Глава 32. Наката проснулся, когда еще не было пяти, и обнаружил в головах большой камень

Наката проснулся, когда еще не было пяти, и обнаружил в головах большой камень. Рядом безмятежно сопел Хосино. Рот полуоткрыт, волосы взлохмачены. В изголовье валялась кепка «Тюнити Дрэгонз». На физиономии спящего написана категорическая решимость не просыпаться ни при каких обстоятельствах, что бы ни случилось. Увидев камень, Наката не слишком удивился. Его сознание немедленно адаптировалось к тому, что камень здесь, рядом, восприняв это как должное, и утруждать себя вопросом «откуда он взялся?» не собиралось. Разбираться в причинно‑следственных связях Накате часто было не под силу.

Подвинувшись к подушке, Наката сел и какое‑то время с интересом разглядывал камень. Протянул руку и легонько коснулся его, будто хотел потрогать большого спящего кота. Пальцы опасливо затрепетали, но поняв, что ничего страшного нет. Наката осмелел и стал поглаживать камень ладонью. Гладил и думал о чем‑то. Или просто у него лицо такое было — задумчивое. Он водил рукой по шероховатой поверхности, как по географической карте, фиксируя в памяти каждую выбоину, каждый бугорок. Потом, словно вспомнив о чем‑то, поднял руку и резко провел по ежику на голове. Могло показаться: он хочет найти взаимосвязь, которая должна существовать между камнем и тем, что у него в голове.

Наконец Наката вздохнул, поднялся и открыл окно. Взгляд уперся в глухую заднюю стену соседнего здания. Вид оно имело крайне запущенный. Никчемное здание, где свои никчемные дни за никчемной работой проводят никчемные люди. Такие богом забытые дома встречаются в каждом городе. Чарльз Диккенс мастер был их описывать — страниц на десять мог растянуть. Проплывавшие над зданием облака напоминали свалявшиеся комки пыли, которые долго не убирали пылесосом. А может, по небу дрейфовали принявшие форму сгустки социальных противоречий, которые произвела на свет третья промышленная революция. Так или иначе, собирался дождь. Наката посмотрел вниз и увидел худого черного кота, который, задрав хвост, крался по узкому гребню ограды, разделявшей здания.

— Сегодня будет гром и молния, — обратился Наката к коту, но тот, похоже, слов его не услышал и, не оборачиваясь, грациозно прошествовал дальше, пока не растворился в тени здания.

Захватив пластиковый пакет с умывальными принадлежностями, Наката прошел в конец общего коридора, где находился туалет. Там он умылся с мылом, почистил зубы, побрился безопасной бритвой. Каждую операцию проделывал с душой, не жалея времени. Не спеша, старательно умывался, не спеша, тщательно чистил зубы и также не спеша, аккуратно брился. Подрезал ножницами торчавшие из носа волоски, привел в порядок брови, почистил уши. Он вообще по характеру был копуша, а в это утро все делал особенно неторопливо. В туалете в такую рань не было не души, завтрак еще не приготовили. Хосино пока просыпаться не собирался. Стесняться было некого, и Наката, прихорашиваясь перед зеркалом, вспоминал, каких кошек он видел позавчера в библиотечной книге. В породах он не разбирался, поскольку не умел читать, но кошачьи морды запомнил хорошо.

«Сколько же разных кошек на свете!» — размышлял Наката, прочищая уши специальной лопаточкой. Впервые в жизни побывав в библиотеке, он остро ощутил, как много всего не знает. Просто море всего. От мыслей об этой безграничности у Накаты даже голова немного заболела. На то она и безграничность, чтобы у нее не было границ. Он решил больше не ломать себе голову и мысленно вернулся к героям фотоальбома «Мир кошек». Поговорить бы с этими кошками. Вот было бы здорово… В мире так много разных мыслей, разных разговоров, разных кошек. Интересно, иностранные кошки, наверное, не по‑нашему разговаривают. Тоже вопрос непростой. У Накаты снова начала болеть голова.

Покончив с туалетом, Наката по утреннему обыкновению проследовал в кабинку. Засиживаться там долго не стал и, захватив свой пакет, вернулся в номер. Хосино все так же безмятежно спал. Наката подобрал разбросанные по полу рубашку‑гавайку и джинсы, аккуратно сложил в головах у парня. Стопку одежды увенчал кепкой «Тюнити Дрэгонз». Он проделал это с таким видом, будто подводил под общее название несколько разнородных понятий. Затем сбросил юката [53], переоделся в неизменные брюки и рубашку и, энергично потирая руки, сделал глубокий вдох.

Вернувшись к камню, Наката сел, посмотрел на него и робко провел рукой по его поверхности.

— Сегодня будет гром и молния, — объявил он, ни к кому не обращаясь. Хотя, может быть, он говорил это камню. И сам себе несколько раз кивнул.

Наката уже вовсю делал у окна зарядку, когда Хосино наконец проснулся. Зарядку передавали по радио, Наката выполнял упражнения, мурлыкая себе под нос, чтобы подстроиться под музыку. Прищурившись, Хосино взглянул на часы. Начало девятого. Он повернул голову и убедился, что камень на месте — возле подушки Накаты. При дневном свете он оказался шероховатым и гораздо больше, чем выглядел ночью.

— Значит, не приснилось.

— Что? — не понял Наката.

— Да булыжник этот, — ответил парень. — Вот, лежит. Значит, не приснилось.

— Камень есть, — констатировал Наката, не прекращая свою радиогимнастику. Эти два слова прозвучали как некий важный постулат немецкой философии XIX века.

— Знаешь, отец, как этот камень здесь оказался — очень долго рассказывать.

— Наката так и подумал.

— Ладно, — заявил Хосино, вытягиваясь на одеяле, и глубоко вздохнул. — Пусть будет все как есть. Вот он камень. И весь разговор.

— Камень есть, — повторил Наката. — Это очень важно.

Хосино хотел что‑то сказать по этому поводу, но вдруг почувствовал, что у него от голода подвело живот.

— Это все, конечно, хорошо, а как насчет подкрепиться?

— Пойдемте. Наката тоже проголодался.

Попивая чай после завтрака, Хосино поинтересовался:

— И что теперь мы будем с этим камнем делать?

— Правда, что же с ним делать?

— Здрасьте!.. — покачал головой Хосино. — Ты же сказал, что нужно обязательно раздобыть этот камень. Вчера ночью я его нашел. А ты спрашиваешь: «Что делать?».

— Вы правильно говорите, Хосино‑сан. Наката правда еще не знает, что надо делать.

— Вот попали…

— Да, попали, — согласился Наката, хотя, судя по выражению лица, большой беды он в этом не видел.

— Сможет, посидишь и придумаешь что‑нибудь?

— Может быть. Но у Накаты все медленнее получается, чем у других людей.

— Но…

— Да, Хосино‑сан?

— …не знаю, кто его так назвал — «Камень от входа», но уж раз он так называется, значит, в старину лежал у входа куда‑нибудь. Так ведь? Наверное, есть что‑то вроде предания или легенды.

— Скорее всего. Наката тоже так думает.

— А у какого входа он лежал, ты, стало быть, не знаешь?

— Нет. Наката пока не знает. Он с кошками много разговаривал, а с камнями пока не приходилось.

— Трудновато будет.

— Да уж. Совсем не то, что с кошками.

— Ладно. Ты знаешь, я вот чего боюсь. Вещь ценная, я ее из храмовой молельни вытащил. Ни у кого не спросил. Как бы не накликать на себя. Принести‑то принес, а дальше что будет? Полковник Сандерс говорил: «Какое там еще проклятие!» — но сейчас я бы ему ни на грош не поверил.

— Полковник Сандерс?

— Да есть тут один тип. Так себя называет. Такой чувак… С вывески «Кентуккских жареных кур». В белом пиджаке, с бородкой, очки такие, незаметные… Ты что, не знаешь?

— Извините, но этого господина Наката не знает.

— Ну ты даешь! «Кентуккских жареных кур» не знаешь? Это в наши‑то дни! Хорошо, проехали. Так вот, этот чувак — он не человек, а абстрактное понятие. Не человек, не Бог и не Будда. Абстрактный, и из‑за этого у него нет формы. А Полковника изображает, когда нужно принять человеческий облик.

Наката с обескураженным видом потер ладонью свой припудренный сединой ежик.

— Что‑то Наката ничего не понимает.

— По правде сказать, мне тоже мало что понятно, — признался парень. — Но как бы там ни было, этот редкий тип возник откуда‑то и таких дел наделал… Короче, благодаря ему я этот камешек нашел и сюда доставил. Я на жалость не давлю, но этой ночью пришлось порядком попыхтеть. Поэтому мне лучше всего было бы сдать тебе камень, а дальше уж ты с ним сам возись, делай, что хочешь. Это если честно.

— Хорошо.

— Класс! Быстро разобрались, — сказал парень.

— Хосино‑сан?

— Чего?

— Скоро будет сильный гром и молния. Давайте подождем.

— Хм… А камню‑то что от грома будет? Какой толк?

— Наката пока точно не знает. Просто постепенно такое чувство появилось.

— Гром, говоришь? Хм… Интересно. Ждем. Смотрим, что будет.

Они вернулись в номер. Хосино развалился на полу, включил телевизор. На всех каналах развлекали домохозяек. Смотреть эту дрянь не хотелось, но другого способа убить время парень придумать не мог и потому не жаловался.

Наката же снова подсел к камню и принялся его разглядывать и ощупывать, время от времени бормоча себе что‑то под нос, как будто разговаривал с камнем. Только Хосино не мог разобрать, о чем.

А ближе к полудню грянул гром.

До того, как начался дождь, Хосино успел сбегать в магазин и принес на обед целый пакет сладких булочек и молоко. За поеданием этой снеди их застала горничная, заглянувшая убрать номер.

— А чего тут убирать? И так нормально, — сказал ей Хосино.

— Вы никуда не уходите? — удивилась горничная.

— Не‑а, не уходим. Нам и здесь хорошо, — ответил парень.

— Сейчас гроза будет, — добавил Наката.

— Гроза… — с подозрением в голосе проворчала горничная и удалилась, посчитав, что с этими типами лучше не связываться.

Через несколько минут где‑то вдали глухо зарокотало и, как по сигналу, на землю упали первые капли дождя. Раскаты были слабые — казалось, обленившийся карлик забрался на барабан и вяло топочет по нему ногами. Зато капли в один миг набухли и превратились в ливень. Навалилась духота, мир вокруг напитался запахом влаги.

Когда послышались первые раскаты грома, Наката и Хосино сидели друг против друга, как индейцы, курящие трубку мира. Между ними лежал камень. Наката по‑прежнему поглаживал его, не переставая бормотать, и потирал голову. Парень смотрел на него и курил «Мальборо».

— Хосино‑сан?

— Чего?

— Вы не побудете с Накатой немного?

— Э‑э? А я что делаю? Даже если бы мне сейчас сказали: «Иди!» — куда же в такой ливень?

— Вдруг что‑нибудь необыкновенное случится.

— Необыкновенное? Да у нас, честно сказать, и так одни чудеса.

— Хосино‑сан?

— Чего?

— Накате неожиданная мысль в голову пришла: а что Наката из себя представляет? Что он за человек?

Хосино задумался.

— Ну и вопросики у тебя, отец! Как обухом по голове. Я и про себя‑то ничего толком не знаю. Что за человек Хосино? Чего он может в других людях понимать? Хвастаться нечем, но у меня вообще мозги — слабое место. Но если сказать, что я о тебе думаю, то скажу: Наката — стоящий мужик. Порядком не в себе, конечно, но положиться на него можно. Иначе я бы с ним до самого Сикоку не потащился. У меня башка так себе варит, но глаза‑то есть.

— Хосино‑сан?

— Ну?

— У Накаты не только с головой плохо. Он — пустышка. Он сейчас это понял. Наката — как библиотека, где нет ни одной книжки. Но когда‑то было не так. Когда‑то книжки были. Он все никак не мог вспомнить, а теперь вспомнил. Да. Раньше Наката был как все люди. Но потом что‑то случилось, и Наката стал пустое место.

— Погоди, Наката‑сан. Если так рассуждать, чем я‑то лучше пустышки? Жру, сру, работа дрянная, платят ерунду. Баб иногда имею… Что еще? И все равно, что ни говори, живем ведь как‑то. Даже весело. Не знаю… Мой дед, знаешь, как говорил? Если все будет так, как тебе хочется, то жить станет неинтересно. И правда — вот выигрывали бы «Драконы» все матчи, кто бы стал бейсбол смотреть?

— Вы деда любили? Да, Хосино‑сан?

— Ага. Любил, конечно. Если бы не он, неизвестно, что бы из меня получилось. Спасибо деду — благодаря ему я человеком стал. Не знаю, как сказать: меня вроде что‑то направляло. Я и на мотоцикле бросил гонять с дружками, и в силы самообороны пошел. Сам не заметил, как перестал дурака валять.

— А у Накаты, Хосино‑сан, нет никого. И ничего. Ничто его не направляет. И читать он не умеет. Тень и та… От нормальной всего половинка.

— У всех свои недостатки.

— Хосино‑сан?

— Чего?

— Если бы Наката был обыкновенный… как все… Тогда, наверное, вся жизнь по‑другому бы сложилась. Может, получилось бы, как у младших братьев: окончил университет, пошел работать в фирму, женился, детишек завел. Ездил бы в больших машинах, в выходные играл в гольф. Только Наката нормальным так и не стал, а стал таким, как сейчас. Уже поздно переделывать. Это понятно. Но Накате все‑таки хочется стать нормальным, хоть на чуть‑чуть. Откровенно говоря, у Накаты до сих пор таких мыслей не было; он никогда не думал, что бы ему хотелось сделать. Просто Накате кто‑то говорил: «Делай!» — и он делал, старался изо всех сил. Или делал так, чтобы получилось, как получилось. А теперь все изменилось. Накате очень хочется опять стать нормальным. Таким, чтобы свои мысли были, свой смысл…

Хосино вздохнул:

— Ну раз хочется — тогда, конечно. Нормальным‑то лучше. Хотя представить не могу, что из тебя получится.

— Вот и Наката не может.

— Не‑е. Если получится, тогда ладно. Знаешь, как мне хочется, чтобы ты нормальным сделался?

— Но до этого Накате надо кое‑что уладить.

— Что, например?

— Например, разобраться с тем случаем, с Джонни Уокером.

— С Джонни Уокером? — спросил парень. — Это про которого ты уже рассказывал? На виски который?

— Да‑да. Наката тут же пошел в полицейскую будку и все рассказал. Думал губернатору доложить, но Накату не послушали. Поэтому приходится самому. Вот решит Наката этот вопрос, а потом можно нормальным становиться, если получится.

— Может, я чего не понимаю… Выходит, камень тебе для этого нужен?

— Совершенно верно. Накате надо другую половинку тени вернуть.

Гроза набирала силу. Уже грохотало так, что уши закладывало. Молнии метались по небу, выписывая замысловатые зигзаги, и тут же им вдогонку небо раскалывали раскаты грома. Воздух вибрировал, стекла в неплотно закрытых окнах нервически дребезжали. На небо словно крышку надвинули — из‑за свинцовых туч в комнате сделалось так темно, что нельзя было разглядеть лицо собеседника. Но включать свет Наката и Хосино не стали. Так и сидели вокруг камня друг против друга. Дождь за окном хлестал с такой силой, что дух захватывало. Вспышки молнии на миг заливали комнату ярким светом. На какое‑то время компаньоны лишились дара речи.

— Послушай, а почему ты должен возиться с этим камнем? Почему именно ты? — спросил Хосино в паузе между ударами грома.

— Потому что Наката уходил и пришел обратно.

— Это еще как понимать?

— Наката один раз отсюда уходил и пришел обратно. Когда в Японии была большая война. В какой‑то момент крышка открылась, и Наката вышел, а потом вернулся. Из‑за этого он и сделался ненормальным. От тени всего половинка осталась. Зато Наката понимал кошачий язык. Хотя теперь плохо получается… И научился делать так, чтобы с неба разное падало.

— Это ты про тех пиявок, что ли?

— Да.

— На такое не каждый способен.

— Да. Не каждый.

— То есть ты этим фокусам научился, потому что тогда, давно, тебя куда‑то занесло, а потом ты вернулся?.. В этом смысле ты не такой, как все?

— Точно. Наката стал не такой. Ненормальный. Зато он читать разучился. И женщин не знает.

— Ну дела…

— Хосино‑сан?

— Чего?

— Накате страшно. Наката уже говорил, что он полная пустышка. А вы понимаете, Хосино‑сан, что такое полная пустышка?

Парень покачал головой:

— Нет, не понимаю.

— Это как пустой дом. Пустой дом, не запертый на ключ. В него может что угодно и кто угодно войти. Захочет и войдет. Наката очень этого боится. Вот, например, он может так сделать, что с неба что‑нибудь упадет. Только Наката совсем не знает, что может упасть в следующий раз. А вдруг с неба ножи градом посыпятся? Или большая бомба? Или ядовитый газ? Что тогда делать? Тогда Наката одними извинениями не отделается.

— Это точно. Одних извинений‑то маловато будет, — согласился Хосино. — Уж из‑за пиявок и то столько шума было. А если что‑нибудь покруче свалится? Это ж конец всему!

— Это Джонни Уокер. Залез в Накату и заставлял его делать, что ему не хочется. Джонни Уокер его использовал, а сопротивляться Наката не мог. У Накаты сил таких нет. А все потому, что он без внутреннего содержания.

— Поэтому ты и захотел снова стать нормальным? Чтобы содержание было?

— Совершенно верно. Голова у Накаты слабая, конечно, и он только мебель делать умел. День за днем, день за днем… Столы, стулья, шкафы… Накате нравилось. Хорошо делать какие‑нибудь вещи. Наката столько лет делал; совсем не думал, что захочет снова стать нормальным. Никто не пробовал в него влезть. Наката ничего не боялся. Но появился этот самый Джонни Уокер — и он стал бояться. И ничего с этим сделать не может.

— Ну, этот Джонни Уокер в тебя влез, и что ты сделал?

Тут раздался вдруг такой грохот — точно небо раскололось. Видно, молния ударила где‑то рядом. Грохнуло зверски, до боли, так, что Хосино испугался за свои барабанные перепонки. А Наката, слегка наклонив голову, прислушивался к громовым раскатам и продолжал медленно поглаживать камень обеими руками.

— Кровь пролилась. Которая не должна была пролиться.

— Кровь пролилась?

— Именно. Но она к рукам Накаты не пристала.

Хосино попытался напрячь извилины, однако так и не понял, о чем толковал Наката.

— Вот разберешься с этим камнем, все само собой успокоится и станет так, как должно быть. Возьми воду: всегда течет оттуда, где высоко, туда, где низко.

Теперь уже Наката задумался. Или просто у него было такое выражение лица.

— Может быть, не так все просто. Наката должен найти камень от входа и разобраться что к чему. А что потом будет, он, честно сказать, не знает.

— Но почему этот камень на Сикоку оказался?

— Камни везде есть. Не только на Сикоку. Да и не обязательно это должен быть камень.

— Не понял. Если камни есть везде, может, лучше было в Накано этим делом заняться? Времени бы сколько сэкономил.

Наката взъерошил свой ежик и ответил:

— Сложный вопрос. Наката слушает, слушает, что говорит камень, но пока никак не разберет. Но он думает, что надо было сюда приехать. И ему, и Хосино‑сан. Надо было переехать через большой мост. В Накано, скорее всего, ничего бы не вышло.

— Еще вопрос можно?

— Да, пожалуйста.

— Предположим, ты сможешь разгадать, в чем у этого камня секрет. И что дальше? Что‑то, наверное, должно случиться после этого. Какой‑нибудь идиотский дух материализуется, как в «Волшебной лампе Аладдина»? Или возникнет царевна‑лягушка и так нас с тобой поцелует? Или нас марсианам на корм отправят?

— Может, случится, а может, и нет. Наката же пока еще не разобрался, а без этого ясности быть не может.

— Так, может, это опасно?

— Да‑да. Опасно.

— Ого… — только и сказал Хосино. Полез в карман за «Мальборо», прикурил от зажигалки. — Знаешь, что мне дед говорил? «Твое слабое место в том, что ты, не подумав хорошенько, связываешься с незнакомыми людьми». Точно, у меня с детства такой характер. Горбатого могила исправит. Ну и плевать. Все равно уже ничего не сделаешь. На Сикоку я притащился, камень добыл. И теперь взять и уехать? Нет уж. Опасно? Будем иметь в виду и постараемся этот камушек расколоть. Посмотрим, что получится. Может, на старости лет будет чего веселенького внукам рассказать.

— Хосино‑сан, у меня просьба.

— Чего такое?

— Не могли бы вы приподнять камень?

— Конечно. О чем разговор.

— А то он что‑то такой тяжелый стал.

— Я, понятное дело, не Арнольд Шварценеггер, но силенка вроде есть. В армии второе место в части по армрестлингу занял. И потом — ты же мне спину вылечил.

Хосино встал, обхватил камень обеими руками и попробовал приподнять, но не смог даже оторвать его от пола.

— Ого! И правда — с места не сдвинешь, — обескураженно вымолвил он. — Как же я его донес‑то? Будто гвоздями к полу приколотили.

— Он же от входа. Важная вещь. Так просто не поддастся. А иначе нельзя.

В это мгновение небо один за другим располосовали причудливые серебристые зигзаги, от громовых раскатов земля заходила под ногами. «Прямо крышку с адского котла сорвало», — мелькнуло в голове у Хосино. Напоследок молния ударила еще раз, совсем рядом — и сразу стало тихо. Тишина заполнила собой все, даже стало трудно дышать. Напитавшийся сыростью воздух замер, будто заинтригованный, будто его охватили смутные подозрения. Казалось, несметное множество ушей самых разных размеров плавает в воздухе, внимательно прислушиваясь к Накате и Хосино. Оба замерли, ни слова не говоря, в навалившихся средь бела дня сумерках. Немного погодя, будто вспомнив о своих обязанностях, налетел порыв ветра и горстями расшвырял крупные капли дождя по оконному стеклу. Опять заговорил гром, но уже без прежнего ожесточения. Гроза покидала город.

Хосино поднял голову и оглядел комнату. Она показалась ему какой‑то странной — равнодушно‑отстраненной. Четыре бесстрастные, ставшие еще более невыразительными стены. Оставленная в пепельнице сигарета догорела, превратившись в цилиндрик пепла. Парень сглотнул, прогоняя давящую на уши тишину.

— Эй… Наката‑сан!

— Да, Хосино‑сан?

— Что‑то у меня такое чувство… как плохой сон приснился.

— Получается, мы оба одинаковый сон видели.

— Вот‑вот, — будто смиряясь с неизбежным, сказал парень и почесал мочку уха. — Дело ясное. Кунжут добавим, будет суп. Все нормально.

Хосино снова поднялся, намереваясь все‑таки справиться с камнем. Сделал глубокий вдох, задержал дыхание, собрался и, крякнув, приподнял камень. Правда, всего на несколько сантиметров.

— Есть чуть‑чуть, — заметил Наката.

— Теперь ясно, что гвоздями не прибит. Хотя толку от этого мало, наверное.

— Да, его перевернуть надо.

— Как блин, что ли?

— Ага, — кивнул Наката. — Блины Наката любит.

— Задание понял. Чертов блин! Попробуем еще разок. Может, и сладим. Возьмемся аккуратненько…

Хосино зажмурился, сосредотачиваясь. Сконцентрировал все силы, какие у него были, поднатужился. «Вот, сейчас», — подумал он. Сейчас все решится. Если не сейчас — другого раза не будет.

Хосино взялся за камень обеими руками, схватился поудобнее, набрал полную грудь воздуха и с утробным криком рванул камень вверх. Поднял, наклонил на сорок пять градусов. Это был предел. Но каким‑то чудом парень удержал камень в таком положении. Не выпуская его из рук, выдохнул — и все тело захрустело и налилось болью, от которой, казалось, кричала каждая косточка, каждый мускул и нерв. Однако бросать камень было нельзя. Снова глубоко вдохнув, Хосино издал боевой клич, но сам его не услышал и не понял, что означает этот вопль. Он стоял с закрытыми глазами, наполняясь откуда‑то взявшейся силой, пришедшей из‑за пределов возможностей. Силой, которой у него никогда не было и быть не могло. Мозг жадно требовал кислорода — в голове мелькнула ослепительно белая вспышка, точно вылетели предохранители; нервы плавились, растворялись. Он ничего не видел и не слышал. Лишился способности думать. Не хватало воздуха. Но несмотря ни на что Хосино каким‑то немыслимым усилием сантиметр за сантиметром приподнимал свою ношу и наконец с еще одним громким криком перевернул ее. Пройдя точку равновесия, камень уступил и опрокинулся под собственной тяжестью. Финал увенчал страшный грохот, от которого задрожали стены. Похоже, ходуном заходило все здание.

Не удержавшись, Хосино грохнулся на спину. Лежал на татами и жадно хватал ртом воздух. В голове пульсировала и закручивалась масса какой‑то мягкой грязи. «Второй раз мне такого веса не взять», — подумал парень. (Потом выяснилось, что его прогноз оказался чересчур оптимистичным. Но тогда он этого знать не мог.)

— Хосино‑сан?

— Чего тебе?

— Спасибо. Теперь вход открыт.

— Эй, отец! Наката‑сан!

— Что такое?

Лежа на спине, не открывая глаз, Хосино снова набрал в легкие побольше воздуха и заметил:

— Была бы полная жопа, если б не открылся.