Квартал

Вашингтон, федеральный округ Колумбия

1978

Через неделю Дена сидела в машине, глядя, как дождь барабанит по ветровому стеклу, слушая и одновременно не слушая, что говорит Джерри. А он говорил ей, чтобы она постучала в дверь, и, если женщина дома, он подождет Дену в машине или войдет с ней – как она захочет. Они стояли на обочине напротив дома, где, по сведениям Ричарда Лука, жила миссис Грегори Брюс. Массачусетс‑авеню оказалась широкой улицей, прежде здесь обитали представители среднего класса, но сейчас улица начала приходить в упадок. Там и тут попадались дома полузаброшенного вида, с ржавыми щеколдами на окнах и дверях. Номер 4023 – двухэтажный дом из красного кирпича – стоял немного в глубине, отделенный от улицы довольно широким двором. В Вашингтоне было пасмурно и холодно, все казалось мрачным, включая деревья – голые черные скелеты на фоне серого неба. Они проехались пару раз по кварталу, прежде чем припарковаться, но не увидели ни одной живой души. Ричард Лук посоветовал Дене прийти без предварительной договоренности. Он сказал, что миссис Брюс, скорее всего, знает о том, что женщина, на которую работала мать Дены, обвинена в шпионаже, и может не захотеть обсуждать это с Деной. Момент настал, и Дена нервничала.

Джерри посмотрел на небо сквозь залитое дождем ветровое стекло.

– Вряд ли он скоро прекратится. Может, пора пойти и покончить с этим? А?

– Да, наверное, вы правы. – Она повернулась к нему: – Какой, говорите, сигнал? Я забыла.

– Если это она и вы захотите, чтобы я пошел с вами, – обернитесь и махните. Не захотите – буду ждать в машине.

Дена открыла дверь, повторяя:

– Помахать, если захочу, не махать, если не захочу. Пожелайте мне удачи.

Поднимаясь по четырем бетонным ступенькам, она думала: «Трус умирает тысячи раз, герой – лишь однажды. Представь, что это рядовое интервью».

У двери она вдохнула побольше воздуха и нажала на кнопку звонка. Потом стояла под дождем и ждала. Ничего. Позвонила еще раз. Ничего. Было видно, что лампа на столике в прихожей не горит. Может, хозяйки нет дома. С облегчением и разочарованием она еще раз коротко надавила на звонок и подождала, но едва повернулась, чтобы уйти, как послышались шаги. Смутно различимая фигура зажгла лампу. Крупная женщина с седыми волосами, стянутыми в пучок на затылке, в пальто, приоткрыла дверь, не сняв цепочку.

– Да?

– Простите за беспокойство, я ищу миссис Грегори Брюс.

Женщина подозрительно сказала:

– Я миссис Брюс. Чем могу быть полезна?

Дена вдруг запаниковала.

– Э‑э… Кажется, вы когда‑то знали мою мать, Марион Чапмэн.

Женщина чуть нахмурила брови:

– Кого?

– Марион Чапмэн, вы были знакомы много лет назад, в начале пятидесятых.

Женщина не отвечала. Дена добавила:

– У нее была дочь, они приходили к вам в мюзик‑холл «Рэдио‑Сити».

По лицу женщины нельзя было понять, вспомнила она, о чем речь, или нет.

– И однажды мы у вас ночевали. В Виллидже, на площади Святого Луки. У вас еще был кот Мильтон.

Звякнула цепочка. Женщина распахнула дверь, с изумлением глядя на Дену:

– Дена? Ты Дена?

– Да.

– Боже правый! Ну входи же, входи!

Дена вошла.

– Вы меня помните?

– Конечно же, помню. Просто поверить не могла. Я думала, ты пытаешься мне что‑то продать. Как ты сюда добралась?

– Меня друг привез.

Миссис Брюс кинула взгляд на машину, стоящую на противоположной стороне улицы.

– Может, его пригласить?

– Нет, не нужно, он меня подождет.

– Позволь твое пальто. Проходи в гостиную, садись. Я сейчас. Хочешь чаю или кофе?

– Нет, ничего не нужно, благодарю.

– Ой, надо же, я ведь так и не сняла пальто. Возвращаюсь из церкви, вхожу с черного хода, слышу, то ли звонок, то ли показалось. Сейчас я сбегаю на кухню, запру дверь, а то ключ в замке оставила. Подожди минутку.

– Не спешите.

Дена вошла в гостиную и села. Огляделась. Чопорная обстановка, приглушенный свет, мебель на вид старинная.

– Жаль, я не знала, что ты приедешь. – Кристина вернулась, приглаживая волосы. – Ничего вкусненького нет предложить. Каков сюрприз, а! То‑то, гляжу, лицо вроде знакомое, а сообразить, где видела, не могу.

Пока Кристина включала лампы, Дена ее как следует рассмотрела. Она была совсем не такой, как представляла себе Дена. Старомодное серое платье, жемчужные бусы. Дена почему‑то ожидала увидеть блондинку поярче, попестрее. Женщина была сдержанна в речах и манерах. Она казалась моложе своего возраста и до сих пор была очень привлекательна.

Кристина села напротив и задала неизбежный вопрос:

– А теперь скажи, где Марион? Как у нее дела?

Будучи хорошим интервьюером, Дена хотела дать ей побольше поговорить, прежде чем раскрыть карты, и ответила вопросом на вопрос.

– Сколько прошло времени с тех пор, как вы виделись?

– О‑о, много. Мы как‑то потеряли друг друга… – Она не закончила предложение, потому что тут до нее впервые дошло. – Погоди‑ка… Мне знакомо твое лицо. Ты Дена Нордстром!

Дена улыбнулась:

– Да.

Кристина откинулась на спинку дивана.

– Так это ты? Ты выросла и стала Деной Нордстром? И хочешь сказать, что это тебя я столько лет разыскивала? Ох, просто не верится! – Она засмеялась. – Неудивительно, что ты мне показалась знакомой, ведь я на тебя столько смотрела по телевизору. – Кристина покачала головой. – И после стольких лет ты обо мне вспомнила. Что ж, я польщена.

– Конечно, я вас помню. Как можно забыть о встрече с настоящей «Рокетт»? Для меня это было большое событие. Это вы могли забыть, а я помню.

– Да я тоже помню, мама привела тебя за кулисы, а ты была вот такого росточка. Мамочка тебя так одевала – платьице, бантики в волосах. Но тебя интересовал только пульт управления светом. Ты замучила нашего осветителя расспросами.

– Вы помните, как мы к вам приезжали и остались ночевать?

Выражение лица Кристины изменилось при упоминании о той ночи, она лишь кивнула, словно они с Деной заговорщики, но не сказала.

– И как ты умудрилась меня разыскать?

Зазвонил телефон на кухне. Кристина словно не обратила внимания.

– Верьте или нет, – сказала Дена, – но я позвонила в мюзик‑холл «Рэдио‑Сити», они дали мне телефон женщины по имени Хейзел, которая дала мне телефон Долли Бергер, у которой оказалось записано ваше имя по мужу и адрес.

– Долли Бергер, ну конечно. И как поживает эта сумасшедшая? – улыбнулась Кристина.

– По голосу вроде хорошо, она просила передать, чтобы вы ей написали.

Телефон продолжал звонить. Кристина сказала:

– Ну кто бы мог подумать, а? Как раз когда ко мне пришли. Извини, я быстро.

Дена оглядела комнату. На каминной полке стояли фотографии людей, похожих на иностранцев, но помимо этого комната была холодной, почти аскетической.

Кристина вернулась:

– Соседка моя. У нее отопление сломалось, и я сказала, что она может прийти посмотреть телевизор в подвале, у нее есть ключи, так что она нас не потревожит. – Кристина села. – Ты так и не рассказала о своей маме. С ней все в порядке?

В этом‑то и хитрость. Дена хотела сперва понять, что известно Кристине.

– Вообще‑то, как раз из‑за этого я и приехала. Подумала, вдруг вы сможете рассказать, когда вы последний раз ее видели или слышали.

Кристина задумалась.

– Так, когда же это было? До замужества – это точно. Я вышла замуж в 1953‑м. Помню, написала ей на последний адрес, что она оставляла, – вы тогда переехали в Бостон или Филадельфию, – да так и не получила ответа. А что? Что‑то случилось? – Кристина вдруг забеспокоилась. – Она не… не умерла?

По ее встревоженному лицу Дена видела, что Кристина ничего не скрывает, если… Если только она не лучшая актриса в мире.

– В том‑то и дело. Я не знаю. Не знаю ни где она, ни жива ли.

В эту минуту в прихожую вошла низенькая темнокожая женщина, помахала рукой: «Это я» – и направилась к лестнице, ведущей вниз, Кристина не сводила с Дены глаз в ожидании объяснений. Затем с потрясенным видом выслушала рассказ о печальном Рождестве в Чикаго.

– Не может быть. И ни записки, ничего?

– Нет, ничего. Только подарки. Она просто растворилась в воздухе.

Глаза Кристины наполнились слезами.

– Ох, бедная, бедная девушка, – сказала она, печально качая головой. – Бедная девушка. – Дена протянула Кристине бумажный платок. Кристина промокнула глаза. – Прости. Кошмар какой‑то, у меня просто сердце разрывается. Но я не удивлена. Я всегда боялась, что случится что‑нибудь в этом роде.

Как можно спокойнее Дена спросила:

– Не удивлены?

– Нет. С самого начала она смертельно боялась, что кто‑нибудь узнает, кто она такая. Что тебя начнут дразнить или выкинут из школы. – У Дены заколотилось сердце. Кристина сворачивала и разворачивала платок. – Многие из них тогда просто исчезли, спрятались от людских глаз, не смогли выдержать давление. Вечно оглядывались, никому не доверяли. Но оставить свое дитя… – Она снова заплакала. – Ох, бедная девушка, что ей пришлось пережить.

Лицо Дены стало цвета мела, она почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Все должно было быть по‑другому, вовсе не так. Странное было ощущение. Худшие страхи, которые люди себе навыдумают, никогда не сбываются, но ее ночной кошмар разворачивался наяву, прямо перед ее глазами. Она удивилась, услышав свой голос:

– Но вам она доверяла.

Кристина высморкалась.

– О да, она знала, что я никому не скажу. Бог ты мой, как она хотела жить, просто занимаясь своим делом, иметь собственный бизнес. Но всегда находятся те, у кого руки чешутся выставить тебя в дурном свете.

Дена молча кивнула, словно понимая, о чем говорит Кристина.

– И после всей этой шумихи в газете насчет Тео она чуть с ума не сошла от страха. Была уверена, что она – следующая. – Кристина отвела глаза. – Думаю, она в конце концов даже меня стала опасаться.

Дена вернулась в реальность.

– Тео? Какой Тео?

– Брат ее, Тео, – сказала Кристина так, будто Дена должна это знать.

– Подождите. У моей матери был брат, который тоже был нацистом?

Кристина скривилась:

– Нацистом? Тео не был нацистом, он был скрипачом. С чего это ты взяла?

– А вы разве не это сказали?

– Что?

– Разве вы не сказали, что моя мать была нацистской шпионкой?

Кристина потеряла дар речи.

– Шпионкой? Не понимаю, о чем ты. Твоя мать не была нацистской шпионкой, кто тебе это сказал?

– Разве она не работала на женщину по имени Лили Стайнер, у которой был магазин одежды в Нью‑Йорке?

– Я помню, когда твоя мама впервые попала в Нью‑Йорк, она работала на какую‑то там Лили. Но что с того‑то? При чем тут шпионаж?

– Лили Стайнер обвинили в шпионаже и посадили на десять лет.

Кристина сказала с нажимом:

– Мне плевать, в чем обвинили ту женщину, но твоя мать нацисткой не была. Боже правый, да я вашу семью почти всю жизнь знаю. Это, должно быть, чья‑то злая шутка, кто‑то тебя дурачит. Твоя мать была не больше нацисткой, чем я.

Телефон в кухне снова зазвонил. Кристина встала.

– Нет, она ненавидела нацистов. Твой бедный дедушка был вынужден бежать из Вены, бросить все имущество, чтобы от них спастись. – Телефон буквально надрывался. – Прости, пойду отвечу. Соседка ждет звонка мастера по отоплению. – Кристина поспешила в кухню, по дороге крича: – Мало того, если бы они не бежали из Европы, ты бы, вероятней всего, нынче здесь не сидела.

У Дены голова шла кругом. Было ощущение, что ее втащили на огромные качели и она ухнула вниз. Так вот в чем дело – ее мама была еврейкой! Вот почему она изменила имя, вот почему никакой Марион Чапмэн не существовало. Чего‑чего, а уж этого она никак не ожидала… Но что в этом было такого страшного? Почему она так боялась? Нет, все равно что‑то здесь не так. Это ничего не объясняет, должно быть что‑то другое. Мысли ее беспорядочно метались. Раз мама не немецкая шпионка, от кого она тогда скрывалась? А может, мама имела какое‑то отношение к аресту Лили Стайнер? Может, она, наоборот, американская шпионка? Может, нацисты после войны искали ее, чтобы отомстить? Поэтому ей пришлось сменить имя, – может, это была государственная программа охраны свидетеля?

Кристина подошла к лестнице, ведущей в подвал, и спустилась на пару ступенек.

– Люсиль, они говорят, что будут через полчаса.

Люсиль крикнула:

– Спасибо.

– Уверена, что не хочешь чаю или кофе? – спросила Кристина, возвращаясь в комнату.

Дена была в такой растерянности, что даже не ответила.

– Не понимаю. Почему она изменила имя?

– Многие меняли. Я вот поменяла.

– Но почему? Не вижу в этом никакого смысла. Зачем менять имя и всю жизнь из‑за такой ерунды?

– Ты должна понять, что тогда все было по‑другому. Нам всем это было нелегко. Я знаю.

Теперь Дена посмотрела на Кристину другими глазами. Она в самом деле была чем‑то похожа на еврейку.

– Нельзя было работу найти, нельзя было во многих местах появляться. Твоя мать была не единственной такой. Тысячи людей так поступали. Какое‑то время и я так себя вела. Уайтнау – моя ненастоящая фамилия. Если кто‑то смотрел фотографии моей семьи, я говорила, что мама была испанкой. Во времена Великой депрессии, когда люди отчаянно искали работу, не представляешь, сколько испанцев и кубинцев сюда приезжали на заработки.

– Как думаете, мой отец знал?

– Нет, – ответила Кристина. – Я точно знаю, что нет.

– А ему было бы не все равно?

– Поди угадай. Нет, думаю, твоя мама просто хотела выйти замуж, родить ребенка и забыть обо всем. Это разбило сердце бедному доктору Лe Гарду – сперва Тео, потом твоя мама…

– Кто такой доктор Ле Гард?

– Твой дедушка.

Дена пыталась опомниться.

– Я знала про дедушку, но не знала, что он был врачом.

– О да, – сказала Кристина с благоговением, – твой дедушка был одним из самых уважаемых врачей в Вашингтоне.

– Правда?

– Он руководил здешней больницей «Фриман Хоспитал» и много лет был главой медицинской школы в Говард‑колледж. Его все знали. Печально‑то как, такой человек, и потерял обоих детей.

Последнюю фразу Дена даже не услышала, она твердила про себя настоящую фамилию матери, чтобы уж наверняка запомнить.

– Дедушка твой был красивый человек. Не говоря уж о Тео, конечно.

Дена взглянула на Кристину:

– Ле Гард. По‑моему, совсем не похоже на еврейскую фамилию. Зачем же они ее сменили?

Кристина не поняла:

– На еврейскую?

– Да, зачем они ее меняли? Она скорее на французскую похожа.

– На еврейскую? – повторила Кристина, еще больше удивляясь. – Доктор Ле Гард не был евреем.

– Как не был? А что, бабушка была?

– Нет. И она не была. С чего ты решила, что они были евреями?

Кажется, Дену снова потащило вниз на качелях. То ли она окончательно потеряла рассудок, то ли Кристина намеренно ее запутывает.

– Разве вы только что не сказали мне, что дедушке пришлось спасаться от нацистов? Или я совсем сумасшедшая?

– Я говорила, что им пришлось спасаться, но вовсе не потому, что они были евреями.

– А о чем же вы тогда говорите?

Теперь настала очередь Кристины запутаться.

– Разве ты не сказала, что знала о дедушке?

– Я сказала, что знала, что у меня был дедушка. Но мама рассказывала мне про семью только то, что все они погибли при пожаре.

– При пожаре? Каком еще пожаре?

– Это что, неправда?

Внезапно Кристина поняла, что произошло, и выражение, близкое к ужасу, застыло у нее на лице. Она охнула, прижав руку ко рту:

– Боже всемогущий, я думала, ты знаешь.

– Что знаю? Мы, кажется, два параллельных разговора вели. Я думала, вы говорите, что моя мама была еврейка. Разве вы не это имели в виду?

Кристина затрясла головой:

– Нет.

– Значит, и вы не еврейка?

– Нет.

– Вот как. – Дена вглядывалась в ее лицо, пытаясь найти ответ. – Итальянка? Поэтому вы поменяли фамилию? – Кристина не ответила, но Дена уже зацепилась за слово «итальянка». – Может, в этом все дело? Тут что‑то связанное с мафией? Мама была связана с мафией, поэтому боялась? Они с братом были преступниками? Слушайте, я уже ничего не понимаю, вы должны мне помочь. Я не хочу вмешиваться в вашу личную жизнь, но мне нужно знать. Это не просто моя прихоть, меня пытаются шантажировать. Я не хочу подвергать ни вас, ни маму риску, мне нужно просто знать самой. Что с ней случилось. Почему она исчезла.

– Дена, умоляю, не спрашивай меня больше ни о чем. Я обещала твоей матери. – Кристина прямо разрывалась.

Дена уставилась на нее:

– Значит, она была в мафии!

– Нет, твоя мама не была в мафии.

У Дены кровь застучала в голове.

– Тогда что? Не представляю, что же еще может быть такого страшного, что она вот так взяла и ушла. Чего она не хотела мне говорить…

Вдруг Дена замолчала. Медленно до нее начало доходить то, что, по мнению Кристины, она давно знала. Ответ, который находился прямо у нее перед глазами и был настолько очевиден с самого начала. Что она совершенно упустила из виду. Вдруг все начало проясняться, и один за другим кусочки пазла становились на свои места. Все начало обретать смысл: соседка, странные фотографии в доме. Кристина была не итальянка и не гречанка. Кристина была светлокожая негритянка. Дена находилась в квартале для чернокожих, даже не подозревая того.

Они сидели, молча глядя друг на друга, обе в шоке, но по разным причинам. Потом Дена вышла и жестом попросила Джерри опустить стекло.

– Джерри, думаю, вам лучше зайти.

Джерри выскочил из машины:

– Она что‑нибудь рассказала?

– О да. Вы просто не поверите…

– Что?

– Услышите.

Качели

Вашингтон, федеральный округ Колумбия

1978

Когда они вернулись в отель, Дена была совершенно без сил. Словно последние пять часов она каталась на ярмарке на гигантских качелях, вперед, назад. Даже лежа в постели после горячего душа, она не могла остановить эти качели. Джерри зарегистрировал их под своим именем, но взял номер люкс с двумя спальнями. В восемь тридцать он крикнул из своей комнаты:

– Как вы себя чувствуете? Может, все‑таки заказать вам ужин?

– Нет, я хочу только спать. – Потом она спросила в двадцатый раз: – Вы можете в это поверить?

– Ну… Это не совсем то, что мы ожидали.

Джерри читал газету, когда зазвонил телефон.

Он подскочил и бросился к трубке в ванной комнате, чтобы не разбудить Дену. Звонил Мак Уоррен, хотел узнать, как дела. Дена предупреждала, что он может позвонить, и попросила ему все рассказать. Джерри зашептал:

– Мы нашли женщину, которую искали.

– Отлично. И что она сказала?

– Мистер Уоррен, можете минутку подождать? – Он пошел в свою спальню, закрыл дверь и поднял трубку. – Она сказала Дене, что ее мать была черная.

– Черна… что? – Мак был уверен, что ослышался.

– Чернокожая, понимаете, как Лена Хорн.[50]Светлая, но негритянка. Эта женщина не знает, что с ней случилось, но по крайней мере у нас есть настоящее имя. Есть с чего начать. Дена спит в другой комнате, но обязательно вам позвонит, когда мы еще что‑нибудь узнаем.

Мак медленно вернулся в гостиную, где оставил Норму и тетю Элнер колоть орехи пекан. Норма сидела и ждала новостей, как птенец ждет червяка.

– Ну? – сказала она, тараща на него вопрошающие глаза.

Мак уселся в свое кресло‑трансформер и взял газету, надеясь избежать разговора.

– Что она сказала?

– Я с ней не разговаривал, я говорил с ее другом. Она спала.

– Так. И?..

– И он сказал, что женщину они нашли.

– Женщину нашли. И?..

– Что – и?

– Что эта женщина сказала о ее матери?

Мак постарался ответить как можно более будничным тоном:

– Что мать Дены была черная.

Норма похлопала глазами.

– Какая?..

– Черная.

Норма вздохнула.

– Мак, ну зачем ты это делаешь? Ты же знаешь, как я психую. Теперь ответь, что она сказала на самом деле.

– Я тебе сказал.

– Мак, это не смешно. Что она сказала?

– Норма, я не пытаюсь тебя насмешить. Она сказала, что ее мать была черная.

Норма взвизгнула:

– В каком смысле – черная?

– В таком вот смысле. Чернокожая.

– Чернокожая, как Эмос и Энди?[51]

– Нет, он сказал, скорее как Лена Хорн.

Норма замахала на него руками:

– Ой, да что ты выдумываешь! Ты небось даже не разговаривал с ним.

Он глянул на жену поверх газеты:

– Говорю тебе, он сказал – негритянка. Так сказала та женщина. Я только повторяю его слова.

– Да не смеши людей, она была не чернее меня! – Норма возмущенно расколола орех и бросила скорлупу в зеленую глиняную миску, стоящую у нее на коленях.

– Норма, ты спросила – я ответил.

– Ну так он ошибся. Думаешь, никто бы не заметил, если бы Джин женился на цветной девушке? Никто, ни один человек, взглянув на нее, когда она сошла с поезда, не сказал: «Ой, глядите, Джин женился на цветной!» Никто, правда, тетя Элнер?

– Не припомню, чтобы такой нашелся.

– Конечно, никто, она же белой была, господи ты боже мой. Эта женщина с кем‑то ее спутала. Как ты можешь быть черным, если ты белый? Чушь какая‑то, ничего глупее в жизни не слыхала. Лена Хорн, господи прости.

Тетя Элнер запуталась.

– А при чем тут Лена Хорн? Она что, бывала здесь?

– Да она ни при чем, тетя Элнер. Он выдумывает, просто чтобы меня позлить. Он вознамерился свести меня с ума. Давай, Мак, дерзай, скоро добьешься своего, увезут меня в психушку.

Мак тяжко вздохнул:

– Ну как знаешь, Норма. Я тебе правду говорю, ты не веришь, так что забудь.

Прошло несколько минут. Норма расколола еще два ореха.

– Сама идея какова – на белого человека сказать, что он черный!

– Норма, это не я говорю, это та женщина. Я не знаю!

– Ну и нечего тогда передавать всякую брехню. Как можно быть черным, если у тебя глаза зеленые? Вот скажи мне.

– Я не знаю, Норма.

– Так я и думала.

Тетя Элнер сказала:

– Ладно, неважно, главное, что она была красивая. Это ведь все говорят, правда? – Она высыпала скорлупки из миски в бумажный пакет, стоящий в ногах. – И вот что я вам еще скажу, надо попросить, чтобы Эмоса и Энди вернули на радио. Куда они вообще делись, хотела бы я знать.