Виндхук, Намибия, 1997 4 page

– С ней все будет в порядке, правда? – сказала она, занервничав. И вдруг почувствовала облегчение. Приезд Мадлен был нужен ей сейчас больше всего.

– Да, – решительно ответила Мадлен.

Бекки обязательно поправится. Разве могло быть иначе. У нее нет другого выбора, кроме как выздороветь – и, несмотря на то, сколько времени это займет, Мадлен всегда будет рядом. Конечно же, она не предупредила об этом Джеймса, но существуют такие вещи, которые являются главнее всех остальных. Он знал об этом.

– Вы сегодня будете ужинать не дома? – поинтересовалась Эстрелла. Вопрос застал Паолу врасплох. Она повернулась к девушке и вдруг с ужасом поняла, что та все знает. Лицо ее залилось краской, сердце лихорадочно забилось в груди, а руки начали дрожать. Но как? Как она узнала?

– Нет, я… ах, да… куда‑нибудь схожу. – Она повернулась и почти выбежала из комнаты, поспешив оказаться в безопасности своей спальни. Плотно притворив за собой дверь, она уселась на краешке кровати. Ставшие ватными ноги уже не держали ее. Неужели она попалась? Ее охватил страх, по спине поползли мурашки. Отто должен вернуться через неделю… нельзя допустить, чтобы он узнал. Она ни минуты не сомневалась, что он убьет ее, если узнает. Растянувшись на покрывале, она посмотрела на часы. Было только пять. Дитер сейчас, наверное… Да кто ж его знает, где он. Играет в футбол с приятелями? Или смотрит телевизор у кого‑нибудь в гостях? Она почти физически ощущала, как в животе сплетаются сотни узелков ревности и нетерпения; никогда нельзя было сказать, где он, с кем он и что делает. Самоуверенный молодой человек отказывался жить по расписанию. Он пересекался с людьми, тусовался, шлялся… Да мало ли у него было словечек и фраз, которыми он описывал свой неразмеренный ритм жизни. Молодая замужняя женщина, каким‑то невероятным образом отчаянно влюбившаяся в шестнадцатилетнего сына своих соседей, таких слов не знала и не могла знать. Если бы Паола больше читала, то с некоторым облегчением бы обнаружила сходные сюжеты в мировой литературе. Но сейчас она молча страдала в нерешительности, опасаясь за собственную репутацию. По тысяче раз на дню она говорила себе, что ни один мужчина не вызывал в ней такого сильного чувства. А он и мужчиной‑то не был! Просто мальчишка. Но толку от этого было чуть. Она кинулась в омут с головой. Никогда ей еще не было так одиноко. Впрочем, теперь ее одиночество, очевидно, было нарушено. Каким образом эта девица раскусила ее? Сердито поднявшись на ноги, Паола решила, что надо избавиться от нее. Другого выхода не было.

Если она день ото дня будет видеть за дверью ее маленькое личико, отмеченное хитрой ухмылкой, то просто сойдет с ума. И без того она вздрагивала от неожиданных телефонных звонков и проезжающих мимо машин. А если вдобавок по ее кухне будет расхаживать довольная самонадеянная Эстрелла, это будет уже слишком.

Паола подошла к шкафу и распахнула дверцу. Она собиралась прокатиться на машине мимо футбольного поля в конце улицы и поискать Дитера. Она пока не представляла, как бы так поудачнее завязать с ним разговор. В последнее время он вообще как‑то странно реагировал на нее в присутствии своих друзей. Но ведь всегда можно было сделать вид, будто она просто проезжала мимо и остановилась, чтобы поздороваться. Платья одно за другим срывались с вешалок и летели на кровать. Розовое? Слишком девчачье. Желтое в цветочек? Как‑то по‑детски. Белое с черным? Слишком официально.

Полчаса спустя она завязывала тесемки на желто‑зеленом летнем платье, купленном во время последней поездки в Париж, и повернулась к зеркалу, окидывая свое отражение придирчивым взглядом. Ее загорелое тело смотрелось особенно привлекательно на фоне ярких переливающихся оттенков. Она подняла волосы наверх и скрепила их заколкой. Также в ход пошли зеленые босоножки на высоком каблуке и большие темные очки от Шанель, выуженные из сумочки. Во всем Виндхуке не нашлось бы равной ей. Черт подери, да, Дитер даже не понимает, как сильно ему повезло. Повеселев от этой мысли, Паола легко сбежала вниз по лестнице и вышла за дверь.

Вид у него был мрачноватый. Зачем только она приехала сюда? Припарковав свой серебристый «БМВ» на безопасном, как ей казалось, расстоянии от игровой площадки, Паола вышла из машины. Путь ее пролегал по каменистой земле, и она не раз прокляла свою обувь, неловко балансируя и стараясь не упасть. Попытка преподнести ее появление как приятную случайность не удалась. Дитер действительно играл в футбол с приятелями, увидев которых, ей захотелось поджать хвост и убежать. Они были такими юными! Только вчера достигшими половой зрелости. Дитер среди них, при всем его росте, тоже казался сущим ребенком. Ее заметили; некоторые забыли про мяч и остановились как вкопанные, пожирая ее глазами. Ей не оставалось ничего, как продолжать идти по гравию к площадке, в надежде, что Дитер подойдет. Она остановилась у самого края поля, с каждым мгновением чувствуя себя все более глупо.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он смущенно.

– Да так, проезжала мимо… – начала она нерешительно. – Я тут подумала… ты что потом делаешь?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Думал к друзьям заскочить.

«А девочки там будут?» – чуть не вырвалось у нее. Паола провела рукой по волосам.

– А ты не хочешь пойти куда‑нибудь пропустить по стаканчику?

– По стаканчику? Но куда? – Он как‑то странно на нее взглянул. Да уж, ее вопрос был верхом абсурда.

– Ну, не знаю. Ты сегодня какой‑то мутный. Я просто хотела увидеться с тобой. – Он посмотрел в сторону. «Прекрати, – сказала Паола самой себе. – Хватит. Просто уйди. Пускай он пойдет за тобой». Она видела, как вечерний ветерок развевает его грязные волосы, видела мускулистые ноги, прикрытые шортами, ручейки пота, струившиеся по раскрасневшемуся лицу. Примитивная похоть, проснувшаяся в ней, начисто лишала ее последних крупиц здравого смысла. – А что ты делаешь позже вечером, после того, как вернешься. Может, зайдешь? Я дала девчонке отгул. Дома никого не будет. – Это была ложь. С Эстреллой она разберется, когда вернется.

– Ладно, – наконец согласился он. – Но только я буду поздно. Очень поздно.

– Ничего, я все равно рано не ложусь. Можем устроить поздний ужин. Я помню, какой ты бываешь ненасытный… – Паола еле сдержалась, чтобы не протянуть руку и не коснуться его. Он недовольно отвел взгляд.

– Хорошо‑хорошо. Мне пора. Мы выигрываем. Увидимся. – И он потрусил обратно, игнорируя восхищенные взгляды товарищей. Паола обворожительно улыбнулась им, наслаждаясь смущенным выражением их юных лиц. Они, должно быть, никогда еще не встречали такой красивой женщины. Отринув эти мысли, она быстро направилась к машине, рискуя сломать каблук.

…Бекки съела несколько больших кусочков ярко‑оранжевой папайи и аккуратно отложила ложку. Напротив нее сидела Мадлен, положив ладонь на невообразимых размеров живот. Она редко подавала голос, давая Бекки возможность выговориться. Амбер стояла у кромки воды и разрешала спор, возникший между детьми. Зрелище казалось на удивление успокаивающим; от былого раздражения Мадлен не осталось и следа. Мадлен молча и внимательно наблюдала за подругой, хоть и не ожидала особой откровенности; она давала Бекки возможность оформить свои расстроенные мысли в слова. А та, в свою очередь, была очень благодарна Амбер за, как выражалась покровительница, спасение. Умиротворяющим был также и вид Мадлен, когда она неуклюже направлялась к небольшому, но очень милому домику для гостей. Впервые страх в душе Бекки начал уступать место другим эмоциям. Мадлен, оставаясь верной себе, не приставала к ней с расспросами, скорее даже держала ее на расстоянии, отгородившись внушительной преградой своего живота. Конечно, она тосковала по ней и по Амбер. Она пробыла здесь всего три дня, но сложившаяся традиция, когда они втроем собирались у бассейна в тени бамбукового навеса в часы, когда жара уже потихоньку сходила на нет, способствовала успокоению ее нервов. Красивые, хоть и одинаковые, словно шоколадки, дети Амбер резвились в бассейне с соседскими ребятишками. Лия гонялась за братом и каждым, кто попадется на глаза, и ее крепкие темные ножки так и сверкали в воде. Ее черные как смоль волосы плотной завесой облегали шею, но стоило им высохнуть, как они превращались в мелкие озорные кудряшки. Она подозрительно глядела на маму и двух ее подруг. Что это за странные женщины, которые каждый день собирались вместе и почти не разговаривали друг с другом? Почему они здесь?

Подошедший слуга забрал поднос. Бекки слушала, как они с Амбер обмениваются словами на непонятном местном наречии, и все никак не могла взять в толк, как Амбер ухитрялась вести совершенно немыслимый для Зимбабве образ жизни. Белый цвет ее кожи значил совсем другое. От обычной угрюмой и отчужденной манеры африканцев не осталось и следа. Европейцы же, в свою очередь, отбросили свои излюбленные модели поведения: слащавую доброту и непримиримую грубость. Но статусные моменты никуда не делись: Амбер обращалась к слугам именно так, как подобает разговаривать со слугами. Она не считала, что темная кожа делает их представителями низшей расы. Бекки молча наблюдала, как обсуждались приготовления к обеду… рыба, рис… салат для Мадлен… что‑нибудь простенькое для детей. Ее французский был грубоват, но его хватало, чтобы поддержать простой разговор. Бекки слушала и никак не могла найти ответы на возникающие вопросы. Как это удается Амбер? В чем загадка? И, что было хуже всего, почему у нее самой так не получается? Почему ей так не повезло?

– Мне нужно идти. – Амбер встала со своего места и пошла по направлению к дому вслед за слугой. – Грядет ужасная катастрофа: кто‑то забыл купить на рынке свежую рыбу сегодня утром. Скоро вернусь. – Бекки проводила взглядом ее длинные темные ноги, исчезающие в траве.

– Тебе больно? – вдруг спросила она у Мадлен.

Мадлен задумчиво поглаживала себя по руке, пребывая где‑то в высших сферах. Но обращенная к ней реплика вернула ее на землю. Она отрицательно покачала головой.

– А ты уже сдавала анализы? – спросила она в ответ.

Бекки отзеркалила жест подруги.

– Мы займемся этим завтра. Я узнаю, где именно.

Она так легко и непринужденно разрешила вопрос, который мучил Бекки на протяжении многих дней, что крепкий узел внутреннего напряжения распутался сам собой. Впервые за долгое время ей захотелось высказаться. Она помедлила, но вскоре раскрыла рот, с тем чтобы рассказать все от начала и до конца. Мадлен сидела подле нее и, не перебивая, слушала. Ни одна деталь не ускользнула от ее чуткого слуха.

– Ей лучше, – поведала Мадлен Амбер спустя несколько дней. Амбер удивленно подняла глаза от какого‑то списка приглашенных гостей, который вручил ей Танде.

– Почему ты так считаешь? – Конечно, Бекки стала разговаривать с Мадлен, но она все так же мало ела и почти не выходила из комнаты для гостей.

– Она рассказывает. Про разные вещи, не только про изнасилование. Мне кажется… – Мадлен замялась, подбирая правильные слова. – Мне кажется, что ей там было очень одиноко. Несмотря на галерею и все дела. Похоже, у нее там почти не было друзей.

Амбер нахмурилась и посмотрела на подругу.

– Но она никогда ничего такого не говорила. Напротив, судя по письмам, у нее там была насыщенная жизнь, полная радостных переживаний. Она прекрасно проводила время.

– Наверное, ей хотелось, чтобы ты так думала. Знаешь ли, мне она вовсе почти ничего не писала. Разве что присылала дежурные открытки ни о чем. Меня это беспокоило.

– Но она бы рассказала нам. Ведь мы же… лучшие подруги. Почему же она не обратилась ко мне – или к тебе, если дела обстояли настолько плохо?

– А ты никогда не замечала, – спокойно проговорила Мадлен, – что она все время соперничала с тобой?

Амбер нахмурилась и покраснела. Мадлен поняла, что попала в точку. Ей следовало очень осторожно подбирать слова.

– Ах, ты об этом… Ну, Бекки все время была такой, – ответила Амбер, стараясь вырулить из неприятного поворота беседы.

– Просто на этот раз даже я почувствовала здесь нечто большее, чем простая зависть к лучшей подруге. Помню, когда мы были подростками, Бекки все время хотела быть как ты. Быть собой ее не устраивало. Этого ей было недостаточно.

Лицо Амбер сделалось совсем пунцовым.

– Ну вот, опять. – Она опустила глаза и стала изучать свои руки. – Все считают, что у меня не жизнь, а сказка. Это не так.

– Я понимаю. Просто со стороны кажется, что ты легко преодолеваешь любые трудности. Знаешь, я тоже раньше тебе завидовала. Отличные родители, богатство, волшебные каникулы. Для такой, как я, это было пределом мечтаний.

– Если бы ты знала, – сказала Амбер, неожиданно поднявшись на ноги. – Иногда я чувствовала себя, как в преисподней. – Она пересекла комнату и подошла к окну. Лия и Сиби все еще спали, изможденные дневной беготней по саду. – Жить с Максом было ох как нелегко. – Мадлен кивнула. Теперь они обсуждали не только Бекки. Теперь они говорили про себя. – Он был словно яркое слепящее солнце. Рядом с ним я чувствовала себя пустым местом. Моя мать вообще была уверена, что она пустое место. Видела бы ты ее сейчас. Ожила впервые за тридцать лет.

– Но со стороны это было сложно разглядеть. Мне всегда казалось, что ты самая счастливая на свете. Отец – человек с большой буквы, мама – настоящая красавица. Каждый раз, когда я возвращалась от тебя или от Бекки, на меня находила ненависть к собственной жизни. Но меня окружали совсем иные люди… Питер… мои родители. У Бекки же таких людей не было. Не в этом смысле.

Амбер обернулась и посмотрела на нее. Впервые за пятнадцать лет Мадлен упомянула имя Питера.

– Мадлен, как это случилось? – мягко спросила она.

Мадлен посмотрела ей прямо в глаза. Ее охватило какое‑то оцепенение.

– Мы тогда уезжали из Венгрии. Это было очень давно.

Амбер помолчала, осторожно формулируя следующий вопрос.

– Мы с Бекки все гадали, что с ним случилось. Мы не знали, что думать. Ты отзывалась о нем, как о…

– Об очень дорогом и любимом человеке? – закончила за нее вопрос Мадлен. На ее губах появилась грустная улыбка. – Да я и сама не могла понять. Ему было девятнадцать, когда он умер у меня на глазах. Пограничник выстрелил ему в спину.

– Боже мой, Мадлен… почему же ты нам об этом не рассказывала? Как странно. Похоже, все мы что‑то друг от друга скрывали на протяжении этих двадцати лет… почему так?

Мадлен покачала головой.

– Как знать. Есть вещи, в которых ты даже самой себе не готова признаться. Я в Нью‑Йорке работала с одной женщиной, психологом. У нее было мнение, и она неустанно его высказывала, что самый уязвимый возраст для нас – после тридцати. Все считают наоборот, что труднее всего приходится в подростковом возрасте или когда тебе исполняется двадцать. Годам же к тридцати пяти жизнь более или менее налаживается. Так вот, у нее была другая точка зрения. Она рассказала мне, что, когда занималась частной практикой, к ней приходило множество с виду преуспевающих женщин от тридцати до сорока. И все они были буквально сломлены. Моя знакомая объясняла это тем, что в этом возрасте организм каким‑то образом чувствует, что справится с этим кризисом, и потому не препятствует его наступлению. А до тех пор он неустанно ему противится. Намного безопаснее переживать подобные состояния, имея на вооружении опыт тридцати лет жизни. – Мадлен положила ладонь на живот. – Эти рассуждения всегда пугали меня. Я все время думала об этом ужасном кризисе, который разразится, как только мне стукнет тридцать пять лет. Но нельзя равнять всех под одну гребенку. Некоторые пьют из этой чаши по глоточку, переживая более частые потрясения значительно меньшей силы. Я, наверное, как раз из таких. С каждым таким глотком маленькая частичка меня отмирает. Сначала Питер, потом Марк Дорман, потом Аласдэр. Но с каждым разом я становлюсь все сильнее. Поэтому теперь будущее уже не пугает меня так сильно. Чему быть, того не миновать. Я не знаю всего, что происходило с Бекки. О тебе вот тоже не знаю.

Амбер во все глаза смотрела на подругу.

– Да со мной‑то ничего особенно страшного не происходило, – медленно начала она. – В отличие от тебя. Самое страшное, конечно, это смерть Макса. Но после того, как это случилось – теперь я могу тебе признаться, – я во многом почувствовала себя свободнее. Незадолго до того, как оставить нас, он кое‑что сказал насчет Танде. Не могу сказать, что именно, но это просто сразило меня наповал. Ну, все, конечно, пытались его оправдать. Мол, он старался по‑отцовски меня предостеречь и защитить. Но знаешь что? – Она заколебалась, решая, следует ли продолжать. – Я испытала огромное облегчение от того, что Сиби родился уже после его смерти. Не знаю, как бы он отнесся к чернокожему внуку. Я была рада, что мой отец не дожил до этого момента, потому что его неодобрение, пусть даже и невысказанное, свело бы меня с ума. – Ее голос дрогнул. Мадлен удивленно посмотрела на Амбер. За все годы знакомства она ни разу не видела, чтобы Амбер плакала. Бекки готова была пустить слезу по любому пустяковому поводу, но чтобы Амбер… никогда.

– А Танде ты об этом рассказывала? – спросила Мадлен.

Амбер с жаром отрицательно замотала головой.

– Но он все знает. Мы никогда не поднимаем этот вопрос, не говорим о Максе… Но мне кажется, что Танде это очень расстроило. Ведь это именно он всегда говорил мне, что кровь и раса важнее всего. Тогда мне казалось, что это он от обиды. Теперь я понимаю, насколько он был прав.

– Думаешь, это случилось с Бекки, потому что она… белая? – Мадлен закусила губу.

– Полагаю, что да. Этот факт нельзя сбрасывать со счетов в такой стране, как Зимбабве. Только вот, по‑моему, тут все не так просто. Думаю, отчасти Бекки сама виновата.

– В смысле?

– Пару месяцев назад она написала мне, что у нее роман. Ну, даже не роман, а так… Она переспала со своим партнером по бизнесу, Годсоном. Конечно же, он был женат и, похоже, не был заинтересован в более серьезных отношениях. Я видела его, когда поехала за ней. Он показался мне довольно милым, но, в виду понятных причин, знакомство наше было шапочным. Так вот, я получила это письмо… Ей особенно нравилось, что она сделала это с африканцем. Было в этом что‑то такое расистское. Не знаю даже, что и сказать.

– Наверное, она думала, что, если и ты…

– А что я? – воскликнула Амбер, недовольно тряхнув головой. – Что я? Я встретила мужчину, полюбила его, вышла за него замуж. Конец истории. Танде такой же, как и все остальные.

– Можешь мне об этом не рассказывать. Он все же отличается от других мужчин, но дело тут вовсе не в цвете его кожи. Однако Бекки никогда не могла этого понять. Тут все дело в зависти, о которой я уже говорила. Она воспринимает эти вещи только по внешним признакам. Ты вышла за африканца, ей хочется того же. Ты переехала в Африку, и она следом за тобой. Она хочет быть похожей на тебя, вот в чем дело.

– Но что… Как же нам помочь ей? Оправится ли она от того, что с ней случилось? Что ей теперь делать?

Мадлен вновь закусила губу, неуютно поежившись в своем кресле.

– Хотела бы я знать ответы на эти вопросы. Ей нужно вернуться домой. Обратно в Лондон, на родину. Пора бы ей перестать убегать от самой себя. Ведь нельзя же жить чужой жизнью.

– Генри считал по‑другому, – неожиданно сказала Амбер. – Он говорил об этом постоянно. Больше всего на свете он хотел жить чужой жизнью.

– То есть?

– Не знаю… Наверное, он был слишком разочарован в своей собственной. Готов был, не глядя, променять свою шкуру на любую другую. – На какое‑то мгновение она замялась. В ее взгляде сквозила боль. – А тебе не кажется, что… он… мог приложить к этому руку? – со страхом спросила она.

– Нет, Амбер… нет, он на такое не способен. Да и с чего бы?

– Дай бог, чтобы ты была права. Просто Бекки как‑то обмолвилась, что Генри предупредил ее, что, если она останется, может случиться нечто ужасное. Я тогда не совсем поняла, что она имела в виду.

– Нет, я не могу в это поверить, – Мадлен была потрясена. – Пережить такое даже врагу не пожелаешь.

– А вдруг он не хотел, чтобы все зашло так далеко?

– Лучше даже не думай об этом. Она здесь, и она в безопасности, это самое главное.

Амбер медленно кивнула в знак согласия. Она крепко обхватила себя руками. Мадлен была права. Они должны были помочь Бекки забыть этот кошмар. Если у нее возникнет мысль, что тут замешан Генри… Это станет для нее настоящим ударом. Она вновь обратилась к Мадлен.

– Ну а ты, – тихо проговорила она. Мадлен опустила глаза. – Ты счастлива? – Казалось, сейчас этот вопрос был уместен. Мадлен ничего ей не ответила. – У вас с Джеймсом все в порядке?

– Да… все хорошо. Только вот я представляла себе все совсем по‑другому, – медленно сказала она, наматывая на палец прядь волос. – Все нормально. Обычно. Как у всех. – И тут ее прорвало. – Когда я смотрю на вас с Танде, то понимаю, что у нас никогда не будет также. Джеймс очень добр и мил. На него можно положиться, он надежный. В общем, все, как пишут в журналах. Но не более того.

– А чего бы тебе хотелось?

– Не знаю… Чего‑то большего. Более значимого. Хотелось бы жить полной жизнью. Ты понимаешь? У нас прекрасная квартира в Женеве, нам обоим, по большей части, нравится то, чем мы занимаемся, у нас хорошие друзья, по воскресеньям мы ходим в рестораны или на озеро… все отлично. Но порой я просыпаюсь по утрам и думаю, в последнее время все чаще, неужели это все, чего я достойна. У меня будет прекрасный ребенок. – С этими словами она похлопала себя по животу. – Мы сыграем славную свадьбу. А потом про меня все забудут.

– Ну, Мадлен, зачем ты так? Конечно, твой образ жизни изменится. Ты ведь так ждала этого ребенка, ведь правда?

– Да, пожалуй. Поначалу так и было. А теперь я почти боюсь. Боюсь, что на этом я и закончусь.

Амбер сохраняла молчание. Она не знала, что сказать. Мадлен сильно изменилась. Теперь она носила роскошную одежду, ее волосы отросли и были аккуратно уложены. Отпуск она проводила на юге Франции. Купила родителям небольшую квартирку в Будапеште и навещала их каждое лето. Похоже, она наконец нашла тихую гавань. И в то же время она подрастеряла ту живость, тот задор, которые обуславливали саму структуру ее личности. Все это скрылось под покровом мирной и спокойной жизни, которая была ей так чужда.

– А как на работе? – Мадлен сейчас была главным врачом в штаб‑квартире MOM (Международная организация по миграции) в Женеве. В преддверии декретного отпуска она занималась исследовательской деятельностью по вопросу миграции в отделе социальной психологии. Они с Амбер успели вдоволь насмеяться по поводу того, как это громко звучит, во время одного из телефонных разговоров. Она могла выполнять свои обязанности с закрытыми глазами, но вот бюрократический аспект давался ей тяжело. Она всегда была полевым работником и не боялась измазать руки в грязи – в буквальном смысле. Однажды вечером она с жаром высказала Джеймсу, что училась на хирурга, а сейчас ей приходиться сидеть за столом, день ото дня набирая вес, и составлять учебные пособия и отчеты, которые, как она была уверена, никто никогда в жизни не прочитает. И на это она променяла свою работу в Нью‑Йорке? Для них это была больная тема. Получение должности в Юридическом консульстве ООН в Женеве стало важным этапом в карьере Джеймса. После месяца, проведенного в спорах по этому вопросу, Мадлен согласилась поступиться собственной карьерой. Согласилась последовать за ним в Женеву и даже создать семью, которая, похоже, была ему очень необходима. А потом, через пару лет, она, возможно, займется чем‑нибудь более интересным. В MOM ее приняли с распростертыми объятиями. Ее бывший начальник в Белграде был очень доволен. Тот факт, что она посвятит себя куда более скучной деятельности, оставался за скобками. Но только не для Мадлен. Она вздохнула и посмотрела на Амбер.

– В любом случае, от меня мало что зависит. Ребенок родится через шесть недель. До тех пор бессмысленно строить какие‑либо планы. – Амбер закусила губу. Сама того не ведая, Мадлен рассказала гораздо больше, чем хотела бы. – Ну а потом… Там видно будет. Сейчас рано загадывать.

– Все образуется, Мэдс, – Амбер ободряюще пожала ее руку. – Ты справишься, я знаю.

– Надеюсь, что так.

– Вот увидишь.

– Ой, я не думала тебя здесь застать, – удивленно выпалила Бекки. Танде чуть приподнялся из кресла. Он читал, наслаждаясь редкими мгновениями отдыха. Для этого он выбрал кабинет, обстановку которого они с Амбер продумывали до мелочей. К сожалению, он с момента постройки дома провел здесь не больше часа. – Нет‑нет, сиди. Я пойду. Я просто шаталась без дела. Так что я просто… исчезну.

– Как ты, Бекки? – тихо поинтересовался Танде. Бекки застыла в нерешительности.

– Нормально, в общем.

– Рад слышать, – сказал он безо всякой неловкости и жестом указал на соседнее кресло. – Присаживайся, – предложил он с привычной легкой улыбкой. – За последние несколько недель я тебя почти не видел. С тобой хорошо обращаются?

– Да, да… Просто превосходно.

– Дети тебя не достают?

– Нет, все в порядке. Правда. Мне уже намного лучше. – Она с опаской опустилась в кресло. Она так и не научилась бороться со страхом, который внушал ей Танде. При всей своей доброте он все равно казался ей пришельцем из другого измерения. Даже не верилось, что это муж ее лучшей подруги. В нем было что‑то отеческое, что‑то напоминавшее о Максе. Та же внутренняя сила и основательность.

– Что собираешься делать?

– Что собираюсь делать? Даже не знаю… Наверное, впору задуматься о возвращении домой.

– Домой?

– Ну да… в Хараре. Надо решать вопросы с галереей и…

– Поезжай домой, Бекки. – Его голос оставался спокойным. В ее взгляде читалось непонимание. – Туда, где твой настоящий дом.

– Мой дом здесь. – Ее голос задрожал.

– Нет. Африка не для тебя.

– Как ты можешь такое говорить? – воскликнула Бекки, вскакивая на ноги. – Мне здесь хорошо, правда. Мне здесь нравится. Даже после того… что случилось.

– Это не твой дом. Лучше бы тебе вернуться к родителям. Туда, где тебя ждут. Я говорю это не потому, что хочу тебя обидеть, и не от желания умалить твои достижения. Амбер считает, что галерея пользовалась большим успехом. Но сейчас тебе здесь не место.

– Кто дал тебе право меня судить? – Бекки начала злиться. – Кто дал тебе право… – Но договорить ей помешали навернувшиеся на глаза слезы.

– Амбер никогда тебе этого не скажет, потому что не хочет причинять тебе боль. Я плохо тебя знаю, Бекки. Я говорю лишь то, что вижу. А вижу я то, что тебе здесь не место. – Он тоже поднялся. Она уже плакала, не таясь. Вздохнув, он обнял ее за подрагивающие плечи. Поддавшись порыву, она прижалась к нему, уткнувшись лицом в белую накрахмаленную рубашку. Он прав. Конечно же, он прав. Бекки рыдала так сильно, что на его рубашке появились мокрые пятна. Он не обратил на это внимания. Она плакала о том, что потеряла. О том, что ей еще предстояло потерять.

Date: 2015-12-12; view: 291; Нарушение авторских прав