Я и моя тень

Нью‑Йорк

1978

– И после этого вы никогда не слышали о своей матери?

– Нет. И никто ничего не слышал. В общем, это было давно и никакого отношения к случившемуся не имеет.

– Подождите. Значит, вы так и не знаете, жива она или умерла.

Дена отмахнулась:

– Не знаю, и мне плевать. Честное слово, мне все равно.

– Почему вы мне этого раньше не рассказали?

– Потому что… – Дена подняла на нее глаза, – потому что это не то, чем можно гордиться.

– В каком смысле?

– Не знаю, просто это стыдно.

– Давайте об этом поговорим.

– А давайте не будем. Я не интересуюсь прошлым. Почти ничего и не помню, так какой в этом смысл? Слушайте, я несколько старовата, чтобы сидеть, обняв плюшевого мишку, и плакать о своей мамочке. У меня для этого времени нет, я могу только работой себя отвлечь, чтобы как‑то удержаться, не проваливаться в прострацию и не заниматься самобичеванием. Вам дается один отец и одна мать, и если вам повезет, то вы из этого вырастаете, становитесь взрослым, и все кончается. Да, детство у меня было не ахти, ну и что с того. Ненавижу нытиков. И не хочу, чтобы меня жалели.

Диггерс подъехала ближе к Дене.

– Милая моя, я не могу вас не пожалеть. И вы имеете право себя жалеть. То, что с вами случилось, – это сущий кошмар.

Впервые доктор Диггерс назвала ее иначе, чем просто Деной, и ее это обезоружило.

– Вам нужно с кем‑то поговорить, почему бы не со мной? Идет?

Дена услышала свой голос:

– Хорошо.

– Вот и умничка. Я знаю, вам трудно об этом говорить, но придется. Мы должны посмотреть на то, что случилось, в открытую, а не прятаться под ковер, потому что пока вы не разберетесь с этим, вы так и будете блуждать в потемках и не знать, как относиться к чему бы то ни было. Лгать не буду, это трудно и долго… но надо же когда‑то начать.

Дена впервые слушала ее.

– Вы хотите начать со мной работать, прямо сейчас?

– Да.

Ночью Элизабет Диггерс размышляла о Дене. Она к ней очень привязалась. Она могла еще смотреть на нее холодным, натренированным, профессиональным взглядом, но было в этом нечто большее… нечто большее, чем обычные отношения доктор – пациент. У одиноких людей свои способы узнавать друг друга. Она видела не только это красивое лицо, эти глаза, не желающие откровенничать. Глядя на Дену, она видела пятнадцатилетнюю девочку, которая так и не вышла из той комнаты. Она до сих пор сидела, глядя в окно, до сих пор ждала, что мама вернется. И Диггерс должна была войти в эту комнату, взять девочку за руку и вывести. Вывести ее на солнце и свежий воздух, чтобы она могла расти дальше. Диггерс знала все медицинские и психологические термины того, что произошло с Деной, но все это можно было назвать очень просто, по‑человечески. Сердце Дены было разбито, и она так и не оправилась от последствий пережитого.

Сеанс за сеансом Дена закрывала глаза и пыталась вспомнить мать, но где‑то в сознании стоял блок. Какая она была? Дена не помнила лица матери. Она очень старалась, но выхватывала из глубин сознания только тень, то и дело снова теряя ее из виду. Она помнила многоквартирные здания, запахи, длинные коридоры, названия… «Шеридан»… «Роял Армс»… «Брэдбери Тауэрс»… обеды в одиночестве в больших городах… «Уиндзор Армс»… «Дрейк»… комнаты отдыха в универмагах, книжки, раскраски, ожидание, когда мама закончит работу и будет принадлежать только ей. «Алтамон», «Хайлэнд Тауэрс», «Хилсбороу». Она помнила, как шла мимо городских витрин, где были выставлены пухлые диваны, мягкие кресла, дорогие, темного дерева, блестящие столы и стулья; красивые манекены в туфлях, шляпах, перчатках, платьях по последней моде, лисьих мехах. «Парк‑лейн», «Ритц Тауэрс», «Риджмонт». Она помнила, как стояла, дрожа, в ожидании трамвая напротив витрины, где висели смокинги, фраки и цилиндры. Витрины с сотнями разных флаконов на стойках, синих, зеленых и прозрачных, с духами янтарного цвета. Она помнила, как ехала на сотнях разных трамваев через незнакомые города. Но какая была ее мать? О чем она думала, что чувствовала, любила ли ее Дена, а она – любила ли Дену по‑настоящему? Разве она не знала, что нужна маленькой девочке, которая ее обожает? Она растаяла в городе, растворилась, и чем больше Дена старалась, тем больше женщина, которую она помнила, казалась героиней какого‑то фильма, а не реальным человеком. Временами она уже сомневалась, была ли у нее мать. Может, она вспоминает когда‑то увиденное кино? Все спуталось. Как будто у нее вообще не было детства, как будто она просто однажды проснулась взрослой.

Но доктор Диггерс настаивала, задавала ей одни и те же вопросы, снова и снова. «Что вы чувствовали, когда ваша мать не пришла домой?» В конце концов Дена потеряла терпение.

– Глупость какая‑то! Почему я должна все время об этом говорить? Я так устала, что сейчас закричу. Я больше не хочу этим заниматься!

Доктор Диггерс отложила блокнот:

– Зачем вы сюда ходите, Дена?

– Если честно, если вы хотите правду, я хожу, потому что без этого вы не выписываете рецепт на валиум. А для чего, по‑вашему, я хожу? За сладостями?

– Я думаю, вы ходите сюда, потому что вам страшно. Вам нужно место, где вы могли бы бушевать и сетовать, браниться и брыкаться, устраивать разнос кому‑то, с кем вы чувствуете себя в безопасности, кто может видеть вас сквозь все это дерьмо. Вы можете выйти отсюда и найти тысячу врачей, которые с радостью выпишут вам все транквилизаторы и все поднимающие настроение таблетки, какие вы попросите. Вы можете очаровать кого угодно и добиться рецепта на любые существующие в мире пилюли. Да, можете. А еще можете стать наркоманкой или алкоголичкой, можете выпрыгнуть из окна или пройти курс и покончить с этим и, я надеюсь, почувствовать себя лучше.

– «Я надеюсь»?

– Дена, жизнь не дает гарантий. Но я вижу, что вы делаете успехи.

– Ладно, я поняла, что мама не любила меня так, как положено. Она ушла. Ну и какую пользу мне это приносит? Я все равно чувствую себя отвратительно. Лучше мне от этого не стало. Мне теперь все равно – и почему вы не можете это принять? Я хочу просто все забыть.

– Можете забыть, можете положить на рану все временные повязки, какие существуют в мире, но это не приведет вас к корню ваших проблем с желудком и тревожностью. И признаете вы это или не признаете, мисс Крепкий Орешек, но вы пришли сюда, чтобы вам стало лучше. Может, тогда начнем еще раз? А?

Дена подумала, потом проворчала:

– Ладно… Только дайте мне тогда кусок этой вашей сладости. И знайте, что я вас ненавижу.

Доктор Диггерс рассмеялась:

– Да я знаю.

– Нет, правда.

– Верю, верю. А теперь вернемся к тому, на чем остановились.

Неделя проходила за неделей, и вдруг однажды ни с того ни с сего Дена разразилась слезами и не могла остановиться.

– В чем дело? – спросила Диггерс. – О чем вы думаете?

– Я… всегда верила, что она вернется… а она не вернулась, – удалось выговорить Дене между всхлипами. – И я не понимаю, что я сделала плохого.

Дена наконец перестала сопротивляться. Гипнотерапия доктора Диггерс помогла Дене расслабиться, и с каждым сеансом она вспоминала все больше. Сегодня врач погрузила ее в чуть более глубокий гипноз. Дена с закрытыми глазами почти увидела мать. Но все равно это была всего лишь расплывчатая фигура. Потом Дена сказала:

– Она взяла меня за покупками. Не знаю, в каком мы были городе. Может, в Нью‑Йорке. Но помню, что мы проходили мимо большого магазина, где в витрине стояли пианино, много. Она остановилась, и мы вошли. И она обошла весь зал, рассмотрела каждое пианино… и уже идя к выходу, увидела одно… наверное, оно ей понравилось. Она села за него, открыла крышку, и у нее было такое странное лицо…

– Какое? Опишите.

– Даже не знаю… как будто меня не было рядом, что ли. И вдруг она начала играть. Я так удивилась. Я и не знала, что она умеет. Она играла какой‑то вальс, и вид у нее, помню, был такой счастливый. Я никогда ее не видела такой… такой… Нет, счастливой – не то слово. Она как будто была где‑то в другом месте. Взволнованной – вот так правильно. Старик, который там работал, открыл дверь в кабинет и стоял слушал, пока она не закончила. У него был сильный акцент, он сказал:

– Дорогая моя леди, где вы научились так играть?

Он умолял ее сыграть еще, но она отвечала, что кроме этой песенки ничего не знает, и мы ушли. Я сказала:

– Мама, почему ты не говорила, что умеешь играть на пианино?

А она только отмахнулась: мол, подумаешь, ничего особенного. Но должно быть, она хорошо играла, иначе этот старик не подошел бы.

– Она когда‑нибудь рассказывала о своих родителях?

– Нет. Только то, что они погибли при пожаре.

– А вы не видели их фотографий? Или ее в детстве?

– Нет. Она сказала, все сгорело.

– Вам было не интересно?

– Она не хотела о них говорить, ее это огорчало. Так что я не спрашивала.

– Вы постоянно старались не огорчать свою мать, правильно? Вы это помните?

– Да.

– Почему?

– Почему? Потому что… я сама по себе была уже проблема для нее.

– Почему вы так решили?

– Потому что ей приходилось за мной приглядывать.

– Давайте вернемся к вашему чувству страха. Чего вы боитесь?

– Я говорила уже – не знаю.

– Может быть, ваша мать чего‑то испугалась?

– Нет.

Диггерс молча ждала. Потом Дена сказала:

– Думаю, один раз она испугалась. Того человека.

– Какого?

– Которого увидела. Мы тогда еще жили в Нью‑Йорке. Мы возвращались домой, шел снег. Повернули за угол, и, когда дошли до дома, она внезапно остановилась. Я подняла на нее глаза и увидела, что она смотрит на человека, говорившего с клерком за стойкой. Он стоял к нам спиной, и я видела только, что это крупный мужчина в черном клетчатом пальто. Я спросила: «Что случилось?» Она, не дав мне договорить, схватила меня за руку и потащила по переулку. Я спросила: «Что случилось, мама? В чем дело?» Она говорит: «Помолчи, дай подумать». Она шагала так быстро, что мне приходилось бежать, чтобы за ней поспевать. Я была в панике. И спросила: «Я что‑то не то сделала, мам?» «Нет, – сказала она, – идем». Через минуту она велела мне выйти на улицу и поймать такси.

– Я? Как это сделать?

– Просто выйти на проезжую часть и помахать рукой, давай же, иди.

Я побежала и встала на углу, махала, махала, но никто не останавливался. Я бегом вернулась к ней и сказала:

– Не останавливаются.

Она говорит:

– Кто‑нибудь идет?

Я посмотрела вверх и вниз по переулку – никого. Она почти бегом рванула к метро и заскочила в первый же поезд. Села и уставилась прямо перед собой. Я была уверена, что сделала что‑то ужасное, и начала плакать. Она спросила:

– Почему ты плачешь?

– Я боюсь, – говорю. – Не понимаю, что случилось.

– Ох, Дена, ничего страшного. Просто я увидела человека, с которым не хочу встречаться, и все. Не будь такой впечатлительной.

– Кто он?

– Да никто, просто мы с ним когда‑то работали вместе, ничего особенного. Я просто не хочу его видеть.

– Почему?

– Он уговаривает меня снова на него работать, а я не хочу.

– Почему ты так ему и не скажешь?

– Чтобы не обижать его. И прекрати задавать столько вопросов.

Мы вышли на следующей остановке, пересели и доехали до самого Виллиджа.[48]Снег сыпал не переставая, идти было трудно, но мы дошли до Западной Двенадцатой или Тринадцатой улицы. Зашли в кафе, и мама позвонила. Вернулась уже чуть более вменяемая. И сказала: «Мы едем в гости к Кристине».

– Кто такая Кристина?

– Подруга моей матери, работавшая танцовщицей в «Рэдио‑Сити». Мама сказала: «Она приглашает нас приехать к ней переночевать, вот здорово, правда?» Она жила в подвальном этаже на Сант‑Люк‑плэйс и была очень рада нас видеть. Позволила мне поиграть с ее котом, Мильтоном, потом выдала свою длинную ночную рубашку и устроила постель на полу, а мама спала на кушетке. Я проснулась, когда начало светать. Оглянулась и увидела, что мама сидит у окна. Помню, у меня в желудке снова возникло это холодное, пугающее чувство. Я знала, что она несчастлива, но не знала почему и боялась спросить, потому что думала: вдруг это из‑за меня. Может, она хотела бы, чтобы у нее не было дочери. Не знаю, почему я так думала, но это факт.

– Дена, сейчас я досчитаю до трех, и, когда вы проснетесь, вы будете чувствовать себя спокойной и отдохнувшей… Раз… Как будто проспали несколько часов… Два… Чувствуете покой и безмятежность… Три.

Дена медленно открыла глаза.

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо. – Она зевнула. – Не хотелось бы вас разочаровывать, но кажется, никакого гипноза у вас не получилось. Я помню все, что вы сказали.

Диггерс улыбнулась. Так говорили все, кого она подвергала гипнозу.

«Уолл‑Кап продакшн»

Нью‑Йорк

1978

Айра Уоллес выслушивал предлагаемую Капелло идею новостного телевизионного шоу. Хотя Уоллес не доверял Капелло, но чем больше он слушал, тем больше ему нравилось. Капелло развивал мысль:

– Мы заткнем за пояс весь Голливуд, у меня материалов на много лет вперед. Мы подадим это как новости – светская хроника, все законно, краткое изложение последних известий, острые, мощные, горячие материалы. Говорю тебе, это ядерная бомба. Как раз то, что людям нужно.

Капелло бросил через стол листок с подсчетом прибыли от продаж в супермаркетах его газеты. Уоллес глянул. Цифра впечатляла.

– Не знаю, вроде интересно, но Уинчелл как‑то в начале эры телевидения попытался вести подобную светскую хронику, и шоу не пошло.

У Капелло наготове был мгновенный ответ:

– Разумеется, не пошло. Он слишком круто насел. А мы осторожненько. Посадим какого‑нибудь напомаженного симпатягу или милашку с хорошей задницей, велим улыбаться, и я гарантирую тебе хит сезона. Надо только подать в правильной упаковке.

– Ты говоришь о сетевом вещании?

– Нет, я говорю о синдикате. Здесь лежат все деньги. Мы им владеем, мы его продаем, никаких указчиков сверху. Мы можем затрагивать темы, которые сетевое вещание не рискнет освещать.

Уоллес подозрительно спросил:

– Синдикат? Что тебе для этого нужно?

– Опыт. С моими информаторами и твоим опытом мы через пять лет подомнем под себя всех конкурентов. Если не мы, то кто‑нибудь другой это сделает. А если рискнем и все сделаем правильно, то речь будет идти о миллионах, а то и миллиардах, Айра.

Уоллес потянулся и раскурил погасшую сигару.

– Может, ты и прав. Заполучить какую‑нибудь уважаемую персону – скажем, Дэвида Торенсона… Ты больше нигде с этим не был?

– Нет, ты один знаешь… покамест. Мне нужно завертеть это как можно скорее, Айра.

– Насколько скоро?

– Сегодня.

Уоллес взглянул на Капелло: нездорового зеленоватого оттенка кожа и губы цвета сырой печенки. Несчастная ищейка, копающаяся в мусоре, он света белого годами не видел. Уоллеса, который и сам был не красавец, даже затошнило. Подавив дурноту, он подумал: «Крыса ты гнусная, кто‑нибудь перережет тебе глотку, жаль, что я этого не увижу». Но Уоллесу хватило ума понять, что идея чертовски хороша.

– А процент?

– Шестьдесят – сорок.

– Господи Иисусе, – сказал Уоллес.

– Эй, да без меня у тебя никакого шоу не получится.

Через два месяца Сидни Капелло и Айра Уоллес оказались, как говорят в бизнесе, в одной постели, и «Уолл‑Кап продакшн» начал свое существование. Когда дело приняло оформленный вид, да еще какой вид, лучше не придумаешь, они снова встретились для обсуждения кандидатуры ведущего. И тут Капелло бросил свою гранату:

– Я хочу Дену Нордстром.

– Ага, а я хочу королеву Англии, да вот беда, она занята.

– А почему бы нет? Все при ней, у нее внешность, у нее класс, плюс готовая аудитория. Публика ей доверяет. Массы плюс класс.

– Сидни, она самая заметная женщина‑диктор на телевидении. Размечтался он, видишь ли. Я ее знаю, она не согласится. Во‑первых, она тебя не переваривает. А во‑вторых, она тебя не переваривает, так что забудь. Мы какую‑нибудь другую блондинку найдем.

– Спросить‑то можно, Айра. Откуда ты знаешь, люди меняются.

– Да, но не настолько. К тому же она одержима угрызениями совести. Связалась с этой задницей Говардом Кингсли, и он свинтил ей к черту мозги. Говорю тебе, у нас нет ни единого шанса.

Но Капелло не отставал. Он много лет мечтал о том дне, когда Дена будет работать на него, и наслаждался этой мыслью. Через неделю Уоллес сдался:

– Ладно, спросим. Это же всего лишь вопрос, в конце концов.

Агент Дены Сэнди Купер сидел с вытаращенными глазами:

– Исполнительный вице‑президент, отвечающий за производство?

Уоллес улыбнулся:

– Вот именно, парень. Ты отвечаешь за всех ведущих, у тебя будет сотня подчиненных, если пожелаешь. Я собираюсь расширяться.

Купер прикидывал, сколько сможет заработать за пять лет. Уоллес помог:

– С премиями и поощрениями мы гарантируем пять миллионов за два года. И это, возможно, только начало. Что скажешь? Хочешь всю жизнь быть мелкой сошкой?

– Нет. Но…

Сидящий в углу Капелло вставил свое слово:

– Ты ему самое интересное скажи, Айра.

Сэнди оглянулся на человека, которому его не представили. Уоллес сказал:

– Сидни говорит о том, что это комплексная сделка. Нам нужна и твоя клиентка.

– Дена?

– Да, и мы собираемся предложить ей контракт, который сделает ее самой высокооплачиваемой женщиной на телевидении. Слушай, мы понимаем, что оторвать ее от сетевого вещания потребует некоторых усилий, и хотим предложить ей долю, это не считая зарплаты. Она будет совладельцем компании. Это, возможно, для нас очень невыгодно, но… – Уоллес пожал плечами, – назови меня безумцем, назови меня чувствительным дурнем, но я хотел обратиться к ней первой с этим предложением. Учти, это не значит, что она будет мне чем‑то обязана. Но что поделаешь, и у меня есть слабости.

– А я‑то вам зачем нужен? – спросил Купер.

– Ну, у нас могут возникнуть небольшие проблемы.

– Не считая сетевого вещания?

Уоллес указал большим пальцем за спину, на Капелло:

– Ей не нравится мой партнер.

Сэнди Купер был не дурак и сразу все понял.

– Другими словами, или я ее уговорю, или останусь с носом, верно?

Ответа не последовало.

Когда Купер ушел, Уоллес снова предупредил Капелло, что, скорее всего, она откажется, но Капелло как‑то не особо волновался.

– Возможно, потребуется применить силу убеждения, но, думаю, она примет предложение.

Больше он ничего не сказал Айре, но мог почти гарантировать, что сделка состоится. Капелло умел вести переговоры.

На следующий день Сэнди Купер попросил Дену встретиться с ним после работы. У него, мол, есть для нее предложение.

– А ты не можешь просто сказать об этом по телефону? – предложила она.

– Нет, дело слишком серьезное, слишком важное. Такое, что может изменить твою жизнь.

В семь вечера они встретились в ресторане «На Шестой авеню» через дорогу от ее работы. Дена заказала шоколадный молочный коктейль, потому что язва в последнее время давала о себе знать. Купер взял джин с тоником, поскольку нервничал.

– В общем, Дена, как ты смотришь на то, чтобы к тридцати пяти годам стать миллионершей? – спросил он, сделав хороший глоток.

Поскольку ей было тридцать четыре, она заинтересовалась.

– Только выслушай меня, прежде чем что‑нибудь говорить, ладно?

И он рассказал о новом шоу, куда ее зовут, что ей предложили долю в деле, какие цифры там фигурируют и каков гарантированный минимум зарплаты. Дена знала, сколько можно заработать в синдикате, и заинтересовалась уже всерьез.

– Кто продюсер? У них есть деньги?

– Это новая компания, только что открылась. У них есть деньги и опыт. – Купер оглядел зал и понизил голос: – И я не должен распространяться, пока не было объявления, но это Айра Уоллес… и партнер.

– Айра?

– Да. Он ушел из сетевого вещания и создал собственную компанию. Сама понимаешь, он знает, что делает, и за ним стоят деньги, а самая прелесть угадай в чем. Не хочу, чтобы это как‑то повлияло на твое решение, но он предложил мне место исполнительного вице‑президента.

Дена насторожилась. Что‑то тут не так. Айра считал Сэнди дураком, зачем же он ему понадобился?

– Погоди‑ка, как называется компания?

Купер не мог больше тянуть, все равно так или иначе придется ей сказать.

– Гм… «Уолл‑Кап продакшн».

– «Уолл‑Кап продакшн»? Уолл – Уоллес. А кто такой Кап?

– Вот с этим‑то как раз, Айра думает, и могут возникнуть у тебя проблемы. Он сказал, ты не любишь этого парня. Господи, Дена, когда речь о таких деньгах, не обязательно любить. Я ненавижу, брр, презираю Айру, кто его любит‑то, но это не значит, что я не стану с ним работать.

– Какой парень? О ком ты?

– Парень по фамилии Капелло.

Дену охватил ужас.

– Капелло, Сидни Капелло? Ты серьезно?

– Сэнди робко кивнул.

– Забудь. Категорически нет.

– Ну ладно, репутация у него не очень‑то. Но мы говорим об огромных деньгах. Может, хоть попытаешься?

– Сэнди, ничто, повторяю, ничто в этом мире не заставит меня работать на эту склизкую гадюку.

По выражению ее лица Сэнди понял, что его шансы стать вице‑президентом упали до нуля.