Глава 24. Когда автобус, следовавший из Кобэ, остановился у вокзала в Токусиме, на часах было уже начало девятого вечера

Когда автобус, следовавший из Кобэ, остановился у вокзала в Токусиме, на часах было уже начало девятого вечера.

— Ну что, Наката‑сан, вот мы и на Сикоку.

— Да, какой прекрасный был мост. Большой. Наката в первый раз такое видел.

Они вышли из автобуса и, сев на скамейку у вокзала, некоторое время просто озирались.

— А дальше что? Есть идеи?

— Нет. Наката, как и раньше, ничего не знает.

— Ну, дела…

Наката долго поглаживал ладонью голову, точно раздумывая о чем‑то.

— Хосино‑сан? — сказал он.

— Чего?

— Извините, но Наката очень хочет спать. Кажется, взял бы и заснул прямо на этом месте.

— Постой, — поспешно сказал парень. — Ты заснешь, а мне что прикажешь делать? Сейчас найдем, где нам переночевать. Потерпи немного.

— Хорошо. Наката немного потерпит и постарается не спать.

— Слушай, а как насчет подкрепиться?

— Нет, Наката есть не хочет, только спать.

Хосино быстро нашел в туристическом справочнике недорогой рёкан с завтраком и позвонил проверить, есть ли там свободные комнаты. До рёкана было не близко, поэтому взяли такси. Как только они вошли в комнату, горничная тут же принялась стелить постель. Наката разделся и, не умываясь, тут же залез под одеяло. В следующий миг он уже мирно посапывал.

— Наката будет спать долго, так что, пожалуйста, не беспокойтесь. Он только поспит и все, — успел сказать он перед тем, как уснуть.

— Спи, сколько хочешь, мешать не буду, — отозвался парень, однако старик уже спал крепким сном.

Хосино не спеша принял ванну, затем один вышел на улицу. Побродив просто так по округе и составив общее представление о городе, Хосино зашел в первую попавшуюся сусичную, где закусил и выпил пива. В плане выпивки ему много не требовалось, поэтому небольшой бутылки вполне хватило, чтобы улучшилось настроение, а на щеках выступил румянец. После этого он зашел в патинко, где за час просадил три тысячи. Все это время Хосино не снимал с головы кепку «Тюнити Дрэгонз» и, может быть, поэтому несколько раз ловил на себе любопытные взгляды. «Что же получается — во всей Токусиме один я расхаживаю по улицам в такой кепке?» — подумал он.

Вернувшись в рёкан, Хосино увидел, что Наката крепко спит все в той же позе. В комнате горел свет, но, похоже, старику это ничуть не мешало. Вот человек! Сила! Ни забот, ни хлопот, — решил Хосино и, сняв кепку, рубашку‑гавайку и джинсы, в одних трусах нырнул в постель. Погасил свет, однако на новом месте не спалось. «Эх, сейчас бы девочку снять», — подумал он. Но рядом, в темноте, мирно и размеренно посапывал Наката, и мечты показались Хосино неуместными. Почему‑то ему вдруг стало стыдно от того, что такая мысль вообще пришла в голову.

Хосино не спал и, глядя в темный потолок, понемногу терял уверенность в происходящем — в том, что он ночует в дешевом рёкане в Токусиме вдвоем с чудаковатым стариком, о котором ровным счетам ничего не знает. На самом деле этой ночью он должен был ехать обратным рейсом в Токио. Сейчас бы, наверное, был где‑нибудь в районе Нагой. Нельзя сказать, чтобы Хосино не любил свою работу. В Токио у него были знакомые женщины, всегда готовые встретиться — только позвони. Но доставив товар в универмаг, Хосино в каком‑то минутном порыве позвонил приятелю, с которым вместе работал, и тот согласился подменить его на сегодняшний рейс в Токио. Еще он позвонил в свою фирму и выбил три дня отгулов, чтобы поехать с Накатой на Сикоку. В его маленькой сумке было самое необходимое — смена белья и туалетные принадлежности.

Поначалу Наката привлек Хосино своим видом и манерой разговаривать — уж больно походил на его покойного деда. Однако мало‑помалу ощущение их схожести стало рассеиваться, уступая место любопытству к этому человеку. Говорил Наката в самом деле не так, как все, но еще более странным казалось то, что он говорил. И во всех этих странностях что‑то особенное манило, притягивало к себе. Хосино очень хотелось знать, куда еще соберется этот Наката, что будет делать дальше.

Хосино родился в деревне. В их семье были одни парни, пятеро сыновей, Хосино — третий по счету. До средней школы все шло более‑менее сносно, и на его поведение никто особенно не жаловался, но, поступив в техническое училище, он связался с плохой компанией, залез в разные нехорошие дела, и полиция взяла его на учет. С грехом пополам окончив училище, приличной работы найти он не сумел, да еще поссорился с девчонкой, на которую имел виды, и решил завербоваться в силы самообороны. Хотел стать танкистом, но экзамен на водителя танка провалил и почти все время, пока служил, водил лишь тяжелые армейские грузовики. Через три года из сил самообороны уволился и устроился в транспортную фирму. С тех пор вот уже шесть лет работал дальнобойщиком.

Хосино нравилось водить большие грузовики. Технику и все, что с ней связано, он любил с детства. Сидя в высокой кабине за огромной баранкой, он чувствовал себя в неприступной крепости. Конечно, работа дальнобойщика не из легких. Рабочий день не нормированный. Но ведь собираться каждое утро в какую‑нибудь жалкую контору и сидеть там под надзором начальства — такая жизнь вообще невыносима.

Он с детства был задирой. В небольшом и щуплом с виду парне сила, однако, имелась. К тому же, выйдя из терпения, он совершенно не мог себя контролировать. Если дело доходило до реальной потасовки, в глазах у него тут же вспыхивал безумный огонек. Как правило, этого было достаточно, чтобы противник отступил. И в армии, и когда Хосино стал работать шофером, ему частенько приходилось махать кулаками. Конечно, случались и победы, и поражения. Однако побеждал он в драках или нет — это решительно ничего не меняло. Хосино понял это совсем недавно и гордился тем, что до сих пор цел и невредим.

В бесшабашные времена учебы у Хосино то и дело возникали проблемы с полицией. В такие моменты дед непременно приходил ему на выручку. Кланяясь полицейским, он забирал внука из участка. На обратном пути они всегда заходили в какую‑нибудь едальню, и дед угощал его чем‑нибудь вкусным. И при этом не читал никаких нотаций. Родители за Хосино в полицию не ходили никогда. Задавленные нуждой, они с трудом зарабатывали на хлеб, и судьба отбившегося от рук сына их мало волновала. Если бы не дед, неизвестно, что бы со мной стало, думал временами Хосино. По крайней мере, дед всегда помнил о нем, волновался за него.

Несмотря на это, Хосино так ни разу и не сказал ему «спасибо». Он даже не знал, как это — благодарить, и думал только о том, как бы самому не пропасть. Вскоре после того, как Хосино поступил в силы самообороны, дед умер от рака. Перед смертью он был совсем плох — впал в маразм и перестал узнавать внука. После его смерти Хосино ни разу не был у родителей.

На следующее утро Хосино проснулся в восемь. Наката спал как убитый в прежней позе, посапывая, как ночью: ни громче, ни тише, ровно, — как человек, у которого чиста совесть. Хосино спустился вниз и позавтракал в просторной столовой вместе с другими постояльцами. Завтрак — шведский стол, но скромный, только мисо и рис.

— Простите, а ваш спутник завтракать не будет? — подала голос горничная.

— Спит без задних ног. Спасибо, но, похоже, он без завтрака обойдется, Не убирайте пока постель, — попросил Хосино.

Близился полдень, а Наката все не просыпался, поэтому Хосино решил остаться в рёкане еще на одну ночь. Затем вышел на улицу, заглянул в лапшичную и съел оякодон. Перекусив, побродил по окрестностям, выпил в кафе чашку кофе, выкурил сигарету и просмотрел несколько комиксов.

Хосино вернулся в рёкан — Наката все не просыпался. Время близилось к двум. Опасаясь, все ли в порядке со стариком, Хосино потрогал его лоб. Вроде ничего особенного — ни горячий, ни холодный. Дыхание спящего по‑прежнему было мирным и ровным, а на щеках выступил здоровый румянец. Не похоже, чтобы он себя плохо чувствовал. Просто спит тихонько и все. Даже ни разу не пошевелился во сне.

— Что‑то он больно долго спит. Все ли с ним в порядке? Может, нездоровится? — встревоженно произнесла горничная, заглянувшая посмотреть, как у них дела.

— Да нет, просто устал человек сильно, — сказал Хосино. — Хотел спать, так пускай спит себе на здоровье.

— Ну и ну. Первый раз вижу, чтобы человек так крепко спал.

Настало время ужина, а Наката не просыпался. Хосино отправился прогуляться и зашел в кафе. Съел большую тарелку карри с говядиной и салат. Потом наведался в патинко, где играл накануне, просидел там около часа. На этот раз, потратив меньше тысячи, он выиграл два блока «Мальборо». Полдесятого уже был в рёкане. К его удивлению, Наката по‑прежнему спал.

Хосино попробовал подсчитать, сколько времени прошло. Выходило, что Наката спит уже больше суток. Хоть он и сказал, что, мол, не волнуйся — я буду спать долго, это уже явный перебор. Хосино вдруг стало очень одиноко… А если Наката и дальше будет спать? Что тогда делать?

— Ну и дал же я маху, — сказал он себе, покачав головой.

Однако на следующее утро Хосино проснулся в семь, а Наката уже был на ногах и смотрел в окно.

— Ну, отец, наконец‑то, — сказал Хосино с облегчением.

— Да, Наката недавно встал. Кажется, спал очень долго, хоть и сам не знает, сколько. Как заново родился.

— Нет, вы только посмотрите на него — он говорит: «Долго спал». Да ты завалился позавчера в начале десятого и продрых в общей сложности тридцать четыре часа.

— Да‑да. Наката проголодался.

— Еще бы ты не проголодался — два дня ничего не ел.

Они спустились вниз и позавтракали в столовой. Горничная пришла в восторг, увидев, как много ест Наката.

— Поспите‑поспите, а потом поедите в свое удовольствие — сразу за два дня, — сказала она.

— Да. Наката должен как следует питаться.

— Это же здоровье.

— Да. Вот Наката читать не умеет. Зато у него ни одного плохого зуба, и очки ему не нужны. Ни разу к врачу не ходил. Плечи не ломит, желудок по утрам нормально работает.

— Удивительно! — восхитилась горничная. — А что вы сегодня делать собираетесь?

— Двинемся на запад, — решительно заявил Наката.

— А! На запад, говорите? — сказала горничная. — На западе у нас ведь Такамацу, да?

— Наката на голову слабый — в географии не разбирается.

— Поехали сначала в Такамацу, отец, — вставил Хосино, — а там разберемся, что дальше делать.

— Хорошо. Поехали сначала в Такамацу. Там и разберемся.

— У вас, я смотрю, такое необычное путешествие, — заметила горничная.

— Это уж точно, — ответил Хосино.

Вернувшись в номер, Наката сразу засел в туалете. А Хосино тем временем, переодевшись в халат, растянулся на татами и стал смотреть по телевизору новости. Ничего особенного в мире не произошло. В расследовании убийства известного скульптора в Накано никаких подвижек. Свидетелей нет, наследство тоже ни на кого пока не вывело. Полиция разыскивает его сына пятнадцати лет, который куда‑то пропал за несколько дней до убийства.

Надо же! Опять пацан пятнадцатилетний, подумал Хосино. Что‑то они совсем озверели в последнее время. Хотя он сам, когда ему было пятнадцать, угнал со стоянки мотоцикл и гонял на нем без прав. Так что, считал Хосино, судить других — не его дело. Конечно, байк позаимствовать и папашу зарезать — вещи разные. Впрочем, может, ему повезло, что обстоятельства так сложились и до отца дело просто не дошло? Ведь что ни говори, а старик частенько руки распускал.

Новости кончились, и в тот же момент из туалета появился Наката.

— Хосино‑сан, можно спросить?

— Валяй.

— Хосино‑сан, а у вас не бывает: раз! — и спину как заломит?

— Я ж часами за баранкой. Вот и болит спина‑то. А у кого из дальнобойщиков не болит? Нет таких. Это как с бейсболистами. Попробуй‑ка найди хоть одного, у кого плечи не болят, — ответил парень. — А что это ты вдруг спросил?

— Просто Накате так показалось, глядя на вашу спину.

— Ну да?

— А можно Наката помнет ее немножко?

— Кто бы возражал…

Хосино лег на живот, и Наката уселся на него верхом. Положил обе руки повыше поясницы и затих. По телевизору передавали светские новости — последние сплетни из жизни звезд шоу‑бизнеса. Объявили о помолвке известной актрисы с пока не таким известным молодым писателем. Хосино такими новостями не интересовался, но больше смотреть было нечего. Оказалось, что у актрисы доход в десять с лишним раз больше, чем у писателя. Писатель был так себе — не особенно красив, да и большим умом, похоже, не отличался. Хосино задумался:

— Знаешь, ничего у них не выйдет. Это ж недоразумение какое‑то.

— Хосино‑сан, а у вас небольшое искривление.

— Это у меня по жизни искривление. Какая жизнь — такие и кости, — зевнул парень.

— Если все так оставить, может быть плохо.

— Да ну!

— Голова станет болеть, начнутся запоры, спина не будет гнуться.

— Ого! А что делать?

— Будет немного больно. Ничего?

— Да чего уж тут!

— По правде сказать, сильно больно будет.

— Послушай, отец! Ведь нас везде колотят, стоит только на свет появиться — и дома, и в школе, и в армии. Не хочу хвалиться, но я по пальцам могу пересчитать дни, когда не получал от кого‑нибудь тычка. И сейчас… То болит, то горит, то зудит, то чешется. То сладко, то горько. По‑всякому бывает. Выбирай чего хочешь.

Наката зажмурился и сосредоточился, желая удостовериться, того ли места на пояснице Хосино касаются его большие пальцы. Убедившись, что все правильно, он осторожно нажал на это место. Потом сильнее, еще сильнее… Сделал резкий вдох и, отрывисто вскрикнув, как птица зимой, изо всех сил вдавил пальцы в поясницу — в ложбинки между костями и мышечной тканью. Хосино пронзила невыносимая, чудовищная боль. В голове полыхнула мощная ослепительно‑белая вспышка, озарившая сознание целиком. У него перехватило дыхание. Будто с верхушки высокой башни его столкнули в бездонную пропасть. Он даже крикнуть бы не смог. Жуткая боль не давала ни о чем подумать, выжигала и стопорила все мысли, растворяла все чувства. Тело, казалось, рассыпалось на мелкие кусочки. Самой смерти было бы не под силу вызвать такие разрушения. Глаза не открывались. Хосино лежал на татами лицом вниз, изо рта текла слюна, и он ничего не мог с собой поделать. По щекам катились крупные слезы. Этот кошмар продолжался, наверное, с полминуты.

Наконец Хосино втянул в себя воздух и поднялся, поддерживая голову руками и пошатываясь. Покрытый татами пол зловеще уплывал из‑под ног, раскачиваясь, как волны перед надвигающимся штормом.

— Больно было?

Парень несколько раз тряхнул головой, словно хотел проверить, жив ли еще.

— Больно — не то слово. Чувство такое, будто с меня содрали кожу, насадили на вертел, растолкли ступкой и по тому, что осталось, прогнали стадо бешеных быков. Что ты такое сделал‑то?

— Наката кости на место поставил. Теперь все будет в порядке. Спина болеть перестанет, запоров не будет.

Острая боль в спине отступала, как море во время отлива, появилась легкость. Раньше спина все время была какая‑то ватная, дряблая. Теперь ее как подменили. Виски больше не ломило, стало легче дышать. И захотелось в туалет.

— А ведь и в самом деле полегчало.

— Конечно. Все проблемы в спине, — сказал Наката.

— И все‑таки знаешь, как больно? — вздохнул Хосино.

На вокзале в Токусиме они сели на экспресс «Джей‑Ар» [45]до Такамацу. За гостиницу расплачивался Хосино, он же купил билеты на поезд. Наката хотел заплатить за себя сам, но тот и слушать его не стал.

— Давай я буду платить, потом рассчитаемся. Ну чего из‑за денег базарить?

— Хорошо. Наката плохо в деньгах разбирается. Делайте, пожалуйста, как хотите, Хосино‑сан.

— Знаешь, Наката‑сан, после твоего шиацу мне правда намного лучше стало. Как бы мне тебя отблагодарить — хоть немного? Давно я так классно себя не чувствовал. Прямо заново родился.

— Прекрасно. Только Наката ни про какую шиацу ничего не знает. А кости — это да, очень важно.

— Ну, шиацу, мануальщики или как еще там их называют… Но у тебя точно талант. Хорошие бабки можешь заколачивать. Даю гарантию. С шоферами тебя познакомлю. Только на них озолотишься.

— Наката увидел вашу спину, Хосино‑сан, и понял: что‑то не так. Наката как видит такое, сразу хочет поправить. Он на мебельной фабрике долго работал, может, еще и поэтому как только на глаза что‑нибудь кривое попадется, так сразу хочется выпрямить. Такой у Накаты характер. Но кости он в первый раз выпрямлял.

— Вот в этом‑то, наверное, у тебя и талант, — с восхищением сказал парень.

— А раньше Наката мог с кошками разговаривать.

— Ото!

— Но совсем недавно вдруг разучился. Это все из‑за Джонни Уокера.

— Понятное дело.

— Вы же знаете, что у Накаты голова не в порядке. Когда сложно, он не понимает. А сейчас сложно, что ни говори. Рыба да пиявки, к примеру, с неба валятся.

— Вот‑вот.

— Но спина у вас, Хосино‑сан, лучше стала. Наката очень рад. У вас — хорошее настроение и у Накаты — хорошее.

— Я тоже очень рад.

— Замечательно.

— Эй, а пиявки?… Ну, на стоянке в Фудзикава…

— Да‑да. Наката про пиявок помнит.

— А ты случаем к ним отношения не имеешь?

Наката чуть задумался, что с ним обычно бывало редко, и сказал:

— Наката и сам не знает. Но у него был зонтик, он его раскрыл, а пиявки все падали и падали…

— Угу.

— Нет, что ни говори, а людей убивать — нехорошо, — заявил Наката и решительно кивнул.

— Кто бы спорил. Конечно, нехорошо, — согласился Хосино.

— Да, — резюмировал Наката и с той же решимостью мотнул головой.

В Такамацу они сошли с поезда, заглянули в привокзальное кафе, где подавали удон, и пообедали. Из окна кафе были видны большие портовые краны, на которых сидело много чаек. Наката с наслаждением поедал лапшу.

— Просто объедение.

— Ну и слава богу, — сказал Хосино. — А здорово здесь, правда, Наката‑сан?

— Хорошо, Хосино‑сан.

— Место классное. Ну и что делать будем?

— Наверное, будем искать камень от входа.

— Камень от входа?

— Да.

— Ну… — протянул Хосино, — это долгая история…

Наката взял в руки чашку с лапшой и выпил весь бульон до последней капли.

— Да. История длинная. Но если слишком долго, Наката ничего не поймет. А если мы поедем туда, то скорее всего поймем.

— Значит, если туда, то разберемся?

— Совершенно верно.

— А пока, выходит, не ясно?

— Да. Пока не пойдем, Накате совсем ничего не понятно.

— Ну ладно. Я, честно сказать, тоже долгих историй не люблю. Вот бы отыскать этот самый камушек от входа.

— Совершенно верно.

— И где же он?

— Наката понятия не имеет.

— Как говорят, ни ухом, ни рылом, — покачал головой парень.