Глава первая. More cats in the belfry

Дорин Тови

Новые кошки в доме

Doreen Tovey

MORE CATS IN THE BELFRY

Иллюстрации О.Келейниковой.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я знала, знала! Едва я впервые вывела нового сиамского котенка Шантун в сад, как над калиткой возникло лицо миссис Бинни, углы ее рта опустилась, как обвислые поля ее шляпки, и она мрачно предсказала, что вырастить эту кисоньку никак не удастся.

Когда‑то миссис Бинни можно было увидеть в деревне не чаще, чем кукушку в декабре, но после смерти моего мужа Чарльза в прошлом году она начала маячить там постоянно. Она несколько раз сообщила мне, что ее сыну Берту коттедж очень даже по вкусу, так если я решу его продать… И то ли она с этой позиции высматривала, нет ли признаков, что я задумала переехать, то ли опасалась упустить момент, когда я сорвусь с приставной лестницы или с дерева или поранюсь электропилой Чарльза (все это она не уставала предсказывать), но как бы то ни было, стоило мне увидеть, что по дороге спускается миссис Б., и сердце у меня наливалось свинцом. Будто меня повадилась навещать пророчица несчастий в шляпке колоколом и высоких ботинках. И мне не становилось легче от того, что относительно Шантун она, как я опасалась, могла оказаться права.

Почти сразу же, как мы впервые обзавелись сиамскими кошками, у нас жила кошечка блюпойнт и кот силпойнт. Первой в коттедже появилась блюпойнт по кличке Саджи, а когда у нее родились котята, среди них оказался кот силпойнт с большими лапами и пятнистыми усами, которого мы решили оставить у нас, чтобы она не скучала одна, и назвали Соломоном (мы решили, что Соломон Сильный звучит очень неплохо). Когда сама Саджи трагически погибла, едва котятам исполнилось три месяца, мы оставили у себя и ее дочку блюпойнт, которую назвали Шебой, чтобы Соломону не было скучно. Так повелось и дальше.

Почти все это время у нас жила ослица Аннабель, ревела, требуя мятных леденцов, высовывая морду над нижней половиной двери своего стойла, или посматривала, чем мы занимаемся, со склона холма над коттеджем. Миниатюрная, своенравная, она считала уморительной шуткой боднуть нас сзади, когда мы совсем этого не ожидали, и все‑таки любившая нас так же сильно, как мы любили ее. Она умерла через три месяца после Чарльза, которого обожала, а Шебалу, преемница Шебы, последовала за ней меньше чем через год. Коттедж и большой сад при нем казались такими пустыми (ведь там остались только я и Сесс, наш последний силпойнт), что я, когда не смогла найти котенка блюпойнт, чтобы побыстрее восполнить хотя бы этот пробел в моей жизни, решила взять котенка лайлакпойнт.

Не такая уж большая разница, уговаривала я себя. Блюпойнт и лайлакпойнт нередко рождаются у одной кошки. Лишь бы в доме снова появилась чопорная светленькая девочка. Потом я отправилась за ней в Девон, познакомилась с трехмесячной кошечкой лайлакпойнт и испугалась – столь хрупкого существа мне еще не приходилось видеть.

Все сиамские котята рождаются белыми. Длиннее обычных котят, закругленные спереди и сзади, они очень похожи на французские белые колбаски. Однако, когда начинает проявляться их окрас, хотя туловища и остаются белыми, белизна эта обретает тонкие оттенки. У силпойнтов она становится кремовой, у блюпойнтов – ближе к молочно‑матовой. Два котенка лайлакпойнт, на которых я смотрела, были снежно‑белыми с легчайшими темными полосками на ушах и лапках, напоминающими светлые тени на сугробах, а носишки – я просто глаз не могла оторвать – поражали удивительным цветом. Лиловато‑розовым, точно их ущипнул мороз.

Но мороз тут был ни при чем – ведь они свернулись рядышком на сиденье кресла перед пылающими в камине поленьями в большой гостиной старинного загородного дома с низким балочным потолком, с ковриками на натертом дубовом паркете и множеством взрослых сиамских кошек: возлежащих в креслах, притаившихся на верху книжного шкафа; одна валялась на спине, болтая лапами возле корзины с дровами у огня, одна входила из кухни, а еще одна удалялась через открытую дверь в прихожую…

Возможно, котята казались такими хрупкими просто по сравнению с этими взрослыми кошками, щеголяющими четкостью окраса. Однако один и при более внимательном взгляде сохранил тот же беспомощный вид. Второй был покрупнее, поплотнее, поувереннее в себе и смотрел на меня небесно‑голубыми глазами, полными спокойствия. Конечно, я бы немедленно забрала эту кошечку, но ее уже выбрали до меня. В следующую субботу ей предстояло участвовать в выставке, и если она займет первое место, то ее возьмут в питомник. Продавалась же ее сестричка, которая рядом с ней казалась белой мышью – и такой же пугливой. Едва она перехватила мой взгляд, как распласталась на животе под шкафчиком, отползая от меня, будто от страшного чудовища.

Я знала, что она совершенно здорова. Ее для меня подыскала моя приятельница Полина Фэрбер, сама занимавшаяся разведением сиамских кошек. И раз Полина сказала, что она – отличный котенок, значит, она – отличный котенок. Вот только ее хрупкий вид… словно мне предстоит растить Дюймовочку. Тут я вспомнила Сесса и содрогнулась. Он‑то больше смахивал на миниатюрного слона. Непоседа, с огромными широкими неуклюжими лапами. А что, если он на нее наступит и расплющит? И она выглядит такой сосредоточенно серьезной! А мне нужен шаловливый котенок, вносящий в дом веселость, а не такой, который, по всей видимости, решил стать святым. Ее хозяйка словно прочитала мои мысли.

– Она немножко замкнутая. Мы еще ни разу не слышали, чтобы она мурлыкала, но, конечно, она вела бы себя иначе, не будь вокруг столько кошек.

А ведь пожалуй… Этот надменный конклав кошачьих мог внушить робость кому угодно – восседают (за исключением той, которая болтает лапами в воздухе), будто члены палаты лордов.

– У нее очаровательная голова, – сказала Полина, сопровождавшая меня.

Бесспорно. Миниатюрная Нефертити в облике кошки, пусть ей и не хватало бодрости ее сестры.

Надеясь, что не допускаю роковой ошибки, я сказала, что возьму ее. Было первое мая, воскресенье: день, когда по старинному обычаю в деревнях самую красивую девушку выбирали майской королевой, и я сказала ей, что она – моя майская королева. Кстати, в анналах метеослужбы такого первого мая еще не значилось: холодище и проливной дождь. Потому‑то у них в гостиной камин и топился. Возвращаясь в Сомерсет, мы вдобавок угодили в грозу, и у майской королевы в дорожной корзине приключилась медвежья болезнь. Если прежде она расстройством желудка не страдала, то обзавелась им с этого дня – молнии, гром, первая в жизни поездка на машине и встреча с Сессом.

В коттедж я внесла ее в корзине, которую поставила на пол, чтобы он ее проинспектировал. Так мы всегда знакомили новых котят с нашими кошками. Обычно наша кошка подползала к корзине на животе, смотрела на котенка за проволочной дверцей с гадливым ужасом, грозила убить его, если он сразу не уберется, и, прижав уши, удалялась за боковую линию полюбоваться эффектом. Затем дня два старшая кошка высматривала котенка из темных углов, шипела, если он подходил слишком близко. После чего капитулировала, вылизывала его всего, чтобы он обрел приятный запах (главная беда заключалась в том, что вначале от него пахло его матерью). И вот они уже свернулись рядышком на коврике у камина или на сиденье кресла, и у старшей кошки вид несколько смущенный, что она сдалась. И с этого момента – Сиамский Союз против остального мира.

И всегда решающую роль играла передняя сторона корзины. Котенок видел сквозь сетку, что угрожает ему другая кошка. Почему Сесс избрал новую тактику и подглядывал сзади в щелочку между прутьями, известно одному Богу. Но Шантун никогда в жизни не видела силпойнтов – до этого момента ее мирок состоял из блюпойнтов и лайлакпойнтов – и, обнаружив, что в щелку на нее смотрит черная треугольная морда, конечно, приняла его за кошачьего демона. Она держалась очень мужественно. Даже не пискнула. Просто ограничилась еще одним приступом медвежьей болезни.

Я сделала, что могла. Сменила одеяльце. Подтянула кушетку к огню, поставила на нее корзину, поставила внутрь мисочку с рубленым цыпленком, а дверцу закрывать не стала. Но Шантун не рискнула выйти, а забилась в глубину корзины. Сесс сидел у меня на коленях в кресле совсем рядом и смотрел телепередачу. Меня грызла тревога. И вот так мы скоротали вечер.

На ночь я взяла ее к себе в спальню – что, если она в шоковом состоянии? А что делать в подобном случае, я не знала. Если понадобится сделать искусственное дыхание такому малюсенькому котенку, я ведь не сумею. Но я оставила ее в дорожной корзине с одеялом и грелкой, а корзину водрузила на комод в ногах кровати, и вот оттуда, когда свет был погашен, до меня впервые донесся ее голос. Она то задремывала на несколько минут, то начинала верещать, точно сплюшка в амбаре, призывая Мамочку. Я зажгла лампу, а ее забрала к себе в постель. Она выбралась из‑под одеяла, спряталась в корзине и опять принялась звать Мамочку. В половине второго, вне себя от отчаяния, я спустилась, чтобы принести ей рубленого цыпленка, и разбудила Сесса, проходя мимо его постели у огня.

Он увязался за мной на кухню и завопил, требуя, чтобы и ему дали цыпленка. Его можно было услышать по ту сторону долины – а возможно, и услышали. Он завывал внизу, она рыдала наверху, время половина второго, все лампы в коттедже сияют – ну просто как в былые времена, пришлось мне признать, хотя у меня и мелькнуло в голове, что мне не помешало бы показать эту голову психиатру.

Я дала ему пару‑другую кусков и понесла мисочку ей наверх. Цыпленок исчез в мгновение ока, и она начала мурлыкать, чего, по утверждению своей прежней хозяйки, никогда не делала. Я не верила своим ушам. А она потерлась головой о мою руку. Конечно, она приспосабливалась к обстоятельствам, как это в заводе у котят и щенков. Врожденный инстинкт выживания. Если Мамочка куда‑то исчезла, прилепись к тому, кто вроде бы готов о тебе позаботиться, причем первый признак – они дают тебе поесть.

И все‑таки мужество этих крошек просто поразительно. Люди не способны на такое философское отношение к тому, что с ними происходит. Я снова легла, и на этот раз она пробралась по одеялу и устроилась у меня на руках – такая беленькая снежинка. Я радостно погладила ее ушки, два торчащих треугольничка, словно силуэты двух египетских пирамид на горизонте. Самое большое, что в ней было. Я ей нравлюсь! Завтра мы начнем жизнь заново. И с Сессом она поладит в один миг.

Как бы не так! Я из предосторожности унесла ее корзину вниз прямо с утра, на случай, если ей понадобится укрытие, хотя полагала, что в нем нужды уже не будет. Потом вышла в прихожую и позвала, совсем забыв, какими крутыми кажутся ступеньки котенку. Она спускалась так, словно совершала восхождение на Эверест, только наоборот: передние лапки вместе соскальзывают на ступеньку ниже, задик вздергивается перпендикулярно. Легче легкого, возвестила она, добравшись донизу. Вперед, за дело! На завтрак опять цыпленок?

К несчастью, Сесс притаился в засаде за дверью гостиной и зашипел на нее «тшш‑ш‑а!», когда она проходила мимо. Она пулей устремилась на кушетку и в корзину и осталась там до конца дня, выбираясь наружу, когда он уходил, но исчезала в самом дальнем уголке своего убежища, едва он возвращался. Еду и ящик приходилось подавать ей туда. Рисковать она не собиралась. И вечер прошел точно так же, как предыдущий: Сесс у меня на коленях, словно слыхом не слыхал ни о каких котятах – до ближайшего ведь мили и мили! А вестерн, поняла я по его позе, – лучше не бывает: только погляди, как лошади мчатся по экрану! Шантун в глубинах корзины безмолвствует, я тоскливо представляю себе, как она остается в ней до конца своих дней, – что за жизнь ждет нас всех!

Вторник прошел примерно так же: если не считать, что мои приятельницы Дора и Нита, сестры‑учительницы, зашли познакомиться с ней, сняли ее «полароидом» и с удивлением обнаружили, что на снимке ее вроде бы нет. Была‑то она была, но углядеть ее можно было разве что в лупу. По поводу этого случая я извлекла «уютоложе» наших кошек, присланное в подарок еще Соломону и Шебе одной американской читательницей. Оно представляло собой гигантский прямоугольник пенорезины толщиной в четыре дюйма, с овальной выемкой, в которой могло уместиться несколько кошек, и обтянутый голубым искусственным мехом. «Моющаяся, гигиеничная, укрытая от сквозняков постель для ваших четвероногих друзей», – гласила надпись на огромной коробке, и доставивший ее почтальон был настолько заинтригован, что потом еще долго осведомлялся, как им нравится уютоложе. В конце концов он меня допек, и я пригласила его зайти поглядеть самому. Ложе это занимало почти весь каминный коврик, и Соломон с Шебой раскинулись на нем, как два турецких паши. Тут он заявил: «Чего еще и ждать‑то от янки!» – И удалился, чтобы (как меня поставили в известность) сообщать во всех домах, куда он доставлял почту, что у меня в Америке друзья чокнутые почище, чем я сама.

В уютоложе нежилось несколько поколений сиамов, но после смерти Шебалу Сесс спал в нем по ночам один. И вот когда он отправился на свою прогулку по саду, я накрыла ложе розовым одеяльцем – поскольку дело шло о девочке – и уложила на него Шантун, чтобы ее сфотографировали.

Ну, она забилась в складки одеяльца, прячась от двух незнакомок, которые пришли ее похитить, как она была уверена, а цвета на пленке выходят по‑разному – но, как бы то ни было, на снимке запечатлелось что‑то вроде бледно‑розовых барханов, а над гребнем одного из них, если приглядеться, маячили две еле различимые белесые пирамиды.

– Ушки Шантун, – сказала я, обводя их пальцем. Нита потом призналась, что тут же подумала: ей этого котеночка не вырастить, но, конечно, вслух ничего подобного она не сказала.

А миссис Бинни выложила мне свое мнение утром в среду, и мой сосед старик Адамс, как раз проходивший по дороге, услышав ее слова, крикнул, чтобы я на нее внимания не обращала – от нее сам архангел Гавриил скиснет, стань он ее слушать, в ответ на что миссис Бинни назвала его полоумным старым дурнем и оскорбленно удалилась вверх по дороге. Среду я провела в размышлениях о том, что миссис Бинни, скорее всего, права, то есть в отношении Шантун. А вечером в среду кое‑что произошло.

Я сидела в кресле и шила. Сесс свернулся в кресле напротив, укрыв нос черным тонким хвостом. Между нами на кушетке стояла кошачья корзина, из которой через некоторое время тихонько выскользнула белая фигурка майской королевы. Она остановилась, разглядывая мирно почивающего Сесса. Большая Кошка несомненно спала. Осторожно переставляя лапки, она прокралась по кушетке до кресла и распласталась там, напряженно изучая Сесса. Тут он звучно всхрапнул, вздрогнул, проснулся, увидел ее буквально у своего носа, взвился чуть ли не до потолка, после чего укрылся под книжным шкафом, а майская королева удрала в свою корзину.

На следующий день, видимо почерпнув утешение из того факта, что он еще ее не сожрал, она забралась на уютоложе, пока он гулял в саду, и осталась там, когда я вернулась с ним в дом. Он не попытался ее запугать, а уселся в соседнее кресло со страдальческим видом. К вечеру в четверг они, разгуливая по гостиной, уже проходили мимо друг друга – совершенно очевидно, не без задней мысли и столь же очевидно делая вид, будто вокруг нет никого из кошачьего племени. А в пятницу я мыла посуду в кухне и поглядывала в открытую дверь, чтобы броситься спасать Шантун в случае необходимости, так как они все еще чурались друг друга. И чуть было не выронила тарелку от изумления, когда нечто большое и черное промчалось мимо, а за ним следовало нечто маленькое и белое со скоростью лилипутского экспресса.

Я не успела сделать и шага, как они промчались обратно – на этот раз Шантун впереди, прижав уши для большей обтекаемости, а Сесс вне себя от азарта погони. Я осторожно выглянула из‑за косяка. Шантун остановилась, села посреди пола, подняв лапку и с высоты своей шестидюймовости обещая подползающему на животе Сессу Задать Ему, Если он сделает Хотя бы Еще Шаг. А Сесс, помня только, что наконец‑то у него снова есть девочка, с кем играть, выглядел куда счастливее, чем все последние недели.

Однако на пути к полному сердечному согласию оказалась маленькая зацепка. Позже вечером, устроившись на своем любимом кресле и зажав Шантун между передними лапами, он усердно мыл ее в знак того, что она – член семьи, Сесс нечаянно забрался языком к ней в ухо. Пробыв почти неделю в коттедже, она несомненно обрела его запах и больше его не шокировала, но под защитой этих пирамид внутренность ее ушей все еще хранила мерзкое напоминание о других кошках и иных местах. Он убрал язык, оттянул губы в знакомом кошачьем оскале, знаменующем, что запахло чем‑то немыслимо отвратительным, и снова разразился очередным «тш‑ш‑а!». И это могло бы вернуть все на стартовую линию, однако Шантун и внимания не обратила, то ли решив, что он слегка свихнут и время от времени любит пошипеть, то ли считая, что обругал он меня. Когда она словно бы не заметила его превращения в Чудовище, он оценил ситуацию, собрал всю силу воли, зажмурил глаза и вылизывал оба ее уха, пока они не обрели надлежащий запах. Рано Или Поздно Сделать Это Было Необходимо, сказал он. После чего они свернулись в клубок частично белый, а частично силпойнтской окраски и заснули. Жизнь в коттедже словно бы вернулась в нормальную колею.

Date: 2015-12-12; view: 306; Нарушение авторских прав