Глава шестая. Я скоро узнала почему. Не скрыв своего присутствия на дороге, мисс Уэллингтон явно решила, что обязана дать мне объяснение до того

Я скоро узнала почему. Не скрыв своего присутствия на дороге, мисс Уэллингтон явно решила, что обязана дать мне объяснение до того, как и о ней поползут сплетни, будто и она назначает кому‑то тайные свидания в сумерках.

Выяснилась, что ее сестра, вдова директора школы и сама недавно ушедшая с поста директора детского сада в Уилтшире, купила коттедж дальше по дороге от моего и намеревалась скоро переехать. Узнав, что этот коттедж продается, я упомянула о нем миссис Бинни как о возможном приюте для Берта, но она ответила, что Шерл – девушка городская, все эти деревья ей ни к чему, а вот мой коттедж стоит по соседству с другими, ну и дорога к нему ведет настоящая. Шерл ведь, добавила она важно, думает машину купить, когда они устроятся.

Шерл на этот коттедж не польстилась, и непонятно было, почему сестра мисс Уэллингтон пожелала поселиться в столь уединенном месте в стороне от дороги, куда надо было добираться по ухабистому проселку, а к тому же, если на то пошло, в такой близости от мисс Уэллингтон. Но как бы то ни было, он ее устраивал, она его купила, и мисс Уэллингтон за ним пока приглядывала, возложив эту обязанность на себя сама. Следила, чтобы хулиганы не разгромили его до того, как Лилия переедет, а они ведь особенно распоясываются в сумерках, сообщила она мне, заставив меня задуматься над тем, что, во‑первых, теперь, когда бы я ни вышла в сад вечером, где‑нибудь рядом будет рыскать мисс Уэллингтон, и, во‑вторых, если ее сестру зовут Лилия, так каким же именем могли наречь самое мисс Уэллингтон? Никто никогда не называл ее иначе как мисс Уэллингтон. Если бы меня попросили угадать ее имя, я бы сказала, что с такой фамилией оно может быть только Августа или Виктория. Ну, со временем, когда Лилия Ричардс водворилась в новом коттедже и начала упоминать свою сестру в разговорах, деревня узнала, что мисс Уэллингтон зовут Мальва. И вскоре коттеджи сестер – один на холме, а другой на склоне в противоположном конце долины – получили названия «Лилия» и «Мальва», а мисс Уэллингтон грубияны вроде Фреда Ферри теперь прозвали старухой Маль, а ее сестра, как легко угадать, стала старухой Лиль.

Но я опережаю события. На протяжении долгих недель до переезда миссис Ричардс мисс Уэллингтон навещала Долину с былой настойчивостью миссис Бинни, пряталась в вечерних тенях, точно агент контрразведки, проходила днем с важным видом собственницы, подбирая по пути вверх камешки с проселка, чтобы, объясняла она, не подвернуть на них ноги, а возвращаясь, обламывала ветки деревьев и кустов живой изгороди, чтобы они не царапали машину ее сестры, когда та переедет. Камни она бросала на травянистые обочины, которые, поскольку я была владелицей земли по сторонам проселка, принадлежали мне, и теперь, когда я подстригала траву на них газонокосилкой, ножи ее то и дело с жутким скрежетом задевали камни, а я поминала мисс Уэллингтон словами, которые шокировали бы нашего священника. Обломанные ветки она бросала в лесу, когда уже поднималась к своему коттеджу, – всегда в одном и том же месте. Лес этот тоже принадлежал мне, а нагромождение веток все больше походило на костер, предназначенный для ритуального сжигания чучела Гая Фокса. Мне не хотелось ничего ей говорить, но атмосфера быстро накалялась.

Встал вопрос и о лужайке перед коттеджем Лилии. Был июнь, трава росла стремительно. Мисс Уэллингтон подстригала траву на своей маленькой лужайке ручной газонокосилкой, но лужайка ее сестры была много обширнее, и мисс Уэллингтон наняла подстричь там траву Эрна Бигса, тем самым вновь непростительно погрешив против деревенского этикета.

В былые времена все такие разовые работы в деревне выполнял старик Адамс. Но теперь он стал для них староват, да и ревматизм его скрутил, так что сил у него хватало только на собственный сад. Фред Ферри смотрел на себя как на естественного его преемника, однако Фред, которого никто не видел без таинственного рюкзака на плече, по слухам, запрашивал за любую работу просто безбожно, и не всем хотелось пользоваться его услугами. И когда человек, недавно поселившийся в деревне, пригласил поработать в своем огороде Эрна Бигса, проживавшего в соседней деревне (они познакомились в «Розе и Kороне»), прошел слух, что работает он добросовестно и берет по совести, многие – тоже приезжие, понятия не имевшие о деревенском этикете, – тоже начали пользоваться его услугами. И теперь он выглядел прямо‑таки старожилом нашей деревни.

Мисс Уэллингтон всегда сама справлялась со своим садиком и населявшими его гномами и мухоморами, а когда дело дошло до коттеджа Лилии, Фред Ферри был тем, к кому она ни за что не обратилась бы. Она не только не одобряла то, на что намекал рюкзак, а также его манеру распевать во весь голос, когда вечером он возвращался домой из «Розы и Kороны» – а жил он практически напротив нее, – но, главное, в те дни, когда в деревне случилось несколько краж и мисс Уэллингтон, боясь стать следующей жертвой, начала прохаживаться, пригнувшись, за своей живой изгородью, поднимая над ней надетую на палку фетровую шляпу, видимо, чтобы внушить преступникам, будто там живет мужчина, Фред воспользовался случаем пустить сплетню: у нее есть ухажер, и ему, Фреду, известно, кто он такой. Вот этого мисс Уэллингтон простить ему никак не могла.

А с точки зрения Фреда, это была просто шутка. Распускать слухи – традиционное деревенское развлечение, и никто всерьез его историй не принимал. Но когда мисс Уэллингтон, которая жила в деревне с незапамятных времен (хотя родилась не там, а в поместье в нескольких милях отсюда, но после смерти ее отца, когда она была молоденькой девушкой, они с матерью поселились тут), – когда она настолько забыла деревенские обычаи и наняла Эрна Бигса привести в порядок сад ее сестры, это, по мнению Фреда Ферри, перешло все пределы.

Всякий раз, встречаясь с ней, он испепелял ее взглядом, а проходя мимо коттеджа Лилии, подчеркнуто отворачивался. А Эрн еще больше подлил масла в огонь, когда позаимствовал идею подрядчика, который, занимаясь перестройкой большого загородного дома, вывесил снаружи доску с надписью: «РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ. У. БРАУН». И Эрн обзавелся доской, которую выставлял перед коттеджами своих нанимателей. Она гласила: «САДОВЫЕ РАБОТЫ. Э. БИГС». И эта доска перед коттеджем Лилии действовала на Фреда, как вид красной тряпки на быка.

Но у судьбы свои понятия об играх и шутках: Эрн, подстригая траву на крутом склоне у коттеджа Лилии, поскользнулся, сломал лодыжку и на несколько недель вышел из строя. И мисс Уэллингтон оставалось только смиренно попросить Фреда Ферри заняться садом – выбора у нее не было, и Фред согласился. Начал он с того, что переписал доску Эрна. Теперь она выглядела так: «САДОВЫЕ РАБОТЫ. Ф. ФЕРРИ». И мисс Уэллингтон пришлось смириться с этим. Отчудил свое и старик Адамс, который ответил прохожему, увидевшему через ограду его кусты малины, алевшие ягодами, и спросившему, принимает ли он распоряжение о заказах, что он – британец и ни от кого распоряжений не принимает. Вот так проходило лето.

А с ним проходило полное катастрофических происшествий детство Сафры, подстрекаемого Шани. Одним из первых его подвигов была победа над стариннои керосиновой лампой с резервуаром из голубого стекла и гравированным абажуром, которой я очень дорожила. Она стояла вне кошачьего достижения в высокой нише в глубине гостиной. Саф прятался в газетном туннеле, сооруженном на ковре, а я болтала у выхода соблазнительной веревочкой, но тут Шани, демонстрируя, что ей известно, где он, прыгнула со всей мочи на заднюю часть туннеля. Он вылетел наружу, как бильярдный шар, пронесся через комнату, взлетел по стене и юркнул в нишу. Там он остался, распушив мех, а лампа вывалилась и разбилась. На мой страдальческий вопль, зачем он это сделал, ответом был вопль, что он поважнее какой‑то Старой Лампы, ведь так? А Кто‑то На Него Напал. Шани тем временем благоразумно скрылась под диваном.

На той же неделе он забрался в кухонный шкаф со стеклянной посудой, пока я отвернулась, и разбил две коньячные рюмки (я увидела, как они словно по волшебству вылетели из шкафа абсолютно по прямой). А на следующий день Саф выскочил из кошачьего домика, когда я пришла забрать их на обед, опередив меня, обогнул угол и нырнул в кухню, откуда сразу же донесся звук бьющейся посуды. Когда я, пыхтя, влетела туда, он уписывал своего цыпленка из осколков миски.

Затем, когда я снова по забывчивости оставила их миски на плите, пока ходила за ними (прежде никакие предосторожности не требовались), войдя, я увидела, что он ест из одной миски, а в другой стоит всеми четырьмя лапами, пока Шани снизу вопит, что на моем месте она бы Его Отшлепала. Он Такой Невоспитанный!

Затем он вновь открыл притягательность воды. Я обнаружила это в тот день, когда хватилась его и в обычной панике заметалась по коттеджу, открывая двери, заглядывая в шкафы. В энный раз пробегая через кухню, я случайно посмотрела на мойку… И пожалуйста! Вот он, крохотный, в темной маске, точно мохнатый разбойник с большой дороги, сидит и завороженно наблюдает за падающими из крана каплями, даже не замечая, что падают они на его огромные уши и разлетаются брызгами. После этого, когда я, как прежде Чарльз, поливала некоторые растения дождевой водой из бочки, он, едва я брала лейку, мчался в сад и ходил за мной по пятам. Лилась ли вода из лейки или капала с роз, ему было все равно, лишь бы это была вода и он мог за ней наблюдать.

Выходя из дома, если он не следовал за лейкой, то обычно не отставал от Шани, и теперь пришел ее черед принимать усталый вид, когда он перепрыгивал через нее, или ловил ее хвост, или портил все, засовывая любопытную лапку в дыру в ограде, перед которой она терпеливо сидела чуть ли не час. Ну, во всяком случае, я знала, где он, когда увидела змею.

Как‑то утром я оставила их в высокой траве на краю лужайки, а сама пошла за гараж туда, где Чарльз начал постройку еще одной оранжереи. Крышей ей служили листы плексигласа, а камни, предназначенные для стен, все еще лежали кучами под ними. У меня не доходили руки, чтобы разобрать их, и пока я засовывала туда инструменты. Нужна мне была мотыга, которую я оставила там накануне. Я вышла в сандалиях на босу ногу, петляя между стеблями крапивы, пробившейся среди камней, и тут почувствовала теплое прикосновение к лодыжке. Сафра потерся об нее, подумала я… Да нет же! Он остался на лужайке. Почудилось! И, не глядя вниз, я подобрала мотыгу, повернулась, чтобы выйти… и увидела там, где, видимо, задела ее, входя, крупную, свернувшуюся в кольцо змею, которая грелась на солнышке. Нет, это была не гадюка. И слишком крупная, и без ромбового узора… но я не выношу змей. Любых.

Сафра! Я в ужасе подумала, что вот он сейчас вылетит из‑за угла и прыгнет на нее, приняв за новую игрушку. Ну а если это все‑таки гадюка? Ведь и цвет их, и узоры варьируются. Выше в холмах водятся черные гадюки.

Я перепрыгнула через змею, которая, видимо, спала, и побежала по дорожке. Уф‑ф! Саф все еще оставался на лужайке с Шани, маленькая кремово‑шоколадная фигурка, важно восседающая рядом с ней, изящной, стройной, льдисто‑белой. Я ухватила его, засунула в вольеру, кинулась за Шани, подсадила к нему, заперла дверь и побежала назад рассмотреть получше, какой у змеи узор. Но она исчезла. И значит, вовсе не спала, а воспользовалась случаем уползти под кучу камней. Нет, нет, это была не гадюка, заверяла я себя, но тем не менее все время оставалась настороже.

Следующую я увидела уже в июле, и, несмотря на всю мою бдительность, увидела я ее прямо в кошачьей вольере. Джинин Макмуллен, автор «Деревенского житья» и ведущая радиопрограммы того же названия, приехала взять у меня интервью, и мы сразу нашли общий язык. У Джинин у самой есть маленькая ферма на склоне горы в глуши Уэльса, она любит кошек, и вкусы у нас похожие. Мы обменялись опытом в вопросе, как поддерживать коттеджи в порядке, Джинин записала истории животных, которые жили у нас с Чарльзом, и еще всякую всячину про Долину.

В конце интервью мы вышли в сад, и она, держа в руке микрофон, посмотрела на кошачью вольеру и спросила:

– А кошки не поговорят, чтобы я могла их записать?

Само собой, ответила я. Неделю назад одна моя южноафриканская читательница и ее муж подарили им вяленое мясо, нарезанное узкими полосками. Когда‑то южноафриканские первопоселенцы провяливали таким образом мясо антилоп и брали его с собой в дорогу. Теперь оно продается в пакетиках, как чипсы, просто чтобы погрызть. Кошки от него прямо обезумели. Достаточно будет просто помахать пакетиком перед сеткой, и они завопят во всю глотку, заверила я ее.

Ну, я сбегала за пакетиком и зашуршала на них, но они и ухом не повели, а продолжали сидеть чуть в стороне от сетки мордочками друг к другу и сосредоточенно смотреть на землю между ними.

– У них там какая‑то живность, – сказала я ей. – Возможно, слепозмейка. Пойду спасу ее.

Ну, я отперла дверцу, вошла, но увидела не серую с металлическим отливом кожу слепозмейки. А коричневатую спину с ромбовидным узором в щели между плитками.

– Гадюка! – взвыла я, переходя к действию. Шани сидела позади нее на почтительном расстоянии, но Сафра припал к плитке на расстоянии двух‑трех дюймов, занеся лапу, чтобы ударить ее, если она шевельнется. Я схватила его, кинулась к домику в другом конце вольеры, бросила его в дверцу и защелкнула задвижку. Потом назад. Схватила Шани, собираясь повторить тот же маневр. Джинин уже была в вольере, думая помочь мне. Она подстрахует Сафру, помешает ему выскочить, когда я посажу Шани в домик, сказала она. Только все вышло наоборот. Пока я засовывала Шани в дверцу, Сафра вылетел в прорезь внизу нее, точно цирковой наездник сквозь обруч, и бросился назад к гадюке, чтобы вести за ней наблюдение, а я бросилась за ним, предоставив Джинин удерживать Шани.

Я побежала с ним в коттедж, заперла его в кухне и помчалась назад с ящиком, поставила его над гадюкой, все еще не покинувшей щель между плитками, а затем отнесла на кухню и Шани. На это потребовалось время, так как Шани спряталась за шезлонгами, которые хранились в кошачьем домике, и ее пришлось вытаскивать, а она завывала, как ураганный ветер в трубе.

Перепугалась гадюки? Вот что думала я, когда, держа ее за шкирку, бежала с ней по дорожке, а она продолжала изображать взбесившуюся волынку. Затем мы с Джинин вернулись, чтобы разделаться с гадюкой, но когда мы подняли ящик, ее под ним не оказалось. Проползла сквозь сетку в высокую траву за вольерой, решили мы, и больше не вернется. Вопли Шани отпугнули бы и слона. Однако, когда мы вернулись в коттедж сварить кофе для успокоения нервов и Шани опять принялась за свое, нам стало ясно, что она негодует не на гадюку, а на Джинин. Чужачку, у которой хватило наглости вторгнуться в Собственный Кошачий Дом Шани, в ее Приют в Минуты Опасности. А Опасность Угрожала, злобно вопила Шани из‑под дивана. Если бы она не испустила свой Защитный Зов, похитители Схватили бы Ее.

Только тут Джинин сообразила, что микрофон у нее на поясе был включен. Все происшествие было записано. Вопли Шани послужили началом и завершением одной из сцен «Деревенского житья», в значительной мере посвященной тому, как мы спасали кошек. Слушатели, вероятно, полагали, что она отпугивает гадюку, тогда как отпугивала она Джинин.

И дело этим не кончилось. Когда Джинин уехала, я скосила высокую траву за вольерой и оплела нижнюю часть сетки широкой полиэтиленовой полосой, чтобы помешать гадюке вновь туда проникнуть, хотя после арий Шани она, скорее всего, забилась в нору и отлеживалась от нервного потрясения. Дальнейшие события показали, как сильно я ошиблась.

День за днем я бдительно следила за кошками, постоянно выходила проверить, что им в вольере ничто не угрожает, и, если находилась вдалеке от них, напрягала слух, не раздаются ли вопли предостережения. И вот недели через полторы я оказалась за коттеджем, очищая живую изгородь из сирени от бурьяна. Вольеры оттуда не видно, и я то и дело выпрямлялась и прислушивалась, проверяя, все ли в порядке.

Внезапно до меня донесся стук копыт и знакомый голос, басисто хваставший последними достижениями его владелицы в сфере коневодства. Не желая попасться ей на глаза, как и ее затурканному мужу, – заметь она меня, мне пришлось бы выслушивать бесконечные дифирамбы последнему жеребенку, принесенному одной из ее кобыл, – я встала на четвереньки и затаилась под сиренью. И тут же услышала, как эта дама рявкнула, проезжая мимо моей калитки:

– Это еще что за крики?

– Не знаю, – сказал ее замученный супруг.

– Но кто‑то зовет! – продолжала она и тут же ответила на собственный вопрос: – А, да это здешний сиам требует кошку!

– Слава Богу, лошади такого визга не поднимают, когда они в охоте, – с чувством отозвался ее муж.

За коттеджем я никакого визга не слышала, но ведь Шани была стерилизована… Значит, другая гадюка! Я вылетела из‑под изгороди, к большому изумлению супружеской пары, и ринулась по дорожке… Шани и Саф сидели бок о бок, распушив хвосты, и осыпали жуткими проклятиями рыжего кота, обитавшего дальше по дороге, который расположился перед сеткой вольеры и, оставаясь вне досягаемости, издевался, что они Сидят Взаперти, Точно Неженки.

Date: 2015-12-12; view: 317; Нарушение авторских прав