Глава 14. И следующим утром Геля облачилась в неприглядную гимназическую форму – коричневое платье, ужасно длинное

И следующим утром Геля облачилась в неприглядную гимназическую форму – коричневое платье, ужасно длинное, ниже колена, и черный фартук с прямым нагрудником и бретельками без всяких крылышек – ну просто не девочка, а катафалк! – подхватила тяжелый ранец телячьей кожи (мехом наружу, мохнатенький), и Аглая Тихоновна отвезла ее в гимназию.

Частная женская гимназия имени Варвары Ливановой находилась неподалеку – на Чистопрудном.

Премилый ампирный особняк выходил оградкой прямо на бульвар. Во дворе был разбит небольшой сад, а высокие окна, убранные белыми гардинами, придавали особнячку гостеприимный вид.

Рослый швейцар в роскошных бакенбардах взялся за тяжелое медное кольцо входной двери, распахнул ее перед Гелей и Аглаей Тихоновной.

У Гели слегка вспотели ладони, но пока, на самом деле, было не очень страшно, а почти совсем как в ее родном лицее – и секьюрити на входе (ну, пусть швейцар, какая разница), и вешалки для верхней одежды с надписями – III кл., V кл., и две женщины в полосатых платьях, принимающие у девочек пальто и шляпы.

По широкой, как в кошмарном сне, лестнице поднялись на второй этаж, прошли громадный рекреационный зал (похоже, особнячок изнутри был больше, чем снаружи), остановились у последней в ряду двери.

Аглая Тихоновна постучала, и приглушенный голос пригласил их войти.

Они оказались в строгом кабинете – никаких дамских финтифлюшек, письменный стол, шкафчик для бумаг, подставка для свернутых рулонами карт и учебных пособий. На стене – портрет бородатого дядьки. Судя по партикулярному платью и неприятному выражению лица – какого‑то русского классика.

Дама, непринужденно сидевшая на широком подоконнике и курившая папиросу, поднялась им навстречу, воскликнула: «Глаша!» – и обняла Аглаю Тихоновну.

Аглая Тихоновна воскликнула: «Леля!» и тоже обняла даму.

Пока они обнимались, Геля украдкой разглядывала хозяйку кабинета. Вот уж с чьим тотемным зверем проблем не было. То есть не совсем зверем, но все равно. Девочка сразу окрестила ее Блистательной Селедкой.

Нет, ничего скользкого и противного в ней не было, даже наоборот. Геля видела ролик в интернете про миграцию косяков сельди к берегам Норвегии – вот именно на такую стремительную, серебристую, сильную рыбу дама и была похожа.

Вся она словно отливала блеском серебра и стали – насмешливые серо‑стальные глаза, серебристо‑седые волосы, горбоносое, решительное лицо, круглые очки в стальной оправе. «И характер, наверное, стальной», – с боязливым уважением подумала девочка. Но тут дама перехватила ее взгляд и улыбнулась краешком губ. Улыбка была хорошей, нисколько не стальной, а, наоборот, очень доброй.

– Здравствуй, Поля, – сказала дама, но обниматься, к счастью, не полезла, а то ведь некоторые взрослые так и норовят хватать руками совершенно незнакомых детей, как будто это может кому‑то понравиться.

Девочка вежливо улыбнулась и сделала книксен (в кино видела, про гимназисток).

Но Аглае Тихоновне это не особенно понравилось – вид у нее сделался совсем несчастный.

– Ничего страшного, Глаша. Вот увидишь, она все вспомнит. – Дама сжала руку Аглаи Тихоновны, затем обратилась к Геле: – Твоя мама рассказала мне, что после несчастного случая ты позабыла некоторые вещи. Не беспокойся, мы все устроим наилучшим образом. А пока давай знакомиться заново. Меня зовут Ольга Афиногеновна Ливанова, гимназия принадлежит мне, и я же являюсь ее директором. Мы с твоей мамой давние подруги – вместе учились в Питере, на бестужевских курсах. С занятиями мы поступим так – я предупредила педагогов, чтобы на первых порах тебя не спрашивали, если ты сама не вызовешься отвечать. А сегодня я отведу тебя в класс и скажу девочкам, что ты не совсем здорова и не стоит пока тебе досаждать…

– Может, не надо ничего такого говорить девочкам? – робко возразила Геля. – А то ведь выйдет ровно наоборот. Все начнут приставать, расспрашивать, что со мной случилось…

– А ты почаще жалуйся на головную боль, – с мягкой насмешкой посоветовала Ливанова. – Нытиков никто не любит, и от тебя быстро отстанут.

Геля хихикнула. Аглая Тихоновна тоже негромко рассмеялась, а Ливанова рассмеялась очень даже громко. Смех у нее тоже был серебристый и ужасно заразительный.

– Все же ты, Леля, невероятная хохотушка, – отсмеявшись, вздохнула Аглая Тихоновна. – И как только умудряешься строгость изображать при девицах да при инспекциях?

– Ох непросто это, Глаша, ты бы только знала. – Ливанова сняла очки, взглянула на стекла и стала протирать их крошечным батистовым платком. – Бывало, хожу полдня с постной миной, потом распугаю всех, запрусь в кабинете и хохочу. Такие они смешные, сил нет. Только ты уж, Поля, пожалуйста, не выдавай меня. – Ольга Афиногеновна водрузила очки обратно на нос и выжидательно взглянула на нее поверх стекол.

– Ни за что на свете. – Геля пообещала искренне, но женщины снова рассмеялись.

Девочка ничуть не обиделась. Во‑первых, Ольга Афиногеновна ей понравилась, а во‑вторых, – да она и подумать не могла, что такая солидная особа может так несолидно себя вести. Директор гимназии – это ведь все равно, что директор лицея или школы. Высшая сила, ведающая судьбами учеников и учителей. Двоечники и хулиганы видят его в кошмарных снах, да и отличники побаиваются.

А тут – нате вам, выходит, никакое не божество с Олимпа, а живой человек, и довольно симпатичный к тому же.

Геля почувствовала себя гораздо лучше и совсем перестала трусить.

– Ну хорошо. Теперь, когда мы все успокоились, ты, Глаша, можешь отправляться домой, а мы с Полей войдем в клетку со львами. Готова, дорогая? – Ольга Афиногеновна протянула девочке руку. Ладонь у Ливановой была совсем не холодная, как ожидала Геля, а сухая, горячая и крепкая. Это тоже успокаивало, и новоиспеченная гимназистка отважно кивнула:

– Готова.

Вот к чему Геля оказалась не готова – так это к тому, что в классе будут лишь девочки. То есть она, конечно, знала, что гимназия женская, но все‑таки это было ужасно странно – ни одного самого завалящего мальчишки, только девочки, на первый взгляд все одинаковые, как инкубаторские, – унылая гимназическая форма, темные ленты в гладко причесанных волосах, все скучное, тусклое, просто умереть‑уснуть.

Еще ее поразила тишина.

Когда они с Ливановой вошли в класс, две дюжины гимназисток разом бесшумно встали – а в Гелином лицее общий подъем сопровождался обычно диким грохотом.

Ольга Афиногеновна извинилась перед бородатым мужчиной в синем мундире, стоявшим у доски (доска была самая обыкновенная, точь‑в‑точь как Геля привыкла), и обратилась к ученицам:

– Дорогие мои, сегодня к нам вернулась Поля Рындина. К сожалению, она еще не вполне оправилась после болезни, поэтому прошу вас пока не донимать ее пустыми разговорами. Надеюсь, вы радушно примете вашу подругу и поможете ей своим участием.

С этими словами Ливанова указала Геле на свободное место в третьем ряду и покинула класс. Девочки снова бесшумно встали – как стая призраков, а Гелю охватил страх. Она ни за что так не сумеет! Обязательно сейчас что‑нибудь уронит или грохнет тяжеленной крышкой парты!

Обошлось. Геля удачно приземлилась, то есть села на свое место, и, стараясь не шуметь, достала из ранца чистую тетрадь и пенал. Писали здесь не шариковыми ручками и не гелевыми, а вовсе даже перьевыми. То еще испытание! Геля вечером немножко потренировалась – получалось пока не очень. Перья царапали бумагу, оставляли кляксы, а вместо букв выходили какие‑то жуткие кракозябры (а ведь она так гордилась своим аккуратным почерком!).

Урок только начался, и учитель проводил перекличку. Геля напряженно вслушивалась, запоминая имена и фамилии своих теперешних одноклассниц, – что бы там ни говорила Ливанова, а девочки есть девочки. Если Геля только заикнется о своей «амнезии», ее не оставят в покое. Станут расспрашивать, вынюхивать, подлавливать и, в конце концов, докопаются до всего – даже до Люсинды с алмазом. Нет уж, спасибо.

Рядом с ней сидела хорошенькая кудрявая девочка – Сашенька Выгодская. Видимо, с Полей они были подругами – Сашенька встретила ее радостной улыбкой и, улучив момент, шепнула:

– Полечка, как же хорошо, что вы вернулись!

Геле она тоже понравилась, только, к сожалению, подруги ей сейчас были ну совсем не кстати. Придется, наверное, воспользоваться шутливым советом Ливановой всерьез – ныть и жаловаться, пока все от нее не отстанут. Что поделаешь, постоянное притворство – суровая участь всех секретных агентов.

И секретный агент Геля Фандорина, она же Поля Рындина, она же потомок проклятого Тео, сосредоточилась на своей секретной миссии – в гимназию она вернулась, как велела Люсинда, теперь надо все здесь изучить и ждать дальнейших указаний Феи.

Уроки начинались в девять утра, каждый шел не сорок пять минут, как в Гелином лицее, а пятьдесят. В полдень – большая перемена, целый час. Обычно девочки уходили в гимназический садик, а если была плохая погда, взявшись под руки, бродили по рекреации и шушукались.

Все‑таки без мальчишек было тихо. Слишком тихо. Никто не бегал, не дрался, не шумел, и Геля была вынуждена признать, что мальчишки не такие уж бесполезные существа. С ними все же повеселее.

У здешних девочек было любимое словцо – «развиваться». Все бурно развивались и очень много читали – надо думать, без интернета и телека иначе с тоски подохнешь. Из‑за этих дурацких книжек в первый же день Геля чуть не влипла.

Сашенька Выгодская, которая взялась ее опекать, оказалась бойкой, разговорчивой и очень начитанной девочкой, вечно затевающей споры (она и похожа была на фокстерьера – маленького, но грозного бойца).

– …раньше я читала Тургенева, Гончарова, там, по‑моему, не вполне раскрывается жизнь, – взахлеб тараторила Сашенька, повиснув у Гели на локте, – вот у Достоевского, у Толстого, особенно в «Анне Карениной», описана жизнь со всеми ее хорошими и плохими сторонами! Я больше обращаю внимания на темные стороны, но, разобравшись, много найдешь и хорошего, светлого…

– Анна Каренина – дурная женщина, а ваш Толстой пишет вредные книжки, мне мама говорила, – вмешалась крупная и чувствительная Лида Воронова, немного похожая на нервную корову, – я вот прочла у доктора Мёбиуса, что женщине пристало быть здоровой и глупой. Она должна заботиться о детях, а в остальном подчиняться мужчине. Женщина должна быть доброй матерью и верною женой, а не то что эта ваша Каренина…

– Какая же вы все‑таки косная и неразвитая, – с досадой бросила Сашенька и обернулась к Геле: – Ведь правда? А ваша какая любимая книга?

– «Гарри Поттер», – неосторожно ответила Геля, сбитая с толку всеми этими Мёбиусами и Достоевскими.

– Никогда не слышала, – озадаченно проговорила Лида.

– Да потому, что вы здоровы и глупы! – припечатала ее Сашенька. – Это английская книга, да, Поля? Я знаю, что ваш папа любит все английское и сам занимался с вами этим языком! О чем же она, расскажите!

– Ну… – Геля подумала, что, может, и выкрутится. – Эта книга об одном мальчике, сироте… Сначала он не знал, кто его родители…

– Сиротка? Обожаю про сироток! Точно как у Чарской! – вскричала Лида.

– Чарская – страшная пошлость. Поля ни за что не стала бы читать такое! – убежденно сказала Сашенька. – Наверное, «Гарри Поттер» – это книга Диккенса. Он тоже пишет про сирот, но куда лучше, чем ваша глупая Чарская, так ведь, Поля?

– Да, – кивнула Геля и, чтобы не сморозить еще что‑нибудь не то, позорно покинула поле боя. – Простите, у меня ужасно разболелась голова…

Но, кроме нечеловеческой начитанности, старинные девочки ничем не отличались от нормальных – так же хихикали, сплетничали, вели глупые дневнички (только не в интернете, а в хорошеньких альбомах), и Геля довольно быстро освоилась в классе.

Гимназия Ливановой считалась элитной: плату за обучение брали большую, но и преподавание велось на самом высоком уровне. Гимназистки в четвертом классе изучали алгебру, геометрию, историю, географию, грамматику славянского языка. Особое внимание уделялось иностранным языкам. Непривычными предметами для лицеистки XXI века были, пожалуй, закон божий и танцы вместо физкультуры.

Закон божий оказался совсем легким, похожим на урок русской литературы, – надо было читать, а потом рассказывать, что ты понял, или учить наизусть стихи – только религиозные, конечно.

С танцами пришлось бы плохо, не занимайся Геля в театральной студии. А так она умела танцевать и полечку, и мазурку, и даже вальс. Одно ее смущало – у них в лицее для физкультуры полагалась спортивная форма, а тут девочки не переодевались для танцев и после занятий пахли как стадо маленьких козочек. «Ну еще бы – в такой куче тряпок как не употеть», – с досадой думала Геля, которая никак, ну никак не могла привыкнуть к местной одежде.

Учителя в гимназии обращались к девочкам на «вы» и тоже носили форму, только не коричневую, а синюю. У мужчин – мундиры с золочеными пуговицами, у женщин – платья. Кроме обычного учителя, на каждом уроке присутствовала так называемая классная дама, или надзирательница. Она следила за порядком. В Гелином (вернее, в Полином) классе была Клара Карловна. Присмотревшись к ней, Геля поняла, что та до ужаса напоминает Швабру, их географичку, – такая же визгливая, занудная и придирается по пустякам. Даже заподозрила, что это Швабрина прабабушка. А может, порода такая вечная, кто знает.

С Ольгой Афиногеновной Геля снова увиделась на предпоследнем уроке – директриса преподавала алгебру и геометрию.

Девочки боялись Ливанову чуть ли не до истерики, от одного ее взгляда застывали, как маленькие грызуны перед удавом. Но в то же время любили и восхищались – превозносили до небес ее душевное благородство, стойкость и справедливость.

Геля, хоть и сама была порядочной трусихой, удивлялась страху одноклассниц – зачем же бояться справедливого человека? Ведь на то он и справедливый, чтобы никого не наказывать зря. А если уж хватает смелости нашалить, то трусить перед наказанием и вовсе стыдно.

Со стойкостью и душевным благородством тоже вскоре разъяснилось.

Прежде Ливанова была замужем за богатым промышленником, и жили они не в Москве, а вовсе даже в Ницце. Уехать из России заставили семейные обстоятельства – Варенька, единственная дочь, болела туберкулезом, вот и пришлось перебраться в место с мягким климатом и хорошими европейскими врачами. К сожалению, ни врачи, ни климат не помогли спасти жизнь Вареньки – она умерла. Отец захотел похоронить ее дома, в Москве, но по пути его сердце не выдержало, и он тоже скончался.

А Ольга Афиногеновна в память о дочери учредила гимназию ее имени, да еще и с бесплатным пансионом для девочек‑сирот – на третьем этаже особняка располагались дортуары (а попросту – спальни), столовая и учебные комнаты для тридцати пансионерок.

«Никто не любит нытиков», да. Вот тебе и шутки. Такое горе, а Ливанова и виду не подает – умереть‑уснуть! Вот кто настоящий герой.

Геле тоже страстно захотелось стать героем – не волею случая, как сейчас, а взаправду, чтобы сила духа, благородство и все такое. Девочка вздохнула. Ничего не выйдет. Где же ее взять, силу духа, если родилась такой трусихой?

Но внезапно пришла замечательная мысль – их лицейская математичка, Лена Алексеевна, тоже была ужасно справедливой и, вообще, самой вменяемой училкой в лицее. Ее все любили. Тут призадумаешься о целебном воздействии алгебры и геометрии на женскую психику!

Геля никогда особенно не интересовалась точными науками, но теперь поклялась себе, что выучит всю алгебру и геометрию наизусть – вдруг от этого сила духа повысится и душевное благородство отрастет хоть немножко?

Date: 2016-02-19; view: 413; Нарушение авторских прав