Виндхук, Намибия, 1997 1 page

Паола раздраженно молча смотрела, как одна из нанятых ею горничных – она даже не могла вспомнить ее имя: Эстель, Эстела, Эстрелла… что‑то в этом роде – заканчивала переливать воду из одного ведра в другое и медленно выходила из комнаты. Она нервно погасила сигарету и пыталась сдержать себя, чтобы не позвать девчонку обратно в комнату и не накричать на нее – но за что? За то, что она бесстыдно виляла бедрами, прохаживаясь по дому? За то, что жевала жвачку во время разговора с Паолой? За то, что она была такой молодой и красивой, черт возьми, когда красота Паолы, казалось, исчезала на глазах? «Все это из‑за погоды», – бормотала она про себя, прислушиваясь к звуку открывающихся дверей в столовой, а затем на кухне… и, наконец, задней входной двери… и, Боже, неужели она не может делать свои дела, не хлопая дверями? В Намибии чертовски сухо. Когда она просыпалась по утрам в своей огромной постели, в огромном доме, который построил для нее Отто в элитном пригороде Клайн в Виндхуке – самом скучном провинциальном уголке земного шара, как ей казалось, – ее лицо, глаза, губы… Господи, да даже зубы трескались от жары. Она мазала толстым слоем лосьона все лицо и тело каждый божий день, взволнованно глядя на себя в зеркало, на ее гладкой светлой коже линии и складочки становились глубже и заметнее. Она боялась улыбаться, хотя улыбаться было совершенно нечему, думала она про себя. Она застряла в этой трясине, вот уже три года Отто гоняется за более выгодными землями, мечтая построить еще более выдающийся и роскошный гостиничный комплекс, единственный на всю Южную Африку. Паола знала, что он мог построить все, что угодно и где угодно, но ей нужно было лишь одно. «Прошу тебя, выпусти меня отсюда!» Это был крик ее души. И единственной просьбой, которой Отто постоянно пренебрегал.

Он приобрел участок земли на вершине холма, с которого был виден весь город – если это можно было так назвать, процедила Паола сквозь сжатые зубы, – и принялся строить большой особняк с бесчисленным количеством комнат и коридоров, которые, похоже, вели в никуда; комнаты были напичканы дорогой импортной никому не нужной мебелью. В конце концов, после двух лет такой жизни Паола стала осознавать цену ее брака. Развлекать партнеров Отто было ее работой; в ее обязанности входило хорошо выглядеть, всегда, при любых обстоятельствах. Люди всех возрастов и разного достатка то и дело заходили в дом на Лернер‑стрит в любое время дня и ночи. В немецкой коммуне бывших немецких колонистов были те, которые упустили свой шанс осуществить богатое и процветающее будущее из‑за того, что голосовали вместе с бывшим предводителем колоний за независимость. В Отто, который теперь был близким другом дюжины государственных министров, они видели новую возможность – если не политического, то уж финансового точно – улучшения. Паола была сыта по горло этими людьми. Они вываливались из своих огромных «мерседесов», выставляя на всеобщее обозрение крупные красные колени поверх толстых голеней в носках цвета хаки, несмотря на то, какая на улице погода. Где, по их мнению, они находились? В каком веке? Их огромные животы, обтянутые серовато‑коричневыми шортами, и густые бороды показывали, кем они на самом деле были – простыми крестьянскими фермерами, пришедшими едва ли не из Средних веков. Чем дольше она находилась в этом доме, тем больше росло ее к ним отвращение. А их жены! Ни единой стильной прически или вещи. Паола чувствовала себя не в своей тарелке, европейкой, выделяющейся среди потрепанных разросшихся кустарников, отчаявшейся найти успокоение в африканской земле. Она ненавидела их. Они ненавидели ее.

Она слышала, как чертовка напевает себе что‑то под нос, выливая воду из ведра в клумбы у въездной дорожки. Еще одна проблема. Страна была переполнена этими безродными девушками; цветные, так все их называли… аккуратные хорошенькие девушки цвета кофе с длинными ногами и невысокой моралью, из них было что выбрать. Конечно же, Паола была не в состоянии доказать что‑либо… Отто был слишком умен для этого – из‑за его работы она никогда не знала точно, где он находится, но не могла не думать об этом. Постоянно. Эстрелла, или‑как‑там‑ее, была просто как заноза. Паола не выносила маленькую стерву. Длинные, сияющие волосы; маленькие упругие груди; ноги, которым, казалось, не было конца, особенно когда она щеголяла в мини‑платьицах. Паола хотела выжить девчонку из дома, но Отто был настроен решительно против. Он сказал, что она хорошая горничная, когда последний раз был дома. «Кто бы сомневался,» – едва не вырвалось у Паолы, но она не могла решиться на такие слова. Как же низко она пала – бороться со служанками за внимание собственного мужа.

Она повернулась и пошла наверх, в свою огромную комнату, которая была их общей с Отто спальней. Хотя они редко делили общую постель. Она даже не помнила, когда последний раз они были в ней вместе. Большую часть времени Отто проводил вдали от Виндхука в поисках чего‑то нового или в гостиничных комплексах, которые обустраивались у него на данный момент. Она открыла тяжелую резную деревянную дверь и встала на пороге, осмотрев комнату и вид холмов из окна. Из‑за сухости земля приобрела песчаный желтый цвет, местами меняющийся на темно‑коричневые пятна засохших деревьев акации. Солнце светило так яростно – оно больше не прельщало ее, как остальных; она терпеть его не могла. Слишком резкий слепящий свет проявлял каждую лишнюю черточку… она жаждала мягкого приглушенного света Рима или Менорки. Она испытывала резкий голод по Европе, он овладевал ею. Она ездила домой в Рим два или три раза в год, чтобы навестить Франческу, но их встречи постепенно становились чреватыми… По мере того как Франческу начинали неуклонно одолевать годы и она боялась остаться покинутой на какой‑нибудь безымянной полочке, лишившись щедрой помощи Амбер, она становилась навязчивой и требовала больше внимания. При мысли об Амбер Паола плотно сжимала зубы. Мадам ля президент. Так они теперь ее называли. Хотя Паола, естественно, не вращалась в тех кругах, в которых появлялась Амбер, новости о ее сестре каким‑то образом доходили до нее, несмотря на то где она находилась. Танде Ндяи теперь стал министром иностранных дел, его кандидатура была выдвинута на пост президента, отсюда и прозвище такое. Одна жена дипломата с восхищением заметила это на какой‑то встрече с коктейлем, на которую Паолу вынудили пойти. Она поморщилась при одном только воспоминании.

– Она ведь ваша сестра, не правда ли? Невероятно, как такое происходит.

– Что происходит? – уставилась Паола.

– О, понимаете… вероятно, она сейчас живет совершенно иной жизнью, чем вы. Говорят, ее муж скоро станет президентом. Просто очаровательно. У них такая милая семья – детишки прелестные. А у вас нет детей? – Женщина улыбнулась ей – назло, решила Паола.

– Нет, – отрезала она, повернулась и ушла. Ей не стоило напоминать, какая замечательная жизнь была у Амбер. И она не нуждалась в напоминании о том, что ее собственная жизнь была скучной и предсказуемой.

Ко всему прочему Отто объявил, что дом в Утьо станет местом встречи для переговоров между воюющими партиями Анголы – Паола уже не разбирала, кто с кем враждовал – и что Танде Ндяи со своим отцом будут среди прочих гостей с целью обсудить возможность предоставления Мали в качестве нейтральной африканской территории для урегулирования конфликта мирным путем. Паола изумленно смотрела на Отто, открыв рот. Чем меньше она слышала об Амбер, тем лучше ей жилось. В самом деле, мадам ля президент. А теперь она приезжает сюда?

Паоле становилось плохо от одной только мысли о встрече с сестрой. Она упала на мягкий матрац, на покупке которого настоял Отто, и беспомощно уставилась в потолок.

Бекки снова смотрела на записку, держа ее дрожащими руками. Эта была уже третьей на этой неделе. Она услышала, как открывается входная дверь в галерее, и быстро спрятала листок в ящике. Это был Годсон.

– Привет, – сказал он, войдя в офис. – Что случилось? Женщина, ты выглядишь так, словно увидела привидение.

– Ничего. – Бекки покачала головой. – Ничего особенного. Как дела? Коробки из Йоханнесбурга уже доставили?

– Нет, я звонил в магазин. Должны быть в районе четырех часов, так Стинмаркен сказал. – Годсон скинул пиджак с плеч. – Ты уверена, что все в порядке? – снова спросил он, нахмурившись.

– Да, все отлично. Пойду сбегаю за кофе на угол. Я устала немного. Ты будешь что‑нибудь?

Годсон покачал головой.

– Нет. Мне нужно поработать с кое‑какими бумагами. Нам поступил большой заказ с Берега Слоновой Кости… ты его видела? По электронной почте пришел. Какая‑то американская пара.

Бекки рассеянно кивнула.

– Скоро буду, – сказала она и встала. Она не хотела показывать Годсону эти записки, которые появлялись с пугающей частотой в этом месяце. Первую она нашла прикрепленной к входной двери галереи. Она сняла ее и развернула как ни в чем не бывало. Записка была адресована владельцу галереи. Она запустила пальцы в конверт и несколько минут смотрела на записку, не понимая, в чем дело. «Убирайся из нашей страны» – было написано печатными буквами. Бекки, ни минуты не думая, бросила записку в мусорную корзину и выбросила все плохие мысли из головы. Но когда появились вторая и третья записки – одна из них была прикреплена к двери, другую подсунули под дверь, – неопределенное, далеко неподдельное чувство страха уже было сложнее скрывать. Тем не менее она не хотела обращаться с этим к Годсону; а почему, она и сама не знала. У них так все хорошо шло – их галерея теперь была одной из наиболее известных в Зимбабве, да и во всей Южной Африке. Конечно, они еще не делали больших сборов – ухудшение экономики наносило вред обменным курсам валют, поэтому их доход был минимальным, но деньги были не самым главным, такого мнения придерживались оба, она и Годсон. В Хараре они нашли особое старинное помещение, и теперь, когда наконец связались с остальным миром через Интернет, к ним обращались покупатели со всех уголков мира в поисках картин, скульптур и поделок, которые они с Годсоном собирали по всей стране.

Может быть, это была не та карьера, которую Бекки желала для себя, когда поступала в школу искусств, но у нее определенно было профессиональное чутье на правильные вещи: она знала, какой подойдет цвет, материал, мастер. «Делюкс» постоянно менялся, он не стоял на месте, развивался, в нем выставлялись и продавались работы лучших местных мастеров. Их даже упомянули в одной статье южно‑африканской газеты «Дэйли мэйл». Бекки заказала пятьдесят копий и немедленно разослала их в Британию – и одну в Бамако, конечно же. У них с Годсоном было необычное содружество – он со своими длинными косичками до пояса и живыми, подвижными чертами лица; и она с ее ярко‑рыжими волосами и бледной кожей. И, несмотря на все странности, контраст был им на руку. Все их знали. Даже Генри зашел к ним в галерею больше года назад, чтобы сказать, что уезжает из Зимбабве обратно в Англию.

– Я завидую тебе, – признался он наконец перед уходом. – Ты смогла приспособиться к этому месту, а я нет. А ведь это – моя страна. – Она смотрела на него, не зная, что сейчас нужно сказать ему в ответ. Она хорошо представляла, чего ему стоили эти слова. Но она также понимала, что Генри ищет свое призвание в неверном месте и даже в неверном направлении. Она обняла его, сожалея о том, что у них все‑таки ничего не получилось, и проводила его к выходу из галереи и из своей жизни. Она знала, что он подумал, когда вошел и увидел ее и Годсона, склонившихся вместе над каталогом картин и фотографий, который им кто‑то прислал, – но ей было все равно. Как бы там ни было, объяснять ему, как все есть на самом деле, было бесполезно. Хотя она сама до конца не понимала их с Годсоном отношений.

Она почувствовала, как чья‑то рука обхватила ее за шею. Она подняла глаза. Это был Годсон. Он пришел вслед за ней в кофейню. Она улыбнулась ему едва заметной улыбкой.

– Перестань, Бекки… что случилось? Ты странная какая‑то в последнее время. – Он устроился на стуле рядом с ней. Она занервничала и глубоко вздохнула.

– Просто… стали приходить эти письма… нет, по правде говоря, это просто записки. И в них все одно и то же.

– Какие записки? Что там написано? – Годсон пристально посмотрел на нее.

– О, я даже не знаю. Просто… что‑то вроде оставить страну, убраться отсюда. – Они замолчали.

– Что ты такое говоришь?

– Не знаю, – повторила она. – Первая… ее к двери прикрепили. Потом подсунули под дверь. Я их утром находила. – Она снова посмотрела на него. Годсон уже стоял на ногах. Он потер ладонью лицо.

– Что ты с ними сделала? Ты выбросила их?

Она покачала головой, обеспокоившись выражением его лица.

– Нет. Ну, только первую. Две другие я спрятала в ящике в своем столе. Куда ты?

– Вернусь через минуту, – крикнул он через плечо, уверенно шагая к двери. Она проводила его взглядом, не понимая, что было у него на уме и что значило выражение страха, передернувшее его лицо. Годсон никогда ничего не боялся. Ее охватила нервная дрожь. «Перестань», – приказала она себе. Может быть, это какой‑нибудь непризнанный художник или бывший работник… она уволила одного уборщика несколько недель назад и охранника месяц назад… но ничего серьезного. Это исключено. Она допила кофе и ушла.

Годсона не было весь день. Бекки резко подняла голову, как только услышала, как он вошел в дверь.

– Где ты пропадал? – спросила она. Он снял куртку и повесил ее на вешалку.

– Я отдал записки одному своему хорошему знакомому, спросил его мнение по этому поводу. Ну, понимаешь… нет ли повода для беспокойства.

– Годсон, думаю, это один из уволенных рабочих или художников, которым мы отказали. Ерунда, я уверена, что это несерьезно. – Бекки попыталась посмеяться, но Годсону было не до смеха.

– Послушай, – сказал он, подойдя к ее столу. Она взволнованно посмотрела на него. Бекки никогда еще не видела его таким испуганным. – Не пренебрегай этим. Ты смотришь новости? Читаешь газеты?

– Годсон, ты пугаешь меня, – сказала Бекки, повернувшись к нему лицом. Он нагнулся к ней.

– Извини. – Его лицо было совсем рядом с ее лицом. У Бекки перехватило дыхание. Он выпрямился. – Тебе следует быть осторожнее, – наконец сказал он. – Старайся не приходить сюда одна. Будь рядом со мной или с одним из охранников.

– О, не говори глупости. Это ерунда. Поверь. Но я буду осмотрительнее, обещаю, – добавила она поспешно, глядя на его искаженное лицо. Он сел за свой стол.

– Я серьезно. Это не шутки. Мы живем в неспокойные времена, – сказал он. Бекки подавила желание рассмеяться. В Хараре? Неспокойно? О, она сотню раз слышала истории о том, как у белых фермеров отнимали их земли, но ведь это Хараре… спокойный, мирный, цивилизованный. Ничего подобного здесь не могло произойти. Но она промолчала. Они с Годсоном уже были впутаны в сомнительную паутину, и она не представляла, как можно выйти из этой ситуации. Она наклонила голову над компьютером и продолжила работать.

В половине пятого тем же вечером, когда только начинало смеркаться, Годсон встал и надел куртку. Бекки посмотрела на него.

– Давай пойдем выпьем чего‑нибудь, – сказал он, выключив свой компьютер. Он был молчалив все то время, что они работали. Она немного подумала и кивнула. Она тоже была не прочь расслабиться после такого нарастающего напряжения.

– Хорошо. Дай мне пару минут.

Она выключила компьютер, взяла сумку и пошла в ванную комнату. Она поправила макияж, расчесала волосы и захватила шарф из холла. Где закончится сегодняшний вечер, было большой загадкой. Это было одним из величайших преимуществ работы с Годсоном – частенько по пятницам, когда в «Делюксе» не намечалось никаких встреч, они с Годсоном ходили в «Реджинс», бар за углом, а уж потом их могло занести куда угодно. В нелегальный кабак в Мбаре; на вечеринку к ее друзьям в пригород; они могли оказаться в такси, бешено мчась через весь город в Читунгвизу, где он жил; к его друзьям, где был в самом разгаре концерт импровизации. На ее памяти был случай, когда она, Годсон и его друзья поехали из Хараре в Булавайо однажды вечером, чтобы попасть в бар, где, по слухам, играл знаменитый музыкант из Южной Африки. Все было возможно. Ей нравилась эта черта в нем. Но и кое‑что другое привлекало ее, думала она, промокая губы. Она вовремя остановилась. Какой смысл думать об этом. Она выключила свет и вернулась в офис.

– Готова? – спросил он, открыв дверь. Она подняла сумочку и пошла следом за ним в прохладный воздух вечера.

Она решительно поклялась не думать больше об этом и еще раз напомнила себе о данном обещании, когда стол перед ней уже покачнулся и куда‑то поплыл. Это неправильно, глупо, это ни к чему не приведет – она вспоминала все аргументы, приводимые ей Годсоном и ею самой. В этой одной маленькой ошибке были повинны они оба… ну, одну ошибку легко исправить. Но две? Но ведь она не собирается совершать вторую? Она икнула. Похоже, она перебрала лишнего. Годсон уже был на танцевальной площадке с какой‑то девушкой. Интересно, подумала Бекки, когда они вдвоем пробирались через толпу… он ее знает? Он что…? Она попыталась быстро перевести взгляд на Стивена и Кита, лучших друзей Годсона, с восхищением наблюдавших со стороны, как он обхватил кучку понравившихся ему девушек и исчез из виду. Они часто вчетвером ходили куда‑нибудь. Между ними сохранялись добрые товарищеские отношения, которых Бекки никогда прежде не испытывала. Она не понимала, почему так происходило – из‑за того, что она была белокожей, наверное? – но они обращались с ней как с сестрой, как с одной из них. У них была необычная компания; иногда Бекки смотрела на людей вокруг себя и, несколько ошарашенная этим, понимала, что она единственная белая среди африканцев вокруг стола или барной стойки; однако, когда она находилась рядом с Годсоном и его двумя друзьями, это шокирующее чувство угасало. Со временем окружающая толпа привыкала к ней и все снова принимались пить; она взахлеб хохотала над шутками, даже если не до конца понимала их смысл. Порой ей казалось, что эти три человека всегда были рядом, она знала их всю жизнь. Их отношения отличались от дружбы с Амбер и Мадлен или с Надеж, про которую она старалась не забывать. Она была рада, что эти три компании не были знакомы друг с другом. Надеж неодобрительно поднимала бровь, когда замечала Годсона на какой‑нибудь вечеринке, а если на ее глазах Бекки откидывала назад голову, чтобы Стивен дал ей выпить полбутылки рома часа в четыре утра, то приходила в ужас.

Амбер бы они понравились, Бекки не сомневалась в этом, но теперь мир Амбер был совершенно иным. Танде стал министром иностранных дел и однажды планировал стать президентом, по крайней мере так она слышала. У них было двое детей; Амбер стала женой и матерью. Ее окружение теперь более серьезное, взрослое, подумала Бекки. И Мадлен изменилась: они редко имели возможность встретиться теперь. Она жила в Европе, в Женеве, с Джеймсом в ожидании рождения ребенка. Интересно, что может выйти из ее жизни и жизни Годсона. Она встряхнула головой. Было бы что планировать, напомнила она себе.

– Эй, Олдридж! – прокричал ей Кит из‑за стойки. – Что ты пьешь?

– Ром с колой, – прокричала она в ответ. – Последнюю.

Он погрозил ей пальцем.

– Ты всегда так говоришь, – пробормотал он, широко улыбаясь. Минуту спустя он протянул ей стакан с прохладительным напитком. Внутри бара было жарко, как в аду.

– Что с тобой сегодня творится? – спросил он, подсаживаясь к ней. Она пожала плечами и старалась держать равновесие.

– Не знаю, – сказала она, глотнув из стакана. – А вообще… ты секреты хранить умеешь, Кит? – спросила она вдруг. Он взволнованно посмотрел на нее.

– Смотря какой. Что случилось?

– О, ты же знаешь, как это бывает, – сказала она, зная, что слова у нее немного неточно выходят. – Дело в том, что мне нравится этот… – Она замолчала. Кит протянул руку и приложил палец к ее губам, предостерегая ее от лишних слов. Она отмахнулась.

– Не надо, – сказал он, придвигаясь ближе. – Серьезно, Бекки. Я это вижу – и мы все это прекрасно понимаем. Просто предупреждаю тебя, не стоит этого делать. Вы, ребята, молодцы, что сумели… ну, понимаешь, галерею такую открыть и все прочее. Только не порть все, хорошо?

Бекки неопределенно посмотрела на него.

– Но я ничего такого не сделала, – сказала она, удивившись его словам.

– Еще нет. Но, это… видишь ли, очевидно. Он нравится тебе, да? – Она несчастно кивнула. – Тогда я уверяю тебя. Я его лучший друг. Ты напрасно теряешь время.

– Но почему? В смысле, я знаю, что он женат, но я едва ли когда‑нибудь встречусь с его женой. И брак для меня ничего не значит и…

– Бекки, просто оставь эту навязчивую мысль, хорошо? Просто забудь. Я тебя прошу. Как брат, понимаешь… это для твоего же блага. Годсон отличный парень, но тебе от этого только станет хуже.

– Но он мне правда нравится, – сказала она, почувствовав, что глаза наполнились слезами. – Правда.

– Я знаю. – Кит схватил ее за руки. – Пойдем, нужно подвигаться. – Она взглянула на него и рассмеялась. Порой он так забавно говорил по‑английски. Она утерла слезы и поднялась с места. Зал опасно покачивался. – Давай, держись. – Кит рассмеялся и поднял ее на ноги. Она схватила его за руку, и он повел ее сквозь толпу.

Утром она проснулась с ужасной головной болью и, к счастью, совсем не помнила о разговоре с Китом. Она лежала в кровати, пытаясь побороть пульсирующую боль в голове, и наблюдала, как на двери пляшет солнечный луч. Было субботнее утро – что делать? Она подумала, что можно перекусить, спуская ноги на пол; а потом можно поехать к Надеж… или даже поплавать немного, если захочется. В голове промелькнула мысль о том, чем сейчас занимается Годсон. Должно быть, он со своей семьей.

Она села на край постели и задумалась о нем. Когда это началось у нее? Она не могла точно сказать, когда вдруг стала остро ощущать его присутствие в офисе за выставочным залом; или когда запах его туалетной воды после бритья стал божественным ароматом для нее, пока он бегал туда сюда по галерее так, что только мелькали его длинные косички, а его подтянутое компактное тело становилось скоплением энергии и жизненной силы. Они не стояли на месте, они двигались вперед. В последние дни в «Делюкс» был плотный график – небольшие частные дебюты, выставки проводились почти каждую неделю. Британское консульство даже предложило им подумать над тем, чтобы устроить еженедельный просмотр фильмов – помещение консульства было очень маленьким, а о «Делюксе» знали почти все. Выразив свое сожаление, им пришлось отказаться от этого предложения. Они хотели, чтобы все было у их под контролем так, чтобы их небольшая команда из двух человек могла со всем справиться. Должно быть, где‑то под Рождество, когда поступало столько заказов, что им приходилось больше времени проводить в галерее, чем дома, она стала смотреть на него с другой точки зрения.

– Какие планы на Рождество? – спросила она за неделю или около того до начала продолжительных рождественских и новогодних праздников. Он выглянул из‑за коробки со скульптурами из мыла, которые пытался упаковать.

– О, еду домой, наверное. К семье. Возьму с собой Аделаиду и детей.

– Где это? – спросила она, вдруг осознав, что совсем не знает его жизни за пределами их дела.

– Мбиза. Это к югу, рядом с границей Южной Африки.

– А кто там у тебя живет? Родители?

– Да, моя мама.

– Вы будете вдвоем?

Годсон рассмеялся.

– Шутишь? Где ты видела, чтобы в семье африканца был один ребенок? Нет, нас восемь. Это только дети моего отца. Вообще нас двенадцать.

– Двенадцать? У тебя одиннадцать братьев и сестер… ну, в смысле, некоторые сводные, наверное, но… двенадцать?

Бекки была искренне удивлена.

– Знаешь, у нас нет разницы в том, сводный, родной ли тебе брат, все это ерунда. У нас даже и слова «кузен» в языке нету. Мы все – семья. Так что, если решишь посчитать нас всех, то наберется человек тридцать!

– Господи. А я вот одна в доме, – сказала она, запрокинув голову, чтобы посмотреть на него. – А ты какой? Старший сын?

– Нет, я третий сын. У меня еще два старших брата.

– А чем они занимаются? В смысле, ты, наверное, один… ну, искусством занят?

Годсон рассмеялся.

– Боже мой, люди, как вы все буквально видите! Нет, мой брат экономист. Он живет в Лондоне. Вообще‑то большинство из нас живут здесь. Я был в Англии тоже, но недолго.

Бекки удивленно взглянула на него.

– Ты никогда об этом не говорил! Где именно ты был?

Он снова принялся смеяться и качать головой.

– Ты, наверное, там никогда не была. Ливерпуль. Милое местечко. Немного суровое, понимаешь. Я два года отучился в Политехническом там – курсы печатания. Только время зря потратил.

– Действительно, ты прав. Я никогда не была в Ливерпуле. Вообще, я нигде не была, кроме Шотландии – хотя Англией это трудно назвать – и Озерного края.

– Да уж, представляю. Кстати, могу прямо сказать, в Ливерпуле в Политехническом не было таких хорошеньких девушек, как ты! – Годсон покачал головой. – Я жил в Токстесе. Пыльное местечко. Но дешевое.

– А почему ты вернулся? Ты не думал остаться там?

– О, документы, знаешь… не было нужных связей. В Лондоне я прожил пару месяцев, спал где‑то на полу. Но без должного образования я… мне, понимаешь, было неинтересно ходить на курсы – там нечего было делать. Ни денег, ни жилья, понимаешь, такие дела. Хотя, может быть, тебе и не приходилось такое переживать. Вот я и подумал, что лучше уж бедствовать дома, чем в чужой стране. Иногда… что ж, я думал об этом. Знаешь, если бы у меня все шло хорошо. Вот мой брат, Джонсон, у него все отлично. Он присылает деньги матери; он на правильном пути. Но теперь, когда и у меня все налаживается, я тоже скоро смогу помогать семье.

– Просто не представляю, чтобы я отсылала родителям деньги, – сказала Бекки, помолчав. – Обычно всегда было наоборот. Я всегда просила у них.

– Этим мы и непохожи. Если ты африканец… то заработанные тобой деньги никогда не будут принадлежать тебе. Всегда есть кто‑то, кому они нужнее; одного нужно в школу собрать – а это карманные деньги, одежда, транспорт, кому‑то жить негде… вечно какие‑то расходы.

Бекки отложила в сторону свою работу и откинулась назад. Она пристально посмотрела на свои белые колени, словно впервые увидела их. Едва различимый желтый узор на коже, из которой выдавались острые уголки коленей, голени, делал их еще более заметными, как на картине выделялись предметы с помощью игры света и тени.

– Но ведь дела пошли на лад, так? – спросила она, растягивая слова, глядя не на галерею, не на офис, а прямо на него. Годсон кивнул.

– Да. Удивительно даже, знаешь. – Он улыбнулся ей. – Когда я впервые увидел тебя… Правильная невысокая мадам с желтой соломенной сумкой в этой смешной шляпе…

– На мне была шляпа? – Она удивленно посмотрела на него.

– Да… какая‑то огромная широкополая штука. Не помнишь, была зима? А как ты со мной говорила – будто боялась, что я тебя укушу.

– Что ж, ты действительно выглядел немного… пугающе, – сказала она, улыбаясь неловко при воспоминании о том дне. – Я не знала, чего ждать от тебя. Если верить словам Гидеона…

– О, этот дурак. Ну, не бери в голову. Я не думал, что ты местная. Не знаю… это было неважно. Все хорошо.

– Правда? – Бекки выпрямилась, сидя на полу. Колени у нее покрылись пылью. Она отряхнула их и подошла к своему столу. В животе мутило от волнения. За три года их знакомства это был, наверное, самый откровенный разговор. Странно, как можно увлечься работой с другим человеком так, что даже не замечаешь его, по крайней мере, ту его сторону, с которой сейчас показался ей Годсон.

– Годсон. – Она медленно повернулась к нему. – Ты никогда не рассказывал о своей жене, об Аделаиде… когда вы поженились?

Он молчал, потом заговорил:

– Давно. Еще до того, как я ездил в Англию. Я был молод. Она была молода.

– У вас есть дети?

– Двое. Она, конечно, больше хочет, но я не знаю… я… для меня все так изменилось с появлением галереи, понимаешь, искусства и этой жизни. Мы больше не понимаем друг друга. Ты не поймешь; она совсем другая.

– Знаешь, такое происходит не только с африканцами, – тихо проговорила Бекки. – Ты не один меняешься. Это со всеми происходит. Люди разные бывают. Со мной такое тоже случалось.

– С тобой? – рассмеялся он. – Ты… твоя жизнь… с моей точки зрения, у тебя все прекрасно. Милая Бекки Олдридж.

– Зря ты так говоришь, – раздраженно заметила она.

Он посмотрел на нее.

– А что?

– Понимаешь… милая Бекки, глупая Бекки. Ты так говоришь… словно думаешь, я глупее тебя. – Так растолковала Бекки его слова.

– Ты? Глупая? Ты шутишь конечно же.

Он вдруг поднялся, согнув колени. Он тоже присел на полу у незапечатанных коробок.

– Нет, ну… может быть, ты как раз шутишь. Я не знаю. Просто, кажется… будто ты не воспринимаешь меня всерьез. – Она заметила, как на его лице изобразилось изумление.

– Я воспринимаю тебя серьезнее, чем кого‑либо в жизни, – медленно сказал он. – А как же иначе? Ведь у нас общее дело… бизнес. Мне нужен серьезный партнер, Бекки. А ты…

– Глупая? – подсказала она. Они рассмеялись. – Извини… просто немного раздражительна сегодня. – Она выдвинула стул из‑за стола и села, повернувшись к компьютеру.

Date: 2015-12-12; view: 313; Нарушение авторских прав