ГЛАВА 11. Задолго до рассвета команчи свернули лагерь и приготовились к отбытию

Задолго до рассвета команчи свернули лагерь и приготовились к отбытию. Несмотря на заверения Охотника в противоположном, Лоретта предполагала, что Том будет убит, прежде чем они уедут. Еще раз Охотник удивил ее. Лишенный своей лошади и сапог, Том должен будет идти домой пешком — довольно большое расстояние для босых ног. Но он уходил целым и невредимым. Лоретте даже позволили попрощаться с ним. Охотник стоял поблизости, как всегда наблюдая.

Глаза Тома наполнились слезами, и первые бледные лучи солнечного света отразились в них, когда Лоретта подошла к нему в тумане, стелющемся по земле. Он коснулся ее волос, затем простонал и притянул к себе для крепкого объятия.

— О Лоретта, я так сожалею. Если бы я был помоложе, я был бы в состоянии что‑нибудь сделать.

Лоретта прижалась к Тому и пожелала, чтобы ей никогда не надо было отпускать его. От него пахло хуже, чем от индейцев, но он был единственным звеном ее связи с домом, с людьми, которых она любила.

— Помни, что я сказал, — прошептал Том. — Ни пищи, ни воды.

Уже слабая от голода и чувствуя, что у нее начинается обезвоживание, Лоретта кивнула, удивляясь, почему Том не заметил признаков ее воздержания. Страх, догадалась она. Это чувство может уничтожить человека.

— Я попытаюсь прийти за тобой. — Его голос дрогнул, а руки, которыми он ее обнимал, задрожали. —Я сделаю все, что в моих силах.

Снова она кивнула, хотя оба они знали, что он вряд ли успеет сделать это вовремя.

Голос Охотника прозвучал, как удар хлыста:

— Mea‑dro, пошли.

Лоретта последний раз сжала шею Тома и отпустила его. Она попыталась улыбнуться ему, но не смогла. Охотник схватил ее за руку и потащил к лошади Тома, которая теперь была снаряжена принадлежностями индейцев для верховой езды. Когда он посадил ее на кобылу, она подумала, будет ли он связывать ее, как прежде, и получила ответ на свой вопрос, когда он вскочил на лошадь позади нее, обхватив за талию одной рукой.

Лоретта изогнула шею, стараясь не терять Тома из вида, когда Охотник послал кобылу рысью. Слезы навернулись на глаза. Это было все, ее последний контакт с домом.

— Не оглядывайся, Голубые Глаза, — пробормотал Охотник. — Мы едем в новое место. Там будет хорошо.

Лоретта сомневалась в этом.

Команчи держали направление строго на север, перейдя вброд рукава реки Бразос Клир и Солт в течение пяти часов, пройдя в такой близости от форта Белнап, что Лоретта не могла не удивиться их безрассудству. После этого местность изменилась, нагорные равнины, простиравшиеся во всех направлениях, их однообразие не нарушалось ничем, кроме холмов на горизонте. Охотник часто предлагал ей воду, но каждый раз она отказывалась.

По положению солнца Лоретта догадывалась, что было около полудня, когда индейцы остановились, наконец, для отдыха. Испытывая головокружение от истощения и жажды, она соскользнула с кобылы и споткнулась. Она упала бы, но Охотник удержал ее и отвел в тенистое место под кустом. Солнечные ожоги, недостаток пищи и воды за последние несколько дней уже давали о себе знать. Она села и поникла головой, подготавливая себя к тому моменту, когда Охотник предложит ей еще воды.

— Голубые Глаза, ты будешь пить?

Лоретта отмахнулась. Воцарилось долгое молчание. Затем Охотник схватил ее за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза.

— Habbe we‑ich‑ket, искать смерть не мудрость. — Он зажал флягу коленями и взял ее за руку, положив ее на свое мускулистое плечо. — Ein mah‑heepicot, это твое. Никакого вреда тебе идти по моим следам. Ты будешь доверять этому команчу? Это обещание я даю тебе.

Лоретта смотрела в его темно‑синие глаза, ощущая энергию, идущую от его пальцев. На мгновение она поверила в искренность его клятвы, что он будет защищать ее всегда. Затем ее взгляд сместился на шрам, на языческий медальон, на кожаный браслет, перехватывающий его запястье. Метис он или нет, она не могла доверять этому мужчине.

Он вздохнул и отпустил ее руку, чтобы сделать большой, медленный глоток, рассчитанный, она в этом не сомневалась, на то, чтобы соблазнить ее. Напившись, он утер рот и сказал:

— Мы посмотрим. Очень трудно идти без питья под солнцем. Ты сдашься.

С этими словами он заткнул пробкой бутыль и поставил ее в тени рядом с ней, чтобы она могла напиться, если сила воли изменит ей. Усевшись на пятки, он провел пальцем по ее скуле.

— Я должен защищать тебя от солнца. Чтобы ты не обгорела.

Зачерпнув горсть земли, он смешал ее с небольшим количеством воды из бутыли, чтобы приготовить грязевую пасту. От нее веяло чудесной прохладой, когда он нанес ее на лицо. Закончив, он откинулся и снова стал рассматривать ее, при этом в его глазах играл тот молчаливый смех, который так раздражал ее. У нее, наверно, был вид голубоглазого пугала с коричневыми потеками на лице и волосами, разметавшимися во все стороны. Ну что ж, его тоже нельзя было принять за образец.

Слишком скоро, к сожалению Лоретты, отдых был закончен, и они снова сели на лошадей. Над головой светило солнце, подобно оранжевому шару, обжигая веки, высушивая драгоценные запасы влаги из тела до тех пор, пока часы не превратились в головокружительную, мучительную бесконечность.

Ранним вечером команчи снова остановились ненадолго у рукава Норт реки Литл‑Уичита. После того как она слезла с лошади, Лоретта опустилась на землю у берега реки, чтобы смыть засохшую грязь с лица. Искушение сделать один маленький глоток воды было велико, но она знала, что не должна делать этого.

Когда Охотник сообщил, что настало время отъезда, Лоретта заплакала бы, если бы у нее оставалось сколько‑нибудь лишней влаги в организме для слез. Конечности болели. Голова шла кругом. И она была очень слаба. Она нуждалась в сне. Как могут они так долго мчаться вперед? Как выносят это лошади?

Менее чем через десять минут после того, как они отъехали от реки, Лоретта начала клевать носом и почувствовала, что сползает с лошади. Она заставляла себя принять вертикальное положение и моргала. Охотник сильнее обхватил ее одной рукой, а другую просунул под ее правое колено, чтобы перекинуть ее ногу через голову лошади. Прижав ее к груди, он положил ее поперек седла перед собою.

— Спи, nei mah‑tao‑yo, спи.

Его низкий голос проникал сквозь истощение, которое плотным туманом окутало ее мозг. Nei mah‑tao‑yo. У нее не было никакого представления о смысле этого слова, но оно звучало так мягко в его устах, как выражение нежности. Ямка у его плеча оказалась идеальным местом, чтобы положить голову. Она приникла к нему, щекой прижавшись к теплой коже. От него исходил запах шалфея, дыма и кожи, земные запахи, которые становились знакомыми и какими‑то успокаивающими. Погружаясь в темноту, она не думала больше о нем как об индейце, просто как о мужчине. Чудесном, сильном мужчине, в объятиях которого можно спать спокойно.

Сны не давали ей покоя. Глупые, дурацкие сны про Эми, тетю Рейчел, Тома Уивера. Чудесные сны. Она танцевала с Эми у колодца. Бежала через поле, покрытое золотисто‑красными маргаритками. Сидела за столом с Рейчел и рассматривала моды в прошлогодней «Книге для дам» Годей, которую дядя Генри привез из Джексборо.

Затем снова она стояла, освещенная лунным светом, на крыльце и прощалась с Томом. Она знала, что он хочет поцеловать ее, и готовилась к этому. Его бакенбарды и влажные губы коснулись ее рта.

Затем, необъяснимым образом, сон изменился, и рот, прижавшийся к ее, стал влажным шелком, а нажим был твердым, но в то же время нежным. Тяжелые пряди темных волос спадали на ее щеки, образуя завесу вокруг нее. Она прижала руку к теплой мужской груди и почувствовала, что сильные руки держат ее. Удивительно сильные руки.

— Mah‑tao‑yo, — прошептал низкий голос. Лоретта сосредоточила внимание на темном лице над нею, осознав с удивлением, что сон и реальность смешались. Влажным шелком на ее губах оказались пальцы Охотника, смоченные водой из бутыли. Завеса из темных волос, которая касалась ее щек, оказалась реальной, так же как мускулистая грудь и руки. Она напряглась.

— Мы достигли Oo‑e‑ta, Биг‑Уичиты, — сказал он негромким голосом. — Мы будем отдыхать здесь. Ты теперь не будешь спать?

Она выпрямилась и недоуменно огляделась вокруг. Тени низкорослых деревьев окружали ее. Их листва отливала серебром в лунном свете. Звук быстро текущей воды говорил о том, что они находятся недалеко от реки. Серенады сверчков и лягушек сливались в нежную, приятную мелодию, которая возникала на берегах и плыла вместе с ветром. Смесь запахов летней травы и степных цветов опьяняла. Когда Лоретта запрокинула голову, чтобы в полной мере насладиться этими запахами, то почувствовала головокружение. Она схватилась за гриву лошади, чтобы не упасть.

Охотник спешился и протянул к ней руку, чтобы снять ее с лошади. Когда его большие руки обхватили ее талию, Лоретта, полностью еще не придя в себя, посмотрела на него сверху вниз. Река Биг‑Уичита находилась от ее дома на расстоянии больше семидесяти пяти миль. Она не могла поверить, что они уехали так далеко. Даже в том случае, если Том сумеет собрать помощь и попытается следовать за ними, ему никогда не догнать индейцев, прежде чем они достигнут Застолбленных Равнин.

Охотник поставил ее на землю. Ноги у нее подкосились, и она зашаталась. Он схватил ее за руку, ведя как ее, так и лошадь к ровному месту у реки. Она присела на гладком камне, пока он снимал с лошади поклажу и расседлывал ее. Прежде чем повести лошадь на водопой, он расстелил бизоньи шкуры, чтобы Лоретта могла лечь, но она была слишком истощена и не могла идти. Она соскользнула с камня на землю и обняла нагретый солнцем камень, как любовника, прижав щеку к гладкой поверхности.

Девушка забылась беспокойным сном. Чуть позже ей послышались звуки приближавшихся шагов. Охотник, подумала она. Она попыталась открыть глЪза, удивляясь, почему он вернулся без лошади. Сквозь прикрытые веки она могла видеть мокасины, обнаженные ноги. Не Охотник? Усталость давила на веки. Какая разница? Один индеец или дюжина, лишь бы они оставили ее в покое, их дела ее не интересовали.

Когда Лоретта проснулась от потрескивания горящего дерева, о на даже не представляла, сколько времени проспала. Скорее всего несколько минут, хотя могло пройти несколько часов. Золотистый свет освещал небольшую лужайку, играя отблесками пламени на кустах, отбрасывая причудливые тени. Запах горящего месквита ударил ей в ноздри. Охотник сидел на корточках у костра, стараясь сделать так, чтобы он горел с большим выделением тепла, перемешивая горевшее дерево и раздувая угли. Когда Лоретта села, он оглянулся на нее.

— Тебе не понравились шкуры?

Ее взгляд скользнул на приготовленный для нее матрац. Он лежал бесформенной кучей, словно она подняла шкуры и бросила их кое‑как. Неясное беспокойство шевельнулось в ее сознании, когда Охотник пошел к матрацу и поднял шкуры, чтобы расправить и как следует уложить их. Если никто из них не касался постели, то кто это сделал? Мимолетное воспоминание о мокасинах и обнаженных ногах мелькнуло у нее в голове.

Когда Охотник поднял верхнюю шкуру, Лоретта что‑то увидела под ней. У нее перехватило дыхание.

Большая гремучая змея лежала, свернувшись кольцами на матраце, скрытая от взора Охотника другой бизоньей шкурой. Пока еще змея не издавала предупредительного сигнала. Охотник не подозревал о присутствии змеи. Лоретта вскочила на колени, горло у нее сжалось.

В эту долю мгновения казалось, что индеец и змея двигаются медленно, как холодный мед, капающий с ложки. Она протянула руку к своему господину, сосредоточив взгляд на его запястье, на раздутой вене. Ядовитый укус так близко к сердцу может быть роковым. Она видела, как змея подняла голову, ее зубы поблескивали в ярких отсветах костра. Времени для раздумий не оставалось. Инстинкт взял верх.

— Змея! — закричала она. — Змея!

Охотник реагировал на ее крик, не отскочив в сторону, как поступила бы она, но мгновенно перейдя в наступление. Пользуясь шкурой, которая была у него в руке, как щитом, он отбил первый бросок, а затем сделал выпад другой рукой, схватив змею, прежде чем она успела снова свернуться и совершить второй бросок. Змея извивалась и шипела, когда Охотник поднял ее с матраца. Минуту он держал ее на весу. Затем посмотрел на Лоретту. После паузы, показавшейся вечностью, он извлек нож, обезглавил змею и бросил ее в заросли кустарника.

Лоретта опустилась на землю, сжимая горло. Змея. Слово прыгало у нее в голове, отскакивая от стенок сознания, звучало пронзительно, отдавалось неоднократным эхо. Она закричала…

Она не могла этому поверить. Наверняка слух сыграл с ней злую шутку. Она не могла закричать, ну просто не могла после семи лет молчания. И уж никак не могла этого сделать, чтобы спасти индейца.

Убирая нож в ножны, Охотник нерешительно направился к ней. Лоретта смотрела на него — на длинные волосы, на мокасины с бахромой, на штаны из оленьей кожи, на медальон, на богов на наручной по вязке.

У нее было такое ощущение, как будто ее внутренности разлетелись на миллионы черепков, разрывая ее на части. Образы родителей пронеслись перед ее мысленным взором: мать, лежащая в луже засохшей крови с глазницами и ртом, полными черных мух, отец, привязанный к дереву, изуродованный до неузнаваемости, в непристойном виде. Эти воспоминания запечатлелись у нее в памяти, и ей не суждено было забыть их, никогда. Она не могла так предать память о своих родителях. Не могла…

— Н‑нет, — прохрипела она. — Нет.

Охотник опустился перед ней на одно колено. В ее глазах он выглядел неясной массой мускулов, языческих богов и вонючей кожи. Удушающее, клаустрофобическое чувство охватило ее. Прежде чем он успел взять ее за плечи, она размахнулась, не глядя, и ударила по щеке кулаком. Воспоминания всплыли в ней, подобно желчи.

— Не трогай меня! Не трогай меня!

Сжав челюсти от боли, которая пронизала его скулу, Охотник схватил девушку за плечи. Даже при скудном свете костра, освещавшем ее лицо, он видел в нем выражение потрясения, боль предательства в глазах, страдания, еще более острого оттого, что она предала сама себя. Чтобы спасти того, кого она ненавидела…

Всхлипывая, она ударила его снова и снова, колотила безостановочно по лицу в приступе истерии. Она спасла ему жизнь. Охотник вздрагивал под ударами, но не делал никаких попыток остановить ее или защищаться. Ее глаза остекленели, ничего не видели, а всхлипывания говорили о горе, которое она носила в себе очень долго. Он понимал, что в действительности она бьет не его, а себя.

Наконец он привлек ее к своей груди, и она вцепилась в него с такой силой, как будто он собирался сбросить ее со скалы. Он подумал, не было бы это добрее.

— Ты убийца, — всхлипывала она. — Я ненавижу тебя, понимаешь? Я ненавижу тебя!

Он крепче сжал ее в своих объятиях, находясь во власти собственных болезненных воспоминаний. Она не испытывала больше ненависти к нему. Поэтому она плакала. Кровь ее людей звала к мести, но и ему было за кого мстить. А ее сердце предало ее.

— Toquet, это хорошо.

— Нет! — причитала она. — Мои родители… О Боже, мои родители. Ты убил их — зверски убил. — Он провел рукой вверх по ее спине. Под его ладонью ее тело трепетало. — Ты у‑убил их.

— Нет, нет. Я не убивал. Я клянусь тебе, Голубые Глаза. Я не убивал их.

За пределом света от их костра Охотник заметил движение теней. Он посмотрел внимательнее. Несколько других мужчин, привлеченные криками, подошли к их стоянке. Он узнал Быструю Антилопу и Воина, подумал, что видел Старика. Красный Бизон и его друзья прятались где‑то левее, почти неразличимые в темноте. Охотник жестом попросил их уйти. Девушке и так хватало переживаний.

Он понимал, что она испытывает, лучше, чем ей казалось. Ода, он понимал…

Взяв ее на руки, он отнес ее на матрац. В тот момент, когда он положил ее, она сжалась в комок и затряслась от сильных рыданий. Охотник опустился на колени рядом с ней. Как мог он успокоить ее, когда сам не знал покоя? Они были заклятыми врагами, но каким‑то образом их ненависть затерялась в узоре эмоций, как одна нить теряется в ткани.

Она опустила лицо на согнутую руку. От ее рыданий он не находил себе места. Он встал и медленно обошел вокруг матраца в поисках следов, которые могли привести к разгадке. Ничего. Неужели змея сама заползла в его бизоньи шкуры? А если нет, то кто ее туда подбросил? Кто‑то, кто ненавидит Желтые Волосы. Кто‑то, кто надеялся, что она ляжет в постель первой. Охотник вздохнул и в который раз стал всматриваться в темноту. Подозрение не давало ему покоя. В конце концов, змея могла заползти в постель сама. Такое уже случалось.

Охотник лег на матрац и подтянул девушку к себе. Она повернулась к нему спиной, дрожа и всхлипывая. Он намотал прядь шелковистых волос на свое запястье и укрыл ее шкурой.

— Не трогай меня. Пожалуйста, не надо. Я не вынесу этого.

Ее голос проникал в его душу. Он отпустил ее и повернулся на спину, глядя в усеянное звездами небо, думая о ее матери, отце, об ужасах, которые ей пришлось пережить. Он знал, какие зверства совершаются во время налетов. Правда, он дал себе слово, что будет воевать только с мужчинами, но сотни других воинов не испытывали угрызений совести.

Прошло время, и всхлипывания девушки затихли, а дыхание стало медленным и ритмичным. Во сне она прижалась к нему спиной в поисках тепла.

Он повернулся на бок и обнял ее. Просунув руку под рубашку, которая была на ней, он прижал ладонь к животу и кончиками пальцев скользил по ребрам. Она была мягкой, как мех горностая. Он ощущал ритмичное биение сердца, теплоту тела. Он закрыл глаза. В голове у него все еще звенели сказанные ею слова: «Я ненавижу тебя, понимаешь? Я ненавижу тебя».

Когда солнце взойдет, у нее будет еще больше оснований ненавидеть его. Если она не станет пить, то умрет. Он не может допустить, чтобы она еще один день провела без воды. Охотник глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Куда девался его гнев? Его ненависть? Он не понимал, когда и как это случилось, но маленькая женщина, лежащая рядом, больше не была его пленницей; он сам стал ее пленником.

Лоретта проснулась задолго до того, как первые розовые лучи солнечного света прочертили горизонт. Она лежала на спине, а рука индейца лежала на ее груди. Теплота ладони ощущалась сквозь кожу рубашки. Это была его рубашка. Она не пыталась двигаться. Какая разница? Сегодня, через неделю, раньше или позже, он ее возьмет.

Пересохшее горло болело, когда она пыталась глотать, но, несмотря на это, внутри нее жило какое‑то новое чувство. Она могла закричать, если ей того захочется. Сознание этого пугало ее; она не знала, почему.

Индеец зашевелился. Она устремила взгляд в небо. Он был ей безразличен, как и все, что он может или захочет сделать. Она мечтала о смерти. Смерть манила, обещая покой. В раю не будет никаких индейцев. Иначе он не был бы раем.

Охотник сел и откинул волосы назад. Дым одного или двух костров поднимался в небо. Утро было свежим и холодным. Он посмотрел на бледно‑голубой горизонт, испытывая облегчение от того, что взору больше не мешают деревья и кустарники. Здесь врага можно заметить издалека.

Потягиваясь, он оглянулся через плечо. Взгляд девушки был отсутствующим, и она, казалось, не замечала его присутствия. Он провел рукой перед ее глазами и почувствовал облегчение, когда заметил реакцию. Он встал. Другие тоже начинали шевелиться. Если он собирался влить в нее какое‑то количество воды, ему следовало поспешить.

Достав бутыль, он приблизился к ней.

— Ты будешь пить, Голубые Глаза?

Она отрицательно качнула головой. Ее солнечные ожоги начинали заживать, и она выглядела бледной. Вскоре вся омертвелая кожа должна сойти.

— Ты должна пить.

В ответ она хрипло прошептала:

— Нет.

Охотник опустился на колени рядом с ней. Ему не хотелось делать этого… Положив бутыль на шкуру, он бросился на нее. Прежде чем она сообразила, что он собирается делать, он схватил оба ее запястья и уселся на нее верхом.

— Чт… Отпусти меня! — прохрипела она.

Она дергалась под ним и брыкалась, но на его стороне было преимущество веса. Когда она попыталась ударить его коленом в спину, он вспомнил вечер, когда трусливый, бледнолицый Белые Глаза набросился на нее в телеге. Он прижал ее руки своими коленями, ненавидя себя за причинение ей боли.

— Ты будешь пить. — Подняв бутыль, он вытащил пробку и наклонился: — Твоим способом или моим?

Она металась, пытаясь уклониться от его руки.

— Я… нет!

Схватив ее за подбородок, Охотник впился пальцами в ее щеки. Когда, наконец, ее челюсти разжались, он поднял бутыль над ее раскрытым ртом и начал лить воду тоненькой струйкой.

К его удивлению, она совершенно не сопротивлялась. Дыша через нос, она позволила ему налить ей полный рот воды, не глотая. Избыточная вода стекала на щеки и в волосы. Охотник не мог закрыть бутыль и положить ее, не освободив Лоретты. А если бы он освободил ее, она выплюнула бы воду.

— Воин! — закричал он.

За несколько костров от них Воин вскочил со своей постели. Оглядевшись вокруг в растерянности, он заметил Охотника и бегом направился к нему. Через несколько секунд он стоял у матраца, протирая сонные коричневые глаза, недоуменно глядя на Желтые Волосы.

— Tahmah, что ты хочешь делать, утопить ее?

— Да. Зажми ей нос.

— Что?

— Делай, как я говорю.

Воин опустился на колени возле ее головы.

— Охотник, ты…

— Мне позвать Быструю Антилопу? Воин зажал нос девушки.

— Если она умрет, это твоя вина.

— Она не умрет. Я пытаюсь заставить ее пить.

Охотник наблюдал, как лицо девушки стало красным от отсутствия воздуха. Через несколько секунд мышцы ее горла ослабли. Тогда, наконец, она проглотила часть воды и начала задыхаться.

— Отпусти. Воин, отпусти ее!

Воин, который всегда не очень быстро соображал, наконец отпустил ее нос. Девушка поперхнулась, и вода пошла не тем путем. С мрачным видом Охотник ждал, пока она боролась за свое дыхание.

Когда она, наконец, перестала кашлять, он сказал:

— Ты будешь пить?

Она сверкнула на него глазами, и взгляд ее был полон такой ненависти, что у него по спине пробежал холодок. Охотник снова схватил ее за подбородок.

— Ее нос, Воин. И на этот раз отпускай, когда она начнет глотать, иначе она захлебнется.

— Если она захлебнется, виноват будешь ты. Я только помогаю.

Весь процесс повторился. Когда она перестала задыхаться во второй раз, Охотник еще раз предложил ей возможность пить по своей воле. Она отказалась. Двух глотков воды было недостаточно, и Охотник знал это.

К концу десятого глотка с лица Охотника потек пот. У Воина был вид больного, а Лоретта обмякла от усталости. И все же она продолжала бороться. Охотник все больше восхищался ею. Она обладала большим запасом мужества — сердцем индейца, как называл это его народ.

Охотник надеялся, что десяти глотков будет достаточно. Он мог заставить ее пить на следующей стоянке. От этой мысли у него сжалось все внутри. Она снова станет бороться с ним. И снова. Может быть, когда они доберутся до его деревни и она увидит, что он не собирается обидеть ее, она сдастся. У его матери, Женщины Многих Одежд, была мягкая, любящая рука. Если кто‑нибудь мог успокоить девушку и переубедить ее, то именно она.

Только бы ему удалось довезти Желтые Волосы. Как бы вторя его мыслям, Воин сказал:

— Она умрет, если не будет пить. Половину того, что ты влил в нее, она выплюнула.

— Она не умрет, — прошипел Охотник. — Я не допущу этого. Я заставлю ее пить часто. Того, что я волью в нее, будет достаточно.

Лоб Воина озабоченно нахмурился.

— Охотник, что, если она не является женщиной пророчества? Ты подумал об этом? Похоже, ты ей не очень нравишься.

— Она — женщина пророчества. Я уверен в этом. — Охотник убрал колени с ее рук и встал. — Она скоро перестанет драться. Никто не может драться вечно.

— Откуда у тебя такая уверенность? Что она — та самая женщина?

Охотник закупорил бутыль.

— Я знаю, вот и все.

Девушка повернулась на бок и обхватила руками живот. Воин смотрел на нее, лицо его ничего не выражало.

— Нам надо торопиться, если ты хочешь довезти ее живой.

— Да, — вздохнув, согласился Охотник. — Пойди скажи другим.

Охотнику казалось, что время измеряется постоянным и непрекращающимся топотом лошадиных копыт по окаменевшей земле. Солнце все время висело на одном месте, горящий круг, окрашивавший лазурное небо в серебристый цвет. Девушка ехала у него на руках, голова ее лежала на его плече, руки сложены безвольно на коленях. Неподвижная, как мертвая… Ему хотелось пришпорить свою лошадь, чтобы они могли как можно скорее достичь места, предназначенного для привала на рукаве Саут реки Пиз. На этот раз он заставит ее выпить воды в количестве, достаточном, чтобы не надо было бояться за ее жизнь.

Воин скакал справа от Охотника, Быстрая Антилопа—слева. Они, казалось, чувствовали его настроение и говорили очень мало. Охотник не поддерживал беседы. Сомнения терзали его. Может быть, ему следует повернуть назад? Чего ожидают от него Боги?

Умрет ли девушка, если он будет продолжать двигаться вперед? А если он отвезет ее домой к ее людям, что тогда? Как быть с пророчеством? Как быть с его народом? Как бы услышав мысли Охотника, Воин подвинул своего коня ближе и сказал:

— Ты должен доверять Богам, tahmah. Если ты уверен, что она женщина пророчества, тогда все будет хорошо. Песня не может быть пропета, если она умрет.

Охотник наклонил голову, чтобы посмотреть на лицо девушки, покрытое потеками грязи, и поймал себя на том, что удивляется, как он мог считать его некрасивым. Мог луч солнечного света быть некрасивым? Сверкание лунного света на водной глади?

— Я уверен, Воин. Она та самая женщина. Часть пророчества уже сбылась, не так ли? Ее голос возвратился к ней.

— И она украла твое сердце, Охотник, не так ли?

— У нее много мужества, но мое сердце принадлежит мне. И всегда будет так.

Воин наклонился в сторону, чтобы взглянуть через плечо Охотника на лицо Желтых Волос, причем его собственное расплылось в улыбке.

— Да, что‑то в ней есть. Грязь, я думаю. Это ее как‑то украшает.

Охотник невольно улыбнулся.

— Она выглядит так, как будто попала в руки Той, Которая Трясется. Помнишь, когда Ki‑was, Мошенник, поручил ей приготовить для него военную краску?

Воин захихикал:

— Когда она сделала ее слишком жидкой? Три красных полоски на его подбородке потекли, и он поехал в бой, похожий на Поедателя Людей. Да, я помню.

Охотник расслабил свою напряженную спину, смех Воина успокоил его.

— Она спит, как ребенок, Охотник. Это хороший признак, правда? Она, должно быть, начинает доверять тебе. Она скоро начнет кушать и пить.

— Она просто устала и ослабела от жажды. Слишком слаба, чтобы бояться. Или причинять мне неприятности.

Воин вздохнул:

— Мы скоро остановимся. Я помогу тебе влить в нее немного воды. С ней все будет в порядке.

Быстрая Антилопа погнал своего коня галопом и, продев ногу сквозь ремень подпруги, соскользнул с седла, приняв положение, горизонтальное брюху лошади, с тем чтобы сорвать пук сорной травы. Возвратившись в седло, он замахал своей добычей, испуская дикие крики.

Охотник снова улыбнулся.

— Покажи нашему юному другу, как надо ездить, а? Он, похоже, заскучал.

— Сейчас тебе не надо оставаться одному.

— Со мной все в порядке. Поезжай. Шлейф пыли поднялся вслед коню Воина, когда он ринулся наперегонки с Быстрой Антилопой. Охотник засмеялся, когда его брат соскользнул вбок, чтобы ехать под брюхом лошади. Быстрая Антилопа, приняв вызов, повторил его эскападу, только один раз коснувшись провисающим задом земли. Охотник вспомнил, как в таком же приеме лошадь протащила его, мальчишку, по земле, а правая нога запуталась в ремне подпруги. Но было уже недалеко то время, когда, находясь в таком положении, он научился стрелять из лука.

Не желая уступать, Воин соскочил с седла, чтобы встать во весь рост на спине лошади, несущейся во весь опор. Вскоре несколько других воинов включились в соревнование. Трюки становились все более сложными по мере увеличения количества участников. Пронзительные крики неслись над равниной, отдаваясь неоднократным эхом.

Охотник почувствовал, что девушка зашевелилась, и, посмотрев на нее, увидел открытые глаза. Крики разбудили ее. Как бы почувствовав на себе его взгляд, она посмотрела на него с насмешливым выражением. Он подумал, сколько времени пройдет, прежде чем она привыкнет к тому, что к ней вернулась способность говорить.

— Они играют. Здесь нет деревьев, чтобы скрыть to‑ho‑ba‑ka, врага. Наши сердца радуются.

Она с сомнением посмотрела на мужчин. Охотник протянул руку к бутыли.

— Ты будешь пить?

— Нет, — прошептала она. Охотник откупорил бутыль и протянул Лоретте.

— Ты должна пить, Голубые Глаза.

— Нет.

Охотник снова привязал ремень бутыли к подпруге, подавив вспышку гнева.

— Ты не умрешь. Я сказал это. Эти страдания будут ни к чему.

Она прислонилась головой к его плечу и закрыла глаза. Охотник крепче сжал поводья в руке, испытывая бессилие и страх. Прошлой ночью она спасла ему жизнь. Разве может он спокойно наблюдать, как она губит свою?

Когда команчи достигли реки, их игры прекратились. Они перешли вброд реку, чтобы следовать вдоль скалистого берега северного рукава. Несколько оживленная водой, которую ее заставили выпить, Лоретта села верхом на кобыле, страдая от удерживающей ее руки Охотника и прикосновения знакомой ладони к животу. Его широкая грудь служила опорой для ее спины; вскоре она прислонилась к нему, позволяя своему телу колебаться вместе с его в ритме галопа лошади.

Примерно после сорока минут молчания он склонил голову, вплотную к ее.

— Mah‑tao‑yo. Моя рука сильнее, нет? — Он крепко обнял ее, чтобы продемонстрировать. — Сильная рука, чтобы опереться, щит от всего, что могло бы повредить тебе. Ты будешь доверять этому команчу. Пей и ешь. Это хорошее место, куда мы едем.

Рука Лоретты сжалась в кулак и сжималась до тех пор, пока не заболели суставы пальцев. Она не хотела умирать. Было легко, легко поверить ему.

— Тебе будет тепло со мной в моем вигваме. У меня есть много бизоньих шкур. И много пищи. Мясо — да. И моя сильная рука будет защищать тебя, всегда, до горизонта. Бояться нечего. — Он прижал ладонь к ее животу еще сильнее. — Мой язык не делает ложь. Я говорю правду, не penende toquoip, медовые речи, но обещание. Я сказал слова, и они уносятся с ветром, чтобы он шептал*' их мне всегда. Ты будешь доверять? Когда я уйду от тебя в налеты и на охоту, сильная рука моего брата будет тебе защитой. С тобой не случится ничего плохого.

Лоретта глотнула. Его брат? Мужчина, который помогал вливать воду в нее, по‑видимому. Тот, которого он зовет Воином.

— Ты можешь искать смерть в другое время. Te‑bit‑rе, это наверняка. Но сначала посмотри, что лежит на горизонте. Это мудрость.

— Я хочу… — От напряжения и долгого молчания голос ее прозвучал, как натянутая струна. — Я хочу домой.

— Это не может быть. Ты идешь со мной — в новое место. Ты моя женщина. Ты сказала это, я сказал это. Suvate, это кончено.

— Я не твоя женщина, — закричала она. — Ты украл меня из моей семьи.

— Я отдал много хороших лошадей.

— Значит, ты купил меня. Точно так же, как… — Лоретта изогнула шею и посмотрела ему прямо в лицо. — Я человек, а не вещь.

— Белые мужчины имеют рабов, и это хорошо, да? Твои Голубые Мундиры устраивают большую драку, чтобы ты могла владеть черными людьми. Разве не так? Этот индеец тоже имеет раба. Это хорошо.

— Нет! Это не хорошо. Это чудовищно. — Она провела рукой по глазам. — Я умру, прежде чем ты коснешься меня. Слышишь, что я говорю?

— О, но, Голубые Глаза, я трогаю тебя теперь. — Он скользнул рукой вверх по ребрам и мягко накрыл грудь. — Видишь? Я трогаю тебя, и ты не умираешь. Бояться нечего.

Он усилил нажим руки и держал ее твердо в этом положении. Прошло несколько секунд.

— Это то, чего ты боишься? Дотронуться? — В его голосе прозвучало недоверие. — Это поэтому ты не пьешь?

Лоретта поерзала, пытаясь высвободиться из его хватки, все еще вцепившись в его запястье.

— Ты будешь отвечать этому индейцу. — Он пошевелил большим пальцем по коже рубашки, тактика принуждения, которую она не могла игнорировать, возбуждая сосок груди до затвердения, отчего у нее перехватило дыхание. — Ты ищешь смерти, чтобы убежать от моей руки?

У нее вырвалось всхлипывание.

— Пожалуйста… пожалуйста, не надо.

Он склонил голову так, что его губы касались ее уха.

— Из‑за этого ты дерешься большую драку? Голубые Глаза… — Его голос стих, словно он не знал, что сказать. Затем он убрал руку с ее груди и вернул на ребра. — Моя рука не сделала тебе больно. Я не приношу тебе стыда. Я не понимаю тебя. Ты будешь делать картину для меня, нет?

Картину? Картина в голове Лоретты выглядела слишком ужасной, чтобы о ней можно было рассказать словами.

— Ты думаешь, я не знаю, что вы, чудовища, делаете с белыми женщинами? Я знаю! Моя мать… я… — Она глотнула. — Твоя сильная рука! Ты предлагаешь опереться на нее до тех пор, пока она не обернется против меня.

Он провел губами по ее виску, задержался там, его дыхание было подобно теплому туману, проникшему в ее волосы. В течение долгой паузы он сохранял молчание, затем сказал:

— Моя рука твоя, чтобы опереться на нее навсегда. До тех пор, пока снег придет в твои волосы. Всегда, до тех пор, пока я не стану пылью в ветре.

Его голос звучал так искренне.

— Я не стану слушать этого, я не стану. Ты думаешь, что я настолько глупа, что ты можешь обмануть меня… медовыми речами?

— Я не делаю обманов. — Он сильнее сжал ее. — У меня нет нужды. Если мое сердце жаждет убийств, я убиваю. Если я хочу играть игры с моей женщиной, я играю их. Мне не нужны обманы. Я хочу, я беру. Это очень простая вещь.

Воин подъехал к ним, подняв тучу пыли. Лоретта перевела взгляд на скальпы, висевшие на его уздечке, на ситцевую ткань, привязанную к его подпруге и говорившую о многом. Слезы бессилия наполнили ее глаза.