Глава десятая. Нет, ей было не все равно

Нет, ей было не все равно. Она его любила, пусть он обращался с ней так, будто был Тарзаном, – и, если я находилась поблизости, она во всю мочь вопила, чтобы я поскорее ее спасла. Шани просто обожала быть Спасаемой Героиней, хотя частенько, не заметив, что я за ней наблюдаю, она кусала его в ответ, чтобы спровоцировать на новый укус. Однако иногда он был слишком уж агрессивен с ней, и мой знакомый ветеринар, знаток кошачьего поведения, рекомендовал мне обзавестись водяным пистолетом, объяснив, что таким образом отучил кусаться одного из своих собственных котят. Он скоро научится ассоциировать пистолет с тем, чем он занят, когда в него прицеливаются, и поймет, что лучше воздерживаться от своих поползновений. А вода никакой боли ему не причинит, просто ему будет неприятно.

Так и оказалось. Наиболее неловким моментом была покупка водяного пистолета. Я, как сейчас, вижу выражение на лице продавщицы, когда я зашла в игрушечный магазин купить его.

– Для моего сиамского кота, – объяснила я на случай, если она решит, будто я хочу сама с ним играть.

Ее брови поползли еще выше. Да, она слышала, что сиамские кошки бывают с причудами, сказало выражение ее лица, но она никогда не поверит, что они стреляют из водяных пистолетов.

Я добавила, что пистолет нужен, чтобы отвадить сиамского кота от привычки кусать свою робкую подружку. Тут продавщица нерешительно улыбнулась и помогла мне выбрать пистолет. Голубой пластмассовый, очень дальнобойный, сказала она. Но поглядывала она на меня все‑таки с некоторой опаской.

Во всяком случае, пистолет сработал. Вскоре мне достаточно было нацелить его в сторону Сафа, и, не дожидаясь, чтобы его ударила струя, он мгновенно прекращал то или иное свое занятие и удирал. Да, вода его манила и чаровала, но не когда била в него с такой силой. Однако я несколько раз ловила его на том, что он с любопытством исследовал пистолет, пока тот лежал на книжной полке под рукой у меня. Наверное, прикидывая, не сумеет ли он сам им воспользоваться, но, к счастью, на это он способен не был.

На самом‑то деле кошки были очень привязаны друг к другу. Первоначально, подружившись, они спали вместе на одеяльце Шани, постеленном в большом кресле в гостиной. Однако Сафра, лишившись сиреневых полотенец, принялся отгрызать уголки от одеяльца, глубокой ночью стаскивая его на каминный коврик, чтобы было удобнее этим заниматься, а Шани страдальчески пристраивалась на ручке кресла, где утром я ее и находила с мученическим выражением на мордочке: опять я всю ночь глаз сомкнуть не могла. А потому я заменила одеяльце на уютоложе, поставила его на каминный коврик (по понятным причинам не положив в него одеяла), и они блаженно спали на внутренней мохнатой обивке. Во всяком случае, так мне казалось.

Пока как‑то ночью меня не разбудили душераздирающие вопли. Узнав голос Шани и прикидывая, какая катастрофа стряслась на этот раз, я кинулась вниз и увидела, что уютоложе почти скрылось под другим креслом, а Шани восседает на единственном еще видимом углу, пока Саф под креслом тянет, пятясь, уютоложе на себя, впившись зубами в противоположный угол.

Это что же он такое делает? С этим возгласом я подхватила Шани на руки, а ответ на свой вопрос получила, поглядев на уютоложе. Вместо одеяла он изгрыз обивку, а теперь, видимо, намеревался спрятать уютоложе целиком для дальнейшего поедания, нисколько не заботясь о том, как сильно он расстраивает Шани, хотя, возможно, это служило еще одной побудительной причиной. Я выдворила их обоих в прихожую, закрыла дверь гостиной, а потом забрала их к себе в кровать. Уж лучше, чтобы они оставались у меня на глазах, решила я. Они свернулись на пуховом одеяле в комбинированный шар, прильнув к моей спине, и уснули. Ну почему я не додумалась до этого раньше?

Как приятно было проснуться в предрассветный час, потому что кто‑то зашевелился у меня за спиной, зажечь лампу на тумбочке и увидеть две невинные мордочки в масках, прижатые друг к другу и сонно на меня поглядывающие. Я умилялась до тех пор, пока владелец невинной мордочки в черной маске не встал, заявляя, что он Замерз, подошел и ткнул меня лапой, чтобы я пустила его под одеяло, и не успел он там устроиться, как владелица невинной мордочки в более светлой маске принялась тыкать и тыкать меня, чтобы я пустила туда и ее, и на некоторое время воцарилось спокойствие, – видимо, они согрелись, – и тут Сафра внезапно извергся из‑под одеяла, заявляя теперь, что ему Жарко и Нечем Дышать, и, отчаянно извиваясь, заполз на мою подушку. Шани, жалуясь, что ей тоже Жарко и что одеяло Расплющивает Ее, выползла следом за ним, и они сидели возле моей головы, пока не прохладились достаточно для того, чтобы повторить все сначала.

После двух ночей подобных пертурбаций я не выдержала и купила пуховую перинку, более легкую, чем одеяло, мысленно прося прощения у Чарльза, который был решительно против такой покупки и спрашивал, неужели я не помню, что в Швейцарии они были толщиной в фут, постоянно соскальзывали на пол и мы оледеневали… Но ведь Чарльзу никогда не приходилось спать под одеялом, периодически извергающим кошек.

Перинка имела большой успех, и Саф вскоре присвоил личное право распоряжаться ею. Она была золотисто‑желтой, и я расстилала поверх нее покрывало, чтобы она не испачкалась, когда они на ней лежали. Сафра разработал следующую систему: пока было тепло, они с Шани спали на покрывале, как я и хотела, но чуть становилось прохладнее, он вставал на мою подушку и легонечко приподнимал лапой покрывало в знак того, что хочет лечь под покрывалом, но НА перинке. Вот и конец надежде сохранить перинку чистой, но оно того стоит, лишь бы он вел себя смирно, решила я. А потому приподнимала покрывало, он забирался под него, и я опускала покрывало. Несколько секунд спустя Шани, обычно сидевшая в оконной нише, пока происходило все это, шествовала через мою подушку и тоже приподнимала покрывало, требуя, чтобы ее пустили К Нему.

Дальнейшее понижение температуры – примерно около трех ночи, – и Саф выбирается из‑под покрывала и приподнимает уже край перинки, показывая, что теперь желает прижаться прямо ко мне для тепла… и следом Шани тоже выползала и тоже засовывала голову под перинку, так что я должна была поднимать край и для нее.

Под перинкой Сафра присвоил себе право на Лучшее Место, вытягиваясь во всю длину вдоль моего бока – он считал это своей нерушимой привилегией. Шани занимала позицию второго порядка, прижимаясь к нему и согревая его с другого бока. Она была в этих случаях такой покорной рабыней, что я удивлялась, почему она не носит чадру. Не сомневаюсь, Саф это одобрил бы.

Несколько ночей спустя они включили в этот распорядок еще и обыкновение спускаться вниз по каким‑то своим делам, а потом возвращаться и устраиваться спать основательно… естественно, ввел эту процедуру Сафра, который, когда я ложилась, принимался царапаться в закрытую дверь спальни и вопить, пока я ее не открывала, после чего он в сопровождении рабыни спускался с лестницы. Наступали примерно полчаса тишины – ни драк, ни грохота, ни воплей о помощи, хотя я с трепетом ждала чего‑нибудь подобного, – они возвращались наверх и укладывались спать – Саф первым, Шани за ним, и наступали мир и покой, нарушавшиеся легкими извиваниями, – и так до утра.

Сгорая от любопытства, чем это они там занимаются, как‑то ночью я украдкой спустилась посмотреть. Саф, восседавший в нише окна, выходящего на лужайку, имел совесть смутиться. Просто проверял, как там и что, объяснил он. Шани, взобравшаяся на подоконник длинного узкого окна, за которым был виден склон позади коттеджа, обернулась ко мне, когда я вошла, а затем вновь начала смотреть в окно. Видимо, снаружи было что‑то поинтереснее.

О, безусловно! Барсуки, лисицы – я находила их следы в саду зимой на снегу. И олени тоже. В лесу жила косуля, которая выходила пастись на склон холма. Как‑то раз я утром отдернула занавеску на окне ванной и увидела косулю прямо перед собой. Мгновение она смотрела на меня, потом повернулась и прыжками унеслась в сосны, которые, словно театральный задник, виднелись за коттеджем. Ну просто иллюстрация к сказкам братьев Гримм.

Убедившись, что они ничего подозрительного не затевают, а просто ведут наблюдения за дикими обитателями леса, что отвечало их природным склонностям, после этой проверки я начала оставлять двери спальной и гостиной открытыми на ночь, чтобы они могли спускаться вниз когда им вздумается без всяких помех, и такая свобода выбора очень их радовала. Когда они возвращались наверх, Шани уже не прыгала немедленно на кровать, а некоторое время сидела у окна спальни, глядя оттуда на долину, а Сафра обходил комнату и открывал шкафы, поглядеть, что в них спрятано.

Вот тут‑то и начались неприятности. Спальня невелика, места для гарнитура в ней не хватало, и мы удовлетворились встроенной мебелью. Низенький комод, встроенный в нишу у камина с трельяжем на нем заменял туалетный стол. Другой, тоже низкий, но длинный, у стены под прямым углом к встроенному гардеробу. Беда была лишь в том, что все они по необходимости были неглубокими, так что вместо выдвижных ящиков пришлось обойтись полками и дверцами.

Ящик оказался бы для кошки крепким орешком, но открывать дверцы? Да с этим, по мнению Сафры, справился бы и новорожденный котенок. Как прежде у Сесса, каждая его лапа вполне заменяла фомку – загнуть когти крючками, дернуть, и задвижка отодвигалась как миленькая, и содержимое комода становилось доступным для обозрения.

И сколько же сокровищ для кота‑пирата! Шерстяные свитера, которые можно вытащить и вволю погрызть! Обязательно вокруг манжет и воротника, так что казалось, что ими занимались мыши. В конце концов в отчаянии я попрятала плотные свитера в мешки из толстого пластика с молниями и убрала их в шкафчик над комодом. Оставшиеся тонкие свитера я уложила в тумбочку у кровати, в которой имелись ящички, но, увы, для Сафры они помехи не составили.

У меня был тонкий лиловый свитер с высоким воротником, который я очень любила и как‑то раз надела на собрание в лондонском Клубе любителей сиамских кошек. Сидя на эстраде рядом с председателем и готовясь выступить – моя очередь была следующей, я сняла жакет, потому что в зале было жарко, подняла руку, чтобы взглянуть на свои часы, и чуть не лишилась чувств, обнаружив на манжете широкий полумесяц. Надеть жакет снова было уже поздно – председатель представил меня собравшимся. Я подняла руку повыше.

– Гроза вновь себя показал, – сказала я, и раздался общий смех. У всех членов клуба имелись дома свои Грозы, и мы отлично провели время, обмениваясь историями об их подвигах.

Как Саф умудрился изгрызть манжету, я не знаю… Разве что она торчала из ящика. А вот как он добрался до моих украшений, хранившихся на полке туалетного столика, наоборот, ничего загадочного собой не представляло. Я слышала ночью, как он их выуживал. Хранились они в отдельных коробочках, и он с наслаждением открывал эти коробочки и выгребал их лапой так, чтобы они падали на пол и крышки отскакивали.

Его, как и Соломона, нашего первого мальчика, привлекало все, что блестело. Соломон однажды спрятал связку ключей в лунке для мини‑гольфа на лужайке, и найти их удалось очень не скоро. Сафра тоже таскал свои трофеи во рту, вначале предпочитая всему длинную золоченую цепочку и золоченую брошку в виде пера. Цепочку я находила утром на ступеньке, небрежно брошенную, как часть дележа пиратской добычи, а брошку он прятал под бюро в гостиной и вытаскивал ее поиграть, когда бывал в настроении – и особенно когда приходили гости. Тогда он расхаживал точно миниатюрный пиратский капитан, а изо рта у него торчало позолоченное перо. Против похищения цепочки и броши я ничего не имела, в конце‑то концов это была просто бижутерия. Взбунтовалась я, когда ему приглянулись мои серьги – из филигранного золота с овальными нефритами, покоящиеся в бархатных ложах своей особой коробочки.

Он выуживал коробочку, открывал ее когтями, забирал серьги в зубы и принимался швырять туда‑сюда. Как‑то ночью я наблюдала за этой игрой, сидя на кровати и вопя, чтобы он немедленно прекратил это безобразие. Ноль внимания, только уши укоризненно прижались. Благовоспитанные Дамы голоса не повышают, сказал он с упреком.

Рассердившись не на шутку – серьги не только были очень красивы, но и особенно дороги мне как подарок Луизы, – я с той ночи, перед тем как лечь, принялась старательно баррикадировать дверцы комода. Укладывала друг на друга туфли, а одной подпирала дверцу снизу. К соседней же, чтобы отвлечь его внимание, прислоняла боком доску для оттачивания когтей. Большая фарфоровая банка для хранения сыпучих тел и с надписью: «САХАР» (полная речного песка) приставлялась к дверце гардероба. (Не спрашивайте для чего – к тому моменту я впала в воинственное безумие и хваталась за любой предмет, который, на мой взгляд, мог ему воспрепятствовать.)

И мне вспомнился период, когда его предшественник Сесс завел привычку увлажнять ковер в прихожей и я накрывала ковер полиэтиленовой пленкой, которую придавливала утюгами, электрокамином и ломом, которые с быстротой молнии прятала, завидев, как кто‑нибудь входит в калитку. Только теперь мне пришлось куда тяжелее, ведь Сафра был быстр и ловок в движениях, как китайский жонглер. Доска для оттачивания когтей хлопалась на пол, подпорки вышибались, дверцы распахивались. Обрушивалась пирамида туфель, коробочка с серьгами вылетала наружу, а из нее вылетали серьги. Я спрыгивала с кровати, укладывала их в коробочку, водворяла коробочку на место, баррикадировала дверцу еще надежнее и ложилась, прислушиваясь, как кот‑медвежатник пробует новые способы взлома, пока он не уставал и на забирался на кровать.

Почему я не изгнала его назад в гостиную? Да потому, что там он не давал Шани спать. К тому же, уснув, они превращались в таких ангелочков, так уютно прижимались друг к другу на кровати… Иногда я просыпалась утром и обнаруживала, что рождественский ангелочек, пока я спала, дал себе полную волю. Серьги похищены, цепочка валяется на лестнице, а может быть, и пара изуродованных колготок на площадке… а я его обнимала, прощала и в очередной раз убирала все на место.

И вот настал день, когда, убирая спальню, я услышала стук в пылесосе и подумала, что, видимо, принесла на подошве камешек. И, продолжая пылесосить, увидела у туалетного столика одну серьгу… и меня охватило жуткое подозрение, что я знаю, где находится вторая… Я нагнулась к пылесосу, и мои подозрения подтвердились. Едва я его подняла, из пылесборника выпал овальный нефрит, утративший оправу. Она появилась следом комком смятого золота. Я села на пол и расплакалась, к большому недоумению двух кошек – одна, светленькая, чинно сложив лапки, заверила меня, как обычно, что она тут совершенно Ни При Чем, она Паинька; миндалевидные глаза второго в темной маске сияли, как два сапфира, пока он невинно осведомлялся, в чем, собственно, дело? Подумаешь, зеленый камешек! И ведь у меня есть второй точно такой же.

Серьгу я отдала починить. После долгих лет жизни в обществе сиамских кошек я и сама стала мастером на все руки, когда требовалось что‑то чинить, и умела находить специалистов, когда сталкивалась с задачей, для меня непосильной. В то время моя двоюродная сестра Ди занималась на ювелирных курсах. Ее преподаватель был опытным ювелиром, и из его рук серьга вышла совсем как новая. Естественно, обошлось это очень недешево, а что он подумал, когда услышал, что серьга стала жертвой кота, известно только Богу, но я стала опытнее, коробочку с серьгами поместила в шкафчик над гардеробом и вновь опоясала свои чресла для грядущих битв.

Так прошло лето, заполненное проделками Сафры. Я бы не рассталась с ним ни за что на свете, но дела деревни отодвинулись для меня далеко на задний план. И безусловно, ускользали от моего внимания. Клуб «Дружеские руки» вернулся из экскурсионной поездки, миссис Бинни еще официально не поймала свою рыбку, но, по мнению всех участников экскурсии, это должно было вот‑вот произойти. То есть всех, за исключением Сэма, отца Фреда Ферри, который ездил в Эдинбург, невзирая на свой артрит. Он утверждал, что Тутинг этот – такой‑то и такой‑то прыщ, и если Мод за него выйдет, значит, она и сама не лучше.

Выяснилось, что мистер Тутинг попытался показать Сэму, как именно удобнее всего подниматься по ступенькам музея, опираясь на палку. Сэм, обладавший нравом своего сына – и здравым смыслом, сообщил он своему добровольному наставнику, не в пример чертову городскому замухрышке в дурацкой шляпе (в таких только свинарям ходить!), – ткнул мистера Тутинга палкой в колено, чтобы тот посторонился. Мистер Тутинг упал со ступенек, и «Дружеские руки» от души посмеялись. Теперь эти двое не разговаривали друг с другом, и разгорелась еще одна деревенская вражда.

Что касалось непосредственно меня – Лилия Ричардс переехала в свой коттедж, устраивалась в нем и начинала принимать участие в местных делах. Судя по первому впечатлению, она была совсем не такой чудачкой, как ее сестра. Ей очень нравился Сафра, проходя мимо, она останавливалась поболтать с ним, и он внес ее в список своих друзей.

И уж совсем близко от меня Дженет и Питер Ризоны, дальше по дороге, за стариком Адамсом, добавили четырех гусей и дюжину уток к своим двум лошадям, лабрадору и пестрой кошке, уже проживавших у них, и жизнь забила ключом. Участок Ризонов был очень обширным. Их земля с одной стороны тянулась почти до моей, а с другой спускалась до самого дна долины. Участок пересекал ухабистый проселок, огороженный только возле лошадиного пастбища, дальше слева от него тянулась низкая терраса ризоновского коттеджа, а по другую – их обширная стоянка для машин с лесом позади. Идеальное место для надменного гусака и его свиты, чтобы вольно прогуливаться. Чем они и занимались – надменничали и гуляли.

Практически в любые часы, кроме послеобеденных, когда предавались сиесте на покатой лужайке над террасой. Джеральд, гусак, и его супруги шествовали вверх по дороге, вниз с холма или же мимо моей калитки вверх по лесной тропе, переваливаясь с боку на бок, точно четверка важных толстячков, громко гоготали, оповещая мир о своем приближении, а за ним, как ребятишки, бегущие за оркестром Армии Спасения, тесной кучкой, крякая, семенили утки.

Они отправлялись в невероятно длинные прогулки – проходили вверх по дороге мимо моего коттеджа, останавливались и заглядывали в калитки двух соседних коттеджей, вызывающе гоготали, когда в щель для кошки в двери одного из них высовывала морду немецкая овчарка и заливалась лаем; вверх по склону до фермы, где снисходительно косились на непредприимчивых гусей на огороженном лужке; дальше до «Розы и Короны», прежде чем свернуть за угол и величаво отправиться в обратный путь. Впереди неизменно Джеральд, словно знаменосец, и утки в арьергарде. Шли недели, никто не давал ему отпора, и Джеральд становился все более воинственным.

Встречая Фреда Ферри на дороге, он неизменно бросал ему вызов. Но Фред, деревенский житель, привыкший к гусям, просто отмахивался от него рюкзаком и говорил:

– Шел бы ты лучше задирать старуху Маль, а?

(Старуха Маль, кстати, была далеко не так слабоумна, как казалось Фреду: обычно она стояла позади своей калитки, задвинув засов, и бросала хлебные корки через дорогу поближе к коттеджу Фреда, когда Джеральд шествовал мимо.)

А когда кто‑то осмеливался пойти по дороге, ведущей к гусиному дому, Джеральд выходил на ее середину и с таким видом приглашал прохожего сделать еще один шаг, что обычно тот предпочитал тут же ретироваться. И, располагая поддержкой своей армии, Джеральд чудесно проводил время утром по пятницам, когда служащие местного совета приходили проверить сточную трещину.

Она находится у русла ручья дальше в лесу: когда после сильных ливней вода в ручье поднимается, ее излишки теоретически скатываются в трещину и по подземным пещерам стекают – как было установлено с помощью краски – к деревне в пяти милях от нас, где и выходят на поверхность, питая тамошний пруд. Однако, когда трещину затягивает илом и заваливает камнями под давлением воды, ручей выходит из берегов, превращается в бурный клубящийся поток и смывает покрытие дороги.

А потому каждую пятницу двое дюжих рабочих припарковывали свой фургон у моего коттеджа, отправлялись с лопатами к трещине, расчищали, если требовалось, шли назад, проверяя, нет ли завалов в канаве, обламывали плети ежевики, а потом спускались к коттеджу Ризонов посмотреть, не забит ли ручей под мостиком через тропу, там, где он делал петлю на лошадином пастбище. А потом возвращались выкурить сигарету и с удовольствием вдохнуть воздух долины, прежде чем отправиться восвояси.

Так было до появления Джеральда и его свиты. Но теперь, едва фургон останавливался, вверху на дороге появлялась процессия – на этот раз двигалась она торопливо, и когда рабочие открывали дверцу, чтобы выйти, они видели перед собой четырех гусей, которые шипели, точно бьющий из клапана пар, и взбудораженных уток на заднем плане. Грозно размахивая лопатами, рабочие кое‑как пробирались мимо них и пролагали себе путь к трещине. Настоящее веселье начиналось потом. Когда они проходили мимо фургона, направляясь к дороге Ризонов, гуси выходили из‑за моего угольного сарая, где ждали в засаде, и шли за ними – шипели, щелкали большими оранжевыми клювами, вытягивали шеи, целясь в ноги рабочих, и вовсю наслаждались.

Один рабочий ловко от них увертывался, но другой, дюжий бородач шести футов ростом, отчаянно их боялся, и дело обычно кончалось тем, что он отплясывал подобие джиги, стоя в кольце гусей и уток, отчаянно взывая о помощи. Если Дженет была дома, она тут же являлась выручать его. А если она уже уехала на работу, туда шла я, взмахивала моей клюкой, и гуси рассредоточивались. Умирая со смеху, если судить по их виду. Я ни разу не слышала, чтобы они напали на кого‑нибудь по‑настоящему. А Дженет, как она говорила, не могла держать их под замком. Она ведь отсутствовала весь день и выпускала их щипать травку – щипать травку и патрулировать Долину, что они и проделывали с равным успехом.

Запугивали они в основном рабочих совета, но иногда пытались проделать то же и со мной. Часто, собираясь в город, я выводила машину из гаража, ставила ее перед коттеджем и шла переодеться. И тут же появлялись гуси в поисках любимого развлечения, так что мне приходилось раскрывать у них перед клювами зонтик, чтобы проложить себе путь. Я специально хранила красный солнечный зонтик под рукой, и многие туристы разевали рот при виде того, как я, словно матадор, пячусь к калитке, обороняясь чем‑то красным. То есть автотуристы. Пешие тут появляться не рисковали.

Если гуси проходили мимо, когда я была в саду с кошками, Шани, припадая животом к земле, удирала в коттедж и пряталась под диваном, но Сафра, скроенный из более крепкого материала, наблюдал за ними с садовой ограды. Под защитой ручья, который, подобно замковому рву, тянулся вдоль ее подножия, он подбирался будто для прыжка и вызывающе вопил. Он Не Боится. Он Одной Лапой Побьет Их Всех. Пусть‑ка они Попробуют, завывал он, быстренько оглядываясь через плечо, тут ли я.

Однако одного сиамского кота было мало, чтобы поставить на место Джеральда и К⁰. Гораздо дальше за коттеджем старика Адамса, которого, как ни странно, гуси оставляли в покое (возможно, у Джеральда хватило ума не связываться с настоящим деревенским жителем), Питер Ризон запрудил ручей, чтобы устроить для них уютную заводь, и однажды ко мне выпить чаю приехала моя кузина Ди со своим бордер‑терьером Тилли и Тэг, помесью бэдлингтон‑терьера, которую оставила на ее попечение уехавшая отдыхать подруга.

Чай мы пили на лужайке, посадив кошек для безопасности в вольеру. Позади нас в лаванде гудели пчелы, белые летние облачка, словно каравеллы, проплывали над заросшими травой валами доисторического укрепления на вершине холма в конце Долины, а в вышине на широко раскрытых крыльях парил сарыч.

– Неудивительно, что ты так любишь это место, – сказала Ди, откидываясь на спинку кресла. – Ничего более мирного и безмятежного и вообразить невозможно.

Но она не повторила этого через полчаса, когда мы вышли усаживать собак в машину. Тилли, которую неделю назад стерилизовали, так что двигалась она осторожно, стояла у дверцы машины, а Тэг кружила по берегу ручья, обнюхивая всякие предметы. Внезапно она услышала что‑то в конце дороги, вздернула голову, увидела большие белые крылья, хлопающие у запруды, точно скатерти на бельевой веревке под ветром, и стрелой помчалась туда.

– Тэг! – с ужасом взвизгнули мы с Ди в унисон. – Тэг! Назад!

Но она влетела в гусиную компанию, разогнала их, а затем, как дисциплинированная собака, вернулась, высунув от удовольствия язык.

К несчастью, фарс тут же перешел в мелодраму. Возбужденная этим шумом Тилли забыла про свои швы, помчалась по дороге, проскочила мимо Тэг, даже не взглянув на нее, и прыгнула на спину ближайшей гусыни, которая тут же нырнула вместе с Тилли и осталась под водой.

– Тилли! – закричали мы и кинулись туда.

Когда мы добрались до запруды, Тилли сорвалась с белой спины в воду и выкарабкалась на берег, а гусыня вырвалась из воды будто на водяных крыльях. Но, увы, ненадолго. Тилли снова на нее прыгнула, и они погрузились в воду точно подводная лодка – сначала корпус, потом рубка, и пока мы пытались ухватить Тилли, со стороны конюшен примчалась Дженет, прыгнула в запруду, ухватила ее за ошейник и вышвырнула на берег. Гусыня снова выскочила на поверхность как пробка, устремилась к противоположному берегу, где Джеральд и прочие гоготали, выстроившись полукругом.

Дженет выбралась из заводи и наградила Тилли вполне заслуженным шлепком. Ди, нежно обнимавшая хулиганку, загородила ее.

– Не повредите ей! Она только что прооперирована, – взмолилась Ди.

– Тем более ей следовало понимать! – огрызнулась Дженет, и мы не нашлись, что возразить. Что следовало, то следовало.

По пути к коттеджу Ди мучилась вопросом, как ей следует поступить – вернуться и извиниться перед Дженет? Предоставь это мне, сказала я. А ей следует поскорее забрать собак домой, пока не случилось еще чего‑нибудь. Уплатить за причиненный ущерб? Я передам ее предложение, сказала я. Хотя какой, собственно, ущерб?

Ди благополучно укатила с собаками – я попрощалась с последними без всякого сожаления – и пошла поговорить с Дженет. Гусей у запруды не оказалось. Зато в углу луга, возле перекосившегося навеса среди крапивы, лежало нечто большое, округлое и белое. Но не могла же гусыня умереть от шока? Что, что я скажу Дженет? И, струсив, я промолчала. Только извинилась и спросила, как они. А про себя решила, что на обратном пути все выясню, и если гусыня скончалась, тогда и придумаю, как попозже сообщить об этом Ризонам.

Дженет разговаривала со мной тоже как‑то встревоженно. С гусями все хорошо, заверила она меня (про что‑то большое и белое у дороги она не знала). И извинилась, что шлепнула Тилли. Не совладала с собой. Так Тилли и надо, заверила я ее. Но мне обязательно следует позвонить Ди и сказать, чтобы она выкупала Тилли в антисептическом растворе, категорично сказала Дженет. Ведь разрезы у нее еще не зажили, а кто знает, какие микробы могут кишеть в гусиных запрудах? Я обещала, что непременно позвоню, и пошла назад по дороге, испытывая немалое облегчение, которое стало еще более сильным, когда белое и округлое в крапиве оказалось не гусыней, испустившей последний вздох, но старым белым эмалированным тазом, заброшенным в крапиву каким‑то обитателем Долины еще в те дни, когда мусор можно было швырять куда попало. И с легким сердцем я зашагала кормить кошек ужином.

Жалко, что ему не удалось поиграть с этими собаками, заявил Сафра, внимательно наблюдавший за всем из вольеры. С ними не соскучишься!

И конечно, он не сообразил, что это Похитительские Собаки, осведомилась Шани, покидая кошачий дом с быстротой, какую проявляла, только когда гости отправлялись восвояси. Еще хорошо, что Она Умна За Них Двоих!