотрела на маленький дом, который уже не мечтала когда‑нибудь увидеть. Ничто в нем не изменилось. Она подумала, что сделал дядя Генри с пятьюдесятью лошадьми, которых оставил Охотник. Их не было видно на заднем пастбище.

Голубое пятно пересекло двор. Эми. Побежала к дому предупредить тетю Рейчел и дядю Генри о приближении индейцев. Казалось, прошло сто лет с тех пор, как Лоретта сделала то же самое.

Уголком глаза она увидела, как Охотник протянул к ней руку. Она посмотрела на него, и он надел ей на шею амулет. Плоский камень еще хранил тепло его тела. Она прижала его к себе ладонью.

— Ты будешь носить это? Всегда? И помнить Охотника‑Волка? Это обещание ты даешь мне?

— Я буду носить это. — Ее пальцы сжались вокруг медальона. — У меня нет ничего, чтобы дать тебе.

Взгляд его глаз стал теплым.

— Твои оборки. Она сжала губы.

— Я ношу их. Если ты хочешь получить их, тебе придется вернуться и украсть.

Он смерил всю ее взглядом.

— Может быть, так. Ты сделаешь их хорошими, как цветы, да?

Она вздохнула и склонила голову. Она поняла, почему порой от воспоминаний бывает больно. Они стали друзьями. Это казалось невозможным, безумным, но тем не менее это произошло. И прощаться было очень трудно.

— Ну, что ж, я думаю, все.

— На этот раз.

Она посмотрела на него.

— Охотник, ты не должен…

Он наклонился к ней и прижал палец к ее губам.

— Ты можешь читать мои следы? Ты можешь идти по моим следам и прийти ко мне. Я оставлю тебе знаки.

Кивнув, Лоретта соскользнула с коня и протянула ему поводья. Вместо того чтобы принять их, он спешился, встал рядом с нею. Она подняла голову, изо всех сил пытаясь улыбнуться. Его песня не имела к ней никакого отношения. Почему он не может этого понять?

— Спасибо тебе зато, что привез меня домой. Мое сердце будет петь песню дружбы, когда я буду думать о тебе, Охотник, всегда, до горизонта.

Он жестом указал на жеребца.

— Ты возьмешь его. Он сильный и быстрый. Он привезет тебя назад в страну команчей.

— О нет! Я не могу. Он твой!

— Он идет по новому пути теперь. Ты его хороший друг.

У нее на глазах появились слезы.

— Я никогда не вернусь в Команчерию, Охотник. Пожалуйста, забери своего коня.

— Ты забери. Он мой подарок тебе, Голубые Глаза. Подходящие случаю слова не шли на ум Лоретте.

Прежде чем она все обдумала, она поднялась на цыпочки и прижала свои губы к его губам. По ее предположению, это должен быть быстрый прощальный поцелуй.

Охотник слышал об этом странном обычае tosi tivo, называемом поцелуем. Мысль о двух людях, прижимающих свои открытые рты друг к другу, всегда вызывала у него отвращение. Однако с Лореттой было все по‑другому. Она не успела отстраниться, как он схватил ее лицо и, наклонив ее голову назад, стал покусывать ее рот. Чтобы узнать ее вкус. И запомнить.

При всей его неопытности, когда его рот коснулся ее, волна жара пронеслась по всему его телу и зажгла костер в нижней части живота. Ее губы оказались мягкими и полными, сладкими, как теплый penende, мед. Она раскрыла рот, и он просунул язык между зубов, чтобы попробовать вкус влаги, которая оказалась еще слаще и заставила думать о других сладких местах тела, которые ему тоже хотелось попробовать. Наконец Охотник понял, почему tosi tivo целуются.

Она схватила его запястья и отклонилась от него. Он притянул ее вновь и улыбался, продолжая держать ее лицо в ладонях. Ее большие глаза стали голубыми, как небо над головой, удивленными и настороженными, какими они становились много раз в первые несколько дней. Она была подобна бисерным работам его матери — красивая с лицевой стороны, сложная путаница — с обратной. Будет ли он когда‑нибудь в состоянии понять ее?

— Прощай, Охотник.

Неохотно он отпустил ее и смотрел ей вслед, когда она пошла вниз по склону холма, ведя за собой коня. У подножья холма она повернулась и посмотрела назад. Их взгляды встретились. Затем она повернулась к дому и побежала, и жеребец побежал следом. Охотник в недоумении покачал головой. Только Белые Глаза может идти пешком, имея отличную лошадь.

Взгляд его переместился на деревянные стены. В том, что с ней будет там все в порядке, он мог полагаться только на Богов. Он боялся, что ее приемный отец может обидеть ее, а он не сможет защитить ее, его не будет рядом. Грудь его сжалась в предчувствии дурного. Что, если песня не была услышана? Что, если большой круг судьбы никогда не приведет ее к нему?

Руки сжались в кулаки. Он едва сдерживался, чтобы не броситься вслед за нею. Его женщина, и в то же время не его. Знала ли она, что унесла с собой маленький кусочек его сердца? С тяжелым вздохом он повернулся на своем вороном.

— Ты готов? — спросил Старик.

— Нет. Пусть она достигнет своих деревянных стен. С тем, чтобы она ничего не боялась.

Date: 2015-12-13; view: 356; Нарушение авторских прав