Часть первая. 4 page

‑ Что там было в самом деле, никто правды не знает, а если кто знает, нам не скажет, ‑ чуток ревниво отозвалась высокая, когда Сергеевна остановилась передохнуть. ‑ Может, пьяная, может, трезвая, а может и порезал её кто так, чтоб на него не подумали. Пускай там полиция и разбирается, чего ж гадать‑то? А вот то, что с утра Ленька Воронцов объявился, это чистейшая правда, и ни в каких доказательствах не нуждается. Я его сама видела.

‑ Ленька, Ленька... ‑ задумчиво, вспоминая, произнесла Сергеевна. ‑ Да какой же он Ленька‑то, если он Алексей? Про того Воронцова‑то говоришь?

‑ Про того, про того, ‑ подтвердила высокая. ‑ А я вот его как с детства Ленькой звала, так и привыкла. Пускай для меня Ленькой остается.

‑ А как же так получилось, что и на похороны не успел, да и ведь девять дней вчера было? ‑ с явным огорчением спросила скорее саму себя Сергеевна. ‑ А уж мать‑то он любил, тут слова поперек не скажешь...

‑ Получается, что не смог, ‑ посуровела лицом высокая. ‑ Человек предполагает, а Господь располагает. Он же не из простых военных, Ленька‑то. Да и отец его тоже не из простых был, говорят ‑ графских кровей...

‑ Да врут, небось, ‑ оживилась, соскакивая с грустной темы, Сергеевна. ‑ Этих всех графьев и прочих благородиев еще в восемнадцатом году под корень извели или заграницу повыгнали. А нынче ‑ модно стало, опять все лезут в благородные, хоть прадеды в холопьях при барском дворе хаживали...

‑ Этот‑то, похоже, точно из дворян, ‑ чуток понизив для пущей таинственности передаваемой сплетни, сказала высокая. ‑ Ты б его деда видела, так сразу бы поняла. Высокий такой был мужчина, тощий, но жилистый, тонкая кость, но крепкий. И на морду... тьфу, ты, на лицо сразу была порода видна. Ленька‑то в него весь пошел, разве что, ростом не вышел...

‑ А как же они, то есть, уцелели‑то? ‑ заинтересовалась неведомой ей страничкой дворовой истории Сергеевна. ‑ Да еще вон какую квартиру от социалистов получили, не то, что мы, простые грешные...

‑ Как да что ‑ врать не буду, не знаю, ‑ охотно, с явной гордостью, поделилась знанием высокая. ‑ Вот только дед Воронцов ужасно засекреченный весь был и постоянно по командировкам мотался, а оттуда, из поездок, значит, этих много чего ценного привозил, ну, разрешалось ему это, видать... А квартира‑то не вся их, воронцовская, их квартирка только трехкомнатная была, да и жили там, дай бог памяти, человек восемь, когда въезжали... Это теперь Ленька‑то один остался. А верхнюю, поменьше, они к своей присоединили, когда его отец женился на соседке. Вот ведь, как людям счастье прет: и по любви, вроде, и с прибытком каким!!!

Она помолчала с десяток шагов, а потом, как бы успокоившись, пригасив внезапно возникшую зависть к чужим прибыткам, продолжила:

‑... так вот и получилось у них пять комнат на двух этажах, а проход между ними они уж совсем недавно проделали, видать, при социалистах такого не разрешали, что б совсем уж по‑буржуйски жить, в двухэтажной, значит, квартире. Теперь‑то ‑ всё можно, не то, что раньше.

‑ А то раньше некоторым не всё можно было, ‑ махнула рукой Сергеевна. ‑ Кто тогда хорошо жил, тот и сейчас не теряется...

‑ Тоже верно, только вот раньше люди совесть имели, стыд, да порядочность, а сейчас...

Перепрыгнув на донельзя заезженную, но такую бесконечно любимую тему, спутницы будто бы моментально забыли и об утреннем происшествии в соседнем доме, и о приезде Алексея‑Леньки Воронцова, и о его графской крови, и о квартире в пять комнат на двух этажах...

А сам Леша в это время неприкаянно бродил по той самой квартире и никак не мог сосредоточиться, заставить себя сделать что‑то нужное, осмысленное. Просто ходил из комнаты в комнату, смотрел на развешанные по стенам картины, трогал взглядом забавные и не очень безделушки на старинных комодах, касался разложенных на столах салфеток с изящной, ручной вышивкой, сдергивал черные, кружевные покрывала с зеркал.

Он не был дома давно, по сути, почти восемь лет, с тех самых пор, как ушел служить сначала срочную, а потом и остался на сверхсрочную. В первые, самые тяжелые и определяющие дальнейшую судьбу военного годы службы обязательные для рядового состава отпуска он проводил в спецсанаториях, так было положено, чтоб к тридцати годам не выпустить из армии в действующий резерв больного, мало к чему пригодного инвалида. А после санаториев заскакивал на день‑два домой, целовался с родственниками, одаривал их скромными, но многозначительными сувенирчиками, выпивал пару бутылок водки за вечер с отцом и ‑ снова попутными бортами улетал в часть, которая в тот момент могла находиться в любой точке Северного полушария от Манчжурии до Кипра и от Таймыра до Цейлона.

Сегодня, добравшись с оказией с военного, "закрытого" аэродрома до города, Воронцов поймал такси и первым делом поехал на кладбище. Он никогда не был особенно близок с матерью, разве что, в последние годы, когда не стало отца, и Алексей почувствовал, что неизбежно останется одиноким на этом свете. А вот на похороны он не успел. Просто не мог успеть физически, вырваться до окончания рейда было невозможно даже и начальнику Генерального штаба, попади он волей случая в группу Воронцова, а что уж там говорить про простого унтера. Но потом, с возвращением на базу, всё закрутилось стремительно, как в калейдоскопе: краткий, совсем краткий отчет в особом отделе, недолгий разговор сначала с ротным, а потом и с самим комбатом, а к этим разговорам прилагался приказ на очередной и внеочередной отпуска, проездные документы, деньги, адреса живущих в его городе действующих резервистов, ну, а дальше ‑ машина, вертолет до ближайшего аэродрома, два часа ожидания и прямой "борт" до города.

По дороге до кладбища Алексей с усталым любопытством разглядывал такие знакомые, но давно уже ставшие чужими улицы родного города. Казалось, что ничего не изменилось со времени его предыдущего приезда, разве что рекламных щитов, призывающих покупать‑покупать‑покупать стало значительно меньше и совсем исчезли вывески с латиницей. Но по‑прежнему грязновато было на окраинах и тщательно выметено‑вычищено в центре. И людей на улицах, как показалось Воронцову, было теперь поменьше, или в этом виновато ранее утро? Голова у Алексея будто бы гудело тихим, заунывным гудом, мешая соображать и внимательно оценивать, пусть и спокойную, обстановку. Сказывались и обрушившиеся на него новости, и стремительные сборы, и долгий перелет, и смена часовых поясов.

На старинном городском кладбище, где уже не первый год покоились дед и отец Воронцова, его встретил один из резервистов, стараясь быть незаметным, сопроводил до могилы, скромно постоял за спиной, пока Леша прощался с матерью. На выходе, едва слышно поскрипывая песком кладбищенских дорожек под подошвами, коротко рассказал, как прошли похороны. "Все нормально организовали, скромно и тихо, ‑ негромко говорил в спину шагающему впереди Воронцову резервист, потупив глаза в землю. ‑ Для соседей во дворе поминальный стол сделали, и в день похорон, и вчера, на девять дней, как положено, так что ты об этом не беспокойся. Теперь просто в себя приходи, отдыхай, тебе же очередной и срочный отпуска дали, три месяца можешь дома пожить или съездить куда. В случае чего ‑ звони, или так, сразу заходи, мои координаты тоже знаешь..."

И вот теперь, дома, Воронцов окончательно почувствовал себя лишним среди антикварной мебели, подлинников знаменитых сегодня, а когда‑то никому неизвестных художников, задрапированных черными кружевами зеркал... И на всех комодах, столах и столиках, сервантиках, креслах и стульях уже лежал слой пыли, будто никто не ухаживал за квартирой годами... а ведь хозяйки не стало все лишь две недели назад, и, как ему рассказали, она до последнего часа выглядела бодрой и здоровой, ну, для своего возраста, понятное дело...

А вот кухня, куда в конце своего бесцельного бродяжничества по квартире зашел Леша, в сравнении с остальными помещениями квартиры, поражала своей современностью, светлыми тонами подвесных шкафчиков, газовой плиты, винного стеллажа. Усмехнувшись каким‑то своим, далеким от дома, мысленным ассоциациям, до конца так и не сформировавшимся в пустой, гулкой голове, Воронцов открыл дверцу холодильника. Надо же! полным‑полно продуктов, даже пара бутылок водки и пяток пива примостились в своем, привычном отсеке. "Ах, да, поминки же, ‑ вспомнил Леша. ‑ Не все израсходовали, оставили и для меня, чтоб сразу же по приезде не пришлось по магазинам бегать... вот ведь предусмотрительные ребята... и в самом деле, ходить сейчас по продовольственным лавкам нет никакого желания... да и вообще..."

Автоматически, даже не думая, что он делает и зачем, Леша достал из холодильника бутылку водки, небольшой лоток со студнем, маленькую баночку с горчицей, выставил их на столик у окна, взял в посудном шкафчике стакан и вилку, подумав немного, заглянул в деревянную, резную хлебницу, там лежал, ожидая его, кусок черного хлеба, не первой свежести, слегка зачерствелый, жесткий, но вполне съедобный. "В рейде и такой за счастье считался..." ‑ успела промелькнуть где‑то в глубине сознания мысль.

Налив полстакана водки, Воронцов выпил её, как воду, даже не почувствовав спиртового вкуса и неизбежного запаха сивушных масел. Подцепил на вилку кусок студня... вернул его обратно в лоток... и в этот момент будто бы сломался, опустил голову на сложенные на столе руки и...

Проснулся он уже в сумерках.

Все еще пребывая в неком подвешенном состоянии от так стремительно свалившихся на его голову событий, Леша и сам не понял, как его занесло в начале ночи на эту отдаленную автобусную остановку, когда‑то ярко освещенную ныне разбитым вдребезги фонарем и сейчас лишь слегка подсвеченную дальним светом проезжавших мимо автомобилей, да тусклым отблеском близких городских огней.

Очнувшись за столом на кухне уже в сумерках, выпив еще полстакана согревшейся и ставшей противной на вкус водки, он зажевал её размякшим холодцом не столько от голода, сколько ради избавления от неприятного сивушного привкуса во рту. И тут сообразил, что делать ему ни в доме, ни в городе абсолютно нечего. Напрашиваться на встречи со старыми, школьных лет, приятелями или подругами Воронцов не стал бы никогда, а знакомиться с новыми людьми просто не хотелось. Сидеть же в одиночестве на кухне за бутылкой водки или валяться в спальне, изучая побелку высокого потолка из горизонтального положения, тоже не казалось ему хорошим времяпрепровождением. Наверное, поэтому Алексей быстро выскочил из кухни, проскочил, почти пробежал через все комнаты, громко хлопнул дверью квартиры и, спустя пару минут, уже шагал по улице куда глаза глядят.

Прохладный, совсем уже ночной ветерок легонько касался слегка отросшей щетины на лице Алексея, шевелил ветви кустов и деревьев в городских двориках, будто бы успокаивая, рассказывая о безмятежной, приятной и легкой жизни без выстрелов, марш‑бросков, засад и встречных стычек. Где‑то далеко, за домами, вставало электрическое зарево ночного города, звучали резкие, требовательные сигналы автомобильных клаксонов, изредка взвывала противным тоном сирена то ли полицейских, то ли скорых медицинских машин. Но отпускник‑унтер не обращал внимания на эти приметы начинающейся ночной жизни большого города, как зачарованный пробираясь темными сквозными двориками, проулками и лабиринтами самопальных гаражей в неизвестном даже ему самому направлении.

Наконец, присев на намек от лавочки, уцелевшей между двух обветшалых бетонных стен, изукрашенных невнятными графити и вполне внятными матерными словами, Воронцов будто впал в прострацию, не понимая, что ему теперь делать в этом мире, где отсутствует команда "Отбой", где нет обязательного подъема и жесткого распорядка дня, где никто не старается убить тебя только потому, что ты ‑ чужак и оказался на его пути. По крайней мере ‑ пока.

Может быть, это малопонятное состояние, а может быть и то, что знаменитая на весь батальон интуиция Ворона скромно помалкивала в дальнем углу подсознания, но тихонько будто бы подкравшейся к остановке машины Леша не почувствовал и не заметил, а очнулся, вернувшись в этот мир, только в тот момент, когда опустивший стекло на автомобильной дверце пассажир негромко, но выразительно прикрикнул на него: "Спишь там, что ли? Почем девчонки‑то у тебя?"

С легким недоумением, благо, выражение его лица скрывала густая тень от остатков стен автобусной остановки, Леша окинул взглядом когда‑то роскошный, а теперь изрядно потрепанный и побитый черный лимузин, и ощутил сильный запах спиртного, волной выливающийся из салона. И одновременно, боковым зрением, заметил парочку девчонок, стоящих чуток в отдалении от остановки так, чтобы быть сразу замеченными из проезжающих мимо автомобилей, но не бросаться в глаза с остальных сторон. Одна из девушек, блондинка с длинными, до поясницы, прямыми, блестящими в свете фар волосами, была одета в узкие, похожие на вторую кожу, брючки, а вторая, потемнее мастью и не такая длинноволосая, в короткую, "по самое не балуйся", юбчонку, а вот курточки‑ветровки на девушках были одинаковые, похоже, купленные в одном магазине с разницей в несколько месяцев. Такими же похожими, хоть и разного цвета, были и их туфельки на шпильках. Сомнений ‑ зачем это они стоят здесь, возле дороги ‑ при первом же поверхностном взгляде на девушек не возникало.

‑ Чего молчишь‑то? ‑ с легким, но не злым раздражением в голосе поинтересовался подвыпивший пассажир лимузина и повторил свой вопрос: ‑ Почем девчонки?

‑ Они сами по себе, ‑ наконец‑то ответил Леша. ‑ Я просто присел тут...

‑ Сразу не мог сказать? ‑ почему‑то обиделся еще больше пассажир, но тут же, казалось, забыл про лешино существование на скамеечке и обратился к водителю: ‑ Ну, так сдай назад, к девкам, слышал же, что парнишка не при делах...

Искоса, профессионально, чтоб не привлекать внимание пристальным взглядом, Леша проследил, как потрепанный лимузин задним ходом медленно покатился к девчонкам, как блондиночка склонилась к открытому окошку и о чем‑то сперва весело и задорно, а потом раздраженно и грубовато переговорила с сидящими в машине. "...да тут таких на трассе косой десяток..." ‑ донесся до Леши возмущенный голос пассажира, и тут же лимузин, взревев стареньким, но все еще надежным и мощным двигателем, разгоняясь, в сердцах рванулся вперед, мимо остановки. "Не сошлись в чем‑то... в цене или услугах, ‑ подумал Леша, возвращаясь в окружающую действительность. ‑ Хоть и не мое это дело, но отсюда, пожалуй, надо перейти, а то теперь каждый любитель дорожных проституточек будет у меня допытываться ‑ почем девочки... неудачно присел..."

Но уйти с остановки он не успел. Очередная машина, сверкнув фарами по волосам блондинки и лихо проскочив мимо, тормознула с истошным скрипом, рывком сдала задним ходом, и из окошка неожиданно показалась удивленно‑сияющая, довольная жизнью и собой, очень знакомая физиономия.

‑ Алекс! Ты!!! ‑ заорал на всю улицу, будто нарочито привлекая внимание насторожившихся было девчонок, перекинувшийся через пассажирское сиденье водитель. ‑ А я еду, гляжу ‑ ты, не ты...

Воронцов в ответ только тихонечко покачал головой. Он с юных лет не переносил, когда его называли на британский манер, как снова стало модным на гражданке в последние несколько лет. А еще он со школьных времен не испытывал особой симпатии к этому однокласснику. Не то, чтоб они враждовали или откровенно недолюбливали, скорее уж просто равнодушно сторонились друг друга, и никакой положительной памяти о Володьке Седове у Алексея со школьных времен не осталось.

‑ Слышал я, что ты в городе объявился, но не думал, что так вот встречу, проездом, ‑ продолжал балаболить Седов. ‑ Ты ведь свободный сейчас? Ничего здесь не делаешь? никого не ждешь? Садись тогда, поедем...

Он распахнул дверцу, одновременно возвращаясь на свое водительское место, а Леша подумал, что делать ему и в самом деле нечего. А возвращаться, хоть и на короткий срок, к штатской непривычной жизни все‑таки лучше рядом с каким‑то знакомым, хоть и несимпатичным, но известным человеком.

‑ Ты же последние четыре года на встречи выпускников не приходил, ‑ продолжил Володька, едва Воронцов устроился рядом с ним в машине. ‑ Где пропадал? Все на службе на своей, небось?

‑ По службе, ‑ кивнул Леша.

‑ Ох, и завлекла она тебя, похлеще, чем бабы завлекают, ‑ подмигнул Седов и тут же вернулся к предыдущей теме: ‑ А и ладно, все равно там, на этих встречах, ничего интересного не было. Девчонки, сам понимаешь, постарели, ребята теперь ‑ каждый сам по себе и себе на уме... только и разговоров, что о делах, да заботах, а такое я могу и на работе послушать...

‑ Мы куда едем‑то? ‑ поинтересовался Воронцов, перебивая говорливого одноклассника.

‑ Есть тут местечко, ‑ залихватски, или думая, что у него выходит залихватски, подмигнул Володька. ‑ Дачка одна. Ну, может, слышал чего... на месте барской усадьбы старой. Там всегда народец простой собирается, но не только... да вообще ‑ на любой вкус, а тебе‑то, после армейских строгостей, это ‑ то, что надо, там всё, что хочешь, можно, просто говоришь, никто не отказывает. И девчонки всегда молодые, из студенток приезжих или так, кто пошалавистее, чтоб уговаривать не надо было. Но профессионалок, как вот эти, с дороги, не бывает, разве что для разгона иной раз кто привозит с собой... или для смеху...

"Народ приличный собирается, ты не дрейфь, у всех папы‑мамы в верхах сидят, кто руководит, кто контролирует, как руководят... никому огласка не нужна, да и грубиянов не бывает, чтоб там в драку полез или стекла бить начал... А я вот еду туда, думаю, с кем бы выпить по‑простому, чтоб без загогулин всяких и подходцев, смотрю ‑ ты сидишь. Нет, сперва‑то не понял, думал ‑ мало ли кто на лавочке бомжует, а потом вспомнил, кто ж в городе по форме ходить будет? Или только‑только приехал или уже уезжает. А тут ведь с утра про тебя говорили. Я и притормозил, пригляделся..."

"Врешь ты все, Вовка, ‑ рассудительно подумал Воронцов. ‑ Похоже, что меня ты искал зачем‑то. Ведь мимо пролетел, только потом спохватился. Нужен я. Но не Володьке нужен. Он, хоть и не пыль на ровном месте, но слишком уж мелкий человечек в городе..." Впрочем, боевая интуиция Леши по‑прежнему молчала, значит, опасности в поездке на чью‑то дачу не было, если, конечно, самому не нарываться на неприятности. Но Воронцов, по складу характера, неприятностей не любил и искать их никогда не стремился. "А может я напраслину возвожу? Мнительным стал после концевого рейда? Здесь же не война, пусть и никем никому необъявленная. Кто я в городе? простой унтер на побывке... Ладно, посмотрю, что там за компания, может и в самом деле отвлекусь, а то как‑то не по себе в последнее время", ‑ решил для себя Алексей.

‑ У вас давно так мрачно стало? ‑ поинтересовался он у Вовки, пытаясь разглядеть за окном знакомые силуэты домов, палисадники и тротуары.

‑ А чего тут мрачного? ‑ удивился Володька. ‑ Фонари побили, а новые ставить никто не хочет, то есть, хотеть‑то может и хотят, да деньги до желающих не доходят, их по пути уже растаскивают. А по бумагам все эти фонари уже раз пятнадцать обновляли и ремонтировали. Да мне‑то, собственно, плевать, мои интересы в другой сфере, а для езды и фар хватает...

Болтая, Седов гнал свою неновую машину так, будто спешил на свидание с костлявой, но Воронцов предпочел не обращать внимания на такую манеру вождения. Гораздо интереснее было зачем же все‑таки Володька нашел его в городе. Но и тут простор для мыслей и версий был таков, что Леша предпочел погодить с размышлениями, переждать до дальнейшего развития событий, тем более, что вариант случайной встречи и нечаянной радости от нее тоже не исключался.

Среди почти совсем кромешной темноты, на обочине дороги сказочным сияющим огнями дворцом промелькнул стационарный пост дорожной полиции, расположенный на выезде из города. Но Володька Седов даже и не подумал сбрасывать для приличия скорость перед стражами дорожного правопорядка, а проскочил мимо на полной, наверное, сотне километров в час. "Значит, теперь так принято, ‑ подумал Воронцов и снова засвербела в нем подозрительность: ‑ Или Володька знает, что его машину не остановят в любом случае?"

‑ Далеко еще ехать‑то? ‑ поинтересовался как бы между делом Алексей.

‑ Нет, считай, что рядом, только попетлять придется...

С этими словами Володька резко сбросил скорость автомобиля, прижался почти вплотную к правой обочине и начал что‑то пристально рассматривать на ней, едва ли не прижимаясь лбом к ветровому стеклу.

‑ Тут, если съезд проскочишь, всю ночь потом искать будешь ‑ не найдешь, ‑ сквозь зубы пояснил он Воронцову. ‑ Я уж пару раз плутал так, больше не хочу...

И, ведомый неизвестными Леше приметами, аккуратно, будто по минному полю, свернул вправо, высветив на мгновение плотную стену кустарника, непонятный, черно‑белый столб со странным знаком... и, к удивлению Алексея, вместо раздолбанной колеи грунтовки машина вскочила на очень приличную бетонку. Вот только и петляла при этом бетонка тоже очень и очень прилично. Свет фар то и дело упирался то в очередную живую изгородь из кустов акаций, то в странные развалины, накрытые едва держащимся на одной стене куполом, подобным церковному, то в глухую, непроглядную темноту ночи. И сильный, почти физически ощущаемый через лобовое стекло ветер бил навстречу, невзирая на все повороты и зигзаги трассы.

"Никогда так темно у нас, здесь, не было, ‑ подумал Алексей. ‑ И Луна, и звезды хоть какой‑то свет давали, а тут ‑ прямо, как на другой планете... в царстве вечной тьмы..." Впрочем, может быть, зародившаяся после встречи с Володькой подозрительность, больше смахивающая на паранойю, и в этот раз сыграла с Воронцовым злую шутку, ведь ночное небо вполне могло быть просто затянуто облаками...

Поворот, еще, еще... какой‑то труднодоступный для понимания рывок прямиком через заросли... и Володька, сам облегченно вздохнув, притормозил возле длинной, черной стены: "Приехали!"

Тусклая, едва внятная лампочка в решетчатом металлическом абажуре‑предохранителе с трудом обозначала себя в темноте. После того, как Володька и Алексей вышли из машины, эта лампочка над маленьким, в три ступеньки, крылечком осталась единственным световым пятном на фоне черной стены и глухих, непонятных зарослей в десятке метров от нее. Еще можно было разглядеть невнятные силуэты нескольких автомобилей, беспорядочно расположившихся вдоль стены и, кажется, одного мотоцикла гоночных очертаний.

Внезапно из‑за ближайших к Воронцову кустов послышалось внятное блеяние и блеснули зеленым огнем чьи‑то дурные, бешеные глаза. "Ты куда меня привез! Это же ‑ "Черный дом!" ‑ захотелось в истерике заорать на Седова, и резко, без замаха ‑ поддых, и тут же коленом в опускающееся к земле лицо и ‑ с разворота, от души, изо всех сил по почками, по почкам, по почкам... Но Володька, казалось, не услышал и не заметил ни перемены настроения в Воронцове, ни странного блеяния, ни дикого блеска чужих глаз в кустах.

‑ Ну, всё, пошли, ‑ скомандовал он, повернувшись к крылечку.

Странный, неожиданный истерический накат как пришел, так и ушел за доли секунды. И Алексей вдруг ощутил полнейшее уверенное спокойствие, какое, наверное, испытывает маленький смертоносный патрон, который тугая пружина вытолкнула из магазина в патронник и позади уже накатывает, закрываясь, затвор... Чуть ускорившись, в два широких шага он обогнал Володьку и первым поднялся на черное крылечко.