Человек и его место в различных системах 3 page

При описании системно-функциональных родовых качеств человека, проявляющихся в стереотипизированных адаптивных формах поведения, их характеризуют как социотипические проявления личности в социальной системе. При характеристике системно-интегральных качеств человека, проявляемых им в непредсказуемых ситуациях, которые не удается преобразовать на основе стереотипизированного поведения, употребляют понятие «индивидуальность личности». Введение этого разграничения позволяет отразить существующие в единстве тенденции к сохранению и изменению, присущие жизнедеятельности человека как «элемента» различных развивающихся систем. Благодаря указанному пониманию терминов «личность как тип» и «личность как индивидуальность» также удается связать социотипические проявления человека с реализацией родовой типичной социально-унаследованной программы данной социальной общности и одновременно выделить неповторимые проявления человека, обеспечивающие в конечном итоге историческую изменяемость этой общности. И, самое главное, данное разграничение помогает передать эволюционный смысл индивидуальности личности: за проявлениями индивидуальности выступают потенциальные возможности бесконечных линий творческого эволюционного процесса жизни. Анализ природы индивидуальности, ее функционального значения в эволюционном процессе приводит к выделению принципов системного историко-эволюционного подхода к человеку, касающихся вопросов о саморазвитии различных систем и о соотношении родовой адаптивной стратегии развития этих систем с неадаптивной стратегией развития их элементов, несущих индивидуальную изменчивость.

Принцип 2. В любой эволюционирующей системе функционируют избыточные неадаптивные элементы, относительно независимые от регулирующего влияния различных форм контроля и обеспечивающие саморазвитие системы при непредвиденных изменениях условий ее существования.

В эволюционирующих системах возникают и проявляются различные виды активности включенных в эти системы «элементов», которые непосредственно не приводят к адаптивным прагматическим эффектам, удовлетворяющим нужды данных систем и обеспечивающим их сохранение, устойчивость.

Ярким примером проявления филогенетических зачатков возникновения неадаптивной активности в биологических системах являются игры животных. Различные биологи и этологи словно соревнуются между собой, стремясь предлагаемыми характеристиками игры подчеркнуть ненужность этого вида поведения животных для биологической адаптации. Игровое поведение животных называют «избыточным», «мнимым», «действиями вхолостую», «вакуумной активностью» и т. п. И действительно, игровая активность не влечет за собой прямого адаптивного эффекта. Но именно в силу этой особенности игровой активности в ней оттачиваются унаследованные формы поведения, до того, как они предстанут перед судом естественного отбора (К. Э. Фабри). Таким образом, сама игра создает наибольшие возможности для неограниченного проявления индивидуальной изменчивости организма, а тем самым накопления опыта действования при переменах условий существования данного биологического вида.

Введение представлений о неадаптивной неутилитарной активности помогает пролить свет и на такой сложный вопрос, как проблема изменения образа жизни, приведшая к переходу от образа жизни животных к качественно иному образу жизни — образу жизни Homo sapiens. На основе тщательного анализа антропологического и археологического материала известный советский археолог Г. П. Григорьев приходит к выводу, что по так называемому «орудийному критерию» представляется затруднительным провести резкую линию водораздела между видом Homo sapiens и другими ветвями рода Homo. Из этих фактов следует, что одновременно с человеком были существа, которые обладали прямохождением, крупным мозгом, развитой морфологией обеих конечностей и, главное, добывали себе пищу при помощи орудий из камня, кости и дерева, «...Объяснение наблюдаемым фактам можно найти в учении А. Н. Северцова об ароморфозе. Этот крупнейший специалист в области эволюции полагал, что изменения организмов, хотя и представляют собой приспособление к внешней среде, тем не менее никогда не являются точным ответом на заказ природы. Эволюция происходит скачкообразно, и при этом во вновь возникшей форме есть некий запас способностей, не реализуемых непосредственно, как бы ненужных виду в данный момент, но полезных для него в дальнейшем. У вида оказываются скрытые возможности, которыми он сумеет воспользоваться только в процессе своего длительного существования, но не сразу же по возникновении. Вид, таким образом, может приспосабливаться, изменять формы поведения, не меняя морфологии своих органов. Это «прыганье на ступеньку с запасом и приводит к тому, что процесс эволюции приобретает прерывистый характер»[50]. Ðåøåíèå âîïðîñà î ïðè÷èíàõ âîçíèêíîâåíèÿ ÷åëîâåêà â àíòðîïîãåíåçå, îòëè÷èÿõ îáðàçà æèçíè ÷åëîâåêà îò îáðàçà æèçíè æèâîòíûõ ñâÿçûâàåòñÿ òåì ñàìûì ñ ïîèñêîì íåàäàïòèâíûõ èçáûòî÷íûõ ôîðì ïîâåäåíèÿ, ñóùåñòâóþùèõ íàðÿäó ñ äåÿòåëüíîñòüþ èçãîòîâëåíèÿ è óïîòðåáëåíèÿ îðóäèé.

Уникальный материал для понимания эволюционного смысла неадаптивной активности в истории разных культур приводится в классических трудах М. М. Бахтина о карнавальной культуре, исследованиях Д. С. Лихачева смеховой культуры Древней Руси и цикле работ Ю. М. Лотмана по типологии культуры. В этих исследованиях выступают две черты неадаптивных карнавальных или смеховых социальных действий: а) смеховые социальные действия, поступки шута или юродивого дозволены в эволюционирующей системе данной культуры и относительно независимы от социального контроля, корригирующего отклонения от свойственных этой культуре социальных нормативов; б) в смеховых социальных действиях подвергаются сомнению социально унаследованные типичные для данной культуры формы отношений и осуществляется поиск иных вариантов развития культуры, строится иная желаемая действительность. Смеховые социальные действия позволяли в рамках средневековой культуры одновременно практиковать поведение, квалифицируемое и как грешное, недозволенное, и как дозволенное (Ю. М. Лотман). Различная природа и эволюционный смысл адаптивных и неадаптивных социальных действий в развивающейся культуре средневековья наглядно выступают в сопоставлении официального праздника и карнавала, проводимом М. М. Бахтиным: «Официальный праздник, в сущности, смотрел только назад, в прошлое и этим прошлым освящая существующий в настоящем строй. Официальный праздник, иногда даже вопреки собственной идее, утверждал стабильность, неизменность и вечность всего существующего миропорядка, существующей иерархии, существующих религиозных, политических и моральных ценностей, норм, запретов. Праздник был торжеством уже готовой победившей господствующей правды, которая выступала как вечная, неизменная и непререкаемая правда...

В противоположность официальному празднику карнавал торжествовал как бы временное освобождение от господствующей правды и существующего строя, временную отмену всех иерархических отношений, норм и запретов. Это был подлинный праздник времени, праздник становления, смен и обновлений. Он был враждебен всякому увековечиванию, завершению и концу. Он смотрел в незавершимое будущее»[51]. Âïîñëåäñòâèè ýòè èäåè Ì. Ì. Áàõòèíà áûëè âêëþ÷åíû â êîíòåêñò ñåìèîòè÷åñêîé êîíöåïöèè êóëüòóðû Þ. Ì. Ëîòìàíà, ñïåöèàëüíî ïîä÷åðêíóâøåãî, ÷òî êàæäàÿ êóëüòóðà êàê ñàìîðàçâèâàþùàÿñÿ ñèñòåìà äîëæíà áûòü, îñíàùåíà «ìåõàíèçìàìè äëÿ âûðàáîòêè íåîïðåäåëåííîñòè». Áëàãîäàðÿ âíåñåíèþ íåîïðåäåëåííîñòè â ñòðîãî äåòåðìèíèðóåìóþ ñèñòåìó êóëüòóðû, äàííàÿ êóëüòóðà ïðèîáðåòàåò íåîáõîäèìûé ðåçåðâ âíóòðåííåé âàðèàòèâíîñòè, ñòàíîâèòñÿ áîëåå ÷óâñòâèòåëüíîé è ïîäãîòîâëåííîé ê ïðåîáðàçîâàíèþ â ñèòóàöèÿõ òåõ èëè èíûõ ñîöèàëüíûõ êðèçèñîâ (Þ. Ì. Ëîòìàí). Åñëè âçãëÿíóòü ÷åðåç ïðèçìó ýòèõ ïðåäñòàâëåíèé íà ñîöèàëüíûå êàðíàâàëüíûå è ñìåõîâûå äåéñòâèÿ, ïîñòóïêè øóòîâ è «âåäüì», äåÿíèÿ åðåòèêîâ, ôåíîìåí ñòðàííûõ «ëèøíèõ ëþäåé», òî îêàçûâàåòñÿ, ÷òî ïîäîáíîãî ðîäà íåàäàïòèâíûå, êàæóùèåñÿ èçáûòî÷íûìè äëÿ àäàïòèâíîãî ôóíêöèîíèðîâàíèÿ ñîöèàëüíîé îáùíîñòè àêòû — îáÿçàòåëüíîå óñëîâèå èñòîðè÷åñêîé èçìåíÿåìîñòè ýòîé îáùíîñòè, åãî ýâîëþöèè. Òàê, ñìåõîâûå ñîöèàëüíûå äåéñòâèÿ ñëîâíî çàáîòÿòñÿ î òîì. ÷òîáû êóëüòóðà íå çàøëà â ñâîåì ðàçâèòèè â òóïèê, íå äîñòèãëà ñîñòîÿíèÿ ðàâíîâåñèÿ, ðàâíîñèëüíîãî íåïîäâèæíîñòè è ñìåðòè. Îíè ñîçäàþò íåóñòîé÷èâûé íåëåïûé ìèð «ñïóòàííîé çíàêîâîé ñèñòåìû», â êîòîðîì öàðÿò íåáûëèöû, íåáûâàëüùèíà, à ãåðîè ñîâåðøàþò íåîæèäàííûå ïîñòóïêè. Ðàñêðûâàÿ èñòîðèêî-êóëüòóðíûé ýâîëþöèîííûé ñìûñë ôåíîìåíà «äóðàêà», Ä. Ñ. Ëèõà÷åâ çàìå÷àåò: «×òî òàêîå äðåâíåðóññêèé äóðàê? Ýòî ÷àñòî ÷åëîâåê î÷åíü óìíûé, íî äåëàþùèé òî, ÷òî íå ïîëîæåíî, íàðóøàþùèé îáû÷àé, ïðèëè÷èå, ïðèíÿòîå ïîâåäåíèå, îáíàæàþùèé ñåáÿ è ìèð îò âñåõ öåðåìîíèàëüíûõ ôîðì... — ðàçîáëà÷èòåëü è ðàçîáëà÷àþùèéñÿ îäíîâðåìåííî, íàðóøèòåëü çíàêîâîé ñèñòåìû, ÷åëîâåê, îøèáî÷íî åþ ïîëüçóþùèéñÿ»[52].

Деяния еретиков, как и социальные смеховые действия шутов, также вносят неопределенность в культуру, лишают ее устойчивости и тем самым дают прорваться тенденции к изменению социальной общности. Но в отличие от смеховых социальных действий эти деяния подпадают под элиминирующее влияние социального контроля. Предлагаемые ими варианты эволюции культуры не вписываются в социальную систему, а поэтому пресекаются или рационализируются ею. При рационализации деяний «лишних людей» эти деяния часто стремятся отнести к разряду социальных смеховых действий, охарактеризовать их как «ненастоящие», шутовские, а следовательно, дозволенные. Так, посягнувший на права и гарантии образованного дворянства Павел I, который попытался внести изменение в существующую систему правления, объявляется «безумным», шутом на троне. Рационализация дворянским обществом поведения Павла I как «безумного», «странного», «исключительного» позволяет этой социальной группе освятить незыблемость самодержавного правления как такового. Точно так же дворянством объявляются «безумными» поступки П. Я. Чаадаева (прототип Чацкого), подвергшего критике официально существующую систему правления. При всем глубочайшем социальном различии действий Павла I и П. Я. Чаадаева они направлены против устоявшегося социального правопорядка и рационализируются дворянским обществом как «ненастоящие», «шутовские». При этом для этой социальной группы безразлично, что за феноменом «лишнего человека» (Павла I) как индивидуальности проступает тенденция эволюционного процесса повернуть колесо истории вспять, к допетровским временам; а за феноменом «лишнего человека» Чаадаева как индивидуальности — зародыш новой линии развития культуры, предвестник будущих революционных преобразований. Эволюционное значение индивидуальности «лишнего человека» в том и состоит, что она несет такой вариант развития культуры, который в настоящий момент существования культуры не принимается, а в ряде случаев элиминируется.

Описанный круг проявлений неадаптивной активности личности как субъекта деятельности является необходимой ступенью саморазвития системы, увеличением возможностей ее эволюции.

Таким образом, на разных уровнях функционирования человека как «элемента» развивающихся систем — на уровне человека как индивида в биологической популяции, на уровне личности как индивидуальности в социальной общности — проявляются неадаптивные, избыточные формы активности, которые выражают тенденцию к их изменению и тем самым выступают как необходимый момент эволюционного процесса данных систем. В переломные периоды жизни развивающихся систем (биологические катаклизмы, социальные кризисы) значение неадаптивной активности входящих в эти системы элементов возрастает и приоткрывает ее эволюционный смысл. Так, например, кажущиеся излишними неадаптивные действия Джордано Бруно, взошедшего ради своих убеждений на костер, выступают как цена за адаптацию развивающейся социальной общности в целом, ее прогресс. В этой связи ставится вопрос о судьбе неадаптивных актов и их результатов в процессе развития различных систем: могут ли акты, несущие тенденцию к изменению системы, из неадаптивных переродиться в адаптивные акты; при каких обстоятельствах в процессе эволюции происходят подобного рода изменения функционального значения акта в развитии систем?

Принцип 3. Необходимым условием развития различного рода систем является наличие противоречия (конфликта или гармонического взаимодействия) между адаптивными формами активности, направленными на реализацию родовой программы, и проявлениями активности элементов, несущих индивидуальную изменчивость.

Из этого принципа системного историко-эволюционного подхода к изучению человека как активного «элемента» разных систем вытекают следующие взаимодополняющие положения:

а. Противоречие между мотивами деятельности индивидуальности, проявляющееся в виде конфликта или гармонического взаимодействия с идеалами и нормами социальной общности, может быть разрешено посредством либо поступков и действий, преобразующих родовую программу социальной общности, либо различных перестроек мотивов индивидуальности в процессе взаимодействия с социальной общностью. В том случае, если противоречие носит характер гармонического взаимодействия, поступки и действия индивидуальности способствуют дальнейшему прогрессу социальной общности. Если же противоречие выступает в виде конфликта, то активность индивидуальности может повлечь за собой перестройку родовой программы данной общности, привести к иному направлению эволюционного процесса этой системы.

б. Отстаивание индивидуальностью своих мотивов и ценностей осуществляется как происходящая в процессе деятельности самореализация, которая приводит к дальнейшему развитию данной культуры или порождению в ходе преобразования действительности форм и продуктов новой культуры.

в. Неадаптивная активность индивидуальности перерождается в адаптивную активность по отношению к данной общности тогда, когда созданные этой активностью в процессе самореализации нормы и ценности становятся нормами и ценностями соответствующей культуры. При этом активность индивидуальности перестает нести функцию к изменению данной системы и начинает выполнять функцию ее сохранения, стабилизации. Например, деяния исторических личностей, провозглашающих новую веру, вначале порой подвергаются гонениями, так как они вносят смуту, неопределенность в культуру своего времени. Однако в дальнейшем, в случае победы их веры, их варианта эволюции культуры, эти деяния возводятся в ранг эталонов, превращаются в стереотипы. В результате они становятся носителями функции к сохранению системы, начиная элиминировать или рационализировать проявления активности других индивидуальностей как выразителей иных линий эволюционного процесса.

Идея о гармонии противоположностей как движущей силы развития личности привлекалась Л. И. Анцыферовой для объяснения некоторых форм взаимодействия (или содействия) между различными компонентами психологической организации личности как самостоятельной системы. Например, гармонического противоречия между желаемым и достигнутым и т. п. В системном историко-эволюционном подходе к индивидуальности личности речь идет о гармоническом взаимодействии, возникающем в результате несовпадения между «только знаемыми» идеалами и ценностями группы и идеалами, которые стали подлинными мотивами для члена этой группы. Побуждаемая значимыми ценностями индивидуальность борется за то, чтобы они не только внешне признавались группой, но и реально побуждали совместную деятельность данной группы. Отстаивая эти ценности, индивидуальность как бы подталкивает группу к более быстрому продвижению по принимаемому пути эволюции, задает зону ближайшего развития. Порой людям, проявляющим активность, выходящую за пределы утилитарной деятельности, говорят; «Ну что, вам больше всех надо?» Благодаря изменениям, вносимым вследствие неутилитарной активности в родовую программу социальной общности, эта программа эволюционирования претворяется в жизнь.

Поступки индивидуальности личности часто не вписываются в канонический образ «разумного человека», совершающего рациональные действия. В истории культуры наряду с образом «разумного человека» выкристаллизовался своего рода эталон «индивидуальности», черты которого в явном виде переданы в мифах и фольклоре разных народов о своих культурных героях и их близнецах, «шутовских дублерах» (Е. М. Мелетинский). К числу таких шутовских дублеров относятся мифологические плуты, или трикстеры. В. Н. Топоров на материале анализа образа трикстера в сибирском фольклоре раскрывает роль индивидуального поведения мифологического плута в разрешении противоречий поведения социальной группы.

Первая особенность индивидуальности, характерная для поведения трикстера, заключается в постановке сверхцелей, т. е. целей, выходящих за пределы таких целей социальной группы, для достижения которых группа выработала стандартные типовые действия. Особый характер целеобразования индивидуальности личности, ухваченный в фольклорном образе трикстера, и приводит к другим чертам его социального портрета — готовности освоить неожиданный тип поведения, отклонению от принятых норм и даже их нарушению, немотивированности поступков с точки зрения здравого смысла, возможности менять свой облик и свободно перемещаться во времени и пространстве, бескорыстности действий.

«Человек трикстерной природы... и трикстер —... всегда ищут свой единственный шанс на необщих путях, а ими, как правило, оказываются такие пути, которые расцениваются коллективным сознанием (во всяком случае, при первом взгляде) как неправильные, неэффективные, заведомо плохие. Собственно говоря, так оно и есть, если учесть, что главная цель коллектива—установка не на максимум, а на гарантию сохранности, часто предполагающей именно стабильность, неизменность, верность апробированным образцам.

В формуле «пан или пропал» для коллектива самое важное не пропасть. Но есть класс экстремальных ситуаций (кстати, имеющих прямое отношение к коллективу в целом), когда единственный шанс на спасение отдать себя выбору между «пан» и «пропал», полным успехом или полным поражением, во вступления на путь риска... Отдача себя этой рискованной ситуации выбора есть не что иное, как поиск некоего скрытого резерва, но не за счет стандартных решений или даже магии, чуда... а за счет соответствующей критической ситуации поведенческой реакции на внешний стимул. Готовность и умение усвоить особый тип поведения определяет активный полюс деятельности трикстера...»[53]. Ñðåäè õàðàêòåðèñòèê «ìèôîëîãè÷åñêèõ ïëóòîâ» è êóëüòóðíûõ ãåðîåâ, áóäü òî õóäîæåñòâåííûå îáðàçû Äîí Êèõîòà èëè Õîäæè Íàñðåääèíà, èëè æå ðåàëüíîå îïèñàíèå ñòðàíñòâóþùèõ â íà÷àëå ñðåäíèõ âåêîâ áðîäÿ÷èõ ïîýòîâ «âàãàíòîâ», âåñüìà ñóùåñòâåííîé ÷åðòîé ÿâëÿåòñÿ èõ íåïðèêîâàííîñòü ê òîìó èëè èíîìó ñîöèàëüíîìó ñëîþ, èõ ïîäâèæíîñòü, ìîáèëüíîñòü â êóëüòóðå. Îíè íå ïðîñòî ïåðåìåùàþòñÿ â ãåîãðàôè÷åñêîì ïðîñòðàíñòâå, à ñîâåðøàþò ïóòåøåñòâèÿ â ñîöèàëüíîì ïðîñòðàíñòâå ñâîåãî âðåìåíè, ðàçðóøàÿ ñîñëîâíûå ïåðåãîðîäêè, óñòîé÷èâûé, ïîä÷èíÿþùèéñÿ æåñòêîìó ñîöèàëüíîìó êîíòðîëþ ðàñïîðÿäîê æèçíè. Ýòè ñîöèàëüíûå êî÷åâíèêè òåì è âíîñÿò íåîïðåäåëåííîñòü, âîçìóùàÿ ñïîêîéñòâèå, ÷òî, áóäó÷è ëèøåíû ñîöèàëüíîé îñåäëîñòè, îíè âûñêàëüçûâàþò èç-ïîä âëèÿíèÿ òîãî èëè èíîãî öåíòðàëèçîâàííîãî óïðàâëåíèÿ îáùåñòâîì, âûïàäàþò èç ðàöèîíàëüíîé êàðòèíû ìèðà â öåëîì.