Встреча на пляже

— Общение с Эвенком как обычно научила меня многому, — признался Рабинович на следующее утро, — Но в этот вечер Леночка была одета особенно нескромно, и в результате этого я остался глух к разгоревшейся общественной дискуссии о путях создания древних народов созданных по велению Сталина. Но в дальнейших беседах с ним мне бы не хотелось блуждать в дебрях политической географии. Кто-нибудь может развеять туман?

— В целом Сталин был человеком малообразованным, — доверительно сообщил Гришин, — но в некоторых областях он обладал глубокими и обширными познаниями. Выросший на Кавказе, где на небольшой территории проживает множество самых разных народов, он тонко понимал природу межнациональных отношений. Будучи пламенным империалистом, Сталин старался строить структуру подвластных ему владений таким образом, чтобы административная структура империи опиралась на этнически очерченные образования. Причём эти этнические образования были разными по величине, имели разную степень самостоятельности и разный уровень жизни. Наиболее самостоятельными были братские социалистические страны, которые имели все внешние атрибуты независимых государств. Далее по степени убывания самостоятельности следовали Союзные Республики, автономные республики, автономные области, автономные округа и так далее. При всей внешней громоздкости эта система обладала большой устойчивостью. Одним из главных факторов стабильности являлось то обстоятельство, что развал Советской империи неизбежно приводил к сильнейшим потрясениям все национальные образования, из которых эта империя состояла. Тем более что Сталин старался проводить границы и переселять народы таким образом, чтобы, в случае получения национальными образованиями независимости, у новых государств сразу бы появились трудноразрешимые проблемы и внутри страны, и в отношениях с соседями.

В глубине души Сталин считал, что элиты этих образований состоят из людей здравомыслящих, интересы собственных народов им не безразличны, и поэтому местная элита будет стараться урвать побольше для себя лично, но разваливать всю конструкцию эти люди не будут. Тут Вождь Мирового Пролетариата ошибался. О людях хорошо думал, идеалистом был.

При первой же возможности, дружно, все как один, лидеры национально-административных структур, из которых состояла Советская империя, ринулись в независимое плавание, не минуты не задумываясь об ужасных и необратимых последствиях долгожданного самоопределения.

Рассмотрим же, в свете вышеупомянутых общих положений, тёмное будущее братских социалистических стран. Начнём с «Germanische Demokratische Republik» (Германская Демократическая Республика). Это государство, сразу же после получения независимости, к единодушному ликованию своих граждан (zum einmtigen Jubel seiner Brger), немедленно прекратило своё существование, растворившись в Федеративной Республике Германии, не оставив после себя никаких видимых следов.

— Ну, здесь Вы не правы, — неожиданно возразил Рабинович, — в моём сердце следы остались. Я читал книгу какого-то восточногерманского автора об Альберте Эйнштейне. Книга начиналась фразой: «Альберт Эйнштейн был самым великим немцем после Карла Маркса». Государства приходят и уходят, но созданные в них культурные шедевры остаются в веках.

— Поправку принимаю, — согласился Гришин, — В память о ГДР человечеству осталась фраза: «Albert Ainshtein ar am meisten gro Deutsche nach Karl Marks» (Альберт Эйнштейн был самым великим немцем после Карла Маркса).

На этом тема ГДР себя исчерпала, и мы можем смело перейти к рассмотрению положения в Югославии. Эта самая независимая часть Советской империи, созданная как независимое государство после первой мировой войны, развалилось с громким треском, стрельбой и резнёй сразу же после распада СССР. Причём танец с саблями, начавшийся в Югославии в начале девяностых годов, продолжается до сих пор, и ему конца не видно. Нас же, как офицеров-десантников, в событиях в Югославии должна привлечь следующая деталь. Как это всегда бывает в национально-освободительных войнах, в многочисленных в девяностые годах войнах в Югославии против гражданского населения противника всеми противоборствующими сторонами проводились массовые репрессии и этнические чистки. Сербы внесли в этот процесс элемент поэзии, навеянный рыцарскими романами средневековья. Они создали лагеря для пленных молодых женщин, где заключённые насиловались солдатами сербской армии, пока не наступала беременность. Когда беременность достигала срока в двадцать недель, женщин отпускали. Аборт на таком сроке делать уже опасно.

— Но не такие уж сербы неисправимые романтики, — вмешался в беседу Шпрехшталмейстер, — когда дело касается их лично, они способны рассуждать практически. Приведу пример. Как-то, во время войны в Косово, сербы выгнали оттуда миллион албанцев. Увидевшие это по телевизору американцы начали бомбить Сербию. Но и в России не сидели, сложа руки, и смотрели телевизор. Увидев, как американцы бомбят Сербию, русские захотели помочь братьям-славянам. Государственная Дума выступила с законодательной инициативой о воссоединении Сербии и России. Благо в то время от России все, кому не лень, отсоединялись, и хотелось как-то переломить тенденцию. Югославское правительство, взвесив все за и против, решило, что американские бомбёжки — дело более безопасное, чем воссоединение с Россией. Сербский народ единодушно поддержал решение своего правительства.

— У меня есть план, как нам найти человека, скрывающегося под вывеской «полицейская мафия», — без всякой связи с национальным строительством сообщил Пятоев, — для нас это будет проблема одного вечера.

Солнечным утром следующего дня в полицейский участок, с выражением лица, не предвещавшем ничего хорошего, вошла видная деятельница театра Варвара Исааковна Бух-Поволжская. К тому времени в полицейском участке уже находился Рабинович, который забежал о чем-то посоветоваться со своим старым знакомым, дежурным офицером.

Впервые дежурный офицер увидел Бух-Поволжскую в отделении полиции, где она робко и застенчиво пыталась выяснить судьбу своего чемодана. За прошедшее время в её облике произошли разительные перемены. Чувствовалось, что за три недели, проведенные в Израиле, она не только окрепла физически, но и закалилась духовно. Просительные интонации, которые так тронули сердце дежурного офицера, сменились на голос, звенящий металлом. По-настоящему громко зазвучали интонации человека, глубоко убежденного в правоте своего дела, пламенного борца за свои неотъемлемые права.

— Практически только что я была зверски изнасилована, — не терпящим возражений голосом заявила Варвара Исааковна дежурному офицеру, — и в настоящее время мне не обходимо дать свидетельские показания.

— Вам придется немного подождать, — мягко возразил дежурный офицер.

— Вы что, не видите, что мне дурно? — взревела Бух-Поволжская ударяя кулаком по столу перед носом дежурного офицера. — Вы что не понимаете, что с точки зрения психического здоровья я агонизирую? Меня может спасти только Мустафа!

— Нет, — осадил Рабинович выдающуюся деятельницу театра, — грубые полицейские могут неправильно понять тонкие душевные порывы ослабленного психиатрическим лечением чистого бедуинского юноши.

— Что она говорит? — спросил Рабиновича дежурный офицер, который, к счастью, не русского языка знал. — Кто такой Мустафа и почему она разлила мой кофе и съела половину моего торта?

— Несчастная одинокая женщина, — перевел Рабинович на иврит рассказ Варвары Исааковны с легкими, чисто техническими неточностями, — дожить до пятидесятитрехлетнего возраста девицей для того, чтобы быть изнасилованной какими то Хомяком и Сапогом. Но при том она оставалась верной каком-то Мустафе.

— Как раз по этому поводу мне звонил Шай Ругальский и приказал замять дело, — сообщил дежурный офицер, настроение которого заметно испортилось, — дело замять невозможно, с высоким начальством конфликтовать не хочется. Ну почему это всегда случается в мою смену?

— Все будет хорошо, — утешил Рабинович расстроенного работника правоохранительных органов, — Ты когда-нибудь встречал пышущую здоровьем зрелую женину, которую изнасиловал хомяк или, тем более, сапог. Это же бред. Эта тетка совсем чокнутая, до пятидесяти трех лет дожила, и всё в девицах. У нас в сумасшедшем доме таких к кроватям сразу привязывают. Отправь её с патрульной машиной в психбольницу, а в конце смены доложишь, что приходила женщина, выглядит странно, ведет себя неадекватно, утверждает, что является шейхом Мустафой. Месяц она там полежит, как минимум. А у тебя все по уставу. И дело не закрыто, и начальство не обидел.

— И что бы я делал без сумасшедшего дома? — радостно воскликнул дежурный офицер, и уже через час Варенька уже пила чай с вишневым тортом в окружении заботливых санитаров отделения судебно-психиатрической экспертизы.

— Значит, вы говорите «Шай Ругальский»? — переспросил Варвару Исааковну Пятоев.

— Голубчик, сколько можно переспрашивать? — с достоинством отвечала видная деятельница театра, — я еще нахожусь в том возрасте, когда воспоминания еще не потеряли яркость, а имена мужчин еще не путаются между собой. Напротив, вспоминать об этом мучительно интересно и полезно для здоровья.

— Навестить нужно маньяка, — убежденно сказал Шпрехшталмейстер, — исполнить парню акробатический этюд. Это наш долг.

— Отчего же не навестить, — согласился Пятоев, — навестить надо. Только к этому визиту необходимо привлечь Гришина. По поводу старшего лейтенанта у меня есть определенные надежды.

— Обязательно приду, — выслушав гостей, сообщил Гришин, — люблю наносить визиты незвано. Более того, рассматриваю это как выполнение своего воинского долга.

— Так ты хуже татарина, — констатировал Шпрехшталмейстер.

Но отвлечёмся на минуту от описания примеров с честью выполненного воинского долга, — вновь вернул бразды правления в свои руки Гришин, — и вернемся к теме недавней нашей беседы. В гости я, конечно, пойду, но прежде выскажу вам все, что наболело на душе.

Мне хочется рассмотреть вблизи ещё одну этническую мину, заложенную под Европу ещё во времена первой мировой войны. Результатом этой войны, в том числе, был распад Австро-Венгерской империи. Образовавшееся, среди прочих, государство Венгрия было значительно меньше, чем реальный ареал проживания венгров. Кусок территории, населённой венграми, который назвали Воеводиной, отошёл к Югославии. Другой кусок, называемый Трансильванией, достался Румынии. В Словакии венгры составляют десять процентов населения и компактно проживают в приграничных с Венгрией районах. Даже Украине, которая к моменту распада Австро-Венгрии вообще не существовала как независимое государство, получила в Закарпатье кусочек земли, заселенный венграми. После распада Советского Союза в Венгрии нарастает желание эти территории присоединить к себе.

По русский этот процесс называется воссоединение, а по-немецки die Wiedervereinigung. Это короткое немецкое слово ещё войдёт в русский язык, если его не заменят аншлюсом, походом на восток (die Wanderung nach Osten) или чем-то в этом роде. Оружие, используемое во второй мировой войне, было гораздо мощнее, чем оружие первой мировой. Это в полной мере относится и к этническим минам, заложенным под Европу. Если раньше НАТО существовало для защиты западной Европы от миролюбивых помыслов СССР, то после распада Варшавского договора существование НАТО утратило всякий смысл. Обедненная Германия воспользуется любым поводом для развала НАТО и вывода американских войск со своей территории. Франция, как всегда верная идеалам политической проституции, Германию поддержит. Далее Германия, после «die Wiedervereinigung» (воссоединения) Австрии, начнёт свой очередной «die Wanderung nach Osten» (поход на восток) с нападения на Францию. Что будет дальше — очевидно.

Польша, которая первая рванулась к независимости при первых признаках ослабления Советского Союза, своими неразумными национально-освободительными действиями копает себе могилу. Большая территория современной Польши — это исконная территория Германии. Пруссия — это историческая область Германии, вокруг которых шло объединение немецких земель в единое государство. В настоящее время большая часть Пруссии — это Польша и Калининградская область. Пруссия для Германии — это всё равно, что Нечернозёмные области для России. При малейшей же возможности Германия попытается вернуть себе Пруссию и Силезию. Сталин, переселив поляков из районов со смешанным населением, которые он назвал Западной Украиной и Западной Белоруссией, в Пруссию и Силезию, откуда он предварительно выселил немцев, надеялся, что любое польское руководство, находящееся в здравом уме и трезвой памяти, понимая, что Польше без России не жить, будет надёжным щитом России. Но поляки, получив национальное государство из чужих рук и ценой чужой крови, бездарно его утеряют в самом ближайшем будущем. Чехи, может быть, как всегда, и рада отдать Судеты, но, как всегда, этим дело не ограничиться.

— Все, хватит, — сказал Пятоев, — к своей одежде, а значит и к нам, направляется господин Ругальский.

Пятоев, Шпрехшталмейстер и Гришин лежали на тель-авивском пляже. Был вечер. Большое красное солнце скатывалось в море на западе, где-то в районе Кипра. Мимо трех атлетически сложенных мужчин иногда, покачивая бедрами, проходили девушки в нескромных купальниках, но похотливых взглядов за собой они не ловили. Внимание атлетов было привлечено мужчиной лет сорока пяти, довольно хорошо сохранившемся для своего возраста. Мужчину звали Шай Ругальский, он занимал довольно высокий пост в системе правоохранительных органов. После окончания рабочего дня он любил иногда окунуться в море, а потом посетить какой-нибудь ресторанчик в старом Яффо.

Подойдя к своей одежде, возле которой в расслабленной позе расположились трое атлетически сложенных мужчин, он, было, потянулся за брюками, но самый молодой из атлетов его окликнул.

— Скажите, Шай, а как вас звала в детстве мама? Никогда не поверю, что в Ленинграде кто-то мог назвать своего сына Шаем.

— В детстве меня звали Шуриком, — ответил Ругальский, сразу поняв, что ресторанчика в Яффо ему не видать сегодня, как своих оттопыренных ушей без зеркала.

— Вы меня хотели спросить только это? — спокойно сказал он, хотя его одолевали плохие предчувствия.

— Да собственно я не должен был спрашивать даже этого, — разъяснил ситуацию Гришин, — мне заказали убить человека, известного как «полицейская мафия». Потому мы и встретились.

— А он вместо того, что бы решить вопрос и получить деньги, он вступает в совершенно ненужную беседу о том, как кого звали в Ленинграде, — укоризненно молвил Шпрехшталмейстер. Чувствовалось, что получение денег в Израиле его интересовало значительно больше, чем то, как звала Ругальского мама в Ленинграде.

— Вас, вероятно, зовут Сапог? — решил сменить тему Шай.

— Я не сапог, но растоптать могу, — ответил несколько оторопевший от такой догадки Шпрехшталмейстер.

— Вам посчастливилось беседовать с Хомяком, — спас положение Пятоев, — Сапог — это я.

— А вы, судя по вашим помощникам, — обратился Ругальский к Гришину, — наемный убийца по кличке «Полиглот»?

— Почему вы заказали убить Наташу? — спросил без видимого интереса Пятоев.

— Откуда вы знаете, что именно я ее заказал? — наконец потерял самообладание Ругальский, — а самое главное, как вы на меня вышли? И кто вам, черт подери, заказал меня?

— Обычно мы не раскрываем секретов нашей творческой кухни, — мягко сказал Пятоев, — но вы так взволнованы, что я не в силах вам отказать. При условии полной взаимности, разумеется.

— Уговорили, — согласился Ругальский, — вы расскажите все, о чем я вас спрошу, А я отвечу на все заданные вами вопросы. А потом мы разойдемся по домам и исполним свой супружеский долг перед родиной.

— Это если нам не придется применить высшую форму пролетарской самозащиты — расстрел, — продолжал гнуть свою линию Шпрехшталмейстер.

— Нет такой чистой и светлой мысли, которую бы Хомяк не мог бы выразить в грязной матерной форме, — успокоил побледневшего Ругальского Пятоев, — Не обращаете на его слова внимания. В действительности среди нас он самый гуманный. Любимая девушка даже называет его за это пассивным некрофилом. Теперь вкратце о волнующих вас вопросах. Когда от псковского олигарха поступила просьба убить эту девушку… Как ее, кстати, зовут?

— Наташа Пятоева, — подсказал Ругальский.

— Да, да, так вот, мы бы, конечно, выполнили заказ, без лишних и абсолютно ненужных действий. Но вы, вместо того, чтобы спокойно заказать убийство и оплатить услугу согласно действующему прейскуранту, начали выяснить наши анкетные данные. Зачем это вам? Ну, допустим, меня зовут Сапог, а его Полиглот, но зачем вам наши имена? Откуда эта ненужная фамильярность у солидного человека? Признаюсь, это нас насторожило. Как я уже говорил, секреты творческой кухни, тайны мастерства, по крупицам собранные наработки, это то, что люди искусства, а тем более, наемные убийцы, не должны выставлять на обозрение широкой публики. Признаюсь честно, это нас даже немного насторожило. И мы решили познакомиться с вами поближе.

— Как вы меня нашли?

— Какой вы, право, не сдержанный, — возмутился Пятоев, — бедуинская мафия на вас вывела.

— Любовь зла… — пробормотал Ругальский, — А козлы этим пользуются.

— Вы влюбились в Наташу Пятоеву, а когда она вас отвергла, решили ее убить? — предположил неисправимый романтик Шпрехшталмейстер.

— Перестаньте, — отмахнулся от него Ругальский. Я всегда с большой теплотой вспоминаю свое детство. У меня было семь нянек, а у них — четырнадцать сисек. И с тех пор я с большим недоверием отношусь к красивым девушкам вообще, а умным красивым девушкам типа Наташи в частности.

— А что, девчонка действительно хороша? — зажегся Пятоев, — Я не в себе, когда я не в тебе?

— Ее ценность определяется не этим, — продолжил Ругальский, — за таких как она «новые» дают приличные деньги. А главное, у нее были списки, которые странно желал получить наш общий знакомый, псковский олигарх.

— И вы эти списки получили? — поинтересовался Пятоев.

— Как говорит одна моя знакомая, вместо фаллического символа опять подсунули символический фаллос, — не без грусти ответил Ругальский.

— Послала на… — догадался Шпрехшталмейстер, — динамо прокрутила.

— Опростоволосился как невинное дитя, — сознался Ругальский, — у нее был с собой блокнот, там был записан адрес электронной почты. Блокнот я изъял и по этому адресу я зашел. Там был длинный список женских имен и фамилий, и возле каждого имени стоял адрес и телефон. Она мне сказала, что это и есть те самые списки. Я и поверил. А что еще это могло быть? Женские имена с псковскими адресами. С чувством выполненного долга я продал ее «новым», а якобы список отправил псковскому олигарху. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что это были не списки, а адреса и телефоны ее псковских знакомых и одноклассниц. Которые, в большинстве своем, как жили, так и проживают в Пскове. Псковский олигарх был в бешенстве. Но ничего изменить было нельзя.

— Наташа девочка очень аккуратная, — заметил Пятоев, — она открывала адреса на разных серверах и оставляла там информацию. На каждом адресе какую-то конкретную тему. Однажды она готовилась к экзаменам, и у нее полетел Windows, а все с ним и вся информация. С тех пор она прятала всю информацию на электронной почте и дублировала это на ее сайте.

— У нее есть свой сайт? — оживился Ругальский, — на электронной почте у нее была папка с другими адресами электронной почты, но толку от того нет никакого. Нет шифров для входа. А расспросить ее уже нельзя. Получив якобы списки, я поспешил передать ее «Новым». Вы же знаете, что я работаю один, мне было трудно ее прятать.

— Кстати, а почему вы хотели ее убить? — продолжил свои расспросы Пятоев.

— Она раскрыла мое инкогнито, — ответил Ругальский, — Простенько так, без затей. Когда мы заходили на ее электронный адрес, мне позвонили по телефону. На какой-то короткий промежуток времени она осталась у компьютера без контроля и отправила электронное сообщение. А по обратному адресу моей электронной почты установить мою личность не сложно. Впрочем, теперь все это не актуально. Моя личность известна и вам, и бедуинам. Так что ее убийством можете себя не затруднять. Значения это не имеет.

— Нехороший вы человек, — прокомментировал рассказ Ругальского Пятоев, — если бы убили эту девушку, то «новые» несомненно предъявили бы нам свои претензии. А это не хорошо.

— Да это не просто не хорошо, — взорвался Шпрехшталмейстер, — это прямое покушение на права человека. Давайте его грохнем. Ведь в тот же день гонорар получим.

— А не соблюдение прав человека должно быть строго наказано, — развил тему Гришин, — тут компромиссов быть не должно. Недавно я интересовался тем, как обстаят дела с соблюдением права человека в Англии. И выяснилось, что дела с соблюдением прав человека в Великобритании обстояли плохо. Настолько плохо, что это вызывает законную озабоченность как мусульманского мира в частности, так и всей прогрессивно мыслящей общественности вообще. Ущемлены в элементарных человеческих правах не только простые труженики, но и представители королевской семьи. В частности, принцесса Диана вынуждена была принять ислам тайно. Принятие ислама — это радостное событие в жизни любой женщины. Тем более горько осознавать, что такой праздник духа, как принятие ислама, даже принцесса Диана вынуждена скрывать. В мусульманских странах, где особенно щепетильно относятся к вопросам девичьей чести и достоинства женщины, этот беспрецедентный случай духовного надругательства над принцессой Дианой не мог не вызвать бурю общественного гнева.

А трагическая судьба принца Чарльза? Любой человек с чистой совестью, даже если он не пришел ещё к принятию ислама, не может не содрогнуться, узнав о череде издевательств над принцем Чарльзом. Когда принц, будучи человеком высоких моральных устоев, истинным хранителем мусульманских традиций, с глубоким уважением относящихся к своим супругам и бескомпромиссным в вопросам чести не только когда это касается его гарема, но и в любой ситуации, в которую может попасть настоящий мужчина. И этот чистый человек подвергся неслыханной травле, инспирированной жидомасонами, сионистами и израильской военщиной. До коле можно терпеть? Сообщение о тяжелой доле членов английской королевской семьи было воспринято с содроганием самими широкими слоями общественности. И, вы не поверите, но один мой знакомый, между прочим заслуженный художник Кабардино-Балкарии, настолько вдохновился этой темой, что написал картину «Night before Ramadan in a harem of prince Charles» (Ночь перед рамаданом в гареме принца Чарльза).

И, наконец, в солидном медицинском журнале «Questions of blood supply» (Вопросы кровоснабжения) увидела свет публикация ученого с мировым именем Антонио Шапиро дель Педро в защиту чести и достоинства перешедшей в ислам английской королевской фамилии. Как и следовало ожидать, статья этого большого ученого носила взвешенный характер, была объективна, строга и беспристрастна. Но эмоциональные акценты в статье были расставлены однозначно.

— Hands of these vampires on an elbow in blood (Руки этих кровопийц по локоть в крови), — писал замечательный ученый, — their grin of vampires causes in me the mixed feeling of fastidiousness and disgust. Their poor attempts to throw the black shadow on princess Diana, their mean fabrications and dirty insinuations to address of prince Charles should we are placed to a pillory (их оскал вампиров вызывает у меня смешанное чувство брезгливости и отвращения. Их убогие потуги бросить свою чёрную тень на принцессу Диану, их гнусные измышления и грязные инсинуации в адрес принца Чарльза, должны быть пригвождены к позорному столбу).

Далее Шапиро дель Педро выражал глубокую убежденность в том, что «expressed deep conviction that a wheel of a history to not turn back» (колесо истории не повернуть вспять) и также заявлял, что «firmly trusts in healthy Muslim forces of the Great Britain which include both patriotic forces, and cohorts of soldiers — internationalists» (твердо верит в здоровые мусульманские силы Великобритании, которые включают в себя как патриотические силы, так и когорты воинов-интернационалистов). Заканчивал дель Педро свою публикацию утверждением, что «in this belief he derives strength» (в этой вере он черпает силы).

— На этом общественная дискуссия о нарушениях прав человека Великобритании, я надеюсь, завершилась? — спросил Ругальский.

— Вы не романтик, Шай, — укоризненно отметил Гришин.

— Ну почему же, — с достоинством сказал Ругальский, — Я тоже люблю иногда задорно пукнуть в людном месте. Но сейчас у меня не то настроение.

— Давайте его грохнем, пока у него настроение не переменилось, — вновь поднял свой голос в защиту убийства Ругальского Шпрехшталмейстер.

— Не хотите историй о принцессах, могут рассказать разрывающую сердце историю простой уборщицы с аптеки, — не терял надежды отвлечь Ругальского от мрачных мыслей Гришин, — однажды для поступления в псковский университет у заслуженного ветерана почему-то потребовали сдачи экзамена по математике. Уборщица с аптеки с жаром начала подготовку к экзамену. Я часами объяснял ей, что такое квадратный корень, чем гипотенуза отличается от катета, и на себе демонстрировал смысл числа «пи». Она слушала меня как завороженная. Не скрою, меня обуяла гордыня. Пытаясь объяснить теорему Пифагора, я нарисовал треугольник, который уборщица разглядывала с нескрываемым интересом долгими зимними вечерами. Однако приложенные титанические усилия не помогли ей избежать оглушительного провала на экзамене.

Первый вопрос, на который она не смогла дать правильный ответ, был на сообразительность. Было дано три двухзначных числа и предложено указать наименьшее. Будущий дипломированный фармацевт указала число наугад и не угадала. Но особенно её обидел вопрос на запоминание, на который ей так же не довелось ответить правильно. В вопросе спрашивалось, сколько будет восемь умножить на восемь. Моя знакомая была в тупике.

— Я вызубрила все пособие по подготовке к экзамену, — возмущалась тянущаяся к знаниям уборщица с аптеки, — там говорилось, сколько будет, если восемь умножить на шесть и восемь умножить на четыре. Об умножении восемь на восемь там не сказано ни звука. Этот экзамен сдать невозможно. Но никому не дано помешать нашему поступательному движению вперёд. Как завещал перед смертью Владимира Ильича Ленина Иосиф Виссарионович Сталин.

— Знаете что, — наконец не выдержал Ругальский, — давайте я расскажу вам одну историю, и закончим на этом. У нас, в следственном управлении тель-авивского округа, в отделе по борьбе с преступлениями в сфере нравственности есть одна сотрудница — саамка по национальности. Ее судьба по-своему примечательна. В молодые годы ее будущий супруг проходил срочную службу в рядах Вооруженных Сил на Кольском полуострове. На десятом месяце службы ему посчастливилось впервые покинуть расположение части. Продвигаясь по тундре в сторону фермы по разведению пушного зверя, он впервые увидел работающую ныне у нас саамку.

— На олене хорошо, под оленем лучше, — напевала задорную песню представительница народов Севера, как бы не замечая солдатика.

— Самка! — хотел, было, воскликнуть солдатик, потрясённый красотой саамкой, но, от нахлынувших чувств, он стал заикаться, и у него получилось, — Са-а-амка.

Прошло много лет. Они давно живут под Тель-Авивом, но до сих пор она не может понять, как солдатик, с первого взгляда, в разгар полярной ночи, с расстояния двадцати пяти метров смог определить, что она саамка по национальности.

— Сексуальные чудеса — это наша повседневная реальность. Это хорошо, что он рассказал историю о саамке, — сказал Пятоев после расставания с Ругальский, — эту историю я впервые услышал от Эвенка. Значит, они знакомы. Хотя Эвенк это тщательно скрывает. Сдается мне, что наша встреча на пляже с господином Ругальским не была последней. А теперь барабанная дробь, туш, все замерли. Недавно присутствующий здесь Рабинович, ни с кем не посоветовавшись, дал объявление: «Меняю породистого боксера с родословной на маленькую собачку любой породы». С чего бы это?

— Ну и что, — возмутился бесцеремонным вмешательством в свою личную жизнь Рабинович, — а на Украине в президенты баллотируется негр. А заслуженный художник Кабардино-Балкарии Михаил Гельфенбейн недавно закончил работу над картиной «Абрам лежал под Грушей, широко раскинув руки». И в этом нет никакого скрытого смысла. Пятоев просто увлекся подменой бытовых инцидентов псевдоглобальным анализом. Эвенк человек почти святой. Мирный и практически бестелесный в своем многоженстве погонщик оленей. В его интриги против нас я не верю. Вы в Израиле люди новые, а я прошел славный боевой и трудовой путь. И в сумасшедший дом пришел не откуда-нибудь, а из израильской политики. Так что к моему мнению нужно прислушиваться.

— С какой это еще политики? — не поверил Шпрехшталмейстер, — в социал-масонской партии состоял, что ли?

Циркач опять оскорбил меня недоверием, — обиделся Рабинович, — а я в израильскую политику прибыл из самой народной гущи с презервативом на голове. И главным движущим фактором моей блистательной карьеры была моя супруга, которая ехать в Израиль отказалась категорически. Я рассердился, с завистью подумал о жёнах декабристов и прибыл на историческую родину один, в 8.00 по местному времени. В тот же день к вечеру я понял, что совершил страшную ошибку и что по жене и детям скучаю чрезвычайно.

Ещё через несколько дней я приступил к уборке городских улиц, треть зарплаты посылая жене и детям. Находясь в состоянии душевного расстройства, я перестал следить за соей внешностью. Через два месяца после начала трудового пути на исторической родине меня отвёл в сторону мой начальник с целью задушевно с ним побеседовать.

— Ты третий день не моешься, Рабинович, — сказал он, — так нельзя опускаться.

Было справедливо отметить, что к моменту исторической беседы я выделялся неопрятным внешним видом даже среди уборщиков городских улиц. Но то, что я ходил с использованным презервативом, запутавшимся в его пышной шевелюре (из России я расчёску не привёз, а в Израиле так и не купил), это было уже чересчур. Мамаши взрослых дочек из религиозного района, где я убирал мусор, сочли это вопиющим вызовом общественной нравственности и пожаловались мэру города. Мэр пообещал родительскому комитету религиозной школы для девочек «Путь к Сиону», что вопрос будет постоянно находится под его личным контролем.

В ответном слове глава родительского комитета религиозной школы для девочек (Путь к Сиону) сочла необходимым особо отметить, что если уборщик не прекратит издевательства над девушками, (а это был уже второй случай — до этого я три недели подряд убирал территорию возле школы в жёлто-красных шортах, из-под которых была хорошо видна мошонка, когда я наклонялся), — то будут приняты самые строгие меры.

В свою очередь мэр заверил собравшихся, что Израиль является единственной демократией на Ближнем Востоке, и именно поэтому, по мнению мэра, политические демонстрации, направленные против традиционных ценностей, которые еврейский народ хранил в течение двух тысяч лет изгнания, абсолютно недопустимы.

После долгожданного расставания с членами родительского комитета религиозной школы для девочек мэр спустил вопрос с презервативом по инстанциям. Начальнику мусорщиков было предложено разобраться, незамедлительно принять самые строгие меры, после чего доложить об исполнении. Близились муниципальные выборы, и мэр очень рассчитывал на религиозных избирателей. Весь город был завешен плакатами с его простым еврейским лицом. Еврейского лица такой степени простоты в живой природе вообще не встречается, но мэру портреты нравились.

— Рабинович, когда ты переворачиваешь мусорный бак в машину, ветер метёт мусор на голову. Видимо, тогда тебе и попал на голову презерватив, с которым ты уже ходишь четвёртый день, — руководитель службы муниципалитета по уборке мусора, старался объяснить ситуацию, не обидев меня.

— А этот дурацкий случай с мошонкой? Мэр сказал, что это могли бы раздуть до такой степени, что он бы имел судебную перспективу.

Я вспомнил, что недавно два рабочих-араба, в знак протеста против сионисткой экспансии, забросили во двор религиозной школы для девочек половые органы верблюда, надув их предварительно автомобильным насосом. Мне пришлось самому тащить этот натюрморт к мусорному баку.

— Да это вообще была не моя мошонка, я её сам же и убрал, — возразил я.

— Оставь. Это была мошонка принцессы Дианы — этот случай мы уже проехали, — напирал мой начальник. — Я понимаю, от тебя ушла жена, и тебе нужно встряхнуться. У меня к тебе серьёзный разговор.

— Судя по морщинам, не принцессы Дианы, а монахини Терезы, — вяло возразил я, но с интересом выслушал предложение руководства.

— Завтра я на пол дня еду в… за… э… — начальник замялся. — Короче. Помойся, с вечера чеснок не ешь. Зубы почисть. Магазины ещё открыты, купи зубную щетку и пасту, возьми с собой 150 шекелей, мы идем в публичный дом.

— Зачем? — задал ненужный вопрос я.

— Там из окон открывается чудный вид на море, — закончил беспредельную беседу глава мусорщиков, — если твоя половая партнерша упирается руками в подоконник.

Над кассой очага сексуального отдуха висел грозный плакат «А ты надел свой презерватив?!» на английском «And you put on the condom?!», французском «Mays toy le lot le preservative?!» арабском, русском языках и, естественно, на иврите.

— Учреждение имеет международное признание, — с удовлетворением отметил я про себя. Над рабочими комнатами надписи были менее строгими. В отделе группового секса, который мы гордо отвергли из-за дороговизны, было начертано «Как хороши, как свежи были Розы». Короче говоря, в публичном доме я большого удовольствия не получил, но ощутил себя мужчиной. В дальнейшем презервативы на голове я больше не носил, зубы чистить продолжил, чеснок есть прекратил, ушел с головой в политическую борьбу и на ближайших выборах был избран по партийному списку прогрессивно-религиозной партии в горсовет. Победу мне принесли женские голоса.

После выборов соратники по партии уговорили меня отказаться от своего места в горсовете в пользу следующего за мной по списку, может быть, не столь любимого народом, но отдающего весь пыл своей души делу прогрессивно-религиозного воспитания трудящихся, заслуженного ветерана партии. Мне предложили довольно крупную сумму денег наличными и хорошую работу по профессии. В случае моего несогласия отказаться от своего места в горсовете, к глубокому огорчению моих партийных соратнокиов, неизбежно были бы преданы огласке подробности его гнусных, развратных действий в отношении учениц школы «Путь к Сиону».

Я согласился на закулисную сделку. Ему долго жали руку и хлопали по спине. Называли единомышленником и товарищем по борьбе. Половину обещанных денег всё-таки отдали. В качестве хорошей работы по профессии первоначально почему-то предполагалась должность тренера по борьбе команды медиков. Я прибыл по указанному адресу и своими расспросами до смерти напугал больных онкологического отделения. Спортзала по этому адресу никогда не было. Религиозные сторонники прогресса удивились тому, что я их неправильно понял, и что имелась в виду должность помощника медбрата в психбольнице. Тем более что это работа по профессии, и без борцовских навыков там никак.

На эту работу меня действительно взяли. Вдобавок нежданно прилетела жена с детьми. Я уже начал привыкать жить один, но детям был очень рад, да и жена выглядела похорошевшей. Люда рассказывала, что очень за мной скучала и по многу раз перечитывала его письма.

Особенно её потрясли два письма. Первое, в котором я описывал поездку на экскурсию, где на страусиной ферме страус клюнул его в руку, в домике скорпионов скорпион ужалил его в ногу, и, растерзанного дикими зверями, меня отвезли в медпункт, где солдатка-эфиопка делала ему уколы.

— Вот где экзотика, — подумала тогда Люда. — Страусы, эфиопки, скорпионы. А у меня здесь тоска, грязь, дождь третий день идет.

Но последней каплей, подтолкнувшей Людмилу к отъезду в Израиль, было драматическое описание покупки по дешёвке сорока килограммов фруктов.

Я долго вспоминал этот эпизод с содроганием. Воспитанный на быте и нравах средней полосы России, я не знал, что у евреев выходной день начинался в пятницу вечером и, соответственно, вечером прекращают ходить автобусы. Соседка сказала мне, что в пятницу после обеда фрукты на базаре всегда дешевеют. Это была истинная правда: то, что не продано в пятницу, сгнивает и выбрасывается в субботу. Я приехал на базар под вечер с огромным рюкзаком и плотно набил его дарами израильских полей и огородов. Все было очень дешево, но когда я очнулся, оказалось, что последний автобус уже ушёл, а на такси денег нет. Пришлось идти пешком. Я плутал по городу часа четыре с тяжелейшим рюкзаком, в пути съев килограммов десять грязных персиков, груш и винограда. К счастью, понос открылся ближе к полуночи, когда я был уже дома.

— Если он на свою зарплату уборщика позволяет себе рюкзак фруктов купить, то какого чёрта я здесь сижу? — справедливо рассудила Людмила Ивановна, прекратила преподавать физкультуру в средней школе и отбыла на постоянное место жительства в государство Израиль.

— Но я с вами заболтался, — продолжил Рабинович, — а нам работать надо. К нам привезли нового больного, бедняга страшно возбужден. Поговорите с ним, может он успокоится.

— Говори, масон, что стряслось, — обратился Шпрехшталмейстер к новому пациенту, которого звали Станислав Оффенбах. Вид у него был совершенно безумный, и Рабинович дал команду быть с ним помягче. Из сбивчивого рассказа Станислава выяснилось следующее.

По приезде в Израиль Оффенбах дешево, но, как показала жизнь, легкомысленно, снял трехкомнатную квартиру в эфиопском районе. Семейство Оффенбахов включало Ксению, супругу Станислава, натуральную блондинку, с которой Оффенбах не развелся в России, чтобы вывезти детей в Израиль, белокожую, в маму, дочку шестнадцати лет, за которой толпой ходили уроженцы Эфиопии, утверждая, что все мы евреи, и требовали дружбы, четырнадцатилетнего сына, недавно впервые познавшего радость онанизма, маму, простую пожилую еврейскую женщину, изматывающую окружающих своей высокой интеллигентностью, и сенбернара Гнома, перекормленную, но подвижную собаку весом килограммов восемьдесят. Со временем с большим трудом он собрал деньги на покупку небольшого домика в отдаленном районе новостроек с характерным для Израиля названием «Белый медведь». И все бы было хорошо, но когда он, наконец, пришел счастливый день вселения, его психика не выдержала, и он упал без чувств на пороге своего жилища. Придя в чувство, он увидел, как его мать и его супруга, которые долгие годы не подходили друг к другу ближе, чем на пять метров, со счастливыми, одухотворенными лицами прикрепляли к дому плакат: «Осторожно!!! Во дворе злая на негров собака!» Скупые мужские слезы бурным потоком хлынули из глаз Станислава.

— Что с вами? — услышал он чей-то участливый, окающий голос над своей головой. Голос отчетливо окал по вологодски.

— Станислав вытер слезы и посмотрел вверх. Над ним склонилась женщина циклопических размеров. Одета окающая женщина была в обтягивающие белые штаны, которые украшала дышащая жизнью сцена пожирания папуасами капитана Кука. Великий мореплаватель был еще почти цел, присыпан пряностями и дан в натуральную величину. Над папуасами, на фоне облаков, по-русски и на иврите было написано: «Деликатесные продукты — кибуц «Еврейская доярка». От волнения крупная женщина обильно потела. Белые облака на её штанах быстро посерели и вскоре стали похожи на грозовые тучи, и казалось, что на недоеденного капитана и пряности вот-вот хлынет ливень. Но вместо ливня приехали добрые санитары и доставили Станислава в психиатрическую больницу.

Date: 2015-12-12; view: 307; Нарушение авторских прав